Окончательно преодолев свои прежние ошибочные взгляды, Демьян Бедный в героических деяниях давно прошедших лет видит теперь залог нынешних побед советского народа. В стихотворении "Помянем, братья, старину" поэт вспоминает поле Куликово, чтобы воодушевить бойцов, сражающихся на Дону с фашистскими ордами; в стихотворении "Над Харьковом взвилось родное наше знамя" -- Березину, видевшую паническое бегство Наполеона; о преданиях Чудского озера он рассказывает освободителям Пскова. По-новому осмысляет Бедный и традиции народного творчества, героического русского эпоса. Отказавшись от той ложной концепции, которая легла в основу его "Богатырей", он видит теперь в образах русских богатырей воплощение непобедимости народа, его любви к своей родине. Образ воина-богатыря присутствует теперь в ряде произведений поэта ("Богатырская переправа" и др.). Как бы обобщением взглядов Бедного на историческое прошлое России и ее настоящее является одно из лучших стихотворений поэта -- "Русь", написанное им в конце Отечественной войны.
Где слово русских прозвучало, Воспрянул друг, и враг поник. Русь -- наших доблестей начало И животворных сил родник. Служа ее опорой твердой В культурной стройке и в бою, Любовью пламенной и гордой Мы любим Родину свою! Она поборница свободы. Ее овеяны теплом, Находят братские народы Защиту под ее крылом. В каждодневной, неустанной заботе коммунистической партии и правительства о народе Д. Бедный видел залог счастья советских людей. Поэт дожил до радостных минут победы и мечтал посвятить свое творчество задачам послевоенного мирного строительства. Но смерть помешала его планам осуществиться. Д. Бедный скончался 25 мая 1945 г.
Большие заслуги Демьяна Бедного перед революцией отмечались в правительственном сообщений о кончине поэта. В нем говорилось о смерти "талантливого русского поэта-баснописца Демьяна Бедного (Придворова Ефима Алексеевича), боевое слово которого с честью служило делу социалистической революции".
В годы созидательного творческого труда советского народа, воздвигающего светлое здание коммунизма, в годы, когда свободная советская страна возглавляет борьбу народов за мир, боевое слово Демьяна Бедного не потеряло ни своей остроты, ни своей действенности. Оно и сейчас служит Родине, а это -- высшая награда для поэта, отдавшего народу все силы своего ума и таланта.
1908
СЫНОК
Есть у меня сынок-малютка, Любимец мой и деспот мой. Мелькнет досужая минутка — Я тешусь детской болтовней. Умен малыш мой не по летам, Но — в этом, знать, пошел в отца! — Есть грех: пристрастие к газетам Подметил я у молодца. Не смысля в буквах ни бельмеса, Он, тыча пальчиком в строку, Лепечет: "Лодзь, Москва, Одесса, Валсава, Хальков, Томск, Баку…" И, сделав личико презлое, Нахмурясь, счет ведет опять: "В Москве — цетыле, в Вильне — тлое, В Валсаве — восемь, в Лодзи — пять, И мог из этого понять я, Что здесь — призвания печать, Что по счислению занятья Пора мне с Петею начать. Но, чтобы жизнь придать предмету И рвенья чтоб не притупить, Я ежедневную газету Решил в учебник превратить. Вот за работой по утрам мы. Но вижу: труд не для юнца! Все телеграммы, телеграммы… Все цифры, цифры без конца! Задача Пете непосильна: Всего не вымолвить, не счесть. "Хельсон, Цалицин, Киев, Вильна… Двенадцать, восемь, девять, сесть…" И каждый день нам весть приносит, И каждый день дает отчет! Все Смерть нещадно жатву косит! Все кровь течет!.. Все цровь течет!.. Смеется в цифрах Призрак Красный, Немые знаки говорят! И все растет, растет ужасный Кровавый ряд! Кровавый ряд!.. "Волонез — двое, тли — Целкассы, Сувалки — восемь, пять — Батум…" Зловещих цифр кошмарной массы Не постигает детский ум. И отложил я прочь газету, И прекратил я тяжкий счет. Мал Петя мой. Задачу эту Исполнит он, как подрастет. Душою — чист и мощен — телом, Высок — умом и сердцем — строг, В порыве пламенном и смелом Он затрубит в призывный рог. И грозно грянет клич ответный, Клич боевой со всех сторон! И соберется полк несметный Богатырей таких, как он! Забрызжет юных сил избыток, Ужасен будет их напор! И, развернув кровавый свиток, Синодик жертв и повесть пыток, Бойцы поставят приговор! ПИСЬМО ИЗ ДЕРЕВНИ
Когда мне почтальон подаст письмо "с оплатой", Последний грош отдам, но я письмо возьму. Я ждал его, я рад убогому письму: Конверт замасленный, вид выцветшей, измятой Бумаги дорог мне, — он сердцу так знаком! В печальных странствиях, в блужданиях по свету, Я сохранил себя природным мужиком С душой бесхитростной, и детски рад привету Сермяжной братии, посланью из глуши От мужичков единокровных: В густых каракулях, в узоре строк неровных Застыла сердца боль и скорбь родной души. . . . . . .
"Здорово, брат! Земной от нас тебе поклон. Составить соопча письмо — твои соседи Сегодня собрались у Коренева Феди, А пишет Агафон. Живем попрежнему, берложные медведи. От нас каких вестей!.. В столице ноне ты, там ближе до властей, Там больше ведомо, — ты нам черкни что-либо. Спасибо, брат, не забываешь нас! За три рубля твои спасибо. Здесь пригодилися они в тяжелый час: Тому назад не будет, чай, недели — Нуждались в деньгах мы для похорон: Лишился деда ты, скончался дед Софрон. Давно уж дед хирел, и вот — не доглядели: В минувший четверток, не знамо как, с постели Сам поднялся старик полуночной порой И выбрался во двор, да на земле сырой Так, без напутствия, и умер под сараем. Покой душе его!.. Пусть старички уж мрут! И нам-то, молодым, охти как ноне крут Да горек жребий стал!.. До сроку помираем… В чем держится душа!.. Разорены вконец. Не зрим ни прибыли, ни толку. К примеру — твой отец: Последнюю намедни продал телку! За годы прежние с нас подати дерут, Уводят тощий скот, последнее берут. Выдь на голодный двор — и вой подобно волку! Ни хлеба нет, ни дров; А холод лют, зима сурова… Чай, не забыл ты Прова? Под праздник угорел со всей семьею Пров: Бедняк берег тепло, закрыть спешил печурку… Вся ночь прошла, лишь днем, уже почти в обед, Тревогу поднял Фрол-сосед, Да поздно… Кое-как спасли одну дочурку… Что было слез — не говори! Больших два гроба, малых три… Ревели всей деревней. К Арине тож пришла беда, к старухе древней: В губернии, в тюрьме повешен внук. Душевный парень был, охочий до наук, — Книжонку сам прочтет, нам после растолкует. В понятье нас привел. Бывало, все тоскует О доле нашей…" . . . . . .
— Эх! нет больше сил читать!.. . . . . . .
1909
* Не примирился — нет! — я с гнусной рабской долей *
Не примирился — нет! — я с гнусной рабской долей, Все так же пламенно я грежу вольной волей, Все с той же яростью позорный гнет кляну, Но — голос мой ослаб, но — песнь моя в плену, Но — грудь истерзана, и сердцу нет отрады, Но из усталых рук исторгнут грозный бич! Ликует злобный враг. Кровавой жатве рады, Клубятся в черной мгле, шипя победно, гады. Бой кончен. Нет бойцов. Призыва гневный клич Напрасен: из живых никто не отзовется, А мертвые из гроба не встают… И я молчу. Молчу. Запел бы — не поется! Заплакал бы — но слезы не текут. 1910
ПРАЗДНИК
Вся деревня всполошилась: Жалко дедушку Макара. Вот, поди ж, как гром, свалилась На беднягу божья кара. Сколько дней у ветхой хатки Дед торчал, хоть ныли кости, — Ждал, все ждал к себе на святки Из столицы сына в гости. Втайне батя для Емели Хлопотал уж о невесте. Вдруг о сыне прилетели В час недобрый злые вести: Что не первую неделю Парень мается в неволе, — Упекли под суд Емелю За участие в "крамоле"; А у судей в чёрном деле Совесть — ой! — наматорела… Не уйти никак Емеле От расстрела. * * * Вся деревня всполошилась: "Жалко парня!" — "Жаль Макара!" "Знаем, чай, за что свалилась На Емелю злая кара!" "Кто иной о нашем брате Так скорбел, стоял повсюду?.. Чай, мы плачем не о тате!.. Чай, жалеем не Иуду!.." "Братцы, что ж? Душе-то милой Как-нибудь мы порадеем!.." Шлют крестьяне за Вавилой, Деревенским грамотеем. Есть бумага, есть чернила, Раздобыты где-то марки. Настрочил за час Вавила Просьбу в Питер от Макарки; В тот же день без проволочки Сам на почту свез прошенье. * * * …Дни бегут, за днями — ночки, Нет из Питера решенья. Сочиняя небылицы, Долго ждали все ответа. Ровно в праздник из столицы Получилась эстафета. Заглянул в нее Вавила Да как бы с ума рехнулся. "С нами, — крикнул, — божья сила!" Побледнел и пошатнулся. Дед Макар стоит — крепится, Держит слезы через силу. Православный люд толпится, Наседает на Вавилу: "Что ты вычитал, верзила? Говори скорей, не мешкай!" И очнувшийся Вавила Отвечал с кривой усмешкой: "Милость, стало быть, господня! Значит, с праздничком, Макарка!.. Вон какого ты сегодня Удостоился подарка. Без вина, брат, станешь хмелен, Вестью доброю утешен: Емельян-от… не расстрелян… А… повешен!.." 1911
СОНЕТ
В родных полях вечерний тихий звон, — Я так любил ему внимать когда-то В час, как лучи весеннего заката Позолотят далекий небосклон. Милей теперь мне гулкий рев, и стон, И мощный зов тревожного набата: Как трубный звук в опасный бой — солдата, Зовет меня на гордый подвиг он. Средь суеты, средь пошлости вседневной Я жду, когда, как приговор судьбы, Как вешний гром, торжественный и гневный, В возмездья час, в час роковой борьбы, Над родиной истерзанной и бедной Раскатится набата голос медный. * Ночной порой, когда луна *
Ночной порой, когда луна Взойдет над темными лесами, Внимай: родная сторона Полна живыми голосами. Но, зачарованный волной Ночных напевов и созвучий, Прильни к груди земли родной, Услышишь ты с тоскою жгучей: Среди лесов, среди степей, Под небом хмурым и холодным, Не умолкает звон цепей В ответ стенаниям народным. * Тщетно рвется мысль из рокового круга *
Тщетно рвется мысль из рокового круга. В непроглядной тьме смешались все пути: Тайного врага не отличить от друга… И стоять нельзя, и некуда идти… Здесь — навис обрыв, а там — развалин груда; Здесь — зияет ров, а там — торчит стена. В стане вражьих сил — ликующий Иуда: Страшный торг свершен, и кровь оценена. Братья, песнь моя повита злой печалью, Братья, голос мой — души скорбящей стон, — В жуткой тишине над беспросветной далью, Ободряя вас, пусть пронесется он. Братья, не страшна ни злоба, ни измена, Если в вас огонь отваги не потух: Тот непобедим и не узнает плена, Чей в тяжелый час не дрогнул гордый дух. "МОЛЧИ!"
Порой мне кажется, что я схожу с ума, Что разорвется грудь от непосильной муки. Томлюсь в тоске, ломаю гневно руки, Скорблю, но скорбь моя — нема! Сегодня, как вчера, — одни и те же вести: Насилий новых ряд, а всех — уже не счесть! Врагом, ликующим в порыве дикой мести, Все попрано — закон, свобода, совесть, честь! Ты хочешь закричать: "Довольно же, довольно! Остановитесь же, злодеи, палачи!" Но кто-то горло сжал тебе и давит больно: "Молчи!" * Не стало пламенных бойцов; над их гробами *
Не стало пламенных бойцов; над их гробами Не скоро прошумит призывный клич борьбы. Постыдно-жалкими, трусливыми рабами Остались прежние рабы. Нет, не для них прошла волна борьбы великой; Горели не для них священные огни! Толпой испуганной, бессмысленной, безликой В ярмо привычное, покорны воле дикой, Послушные кнуту, впряглися вновь они. Но, мнится, где-то есть высокие стремленья. Не все отравлено позором униженья! Ростки могучие здоровое зерно Готово дать и ждет — лишь только ждет — мгновенья. Былого с будущим скрепляя прочно звенья, Куется новое звено. КОГДА НАСТУПИТ СРОК…
Однажды в лавке антиквара Средь прочего товара Заброшенный, забытый инвалид — Шпажонка ржавая, убогая на вид, Хвалилась пред другою шпагой Своею честью и отвагой: "В алмазах, в золоте, в чеканном серебре, В ножнах из вылощенной кожи Висела гордо я на вышитом бедре Не одного вельможи. За чью я не боролась честь? Каких не добивалась целей? И не припомнить и не счесть Моих триумфов и дуэлей. Случалось, справиться с врагом я не могла Путем прямым… Ну что ж? Не скрою: Борьбу решал порою Удар из-за угла. Изведав крови благородной, Нашла я после вкус в крови простонародной. Вот, подлинно, где был кровавый пир. Как не сказать судьбе спасибо? В те времена едва где-либо Поднимет ропот сельский мир, Готов был скорый суд для обнаглевшей черни. Без лишних слов и без прикрас: Справляла я тогда не раз Кровавые обедни и вечерни. — Вой, подлый род, стенай, реви! Не шутки шутим мы и не играем в прятки! — Купалась я тогда в крови От острия до рукоятки! Нам сердце закаляет гнев: Остервенев, Без всякой жалости я буйный сброд колола, Колола…" "Эк, замолола! Опомнись, матушка. Ей-ей, ты мелешь вздор! — Ввязался тут со шпагой в спор Топор. — Нашла хвалиться чем старуха: Рядилась в золото, в шелка, Походом шла на мужика… Ох, баба, баба-говоруха! В одной тебе еще беда б невелика, Да шла-то ведь в поход ты, чай, не без полка. Вовек мужицкого тебе б не видеть брюха, Когда б не эта рюха, Слуга твой верный — штык, сосед твой по стене. Вот с кем потолковать хотелося бы мне. Все — непутевый — он деревню, так бездолит: Ему — кто подвернись, хотя бы мать, отец, Приказано — конец: Знай, колет! А только, милая, все это до поры. Дождемся мы венечной свалки. Куются где-то топоры Иной закалки. Слышь? Топоры, не палки. Эх, в тапоры я саж, чай, здесь не улежу! Смекай-ка, что я доложу, — Тебе, дворянке, не в угоду: Не только топора, что на колоду! Ему крестьянский люд обязан всем добром, И — коль на то пошло, — скажу: лишь топором Себе добудет он и счастье и свободу!" 1911 г.
*Писал я басню не вчера*
Писал я басню не вчера: Лет пять назад, коли не боле, Про "верный штык" теперь уж песенка стара. Штык шпаге изменил — и весь народ на воле. — Штык! Обошлось без топора. Ура! — И кто-то, радуясь такому обороту, Спешит собрать за ротой роту И, из полка шныряя в полк, Улестливо шипит: "Возьмите, братцы, в толк: Ну можно ль темному народу Дать сразу полную свободу? Нет, надо нам идти испытанным путем, Взяв буржуазные за образец порядки. Уж поддержите нас, ребятки, А мы порядок наведем!" И пробуют навесть — не надо быть прилежней. Авось-де у штыков смекалка так мала, Что им и невдомек, что ждет их кабала Куда почище прежней! Штыки не гонят прочь улестливых господ. И тех, кто подлинно болеет за народ, Нет-нет, да и возьмет раздумье и опаска, Что радостная быль пройдет, как сон, как сказка: Вздохнули малость — и капут, — Не отбояриться никак от новых пут. Пойдет все, дескать, прахом. Товарищи, скажу, что я подобным страхом Не заражен. Я знаю, "господа" прут сдуру на рожон. Скажу открыто: Ведь топоры-то, Они там где-то ждут, они там где-то ждут: Сполна ль все мужикам дадут? Аль не дадут? Забыто, дескать, их житье аль не забыто? Всей музыки конец получится каков? И если "господа", к примеру, мужиков Землей и волею лишь по губам помажут, Так топоры себя покажут! Вот что пророчу я, хоть я и не пророк. Пусть смысл пророчества до острой боли жуток, Но — время не прошло. Когда ж наступит срок, Тогда уж будет не до шуток! * * * Друзья, чтоб не было неясных многоточий, Прибавлю, что, ведя всю речь про топоры, Я с умыслом молчал про молоток рабочий. Кто ж козыряет… до игры? 1917 г. Март
* * * И чертыхалися враги и лбы крестили, Но им ни черт, ни бог не мог помочь в игре, Когда на них, гремя, наш молот опустили Мы в "большевистском Октябре"! 1912
КУКУШКА
Кукушка, Хвастливая болтушка, Однажды, сидя на суку, Перед собранием кукушечьим болтала О чем попало, Что ни взбрело в башку. Сначала то да се, по общему примеру: Врала да знала меру. Но под конец — поди ж ты! — соврала, Что видела орла. "Орла! Ведь выпадет же случай! — Кукушки все тут в крик наперебой. — Скажи ж скорей, каков орел собой? Чать, туча тучей?!" "Ну, это — как кому, — хвастуньи был ответ, — Особого в орле, пожалуй, мало. По мне, так ничего в нем нет, Чего бы нам недоставало: Те ж когти, клюв и хвост, Почти такой же рост, Подобно нам, весь сер — и крылья и макушка… Короче говоря, Чтоб слов не тратить зря: Орел — не более, как крупная кукушка!" Так, оскорбляя прах бойца и гражданина, Лгун некий пробовал на днях морочить свет, Что, дескать, обсудить — так выйдет все едино, И разницы, мол, нет: Что Герцен — что кадет. 19 ФЕВРАЛЯ
Так повелось, такая мода, Что в этот предвесенний день Все говорят, кому не лень, О воле русского народа. И говорят нам и поют! Но… почему ж все эти годы, Чем больше "воли" нам дают. Тем больше жаждем мы — свободы?! ЗВЕЗДА
Почти каждый номер газеты "Звезда" конфискуется. Земная хроника. Ученым Энебо открыта близ созвездия Близнецов новая звезда. Небесная хроника. Куда ни кинь, везде беда! Прикосновенно стало небо! Узнав, что некиим Энебо Открыта новая звезда, Вскипело грозное начальство: "Еще Звезда! Ведь вот нахальство! Ну что ж тут долго толковать? Конфисковать!!" "ТРИБУН"
Трибуна славного, любимца муз и граций, Раз некий юноша спросил: "Скажи, Маклаций, Что значит этот сон? Ты с некоторых пор Такими стал не брезговать речами, Что вчуже пожимать приходится плечами! Недавно вынес суд строжайший приговор Лихому вору. Ты ж, не устыдясь позора, Так на суде стоял за вора, Как будто сам ты вор! Беру другой пример — совсем не для эффекта: Известный взяточник-префект влетел под суд, А ты уж тут как тут, Готовый вызволить преступного префекта. Не ты ль в защитники был позван богачом, Чью знают все звериную натуру, Кто, на врага напав из-за угла, всю шкуру Содрал с него бичом? Ты с этим палачом Предстал перед судом, хваля и обеляя, Сам знаешь, — негодяя! А между тем забыт тобой твой долг прямой — Быть люду бедному защитой! Ответь же, ритор знаменитый, Скажи по совести и не кривя душой: Кто для тебя всего дороже, Почтивший ли тебя доверием народ, Иль всякий темный сброд, Пред коим честный люд быть должен настороже? И юноше ответствовал трибун, Любимец муз и граций, Маклаций: "Хотя ты очень юн, Рассудка у тебя, пожалуй, все же хватит Понять — да и дурак поймет! — Что всех дороже тот, Кто всех дороже платит". ОТЦЫ И ДЕТИ
(Быль)
"(Оставили бы вы этот скверный обычай
(речь идет о субсидиях) нам, старому
поколению".
(М. Меньшиков о съезде студентов-академистов. "Новое время".) Уж Митрофанушки у нас — гляди! — с усами, — Так решено: за ум они возьмутся сами. И вот от них летят во все концы Гонцы: Пожалуйте на съезд, "ревнители науки"! Пожаловали. Что ж? Едва затихли звуки Молебна, прокричав до хрипоты "ура", Без промедления лихая детвора К казенным сундукам простерла жадно руки. То видя, "благородные" отцы Смущенно затрясли главами: "Ах, детушки, ляд с вами, С кого вы взяли образцы? Пускай уж мы — не скроем, знаем сами, — Остались бы, как были, подлецами, Да вы зачем такие подлецы?" БЛАГОТВОРИТЕЛЬ
Однажды в барский особняк, В роскошные приемные палаты, Краснея за свои лохмотья и заплаты, Пришел за помощью бедняк. Хоть стыд его давил почище всякой ноши, Да барин — человек, по слухам, был хороший. И впрямь — пред гостем он размяк. Как вдруг на бедняке он увидал… калоши! Казалось бы, пустяк! Но филантроп вскипел: "Ах, чертов ты тюфяк! В конюшне быть тебе, а не в моей гостиной! И ты, невежа, мог, Такою будучи неряшливой скотиной, Еще рассчитывать, чтоб я тебе помог?! Вон, хам! И не посмей сюда явиться снова!!" Бедняга, не успел в ответ промолвить слова, Как вылетел тормашкой за порог. Наказан был бедняк примерно. Калош не снял он — верно! — Да как их снять, когда под ними нет сапог?! ХОЗЯИН И БАТРАК
Государственный совет постановил увеличить до 15 часов рабочий день приказчиков и лишить их праздничного отдыха.
(Из газет.) Над мужиком, над Еремеем, В деревне первым богатеем, Стряслась беда: Батрак от рук отбился, Батрак Фома, кем Еремей всегда Хвалился. Врага бы лютого так поносить не след, Как наш Фома Ерему: "Людоед! Чай, вдосталь ты с меня повыжал соку, Так будет! Больше мне невмочь Работать на тебя и день и ночь Без сроку. Пусть нет в тебе на грош перед людьми стыда, Так побоялся б ты хоть бога. Смотри! ведь праздник у порога, А у тебя я праздновал когда? Ты так с работой навалился, Что впору б дух лишь перевесть. За недосугом я, почесть, Год в церковь не ходил и богу не молился!" На батрака Ерема обозлился: "Пустые все твои слова! Нанес ты, дурья голова, Большую гору Вздору. Никак, довесть меня ты хочешь до разору? Какие праздники ты выдумал, Фома? Бес праздности тобой, видать, качает. Смекай — коль не сошел еще совсем с ума: Кто любит праздновать, тот не добром кончает. Ты чем язвишь меня — я на тебя дивлюсь: "Год богу не молюсь!" А не подумал, Каин, Что за тебя помолится хозяин?!" "НАРОДНИК"
Помещик, встретясь с мужиком, С беднягой Фокой, "Эй, Фока, — говорит, — слывешь ты докой, — Потолковать бы нам ладком, Пока нет шуму. Ведь выборы у нас почти что на носу. В политике ж мужик, сам знаешь, как в лесу, — Так надо разобрать, кому идти-то в Думу? Я, например, готов… Тяжелый крест снесу… Поклясться б за меня ты мог пред целым сходом: Помещик наш пойдет, мол, заодно с народом. Мы столковаться бы почти во всем могли, Лишь стоит бредни все забыть насчет земли". "Земли! — под ложечкой у Фоки засосало. — Землица… что ж?.. Землица… не вредит… Иным — в излишестве… У нас — ой-ой как мало…" "Вот простота, о чем твердит? Кому дано, тому дано — от бога". А Фока стонет: "Эх, и нам бы… хоть немного… Землицы клок…" "Что вижу, Фока, мысль твоя совсем убога, Как неотпаренный лубок! Сойтись бы в главном нам, а пустяки — похерим!" Тут Фока наш стал сразу зверем: "Стой! От какого ты виляешь пустяка? Ты что же, думаешь, напал на дурака? Аль мужики от бар когда добро видали? Аль наша память коротка? Проваливай отсель, собачий сын, пока Тебе бока не обломали!" "ДИВО"
"Андрюха — вот столяр! Андрюха. — вот мастак!" С кем речь ни заведи, с мальцом аль со старухой, Все не нахвалятся Андрюхой. Захвален под конец был бедный, парень так, Что стал, как, ошалелый. "Постойте ж, удивлю; — кричит, — весь свет я белый! На кой мне ляд верстак? Плевать мне на рубанки! Одним лишь топором Такую штуку я сварганю из болванки, — Не описать пером! С ней — и пахать и сеять, С ней — полосу полоть, С ней — урожай убрать, помолотить, провеять И хлеб смолоть!" Андрюха зря болтать не любит, Он времени не губит: В горячке скор, Схватив топор, Колоду парень рубит. Набилося народу полон двор. Всяк видеть первым рад неслыханное диво. Работает меж тем затейник наш ретиво; Хоть пар с него валит, ему ништо: упрям! Зато деревню всю впрямь удивил Андрюха. Все ахнули, узрев диковинку: "Ай, срам! Да это ж… рюха!" * * * Писатель так иной: за дело б молча сесть — Так нет, он про него каких чудес натрубит! А взялся за перо, — глядишь, ну, так и есть: Андрюха рюху рубит! ОПЕКУНЫ
Не только в старину, и ныне Бывают чудеса: Про Волка вспомнила Лиса, — Волк легок на помине: "Хозяйке-кумушке привет! К тебе я без доклада…" "Ах, что ты, куманек, мой — свет! Я польщена, я тень рада… Подумать: навестил меня премьер-министр! Да, кстати… Впрочем, кум, ты так горяч и быстр, — Не огорчить бы мне тебя своим упреком… Прости, я не в своем уме… Но, право, милый кум, ты в сане столь высоком Стал плохо помнить о куме. Ты, зная, например, как пламенно о курах, Об этих кротких дурах, Пекусь я, не щадя ни времени, ни сил, Хоть раз бы ты спросил: Как курочки твои, кума, живут на свете?.." "Постой-ка, — перебил тут Волк, — постой, кума! Да ты сама, Чай, не последнею ты спицей-то в Совете! А ты ль меня утешила когда? За все последние года Хоть пару ты промолвила словечек Насчет моих овечек?!" . . . . . .
Примета верная, читатель милый мой: Хороший кум всегда столкуется с кумой. А овцы знать должны, как знать должны и куры: Раз речь зашла о них, так быть им всем — увы! — Одним без шкуры, Другим без головы! ГУМАННОСТЬ
С-Петербургское Общество призрения животных сообщило Пермской городской управе, что вешать бродячих собак — не гуманно.
Удобнее пользоваться специальным удушливым газом.
(Из газет.) "Барбос!" — "Трезор!" "Ты что же смотришь истуканом?" "Собачник, вижу я, бежит сюда с арканом!" "Шмыгнем-ка под забор!" Шмыгнули, Улепетнули На чей-то задний двор И продолжают разговор: "Слыхал, Барбос, ты новость эту? Намедни в мусоре я выудил газету, Так в ней прочел я: дан по городам приказ, Что вешать, мол, собак бродячих… не гуманно… А дальше… как-то так… туманно: Удушливый удобней, дескать, газ…" "Туман — в твоей башке!.. Однакоже как странно! — Ворчит в ответ Барбос Трезору: — Ты, чай, слыхал про Лисий Нос? Не дай господь попасть туда в ночную пору! И все же это — пустяки. Хоть я учен на медяки, Газетки ведь и я читаю между прочим, — Так слушай: у людей — какую богачи На Ленских приисках пустили кровь рабочим! Вот тут гуманность-то людскую и сличи: Без виселиц, без газу, А живота лишить сумели город сразу!" * * * Барбосу выводов подсказывать не будем. Сказать по совести, не знаю я и сам, Кому завидовать кто должен: люди — псам Иль псы-бродяги — людям? ПРИТОН
Дошел до станового слух: В селе Голодном — вольный дух: У двух помещиков потрава! И вот — с несчастною, покорною толпой Кровавая учинена расправа. Понесся по селу и плач, и стон, и вон… Знал озверевший становой, Что отличиться — случай редок, Так лил он кровь крестьянскую рекой. Что ж оказалось напоследок? Слух о потраве был пустой: От мужиков нигде потравы никакой. "Ах, черт! Дела на слабом грунте! Не избежать плохой молвы!" Но, не теряя головы, Злодей строчит доклад об усмиренном бунте. Меж тем, очнувшися от бойни, мужики На тайном сходе у реки Постановили: быть Афоне За дело общее в столице ходоком, Пред Думой хлопотать, — узнать, в каком законе Дозволено все то, что ноне Лихие вороги творят над мужиком? Уехал наш ходок и через две недели Привозит весть. Не дали мужики Афоне с возу слезть, Со всех сторон насели: "Был в Думе?" — "Был". "Ну, что?" "Да то: Судились овцы с волком…" "Эй, не томи!.. Скорее толком Все говори, — кричит Егор, — Нашел на извергов управу?" "Не торопись ты… Больно скор… Мы казнены и впрямь совсем не за потраву. Шел в Думе крепкий спор Про наше — слышали? — про наше изуверство! Но всех лютей чернил нас некий старичок… По виду так… сморчок.. А вот — поди ж, ответ держал за министерство: "Потравы не было. Да дело не в траве: У мужика всегда потрава в голове". Так, дескать, господа нас малость постращали, Чтоб мы-де знали: Крепка еще на нас узда! А кровь… Так не впервой у нас ее пущали… Что, дескать, было так и будет повсегда!" "Ай, горе наше! Ай, беда! Ни совести в тебе, скотина, ни стыда! — Тут с кулаками все к Афоне. — Ты ж в Думу послан был, а ты попал куда? Ведь ты же был, никак, балда, В разбойничьем притоне!" 1912 г.
* * * Святая истина была в словах толпы: Ведь в Думе кто сидел? Помещики, попы. А с мужиком у них была какая спайка? Крест да нагайка! 1918 г.
НИ ТЬМА, НИ СВЕТ
Московским комитетом по делам печати арестованы No№ 86 и 87 "Утра России" за статьи: "Так было, так будет" и "Так было, но так не будет".
Ни тьма, ни свет, Ни да, ни нет, Ни рыба, ни жаркое, Ни дать, ни взять, — Ой, срам сказать, Читатель, что такое! Нам даст ответ Тот "комитет", Что кстати и некстати, И в день и в ночь, Всегда не прочь. Ударить по печати. ГАЗЕТА
Конфискованы No№ 1 и 2 рабочей газеты
"Правда".
"Слыхал?" — "Слыхал!" "Видал?" — "А не видал!" "Подумай: наша, брат, рабочая газетка!.. Чай, жиру не придаст хозяйским-то горбам!" "Да… Кой-кому не по зубам Конфетка". "А нам, гляди, как выйдет впрок! Пойдем-ка-сь купим номерок". Пошли, по переулкам рыщут, Газету ищут. "Тьфу! Будто черт газетчиков посмел!" "Нашел газетчика, нашел!" И впрямь нашел, судя по бляхе медной; Стоит парнишка сам не свой, Весь бледный. "Газетку…" — "Братцы, всю унес городовой!" "Ой, прах его возьми!.. Теперь хоть волком вой… Ты шутишь аль взаправду?!" Нет, не шутил бедняк: Под глазом у него синяк За "Правду". ОПЕКА
Помаялся вдовцом Фома немало, Когда жены не стало, — Но жил, терпел: авось бог детям даст судьбу. Гадал, не чувствовал: век и его короток. Сразила хворь Фому. Лежит Фома в гробу, Покинув на беду двух малышей-сироток. Толкуют мужики средь голого двора: Как быть с детьми? У них, помимо крова, Всего сиротского добра Одна корова. "Тьфу! — кто-то вдруг ругнулся сгоряча. — Несет нелегкая к нам Прова Кузьмича, Нет на него провалу!" Все знали Прова-богача За кулака и обиралу. Войдя во двор, Кузьмич заводит разговор, Что, дескать, для души он поработать хочет, О похоронах он немедля похлопочет; А что касается детей, То их хорошему вручить бы человеку, И сам Кузьмич готов по доброте своей С согласья общего малюток взять в опеку: "Что ж, братцы! Погрешил я вдосталь на веку, Так, может, грех какой я добрым делом смою. Уж я сироток опеку, Уж я их успокою!" Дивятся все, такой увидя оборот, — Стоят, разинув рот, И, кажется, упасть готовы в ноги Прову. Меж тем, пока очухался народ, Наш "опекун", не видевши сирот, Уводит со двора сиротскую корову! "СОЮЗНИКИ"
"Союзника" корил сановник, хмуря брови: "Взгляни назад: какое море крови! Взгляни вперед: какой зловещий мрак! Ты понимаешь ли, дурак: Все замыслы мои бесплодно гинут, Я осужден, оплеван, я покинут Разумными и честными людьми! А ты мне чем помог? Чем, прах тебя возьми? Едва не каждый день мне поднося иконы, Знамена да жетоны, Ты, утопая весь во лжи, Сулил мне доблестных "союзников" "мильёны". А где они? А где они, скажи?.." Упрекам нет конца. Сановник в гневе пылок. "Союзник" же то запыхтит, То закряхтит, То поскребет всей пятерней затылок, То пальцем ковырнет в носу… * * * Так я уж, так и быть, отечество спасу, Скажу сановнику открыто, Холопским душам не во гнев: "Поставь скорей казенное корыто, "Союзников" набьется полон хлев!" ПРАВДА, КРИВДА И КОПЕЙКА
Издательство "Копейка", собрав газетчиков, предложило им не продавать "Правды".
(Из письма наборщика Х-с.) Нельзя сказать, в каком году Так повелось, но так ведется, Что Кривде с Правдой не живется, Что Кривда с Правдой не в ладу, И не одна она, злодейка: Союзник верный ей Копейка. Людьми подмечено давно: Копейка с Кривдой заодно! Имея общую лазейку, Они вдвоем всегда, везде. С тех пор как создал черт Копейку, Копейка с Правдой во вражде! ПОЮТ
(Быль)
Рабочими организуются певческие хоровые
общества.
Из рабочей жизни.
Жена молодка, Красотка, К заводчику, как банный лист, Пристала: "Ах, мне нехорошо!.. Ах, я совсем устала!.. А ты — бесчувственный… буржуй, капиталист. Фу, гадкий, гадкий… Как есть тюлень! Ну, как не стыдно: целый день Все у тебя в уме расчеты да раскладки! Хотя на часик их забудь. Садись вот здесь… Вот так… Поговори со мною… Ну, приласкай меня… Склонись ко мне на грудь… Побудь, Как муж с женою!.." "Ох, матушка, не до того! Ведь ты ж не знаешь ничего. Не только у меня заботы, Что выкладки да в барышах расчеты. Ты не заметила: рабочие… поют! Поют с недавних пор, идя домой с работы. Так эти песни мне покою не дают! Попробовал певцов приструнить я построже, — Так нет, спокойны все: ни криков, ни угроз. Но стоит им запеть, как весь я настороже! И слов не разберешь, а жутко… И по коже, Поверишь ли, дерет мороз!" * * *
