Хроники сыска (сборник)

Договорились, что Вощинин будет изображать полковника Адальера из Главного интендантского управления, а Шереметьевский – майора Петрово-Соловово из управления нерегулярных войск. Это были известные среди конезаводчиков офицеры, много лет занимавшиеся поставками конского состава в армию. Решено было даже загримировать сыщиков на тот случай, если Рубочкину сообщены приметы интендантов. Еще несколько агентов предназначались для исполнения второстепенных ролей – швейцаров, вестовых и т. п. Кунцевич обязался к утру доставить из обмундировальной мастерской всю необходимую амуницию, в том числе и гусарский мундир для Благово. Во избежание недоразумений решили, что Павел Афанасьевич будет говорить, что он прикомандирован к Сумскому полку. В окружное управление Варшавского военного округа была послана телеграмма: на любые попытки навести справку о князе Порюс-Визапурском отвечать сообразно легенде. В Военно-Ученом комитете для Благово сфабриковали форменный служебный билет[14] и командировочное предписание.

Кунцевич взял на себя также подготовку обоих ведомств своего министерства, куда завтра поведут Рубочкина: интендантского и казачьего. Нужно было выставить там нижегородского сыщика влиятельным завсегдатаем.

Дружный ход совещания был прерван появлением курьера от министра внутренних дел: Тимашев срочно требовал Благово к себе. Кунцевич ехидно улыбнулся.

– Получил Егорка, да с тыльной стороны. Наш старик слов на ветер не бросает!

– Не знаете вы наших порядков, полковник, – неодобрительно покачал головой умудренный жизнью Путилин. – Не стало бы Павлу Афанасьевичу хуже…

– Я с вами, – нахмурился Косаговский. – Операция необходима и может принести успех, будем отстаивать ее вместе.

Поднялись на третий этаж. Директор Департамента полиции остался ждать в приемной; Благово не без волнения вошел в огромный кабинет министра.

Тимашев, в парадном генерал-адъютантском мундире и александровской ленте (только что с высочайшего доклада), встретил его стоя. У окна Благово заметил Макова со злой гримасой на физиономии.

– Вы встречались вчера с военным министром? – не здороваясь, поинтересовался Тимашев.

– Да, ваше высокопревосходительство.

– Я же вам запретил! – взвизгнул от окна Маков. – Вы посмели нарушить мой приказ?!

Министр повернулся к директору своей Особой канцелярии.

– Его Императорское Величество расценили ваше препятствие следствию как серьезную служебную оплошность. Мне велено передать вам августейшее неудовольствие. Без занесения в формуляр…

Тайный советник побагровел и прикусил ус.

– Я отменяю ваш запрет. Министерство внутренних дел берет дело по обезвреживанию шайки конокрадов под свой контроль. Вам, господин коллежский асессор, будет оказана всемерная поддержка. Присядем. Расскажите-ка все в подробностях.

– Позвольте пригласить из приемной Павла Павловича Косаговского. Он совместно со мной готовит петербургскую часть операции.

– Так, значит, мое ведомство не самоустранилось! – обрадовался Тимашев. – Завтра же доложу государю об этом запиской. Нет, сегодня!

Директор Департамента полиции и нижегородский сыщик посвятили министра в подробности готовящегося маскарада. Далее Павел Афанасьевич уже в одиночку рассказал, что собирается посетить Чуварлей под именем Порюс-Визапурского. Познакомиться с князем Маминым, ударить с ним по рукам, а заодно изучить систему охраны, определить численность шайки, обдумать детали штурма. И потом появиться в разбойничьем гнезде уже во главе полицейского отряда.

Тимашев одобрил все предложения Благово и распорядился при необходимости лично адресоваться к министру. Затем помялся и спросил:

– Государь сказал, что два человека одновременно известили его об… э-э… не совсем верной позиции моего министерства. Один из них – генерал-адъютант Милютин. А кто же второй?

– Не знаю, ваше высокопревосходительство. Вероятно, это следствие усилий вице-губернатора Всеволожского.

– Как странно. Еще два месяца назад он был моим чиновником особых поручений и хорошо знает мои хватку и быстрый ум. Почему же Всеволожский не дал мне знать, а обратился через мою голову?

Павел Афанасьевич промолчал, хотя знал ответ на вопрос генерала.

– Таким образом, вы всего-навсего коллежский асессор из провинции, чужой в столице человек, всего за сутки сумели дважды найти способ обратиться к государю. Не так ли?

– Исключительно для пользы дела, ваше высокопревосходительство.

– Конечно, конечно, все мы служим только ради этого. Благово… Я запомню вашу фамилию.

– Я тоже, – подал голос из угла Маков, и в голосе его прозвучала угроза.

До конца дня Павел Афанасьевич с путилинскими агентами и полковником Кунцевичем успели подготовить все необходимое для завтрашнего спектакля. Главное интендантское управление находилось в здании министерства, но имело отдельный вход с Вознесенского проспекта. Уже в десять часов пополудни сыщик зашел к Милютину. Известный труженик, тот все еще работал. Благово поблагодарил генерала за поддержку, рассказал, как идет подготовка к операции. Министр выслушал, протянул руку и бросил коротко:

– С Богом!

И снова уткнулся в бумаги.

Утром 17 мая Благово неспешно прогуливался по Адмиралтейскому скверу. Он был одет в яркий мундир 1-го Сумского гусарского полка: краповые шапка и чакчиры и синяя венгерка с гарусными шнурами. На шнурах – подполковничьи гамбы, на сабле аннинский темляк, вид по-гусарски лихой.

Павлу Афанасьевичу уже приходилось носить мундир в молодые годы. И хотя то был скромный сюртук лейтенанта флота, походка и привычки русского офицера у него сохранились. Более того, сыщик умело изображал «николаевскую» школу в выправке – выпускники Николаевского кавалерийского училища ходили все одинаковым манером. Благово тонко дзенькал шпорами, лениво козырял младшим по званию, игнорировал равных[15], ловко избежал какого-то престарелого артиллерийского генерала. Тут и появились те, кого он ожидал.

– Разрешите представить, ваше сиятельство, – почтительно отрапортовал Титус. – Савва Провыч Рубочкин, нижегородский извозопромышленник. А также доверенное лицо князя Мамина.

– Князь Порюс-Визапурский, – Благово благосклонно махнул извозопромышленнику рукой в замшевой перчатке.

Втроем они вышли на набережную Невы и около получаса беседовали на тему ремонта. Рубочкин был насторожен и недоверчив, внимательно наблюдал повадки «князя», часто оглядывался вокруг. Из разговора скоро выяснилось, что он человек умный и по-звериному хитрый; сыщик внимательно подбирал каждое слово. Наконец решено было зайти в интендантское управление – выяснить планы закупок на текущий год, узнать цены и заручиться предварительной поддержкой друзей князя.

Едва Порюс зашел в шинельную, навстречу ему подобострастно бросился швейцар – бессрочноотпускной седовласый фельдфебель, весь в медалях.

– С приездом, ваше сиятельство! Давненько вас не было; мы уж соскучимшись. Дозвольте сабельку принять.

– Здорово, Тимофей, – благосклонно улыбнулся князь. – Все пыхтишь, старый гриб?

И сунул швейцару рубль.

– Премного благодарны, ваше сиятельство Антон Львович, завсегда-то вы нас балуете.

Двинулись дальше по коридору, и, пока шли, с гусаром приветливо поздоровались еще несколько человек – писари, офицеры и даже один моложавый генерал. Чувствовалось, что князь здесь свой, что ему рады и хорошо его знают. Без доклада зашли в большой кабинет с табличкой: «Начальник Отдела комплектации живым инвентарем полковник М.М. Аладьер». Толстенький, живой, как ртуть, хозяин кабинета радостно расцеловался с Порюсом, после чего тот представил ему своих спутников:

– Мишель! Мы по делу. Серьезному. Господина Титуса я хорошо знаю, а он рекомендует господина Рубочкина как делового и надежного человека.

Полковник без лишних слов прикрыл поплотнее дверь, внимательно взглянул на статских.

– Роспись до министерства дошла?

– Позавчера.

– Значит, у тебя теперь денег как грязи?

– Есть маленько. А что вы имеете предложить?

– Пять тысяч голов лошадей равными частями в течение года.

– Всего-то? В русской армии почти семьсот тысяч конского состава. Лошадь служит по восемь лет; каждый год ремонту подлежит примерно восемьдесят восемь тысяч единиц, и столько же выранжируется из строя.[16]

– Вот и славно; что такое наши пять тысяч?

– Но есть и другие цифры. Например, господа, знаете ли вы, сколько частных конных заводов в одной только в Европейской части России?

– ?

– 1820. А еще в Средней Азии 40. На Дону 83. В Польше более 20. Выбор огромен. Для чего же мне приобретать именно ваших лошадей?

– Для того, Мишель, – ласково взял Аладьера за пуговицу князь, – что мы вернем тебе десять процентов от полученных сумм. А другие возвращают только восемь. Под мое честное слово.

Полковник скупо улыбнулся и сменил тон.

– Каких сортов у вас товар?

Порюс-Визапурский вопросительно взглянул на Рубочкина, тот придвинулся.

– Строевых-то немного, всего около пятисот. По большей части донцы и орловцы, но есть и аргамаки, англоарабы, кабардинцы и варварийцы. Далее, примерно сказать, тыщи полторы вьючных да три тысячи упряжных.

Аладьер откинулся на спинку стула, задумался. Рубочкин тем временем приглядывался к обстановке в кабинете интенданта. Большие фолианты по гиппологии[17], комплекты «Вестника конезаводства» за ближайшие годы на полках шкапов, море бумаг на рабочем столе, полная окурков пепельница.

Бесшумно раскрылась дверь, молодой корнет притащил еще целый ворох новых входящих отношений. Напомнил, что через час совещание у «самого», и удалился.

– Я уже обещался Яновскому и Стрелецкому заводам, что покупаю у них.

– Эка отговорился! Они тебе, что, всю потребность покроют? – усмехнулся князь.

– Кто же ваш поставщик?

– Конезавод князя Мамина в селении Чуварлей Нижегородской губернии Лукояновского уезда Теплостанской волости.

– Никогда о таком не слышал.

– Ну, так теперь довелось.

Аладьер еще раз внимательно осмотрел статских, с особой внимательностью задержавшись на Рубочкине. Тот сказал:

– Все исполним как надо, господин полковник.

– Вы пока погодите, любезный, – холодно осадил его интендант. – Я вас вижу впервые, и ваши слова ничего для меня покуда не значат. А вот слово князя Порюс-Визапурского весит много. Потому как, ежели вы меня обманете, за вас придется заплатить ему. И он обязательно заплатит – князю в этот кабинет еще ходить и ходить. Учитывая, что Антон Львович дал за вас ручательство – будем считать, мы договорились.

Рубочкин и Титус едва заметно выдохнули, а князь даже не улыбнулся, он был спокоен и деловит.

– Расскажи господам подробности. Я встречаюсь с Маминым очень скоро – он захочет подробностей.

Аладьер вздохнул и полез в несгораемый шкап. Вынул толстую папку с надписью «Весьма секретно», извлек из нее несколько листов с литографированным текстом.

– Мы, интенданты, упряжных лошадей называем подъемными, так записано в уставе. Подъемные лошади разделяются на собственно упряжных и на крупнорабочих, иначе именуемых тяжеловозами. Одно дело катать огнеприпасы или лазарет, и совсем другое – девятифунтовую батарейную пушку весом в сто тридцать пудов. Как представлены ваши лошади, господин Рубочкин?

– В подобном смысле – примерно поровну. По полторы тысячи тех и тех, туда-сюда сотню.

– Упряжные каких отродьев?

– В основном это вятки, господин полковник, включая казанок и обвинок. По двести – двести пятьдесят финок и эстонок.

– А тяжеловозы?

– Больше половины, конечно, битюги, но много арденов и першеронов, остальные суффолы и клейдесдали.

– Битюг нынче совсем измельчал… У вас как? Шесть вершков дадите?[18]

– Скорее пять, ежели по-честному-то. Правда, ваше высокоблагородие, – измельчал битюг…

– Хгм… А вьючные?

– Калмыцкие и башкирские, примерно поровну. Сухие, свежие.

– Понятно. Легче всего с подъемными – их я могу купить у вас прямо сейчас, причем всех скопом. Получено негласное распоряжение: перевести пешую артиллерию на штаты военного времени. Слыхал об этом, Антуан?

– Слышал, Мишель; очень хорошая новость. Дело в том, Савва Прович, что потихоньку идут приготовления к войне с турками. Начали с пешей артиллерии. Там при батарее восемь орудий, а конского состава – всего на четыре. В мирное время… Теперь же число лошадей надо очень быстро удвоить, а тут как раз вы со своими тяжеловозами. Сколько, Мишель, у нас стволов в пешей артиллерии?

Аладьер зашелестел бумагами.

– Минуту… Вот! Ежели отбросить гвардию и казаков, остается 1188 орудий, из которых половина – то есть 594 штуки – пока без тяги. По шести лошадей на орудие… (полковник защелкал костяшками счетов) потребуется 3564 крупнотяжелые лошади. Вот ваши полторы тысячи и возьмем. По полторы сотни голова, получается 225 000 рублей. Теперь прочие упряжные. В русской армии их сейчас приблизительно 160 000, при замещении одной восьмой части потребуется в этом году около 20 000 единиц. Забираем сюда другие ваши полторы тысячи. Эти идут по 120 рублей, выходит 180 000. Остаются вьючные. Сколько их, бишь, у вас?

– Так тоже полторы тысячи… примерно…

– Тут сложнее. Этого сорта лошади положены только кавалерийским офицерам да еще казачьим обозам 1-го разряда. В гвардию и к казакам не прорваться, остается армейская кавалерия. Так… посмотрим. 46 полков плюс запасные бригады… всего числится господ офицеров 2809 человек. Делим опять на восемь… годовая потребность 351 лошадь. Даже ежели мы всю ее заместим только вашими – что невозможно! – куда прикажете брать остальных?

Рубочкин смешался, но тут на его стороне выступил князь Порюс-Визапурский:

– Не будь педантом, Мишель. Вспомни уроки географии в училище. Болгария – горная страна, часть общеармейских обозов вынужденно перейдет на вьюки. А наши славные казаки? Неужето к ним совсем не пролезть?

– Тебе придется, Антуан, самому договариваться с Жоржем. У них в управлении свои любимцы, нас они слушать не станут.

– Жорж – это майор Петрово-Соловово из Главного управления нерегулярных войск, – пояснил князь своим спутникам. – Без него нельзя. А он нам выставит своего фактора со звучной фамилией Перельмутер – то его кошелек. Виза Жоржа стоит еще полтора процента, но с ним мы договоримся.

– Тут могут быть трудности, – покачал головой полковник Аладьер. – Я слышал, его уже подмазали англичане, чтобы продвинуть своих гунтеров.

– Мишель, надобно быть патриотом! Поддержать нашего русского промышленника перед коварным Альбионом. За десять процентов…

– Вот еще вопрос, господин полковник, – помялся немного Рубочкин. – Не все наши лошадки – четырехлетки. Нельзя ли как-нибудь уладить это обстоятельство?

– Годом больше или меньше могут проскочить, особенно когда начнется война, но тут нельзя чересчур забываться. «Чашечки»[19] все покажут. Если будет много выбраковок, ремонтные депо отсигналят и мне влетит. Но скоро совещание, господа, что у нас еще осталось?

– А остались строевые-с, господин Аладьер. Их хоть и меньше всех, но они отборные, хотелось бы сдать их подороже.

– Понимаю. Самые дорогие приобретает гвардейская тяжелая кавалерия. Рост, желательно, не ниже пяти вершков, а лучше все шесть. И очень жесткие требования по масти. У «синих» кирасир, к примеру, все кони рыжие, у «желтых» – караковые, а у кавалергардов светло-гнедые. Стоят такие лошади не менее трехсот пятидесяти рублей. Далее идет легкая гвардейская кавалерия: рост не ниже четырех вершков, и тоже следят за мастью. Лейб-уланы – гнедые, конногвардейцы вороные, и так далее. Цена таких лошадей не ниже двух сотен. И, наконец, армейская кавалерия: допускаются двухвершковые лошади, масти «по возможности», цена сто пятьдесят целковых для офицеров и сто двадцать пять – для нижних чинов. Тут поставка штучная, и многое зависит не от нас, интендантов, а от самих полковых ремонтеров. Князь знает многих из них лично, так что последний ваш вопрос не ко мне, а к его сиятельству. Засим, господа, не могу долее продолжать беседу – совещание у начальника управления. Ступайте сейчас к казакам. Если договоритесь – а князь, Савва Прович, с кем угодно договорится! – приходите завтра к половине одиннадцатого с документами.

И троица, покинув интендантов, пошла в Главное управление нерегулярных войск. Неожиданно в одном из коридоров они налетели на поджарого седоусого генерал-майора с моноклем в глазу. Генерал удивленно воззрился на Благово, тот козырнул и хотел пройти мимо, но не получилось.