На Рио-де-Ла-Плате

Три других письма я снова сунул в бумажник. А первое метнул на стул, но не попал в цель. Письмо ударилось о край стола и упало на пол. Когда я поднял его, то увидел, что тонкая сургучная печать треснула и конверт раскрылся. В таком виде передать письмо я уже не мог. Мне надо было снова заклеить его, причем так, чтобы не заподозрили, что я вскрывал его и читал.

Читал? Гм! А не поступить ли мне именно так? Нарушить тайну переписки было страшно бестактно, но в какой-то мере я имел право на это, ведь содержание письма касалось меня. Итак, я достал из конверта рукописный листок и раскрыл его. Вот что там было написано (за исключением приветственных слов):

«Ваше последнее письмо получил и полностью согласен с вашими предложениями. Дело рискованное, но в случае удачи приносит такую высокую прибыль, что мы можем отважиться на риск. Порох прибывает на «Морском нахале». Мы подмешали в него тридцать процентов древесного угля, и я надеюсь, что если вам удастся тайком доставить его на берег, сэкономив на таможенной пошлине, то мы провернем хорошенькое дельце.

Сим я вверяю вам полномочия составить контракты и отослать их на подпись Лопесу Хордану. Это в высшей степени опасное предприятие, ведь если националисты перехватят посыльного и найдут при нем контракты, то он погиб. К счастью, я по чистой случайности могу указать вам человека, который идеально подходит для этой миссии.

Податель сего письма в течение многих лет якшался с индейцами, он отважный малый, но при этом доверчив до глупости, впрочем, иного и не стоило ожидать от немца. Как я полагаю, он намерен отправиться в Сантьяго и Тукуман[14] и, следовательно, путь будет держать через провинцию Энтре-Риос[15]. Под видом рекомендательного письма к Хордану передайте ему конверт с обоими контрактами. Если их у него найдут и его расстреляют, то мир потеряет глупца, о котором ничуть не стоит жалеть. Конечно, ваша подпись на документах присутствовать не должна; вы поставите ее лишь тогда, когда посыльный Хордана вернет эти бумаги.

В общем, немец не доставит вам особых хлопот; он отличается прямо-таки нелепой непритязательностью. Стакана кислого вина и толики слащавых речей достаточно, чтобы осчастливить его».

Таково было, насколько это касалось меня, содержание странного «рекомендательного письма». Не прочти я письмо, то, по всей вероятности, угодил бы в эту ловушку. Речь шла о типичной проделке янки. Немецкий «глупец», ничего не подозревая, должен был сыграть одну из главных ролей в мятеже. Ведь речь шла не о чем ином, как о мятеже; об этом говорили и упомянутый здесь порох, и имя пресловутого главаря шайки Лопеса Хордана, чья безнравственность дошла до такой степени, что он приказал убить своего собственного отчима, бывшего генерала и президента Уркису[16]. Ничего себе миссия: переправить к Хордану порох и деньги, а курьером для передачи контрактов, относящихся к этой операции, должен был стать я!

Письмо я сунул обратно в конверт и с помощью спички восстановил сломанную печать. Потом отправился к любезному компаньону; звали его Тупидо, был он испанского происхождения и жил на Пласа-де-ла-Индепенденсиа[17].

Когда я вышел на улицу, от дождя и ветра, налетевшего из пампы, не осталось и следа. Монтевидео лежит на береговой косе, которая с одной стороны спускается к бухте, а с другой — к морю. Поэтому вода стекает так быстро, что даже после самого сильного дождя земля высыхает всего за несколько минут.

Монтевидео — очень красивый, даже великолепный город, похожий на города Центральной Европы. В нем есть симпатичные улицы с отличными тротуарами, роскошные дома с прелестными садами, дворцы, в которых располагаются клубы и театры. Очень своеобразна архитектура частных домов. Ее определяет изобилие мрамора, который доставляют из Италии, хотя в самой стране тоже можно найти очень хороший мрамор.

Если прибывающий в столицу Уругвая рассчитывает увидеть там те же типы людей, что и во внутренних районах страны, то он глубоко заблуждается. По здешним улицам не скачет ни один гаучо, тут крайне редко увидишь индейские черты лица, а негры встречаются не чаще, чем, например, в Лондоне или Гамбурге.

Одежда по преимуществу французская, как у женщин, так и у мужчин. Пройдет не один день, прежде чем вдруг увидишь даму в испанской мантилье[18]. Свыше половины населения Монтевидео — европейского происхождения.

Смешение национальностей дает поразительный эффект. Людей, которые свободно владеют тремя, четырьмя или даже пятью языками, здесь гораздо больше, чем в европейских городах. Короче говоря, пока находишься в черте города, как бы не ощущаешь, что разгуливаешь по южноамериканской земле. Столь же свободно можно чувствовать себя в Бордо или Триесте.

Что же касается меня, то, должен признаться, я испытывал немалое разочарование, когда, оглядываясь с любопытством, брел по улице. Я видел лишь европейскую одежду и европейского типа лица, какие встретишь повсюду, если только не считать чем-то своеобразным их смуглый оттенок.

Удивили меня лишь белые или красные ленты, которые многие господа носили на своих шляпах. Позже я узнал, что они означают: обладатели белых лент относились к политической партии «Бланко»[19], тогда как красные знаки различия носили сторонники «Колорадо»[20]. Следовательно, сеньор Эскильо Анибал Андаро вовсе не маскировался под просителя, умолявшего посетить свадьбу, а просто состоял в рядах «Бланко»[21]. По всей вероятности, полковник, с которым он перепутал меня, принадлежал к той же партии. Быть может, мне удастся узнать его имя.

На Пласа-де-ла-Индепенденсиа я, по огромной вывеске, нашел здание, в котором находился филиал фирмы моего хитрого янки. Фасад двухэтажного здания производил исключительно респектабельное впечатление. На первом этаже помещалась дверь филигранной работы, украшенная ажурными узорами. За ней простирался широкий, выложенный мраморными плитами коридор; он вел во двор, вымощенный тем же материалом. Там в огромных кадках высились цветущие растения, их густой терпкий аромат доносился до меня.

Дверь была закрыта, хотя за ней должны были находиться коммерческие помещения, привлекавшие немало посетителей. Я тронул колотушку. Дверь, благодаря невидимому механизму, открылась, но из-за нее никто не появился.

В прихожей, справа и слева, я увидел по одной двери. Латунная табличка подсказала, что нужная мне дверь находится справа. Я открыл ее и оказался в довольно большом помещении; свет проникал сюда сквозь несколько дверей, распахнутых во двор. За многочисленными столами или конторками трудились писари. Возле длинного стола в дальнем конце комнаты стоял худощавый человек и разговаривал с бедно одетым посетителем, причем очень грубо.

Чтобы узнать, где найти сеньора Тупидо, я обратился к сидевшим поблизости. Вместо ответа мне коротко и молча кивнули, указывая на долговязого. Так я поневоле стал свидетелем чужого разговора.

Даже издали было заметно, что худощавый грубиян — по происхождению испанец, об этом говорили резкие черты его лица и горделивая осанка. По здешнему обычаю он носил усы и бороду острым клинышком.

Человек, с которым он разговаривал, был босиком. Разорванные во многих местах штаны, заштопанные на скорую руку, едва доходили до середины икр. Не менее истрепанная куртка была когда-то, пожалуй, голубого цвета, но полностью выцвела. Бедра его опоясывало разодранное пончо[22], из-под которого выглядывала рукоятка ножа. В руке он держал соломенную шляпу, готовую принять любую форму, только не первоначальную. Лицо его было смугло-коричневым, кожа на нем задубела, по выдававшимся вперед скулам можно было предположить, что в его жилах отчасти текла индейская кровь, это подтверждали темные гладкие волосы, доходившие до плеч.

Тупидо, казалось, не заметил моего появления. Он стоял вполоборота от меня и сердито кричал на собеседника:

— Долги, снова долги! Когда-то ведь надо расплачиваться. Тебе была отпущена целая вечность, но и этого, кажется, мало. Работай прилежнее! Йерба[23] повсюду растет, стоит только руку протянуть. Но лентяй, конечно, ничего не находит!

Тот, другой, слегка вытянул брови, но все же ответил вежливым тоном:

— Лентяем я никогда не был. Мы месяцами напролет прилежно работали. Жили в непроходимом лесу, рядом с дикими зверями, жили, как они. Нам приходилось бороться за свою жизнь. Как же мы радовались, видя плоды своего труда, знали, что не зря терпим лишения, и вот теперь вы губите нашу радость, потому что не держите своего обещания.

— С какой стати я обязан его держать? Ведь товар поступил сюда на два дня позже срока.

— На два дня! Сеньор, неужели это такой уж значительный срок? Вы потерпели из-за этого какой-то убыток?

— Конечно, ведь из-за вашего опоздания мы тоже отправили товар слишком поздно и потому потеряли двадцать процентов ожидаемых доходов.

— И вы считаете, что я в это поверю?

— А мне плевать, верите вы мне или не верите, будет как я сказал, и баста! — вспылил Тупидо. — Вы мне спасибо сказать должны за то, что я не вычел у вас больше. Я обещал вам двести сорок бумажных талеров[24] за упаковку чая. Двадцать процентов удерживаются, получается сто девяносто два; два талера — канцелярский сбор, остается сто девяносто талеров. Умножьте на количество цибиков[25], которое вы поставили, и вы увидите, что должны нам еще двести бумажных талеров. Этим товаром вы не оплатили стоимость задатка и провианта, полученных вами.

— Раз вы с нас столько денег удерживаете, сеньор, то, разумеется, расчеты ваши правильные. Но я прошу помнить, что я получаю одного вола за сто бумажных талеров, в то время как вы начисляете нам по сто пятьдесят за штуку. Такие же наценки действуют у вас и по всем остальным статьям, из-за них мы лишаемся положенной платы. Вместо того чтобы получать деньги, мы остаемся у вас в долгу. У меня нет ни единого песо в кармане. А товарищи мои ждут, что я привезу им деньги. Поймите: я убью их, если скажу, что привез только новые долги и все.

— Меня не волнует подобная ерунда! Вы обязаны отработать задаток!

— У нас сил на это не хватит! И вообще, мы будем искать себе другого хозяина.

— Ради Бога! Я найду достаточно сборщиков чая, которые с удовольствием будут на меня работать. Но в таком случае вам надо заплатить двести талеров, причем немедленно!

— Я не смогу. Я же сказал вам, что у меня нет никаких средств. И я прошу вас понять одну простую вещь: если вы будете стоять на своем, мы никогда не сможем уплатить долг. Все, что вы нам поставляете, вы поставляете по самым высоким ценам, а когда мы приносим плоды нашего тяжелого, опасного труда, налагаете такие большие вычеты, что мы становимся, по существу, вашими рабами. Мы уходим от вас.

— Я ведь сказал, что против этого вообще ничего не имею. Вам надо только немедленно заплатить двести талеров. Кассир сидит вон там! И не пытайтесь втереть мне очки, я знаю: кто огрызается так, как вы, обязательно денежки имеет!

Бедняга растерянно уставился в пол. Я чувствовал сострадание к нему. Я читал, какую тяжелую и опасную жизнь ведут сборщики чая. Этому бедному гордецу с товарищами работать придется нелегко. Да, сеньор Тупидо, несомненно, вполне достойный компаньон моего янки.

Сборщик чая взмолился. Он стал расточать самые убедительные слова, пытаясь хоть немного убавить сумму долга. Напрасно.

— Единственное, на что я могу согласиться, — это предоставить вам некоторую отсрочку, — заявил наконец непреклонный делец. — А не выплатите двести песо, будете и дальше работать на меня, никуда не денетесь. Это мое последнее слово. А теперь ступайте отсюда!

Несчастный уныло поплелся. Когда он поравнялся со мной, я шепнул ему:

— Подождите меня на улице!

Он бросил на меня быстрый, радостно-удивленный взгляд и пошел, я же шагнул к хозяину фирмы. Тот пытливо и внимательно оглядел меня, затем сделал несколько шагов навстречу, необычайно низко поклонился и спросил:

— Сеньор, чему обязан негаданно выпавшей мне чести принять столь неожиданный для меня визит?

Понятно, что он тоже принял меня за другого. Я ответил не слишком вежливо:

— Мой визит для вас не более почетен, чем любой другой. Я простой человек, иностранец, обязанный вручить вот это письмо.

Он взял письмо, прочитал адрес на конверте, еще раз глянул на меня и сказал с подобающей случаю дипломатичной улыбкой:

— Из Нью-Йорка, от моего компаньона! Сеньор уже состоит с ним в деловых отношениях? Я был бы бесконечно рад сперва выслушать вас.

— Когда я впервые увидел вашего компаньона, я о вас вообще ничего не знал.

Это привело его в замешательство. Он покачал головой, вскрыл письмо, не заметив, что печать повреждена, и стал читать его. По мере чтения лицо его все больше и больше вытягивалось, взгляд сновал от строчек ко мне и назад. Наконец он снова сложил письмо, сунул его в карман и сказал:

— Вот так чудеса! Значит, вы действительно немец? И именно о вас идет речь в этом рекомендательном письме?

— Я могу предполагать, что в этом письме речь идет именно обо мне.

— Вас рекомендуют в нем самым теплым образом, и я непременно предоставлю себя в ваше распоряжение.

— Благодарю покорно, сеньор! Но доставлять вам хлопоты не входит в мои планы.

— О, пожалуйста, о хлопотах вообще не может идти речи! Вы видели, что я до некоторой степени был изумлен. Это произошло вследствие вашего поистине поразительного сходства с одним очень известным в лучших местных кругах господином.

— Могу ли я узнать, кто этот господин?

— Конечно. Я имею в виду полковника Латорре, о котором вы, может быть, слыхали.

— Я, разумеется, знаю имя этого офицера, с которым многие, кажется, связывают определенные надежды на будущее. Смею вас заверить, что мы с ним похожи лишь внешне. Я — простой турист и не обладаю ни малейшим стремлением или же способностью к политике и военному искусству.

— В вас говорит скромность. Мой компаньон сообщает мне, что вы в течение ряда лет находились среди индейцев; стало быть, в военном деле вы понимаете толк. Надеюсь, я буду иметь удовольствие послушать ваши рассказы о пережитых вами приключениях. Не окажете ли вы мне честь отужинать сегодня вечером у меня?

— Я полностью в вашем распоряжении.

— Тогда я попрошу вас явиться к восьми часам в мой особняк; адрес вы найдете на этой визитной карточке. Чем я могу вам еще послужить?

— Ну, если я смею вас просить. Мне хотелось бы вручить вам вот эту бумагу.

Я дал ему свою визитную карточку, а также протянул вексель на предъявителя. Он проверил его, написал на листке несколько цифр и передал мне его со словами:

— Касса там, сеньор. Я откланиваюсь, но не прощаюсь — до встречи нынешним вечером!

Он повернулся, чтобы исчезнуть за дверью, продувная бестия. Одного взгляда на листок было достаточно, чтобы убедиться, что меня собрались обмануть.

— Сеньор! — крикнул я ему вслед. — Пожалуйста, задержитесь еще лишь на одну минутку!

— Что еще? — спросил он, снова оборачиваясь. С лица его сошла любезность, а голос зазвучал резко и повелительно.

— Тут, пожалуй, вкралась ошибка. Вексель выписан на сумму меньшую, чем я рассчитывал.

— По всей вероятности, вы забываете об учетной ставке?

— О ней нельзя не забыть, поскольку об учете речь вообще не идет. Вы удерживаете у меня пять процентов, в то время как вексель выписан на предъявителя, а не на последующий срок.

— Удерживаем, потому что так у нас принято.

— Пусть сборщик чая руководствуется вашими личными привычками, если ему ничего другого не остается и он находится целиком в вашей власти; мне в этом надобности нет. Ваш компаньон принял этот вексель к оплате не в угоду мне, а потому, что я полностью оплатил ему сумму и, стало быть, также полностью потребую ее назад; я вообще не должен нести потерь по процентам.

— Я больше ничего не заплачу.

— Тогда оставьте себе ваши деньги и дайте мне мой вексель назад!

— Он находится у меня на хранении, и вы получили за него ордер в кассу. Следовательно, вексель — моя собственность.

— Я кладу этот ордер обратно на стол, поскольку не буду им пользоваться.

— Поступайте, как вам угодно. Только вексель оплачен и находится у меня в руках!

— Хорошо, я уйду, но через пять минут вернусь с полицейским. Пока что честь имею кланяться!

Я отвесил ему короткий поклон и повернулся, чтобы уйти. Его подчиненные отложили свои перья. Я уже взялся за ручку двери, когда он окликнул меня:

— Постойте, сеньор! Пожалуйста, одну секунду!

Этот человек побаивался полиции. Могла пострадать его деловая репутация, а кроме того, позволь он мне уйти, о выполнении намеченного плана не могло быть и речи. Он еще раз достал «рекомендательное» письмо и сделал вид, будто внимательно перечитывает его. Потом в своей прежней учтивой манере он произнес:

— Я, разумеется, прошу прощения. К сожалению, перед этим я упустил из виду концовку письма, где мой компаньон пишет, что вы должны получить сумму полностью и мы из уважения к вам обязаны в данном случае отказаться от принятой у нас процедуры. Поэтому я выписываю вам всю сумму полностью. Вы удовлетворены?

Я небрежно кивнул.

— Забудем мелкие распри, сеньор, — сказал он. — Ну а сегодня вечером я все-таки действительно смогу на вас рассчитывать?

— Конечно! Впрочем, при одном условии: если в вашем доме не приняты обычаи, которые раздражают меня.

— О, нет, нет, нет! — воскликнул он с дружелюбной миной, но хриплым от бешенства голосом, а затем исчез за своей дверью.

Я получил деньги, спрятал их, поблагодарил, раскланялся и вышел. И тут же увидел несчастного сборщика чая, стоявшего на углу напротив. Я подошел к нему и предложил немного пройтись со мной.

В Монтевидео нет ресторанов в нашем понимании. Кофейни неважные, не говоря уж о том, что пить приходится не кофе, а мате, парагвайский чай. Получше так называемые кондитерские, в них наслаждаешься отличным печеньем, мороженым и другими лакомствами.

В гостиницах за номер и пансион (не включая вино) требуют по пятьдесят бумажных талеров в день. Это звучит очень внушительно, но составляет всего восемь марок, так как бумажный песо оценивается примерно в шестнадцать немецких пфеннигов. Бутылка пива стоит шесть талеров, то есть почти одну марку. Парикмахеру платят десять талеров, за стаканчик рома величиной с наперсток я выложил три талера. В странах Ла-Платы в те времена следовало вести себя очень осмотрительно, чтобы не потерпеть немалый убыток из-за разного рода неполноценных ассигнаций. Местные жители самым отвратительным образом наживались на неведении иностранцев.

Я повел сборщика чая в одну из кондитерских.

Заведение было полно посетителей, судя по одежде, не бедных. Сборщик вытаращил на них глаза, но я и в ус не дул. Все попятились от нас, так что места вокруг хватило бы на пятерых или шестерых. Нам это было очень кстати, и мы не огорчились.

Сборщик чая вел себя вполне прилично. Пусть выглядел он далеко не так, как сеньоры вокруг, но что касается его поведения, жестов и так далее, он был настоящим кабальеро, как любой, у которого в жилах есть немного испанской крови, наделен благородством, хотя бы внешним. В этом отношении южноамериканец совсем не похож на представителя так называемых народных классов европейских государств. Первый, даже облаченный в лохмотья, ведет себя всегда по-рыцарски. У европейца же в любом его движении сквозит столько угловатости и грубости, что в нем безошибочно узнаешь заурядного пролетария, пусть и выряженного в генеральскую форму.

Его бородатое лицо можно было назвать даже привлекательным. Взгляд был скромно потуплен, но стоило ему поднять голову, как открывалось, что у него ясные, внимательные, проницательные глаза, по их взгляду хорошо было судить о силе характера и чувстве собственного достоинства этого человека. В нем, казалось, соединялись два разных существа: забитый, безропотный рабочий и мужественный, вдумчивый странник, скитающийся по непроходимым лесам и пампе, способный, если нужно, проявить необычайную изобретательность.

Среди имевшихся в наличии сладостей он выбирал понравившиеся ему с такой миной, словно с детства посещал подобные заведения. Он наслаждался обстановкой с элегантностью привычной к этому дамы и ни единым жестом не давал понять окружающим, что я — тот самый человек, которому в конце концов придется платить. Он говорил, очевидно, в присущей для себя манере, подбирая благозвучные слова.

— Сеньор, вы подали мне знак подождать вас. Я послушался и теперь готов внимать вашим приказам.

— Я не намерен отдавать вам приказы, — ответил я. — Это скорее просьба, с которой мне хотелось бы к вам обратиться. Я был невольным свидетелем конца вашего разговора с сеньором Тупидо. Из услышанного я заключаю, что вы находитесь в зависимости от этого господина?

— Гм! Может быть! — ответил он с улыбкой человека, который без ущерба для себя может подарить кому угодно тысячу бумажных талеров.

— В то же время я услышал, что вы, располагая двумя сотнями бумажных талеров, могли бы освободиться от этой кабалы. Вы позволили бы мне предоставить в ваше распоряжение эту сумму?

Он с важностью поглядел на меня. Хотя сумма невелика, всего тридцать две марки, но для бедного сборщика чая она была, пожалуй, все же немалой. Участь бедняги взволновала меня, и, следуя счастливому инстинкту, я собирался подарить ему деньги, хотя сам вовсе не был зажиточным человеком.

— Вы это серьезно, сеньор? — спросил он. — Какую цель вы преследуете?

— Никакую иную, кроме желания вернуть вам независимость.