Мистер Хайд

О! На его счет я не строил никаких иллюзий. Он искал встреч со мной просто потому, что не потерял надежды продать мне что-нибудь из мебели. Он явно охотился за клиентами, которых становилось все меньше. Рискну даже сказать, что он был моим почти что единственным развлечением. Жил я затворником: дважды в день ходил в ресторан, от этого никуда не денешься, а остальное время запирался в своей мансарде, где довольно неуклюже старался вывести несколько строчек, как фальсификатор, подделывающий подпись своего шефа. Но должен признать, что получалось у меня все лучше и лучше. Да, это так! Личный дневник — как спуск по санной трассе. Просто скользишь. Свои черновики я, естественно, уничтожал, оставляя лишь некоторые размышления вроде приведенных выше. А их я прячу среди белья в запертом на ключ шкафу. Не хочу предстать перед кем-нибудь обнаженным. В первой папке лежат мои заметки. Во второй вырезки из газет, которые, как я думаю, окажутся мне полезными. Особо интересуюсь теми, где говорится о разных напастях, вызванных шершнями, осами и змеями. Они будят сам даже не знаю какие глубокие и потаенные страхи. Особенно змеи. Говорил ли я об этом Бриюэну? Не помню. Вокруг мельницы водилось множество змей. «Смотри под ноги», — постоянно предупреждала мать. Помню, однажды, роясь в рюкзаке, я наткнулся на одну из них, она заползла туда, пока я ловил уклеек. Рука коснулась отвратительного клубка. Я бросил все, удочку, коробку с червями — все. И помчался на берег. Кажется, меня даже вырвало.

Теперь эта паника кажется сладостной, дает мне материал для очень сочных деталей. Но что в квартире может делать змея? Решительно, я ставлю себя в такие рамки, которые сразу не разорвешь. Можно подумать, что нарочно. Конечно нарочно.

Закончился первый тайм. Или, если хотите, раунд, или что угодно, намекающее на перерыв в соревнованиях, имеющих свой конец. Фыркнул. Зажег сигарету. Щелкнул пальцами. В зеркале шкафа посмотрел на себя без всякого снисхождения, и в голову вдруг пришла мысль. Постоял не двигаясь. Потом медленно, чтобы не упустить ее, опустился на стул и написал: «Питон». До завтра.

«Питон»! Это слово выпустило на свободу все старые кошмары. Провел ужасную ночь. Проснулся весь разбитый. Вокруг меня собралось все, что ползает, лазает, кусается, словно я превратился в закоренелого алкоголика. Постепенно прихожу в себя. Ну и что! Настоящий писатель ничего не упускает из вида. Ему плохо, он страдает, его предают, топчут ногами. Тем лучше! Все это станет полноценным удобрением, дающим живительные соки. Ко мне, крысы, жабы и ужи. Скорее, по горячим следам, вдохновите меня начать историю. В каком-то журнале я прочитал, что есть оригиналы, покупающие змей, ящериц, саламандр (для них на набережной открыты специальные магазины) и держащие их у себя дома. Представим себе человека, пусть немного чокнутого, который в квартире держит питона для охраны ценностей. Именно эта мысль посетила меня вчера. Питон в роли сторожевой собаки. Вышедший из повиновения питон.

Нет. Это слишком банально. Представим себе лучше преступника, выдрессировавшего питона для нейтрализации своих жертв. Змея заползает в квартиру, пренебрегая всеми замками. Обвивает несчастного кольцами, и его грабят. Нет ничего более хитроумного, чем такая живая смирительная рубашка. А мой герой уходит с добычей, позвав за собой послушную ему одному змею.

Мне могут возразить, что Конан Дойл изобразил уже нечто подобное в рассказе «Пестрая лента», но разве не видно, что у меня гораздо более волнующий сценарий — жертва не умирает. Она просто обезумела от страха, а это гораздо больше щекочет нервы. Это намного поэтичней. В конце концов, не знаю… Надо немного подождать, чтобы убедиться, что дело стоящее. Если бы Конан Дойл… Ладно. Тем хуже. Зло уже свершилось. Мне остается только придумать новые детали.

Записываю. Кто-то приходил ко мне, или выходил я сам. Обычно дверь, ведущую на служебную лестницу, я запираю на замок. Утром обнаружил, что замок не заперт. Осмотрел другую дверь — ведущую к Мириам. Горит красный свет, но что могло ей помешать прийти ко мне ночью? Мы пришли к обоюдному согласию, что эта дверь не должна служить нам моральным препятствием. Да ладно уж, не буду делать из мухи слона. Просто недосмотрел — вот и все. Не забыть бы, что надо сходить в больницу сдать кровь. Да, хорошенькое дело, если калий окажется, выражаясь словами Бриюэна, не на уровне.

Жантом стоит в очереди. Перед ним судачат три женщины. Он почти не прислушивается к их разговору, но вдруг вздрагивает.

— Ее обнаружили пожарные… Их кто-то вызвал, неизвестно, кто именно. Чтобы вскрыть дверь, пришлось прибегнуть к помощи слесаря.

— Извините, мадам. А что произошло?

— Настоящая трагедия, мсье. Убили женщину на улице Турнон.

— Когда?

— Этой ночью. Ее вроде бы задушили.

В груди сразу же возникла пустота. Ему кажется, что вот-вот он задохнется. Жантом встает. «Извините». Вышел. Она сказала: «задушили». Почему это слово так его волнует? Летелье должен все знать. Жантом вошел в кафе, попросил жетон, спустился к телефону, посмотрел в записной книжке номер «Пари-Матч».

— Жана Летелье, пожалуйста. Беспокоит издательство Дельпоццо.

У Летелье уши повсюду, даже в самом сердце страны и государственных органов. Если кто-то и знает, то только он.

— Летелье?.. Это Жантом… Все в порядке, спасибо.

— Да, я как раз хотел вам позвонить, — сказал журналист. — Но сначала вы… Скажите. Что-то случилось?

— Ничего. Просто только что узнал о преступлении на улице Турнон. Видите ли, я пишу книгу. Ладно… Хорошо..1. Стану держать вас в курсе. Пока собираю материалы… Что в этом преступлении может быть необычного, даже, скажем, живописного? Понимаете?..

Летелье разразился смехом довольного собой человека.

— Да, старина, прямо в точку. Делом занимается малыш Перальта. У меня на столе его первый отчет. Читаю. Слышите?.. Ну так вот. Бедная женщина, Мари Галлар, жила одна на четвертом этаже в прекрасной квартире, которую она собиралась вот-вот покинуть. В свои восемьдесят три года ей хотелось поселиться в доме для престарелых. Эта деталь имеет немаловажный смысл ведь она намеревалась переехать на будущей неделе. Продала часть мебели, и в квартире повсюду стояли ящики и чемоданы.

— Она богата?

— Да. Очень. Вдова промышленника, сделавшего состояние на подшипниках. Детей нет. Только племянники. В ходе следствия все это выясняется. Но не забывайте, что оно только началось.

— Ее обворовали?

— Полиция это предполагает, но не слишком уверенно. У нее было много драгоценностей, это известно от соседей.

— Все как в деле Шайу, — сказал Жантом.

— Совершенно верно, — ответил Летелье. — Нашли старуху, лежащую в кровати и задушенную собственным боа.

— Что?.. Повторите… Боа?

— Ну да, черт возьми! Что в этом странного? Такая штука из шерсти или из перьев… Кажется, ее еще называют шейным платком. Представляете? В такую жару надеть на нее такую теплую вещь, просто издевательство. И обратите внимание, судебно-медицинский эксперт категорично заявляет: ее задушили голыми руками. Боа надели потом, чтобы скрыть синяки или, как говорит Перальта, чтобы придать ей «пристойный вид». Убийца — и вправду интересный тип. В тот раз зажег свечи. Теперь мех… Ведь это дело одних и тех же рук. Доказательством служит хотя бы то, что он опять сам вызвал «Скорую помощь». Тот же метод. Та же наглость. Дверь оставил приоткрытой. Люди в белом смогли свободно войти.

— Почему вы называете их людьми в белом?

— А как их еще называть? Расследование ведет дивизионный комиссар Маркетти… Клянусь, он не теряет времени даром. Представляете, какой поднимется шум. Тем более что эти два преступления выглядят как начало целой серии. Вот так, старина. Я выложил все, что знаю. Но следующий номер все равно купите. Там вы найдете кучу фотографий, множество других сведений. Над этим у нас работает целая группа… Алло!.. Жантом!.. Я вас не слышу. Теперь моя очередь задать вопрос. Ходят слухи, что ваша жена действительно хочет продать «Гомону» права на «Хозяина сердца»! Это правда?

Чтобы прийти в себя, Жантому понадобилось какое-то время, кровь стучала в висках, как у водолаза, только что поднявшегося с глубины.

— Я не очень-то в курсе, — пробормотал он. — У каждого свои проблемы.

— Да, понимаю. А что с книжкой, которую вы готовите?

— Какой книжкой?

— Вы же сами только что говорили, что собираете материалы. Можете рассказать чуть подробней?

— Трудно вот так сразу.

— А название уже придумали?

— Да, «Мистер Хайд».

Слова эти обожгли горло, как кислота, и Жантом сразу же повесил трубку. Сил разговаривать больше нет. Непонятно, что с ним происходит. Он даже не уверен, кто произнес «Мистер Хайд». Своего голоса он не узнал. Да, он совершенно определенно считает мистера Хайда одним из самых известных литературных героев… Это омерзительный двойник доктора Джекила, воплощение зла, ужасный урод, который душит свои жертвы. И этот мистер Хайд живет в нем. Прячется в нем и, как кукольник, передвигает на сцене его сознания неясные силуэты изысканных чувств. Чудовище. Надо немедленно рассказать о нем доктору Бриюэну.

Потом вдруг он вновь обрел ясность ума. Он вышел из тумана, как больной выходит из коматозного состояния. Увидел, что стоит в вонючей телефонной кабине, позади него кто-то суетится и нетерпеливо стучит в стекло. Жантом еще раз быстро набрал номер Летелье и через секретаршу принес свои извинения. Их разъединили, но он перезвонит. Оттолкнув продолжавшего ворчать назойливого клиента, поднялся в зал кафе, потом вышел на улицу и очутился в водовороте настоящей жизни с шумом, светом, торопящимися по своим делам людьми. Ему стало жарко. Он еще не оправился от потрясений, как будто только что чуть не стал жертвой несчастного случая. Мистер Хайд! Это невозможно! Посмотрел на часы. Беспокоить врача еще рано. Почувствовав на плече ласковые лучи солнца, решил посидеть немного в садике рядом с церковью Сен-Жермен.

Не спеша отправился туда, нашел свободную скамейку, закурил сигарету. Из церкви до него доносились отзвуки службы, благодаря толщине стен они как будто отфильтровывались и становились еще прекраснее. На ступило время свести счеты с самозванцем. И прежде всего следует разобраться с делом Галлар. Разумеется, это обычное происшествие, напоминающее, правда, первое преступление, но случаются довольно часто совпадения. Если бы Летелье не произнес невольно это идиотское слово «боа», означающее одновременно шейный платок и удава, он бы не впал на несколько секунд в ужасную панику. Но ведь Бриюэн уже объяснял, что игра слов, двусмысленность, использование омонимов — все это обычные личины психического расстройства. Все началось с недавних кошмаров, населенных рептилиями. А как появились кошмары? Чтобы ответить на этот вопрос, не надо быть психиатром. Они исподволь начали проникать в подсознание с того момента, когда он решил вести дневник — ведь дневник, даже если его вести абы как, это уже какая-никакая, но литература, а ведь именно это ему запрещено. Но кто позволяет себе наложить запрет? Мистер Хайд, черт побери! Но мистер Хайд, в свою очередь, это просто маска, выдумка незнакомца, который засел в нем и который никогда не позволит разоблачить себя. Ловкий прием в отношении литератора. «Если бы я был сантехником, — подумал Жантом, — «это» во мне придумало бы другой символ, например, «елочку», кран в виде елочки. Ну и что? Надо все бросить? Но ведь это уже не мистификация. Кто-то хочет моей погибели. Если я не смогу писать, мне останется только включить газ».

От окурка Жантом закурил еще одну сигарету, чего раньше никогда не делал. Позади него проехала поливальная машина, и по крышам стоящих автомобилей застучали капли воды. Прогуливавшийся по аллее голубь начал порхать на месте, как будто прыгая через натянутую струну. Для всех других — приятное время. Жантом вернулся к своим мрачным мыслям. Еще немного ясных, полных здравомыслия рассуждений, и он выберется на твердую почву. Ему надо понять, почему убийца поставил две свечки и обвязал шею убитой удавом, простите, платком; сумасшедший ли он или совершал преступления в здравом уме, как бы подавая кому-то знак. «Эй! Эй! Это я. Вы меня узнаете?» Но к кому он обращался? Кому посвятил эту бредовую мизансцену? «Разумеется, мне, — признался Жантом. — Мне, мистеру Хайду! Или, вернее, тот, кто выдает себя за мистера Хайда, обращается ко мне с предупреждением… Именно так! Мне не выкрутиться».

Если бы он прислушался к себе, то лег бы на скамью, как бездомный. Для бродяг здесь просто рай. Никто их не трогает. «Впрочем, — продолжил Жантом свои рассуждения, — есть еще одна деталь, которая, даже если я еще сомневаюсь, прямо касается меня. Люди в белом. Убийца приглашает их, как специалист специалистов. «Смотрите и приготовьте носилки! Закройте лицо простыней. Не надо, чтобы видели посторонние. Знать должны только вы и я».

Жантом рассмеялся, голубь перестал клевать.

«В сущности, — подумал Жантом, — зачем вся эта комедия? Чтобы я признался: да, это я убил майора Шайу. И я убил старуху Мари Галлар. Мне не привыкать. Я уже и раньше убивал. Мистер Хайд — убийца. Перечитайте Стивенсона. Вы знаете, почему мистер Хайд превратился в такую скотину? Потому что никто его не любил. Я вам признаюсь: я был круглым сиротой».

Он встал, немного шатаясь, и вздохнул полной грудью. За стеной, очень далеко, звенит колокольчик. Круглым сиротой, повторил Жантом. Вот слово, отметающее все страхи и помогающее идти прямо вперед.

Он направился к издательству Дельпоццо, стараясь не обращать внимания на-то, что происходит на улице. Бриюэн разберется и наведет порядок. Для меня на сегодняшнее утро хватит. Не так ли, дорогой Хайд?

На ходу поздоровался с секретаршами, с рассыльными: народу в фирме не много. Отпускной период, воскресенье. Заперся в своем кабинете, перелистал блокнот. Никаких встреч… Ничего срочного… Курьер принес последний роман Поля Машона. «Рене Жантому, чей благоприятный отзыв бережно храню. Дружески ваш». Машон! Жантом о нем уже забыл. Разве можно называться Машоном, делая карьеру в таком проклятом ремесле? Жантом поискал «Бириби», положил его перед собой. Вот это книга! Первый шаг к славе. В определенном смысле и почти неосознанно этот роман стал бы рулевым с черным флагом насилия, которое уже зрело. «Мистер Хайд» после «Бириби» наделает шума.

Жантом задумался. Нет, не может быть и речи ввести его в серию, даже такую популярную. Мистер Хайд одиночка и должен таковым оставаться. Во-первых, серия означает определенную тематическую подборку, а это подразумевает необычайно яркую, непристойно привлекательную обложку. Но ведь имя Хайда само по себе попадает в цель. Оно направлено к сердцу человека, как бы говоря: «Ты и я, мы с тобой одно целое. Что ты об этом думаешь?» Итак, никаких рекламных трюков. Наверху скромно — Рене Жантом. Ниже просто вот такое потрясающее название, ничего больше. Дельпоццо поймет, прочитав рукопись.

Жантом вздохнул. И забыл обо всем том, что предстоит сделать.

Бриюэну я рассказал все: о рептилиях, приходящих ко мне во сне, и не только о рептилиях, но и других существах. Были еще звери на четырех лапах, возможно, это воспоминания о лазарете, в котором тетка содержала брошенных животных. Я сказал ему, что меня осенила идея воспеть питона, и он посмеялся над ней. Особенно его позабавила история с боа.

— Видите ли, — сказал он мне, — слова, особенно у романиста, имеют особую силу. Они только и ждут, чтобы соединиться, прилепиться друг к другу, обогатить неожиданным смыслом любую приходящую в голову мысль, даже самую банальную. Бедный мой друг, вас ждут и другие сюрпризы. Забудем об этом. Сейчас меня беспокоит та настойчивость, с которой вы цепляетесь за абсолютно вымышленную личность, — и я настаиваю на этом, — мистера Хайда. В настоящий момент все выглядит так, будто полнейшая развращенность этого существа услаждает, вернее, компенсирует какой-то вакуум внутри вас. (Думаю, что точно передаю его слова. Во всяком случае, стараюсь.) Пойду дальше, — продолжал он, — вы не прочь приписать себе таинственные убийства майора и пожилой дамы. Ведь правда? Словно это помогает вам скрыть нечто, происшедшее с вами очень давно. Вы бы охотно сказали: «Если я приложу руку к этим двум преступлениям, не имеет смысла копать дальше. Два убийства или три, не все ли равно? Так или иначе вина остается той же».

— Это не так.

— Да, это не так, потому что, играя в преступника — а вы должны признать, что это лишь игра, — вы обходите стороной то, что совершили раньше и что в своем подсознании вы считаете непростительным.

Бередя душу, Бриюэн причиняет боль. Он мне напоминает врача в колледже, который до крика давил на живот, когда ему жаловались на небольшую резь в желудке, пытаясь получить освобождение от уроков физкультуры. Но Бриюэн еще не кончил: он ищет правильную формулу и находит ее.

— Обвиняя себя в вымышленных зловещих деяниях, — сказал он, — вы пытаетесь снять с себя вину за то, что крепко сидит в вас. Это как солитер. Вы избавляетесь от его сегментов и считаете, что вылечились. Но пока в вас остается его головка, он продолжает грызть вас. Успокойтесь, дорогой друг, вы начинаете нервничать. Это понятно. Все мои пациенты упираются, как только чувствуют, что я становлюсь опасным, постепенно приближаясь к первопричине болезни.

— Ну и? — резко спросил я. — Что вы предлагаете?

— Что ж, дорогой друг, думаю, прежде всего надо обратиться к вашему рассудку. По моему мнению, вам необходимо прекратить отождествлять себя в той или иной мере с этим книжным героем. В противном случае ваше состояние ухудшится. Для человека с таким ненасытным воображением, как у вас, дело может кончиться шизофренией или, если хотите, раздвоением личности на исключающие друг друга ипостаси. Наше физическое существо очень уязвимо. По самым разным причинам оно может развалиться на части, и больной тогда ищет спасения в каком-нибудь нереальном мире. По счастью, вы до этого еще не дошли. Но я за вас немного беспокоюсь.

По правде говоря, меня охватил леденящий страх. Я уже видел себя в сумасшедшем доме. Что тогда станет с моим произведением? Я едва слушал Бриюэна.

— Итак, — сказал он. — У вас возникло подозрение, что вы в какой-то мере причастны к этим двум убийствам. Обращаю ваше внимание на выражение: «в какой- то мере». Я использовал его, чтобы не настраивать вас против себя. Но давайте будем мужественными. Это либо вы, либо не вы. Допустим, что это вы. Тогда объясните мне, почему вы выбрали именно этих людей. Ведь вы их совершенно не знаете?

— Не знаю.

— Отлично. Допустим, вы хотели просто украсть. Все равно что. Что под руку попадется. Дело удалось, и ваши карманы набиты деньгами и драгоценностями. Что вы с ними сделали?

— Хватит, — воскликнул я. — Я виноват совершенно не в этом.

— Скажите тогда в чем. Извините, дорогой друг, но я вынужден прижать вас к стенке. Говоря совершенно откровенно, я не считаю, что вы способны хладнокровно задушить двух стариков.

Сам по себе просился ответ: «Я тоже». Но я не знал, как ему сказать: «На роль преступника я не гожусь, а вот на зрителя — да». Но это, разумеется, абсурдно. Поэтому я взмолился:

— Хватит, я больше не выдержу.

Он дружески похлопал меня по плечу и извинился.

— Видите ли, — сказал он, — я не могу одновременно относиться к вам как к другу и проводить лечение, которое наверняка нарушит ваши защитные реакции. Прежде всего вы — больной, а мы оба об этом едва не забыли. Давайте повторим еще раз. Хочу, чтобы вы ясно осознали — вы ни в чем не виноваты с материальной точки зрения. Но морально вам хотелось бы оказаться виновным.

— Но в том-то и дело, — воскликнул я. — Я виновен. Давайте повторим!

Он меня остановил.

— Ладно, согласен. Люди в белом. Образ, который вас мучает…

Я его прервал:

— Вы же сами видите, что он возникает в обоих случаях вопреки всякой логике, ибо заурядный убийца не стал бы поднимать шум. Нет. Здесь действует человек, специально оставляющий свою визитную карточку.

— Я признаю это, — ответил Бриюэн. — Признаю даже то, что между ним и вами есть определенное душевное сходство. Но своими постановками он вас превзошел. В одном случае распростертое тело чуть ли не с четками в сложенных крест-накрест руках — не говоря о торжественных свечах, — в другом старая дама, у которой шея обвязана каким-то мехом.

— Боа, доктор, именно боа.

— Пусть будет боа. Но следует непременно отметить, что в своей мрачной фантазии он пошел гораздо дальше вас.

— Возможно, доктор. Но всего лишь как учитель, дающий урок нерадивому ученику.

— Что вы хотите сказать?

— А то, что эти преступления обращены ко мне, они мне говорят: вот как надо действовать. Все происходит так, словно мы одной крови: ты и я.

Какое-то время Бриюэн молчал. Потом грустно проговорил:

— Значит, все-таки так. Не пытайтесь представить себя ответственным за события, к которым не имеете ни малейшего отношения. Вас это огорчает?

— Нет, доктор, ничуть. Я просто спрашиваю себя, существует ли где-нибудь человек, подслушивающий мои мысли. В конце концов, что об этом знаете вы, ученые?

Он пожал плечами, не то чтобы выражая презрение ко мне, а скорее как бы говоря: почему бы нет? Я начал развивать свою мысль.

— Возьмем мистера Хайда. Его можно рассматривать как двойника-гримасу Джекила, но это меня не интересует. Меня привлекает как герой романа именно Хайд.

— Объясните. И не торопитесь.

— Не все так просто, — ответил я. — Представьте себе романиста, вдохнувшего в свое творение такую жизнь, что оно принимается действовать самостоятельно, но все же оставаясь, правда, под контролем автора. В определенном смысле оно ему повинуется, подчиняется его приказам и в то же время угадывает его желания, старается им угодить и тем самым как бы освобождается от его опеки и начинает исполнять свои собственные желания. Оно уже автор и не автор. Самостоятельное и уязвимое. Я понятно изъясняюсь?

— Дорогой Жантом, мы, психиатры, прекрасно разбираемся в полутонах. Поэтому мне не сложно следовать за вашей мыслью. Любой писатель, достойный так называться, мечтает произвести на свет героя, представляющего себя самого и его создателя. Но в вашем случае, увы, эта мечта трансформируется в навязчивую идею, вы это сами сознаете и поэтому отказываетесь от нее. Не так ли? Я вас не убедил?

— Признаюсь, доктор, нет, не убедили, потому что я уверен… Послушайте! Существует передача мысли на расстоянии? Нет, не смейтесь. Это слишком серьезно. У меня такое впечатление, что порой романист имеет дело с реально существующим человеком, когда он думает, что выражает свои мысли через вымышленного персонажа. И то, что он вкладывает в уста одного, передается и другому. В этом смысле мистер Хайд, которого преступник рассматривает как идеальный пример для подражания, есть мое порождение.

— Понятно, — проговорил Бриюэн. — Вас двое, и вы делите между собой вашего Хайда. Придумали его вы, а воплощает другой. Любопытная теория.

— Да нет же, доктор. Наоборот, нет ничего проще. Всего-навсего есть некто, с кем я делю Хайда. Скажу больше. Когда я полностью усмирю моего героя, он станет навязывать другому свою волю, по сути исходящую от меня.

— И вы будете убивать с помощью подставных призраков, — сделал вывод Бриюэн с какой-то сухостью в голосе.

Меня это сбило с толку.

— Вы рассердились? — пробормотал я.

— Да нет же! Как вы могли такое подумать?.. Лучшим доказательством служит то, что я следую за вами в ваших…

— Досужих вымыслах, — закончил за него я.

— Это не то слово, что я искал. Ну ладно, забудем. Скажите, не ошибаюсь ли я, полагая, что вы стараетесь выдумать драматическую историю, чтобы проверить, воплотится ли она в действительное происшествие?

— Ни в коем случае, доктор! Никогда. Я же не чудовище.

— Чудовищ не существует, — грустно проговорил Бриюэн. — Есть только одержимые.

— Ладно, — сказал я, — чтобы доказать свою добрую волю, я обязуюсь воздерживаться от общения с теми, кто может меня выдать, с женой, с близкими. Короче, я сжигаю дневник. Замуровываюсь.