Оборванные нити. Том 1

— Ядрёно! — цинично заметил следователь. — Муж, стало быть, в лесах Амазонки здоровье теряет, а любимая жена в Москве ребеночка нагуляла. И чего ты хочешь, Михалыч?

— Хочу, чтобы ты по возможности не знакомил Гречихина с актом экспертизы. Это я только в свидетельстве о смерти про беременность не написал, а в акте-то я все указал, как есть. Гречихин наверняка не знает, что следователь обязан дать ему прочесть акт, если он захочет. Ты просто не говори ему, что у него есть такое право, а если он что спросит — отсылай ко мне, дескать, ты не врач, в медицине не разбираешься, а эксперт на все вопросы ответит. Я с ним сам разберусь. Лады?

— Да не вопрос, — следователь был в чем-то туповатым, но в целом покладистым, с Саблиным имел дело уже не один раз, и отношения у них были вполне приятельскими. — К тебе отправлю, ежели чего. Но ты тоже себе лишний головняк наживаешь. Какого лешего ты в акте-то написал про беременность? Не писал бы — и вся недолга. Все равно «отказной» писать, состава нет, а беременность тут ни на что не влияет.

— Ничего себе! — удивленно усмехнулся Саблин. — Ты вообще юрист или где? Ты же сам брал с меня подписку о том, что я предупрежден об ответственности за заведомо ложное заключение.

— Да ладно тебе, фигня это всё. Кто на это внимание-то обращает в наше время? Все крутятся, как могут, и выживают тоже, как могут.

В общем-то, ничего нового для себя Сергей не услышал, этот следователь свое мировоззрение ни от кого не скрывал и открыто искал себе более денежное место приложения профессиональных навыков, а закон был для него всего лишь некоей субстанцией, знание которой помогает зарабатывать на жизнь, не более того. Но каждый раз после разговоров с этим человеком настроение у Сергея неизменно портилось.

Домой он пришел мрачным и злым, и когда Лена попыталась узнать, в чем дело, решил все ей рассказать, начиная от истории гибели Людмилы Гречихиной и заканчивая разговором со следователем. Ему было так тяжко и противно, что он чувствовал: если немедленно не поговорит с кем-нибудь об этом — его просто разорвет изнутри. Лучше было бы, конечно, поговорить с Ольгой, но сегодня им встретиться не удастся. И завтра тоже.

— Ну и что? — Лена непонимающе фыркнула. — Ну и не писал бы, в самом деле. Подумаешь, проблема! Что ты ищешь себе трудности на ровном месте! И вообще, я бы не стала спасать репутацию этой шлюхи.

— Но муж-то тут при чем! — воскликнул Сергей. — И вообще, я не это с тобой обсуждаю. Я знаю, что поступил правильно, и в твоих оценках моего решения не нуждаюсь. Я тебе про следователя говорю.

— И что следователь?

В прекрасных темно-серых глазах жены плескались одновременно обида и скука. Неверную жену она еще готова была пообсуждать, а вот про следователя ей было откровенно неинтересно.

— Следователь, человек, стоящий на страже закона, открыто предложил мне этот самый закон нарушить. Это говорит о том, что правоохранительная система гниет и разрушается, и совершенно непонятно, как мы будем жить дальше, если исчезают не только моральные ориентиры, но и правовое мышление уничтожается на глазах.

— Но, Сережа, это же следователь хотел нарушить закон, а не ты. Ты врач, чего ты так переполошился, какой с тебя спрос? Он тебе предложил не писать про беременность — ну и не пиши, с тебя взятки гладки, ты в законах разбираться не обязан.

Не обязан! Ленку волнует только одно: будет спрос — не будет спроса, накажут — не накажут, уволят — не уволят. А такие материи, как самоощущение человека, как его спокойная совесть и внутренняя честность, ей недоступны. Абсолютно. Она никогда не поймет, о чем он ей толкует.

Через пару дней ему все-таки удалось вырваться к Ольге.

— Ты же понимаешь, — горячо говорил он, — что любое поражение армии начинается с незастегнутого воротничка у солдата. Есть правило: воротничок должен быть застегнут. И все это правило обязаны выполнять. Как только появляется хотя бы один человек, который считает, что имеет право делить правила на важные и неважные и не выполнять то, что лично ему кажется несущественным, начинается разложение.

— Ты совершенно прав, — кивнула Ольга, — сегодня ты скроешь по своему усмотрению беременность, потому что сочтешь ее незначительным фактом и потому, что тебе жалко мужа потерпевшей, завтра ты уже скроешь факт значительный, например, врачебную ошибку, потому что тебе покажется, что кто-то не очень виноват и жалко его сажать, а послезавтра ты, извлекая из головы трупа топор, напишешь в свидетельстве о смерти «Бронхиальная астма» и не стесняясь возьмешь за это деньги. И станешь ты, Саблин, не судебно-медицинским экспертом, а проституткой.

— Значит, если Гречихин ко мне еще раз придет, то я…

— То ты ему ничего не скажешь, — улыбнулась Ольга. — И это будет правильно. Надо жить так, чтобы в зеркало смотреться было не страшно и не противно. А для тебя, Саблин, есть еще одно немаловажное обстоятельство: тебе нельзя испытывать чувство вины. Поэтому нужно сделать так, чтобы Гречихин не страдал по твоей вине.

Насчет чувства вины Сергей тогда не очень понял, но углубляться не стал.

* * *

Бестолковости и лени среднего медперсонала в отделении нейрохирургии этой больницы поистине не было предела. Саблин не переставал удивляться, как могло получиться, что здесь даже не каждая вторая медсестра, а две из трех забывали выполнять назначения врача, а если удосуживались все-таки делать то, что предписано, то делали это самым диким образом. Чего стоила одна только история с капельницами, назначенными Вере Никитичне после операции на позвоночнике: медсестра привозила стойку в час ночи, капельница была рассчитана на три часа, в палате лежали шесть человек, и свет был только верхним. Иными словами, каждая капельница Веры Никитичны оборачивалась тем, что не спала вся палата в хирургическом отделении. «Все стойки заняты! — раздраженно отвечала медсестра, когда больные пытались протестовать против такого издевательства и требовали дать им возможность нормально спать. — Вас много, вам всем капельницы назначают, а стоек не хватает. Если вы такие умные, купите сами стойки за свои деньги, тогда вам будут ставить капельницы в удобное для вас время».

И с другими процедурами и манипуляциями происходило то же самое. Вера Никитична лежала в стационаре уже полтора месяца, и каждый божий день Сергей, если не дежурил, приезжал и контролировал процесс, ругался с медсестрами, совал мятые десятидолларовые бумажки санитаркам, объяснялся, стараясь сохранять вежливость, с доктором, который, на взгляд Сергея, делал не совсем правильные назначения. Конечно, вмешиваться в лечебный процесс, проводимый другим врачом, — верх неэтичности, если ты не начальник этого врача, но как же еще поступать, если дело касается твоего родственника и ты видишь, что врач больше похож на тупого недоучку, чем на настоящего медика?! Молчать и смотреть, как он с дурна ума губит здоровье тещи? Сначала лечащий врач «проглядел» начинающиеся пролежни на бедрах и коленях и не дал вовремя соответствующие указания медсестрам, которые спохватились только тогда, когда приехавшая днем после работы Лена стала проводить гигиенические процедуры с лежащей неподвижно на животе матерью. Но когда Сергей обратил внимание на то, что Вера Никитична кашляет и появилась одышка, он спросил, что сказал врач, и услышал в ответ, что «доктор назначил мукалтин». Какой мукалтин, когда тут явно попахивает застойной пневмонией! Тут уж Саблин не выдержал и отправился искать лечащего врача, которого с максимально возможной деликатностью убедительно попросил пригласить к Вере Никитичне терапевта. Сказать, что врач был недоволен, — это ничего не сказать, но, видно, взгляд у Сергея был уж очень выразительным. Терапевта пригласили, после чего было назначено более адекватное лечение. Однако сестры продолжали халтурить, и борьба с пролежнями превратилась в ежедневную борьбу Саблина с персоналом. Кроме того, теще вместо назначенных врачом наркотических анальгетиков почему-то кололи спазмолитики. Впрочем, слово «почему-то» было совершенно неуместно, ибо причину Саблин понял почти сразу: обезболивать больную следовало морфином, который очень соблазнительно было сэкономить и продать «налево», заработав на этом.

Лена тоже приезжала к матери каждый день после работы в школе, чтобы помочь с гигиеной: даже в тех случаях, когда медсестры вспоминали о необходимости помыть и особенно подмыть лежачую больную, проведению процедуры мешала стеснительность Веры Никитичны. О том, чтобы эти действия производил зять, который, безусловно, все умел, даже речь не шла: когда Сергей предложил теще свою помощь в этом деликатном деле, та расплакалась.

Отругавшись всласть и добившись того, что все необходимое было выполнено, Сергей присел на стул возле кровати Веры Никитичны.

— Сереженька, мне так неудобно перед тобой, — виновато проговорила теща, — ты так много работаешь, а потом приходишь сюда и из-за меня нервы свои тратишь, ругаешься, скандалишь, требуешь. Небось измучился со мной, да? Лучше бы Леночка приходила и с сестричками объяснялась, мне было бы проще, все-таки она моя дочь, а тебя мне неловко затруднять.

— Вера Никитична, — улыбнулся Сергей, — ну что Лена могла бы сделать? Она ведь ничего не понимает, она не знает, что должно быть сделано, как должно быть сделано, что правильно, а что неправильно. Вон вам сказали, что стоек нет, — вы поверили, утерлись и терпите. Вы же понимаете, что они просто деньги вымогают, потому что зарплаты крохотные, а цены высоченные в магазинах, и прожить без поборов практически невозможно. И вообще, Лена у нас с вами девушка тихая, не скандальная, мягкая, она ничего бы все равно не добилась. А для меня в этом нет ни малейшего затруднения.

Он сказал это совершенно искренне и сам вдруг с изумлением осознал, что его действительно раздражают только неисполнительность и непрофессионализм персонала, а вовсе не процесс принуждения на повышенных тонах. Более того, сама обстановка конфликта возбуждала, будоражила и вызывала ощущение непонятного кайфа. Он, Сергей Саблин, знал, как должно быть, как правильно, и требовал, чтобы было выполнено именно так. В этой роли он чувствовал себя полностью в своей стихии. «Во мне медленно и в страшных судорогах умирает руководитель», — насмешливо подумал он.

— Сереженька, а ты когда теперь придешь? — робко спросила Вера Никитична, когда он стал прощаться. — Завтра?

Сергей отрицательно покачал головой:

— Завтра не получится, Вера Никитична, завтра я на сутки заступаю, у меня дежурство. А вот послезавтра я сменюсь в десять утра и сразу к вам заеду, ладно? Но если что не так — сбрасывайте мне сообщение на пейджер, и я сразу же позвоню дежурному врачу и наведу тут порядок.

На этаже, ближе к выходу на лестницу, стоял телефон-автомат, которым пользовались больные: звонить с сестринского поста никому не разрешалось, кроме особо приближенных, но теща судмедэксперта Саблина к таковым не относилась, ее в отделении не любили именно за то, что ее зять постоянно ставил всех на уши, орал и чего-то требовал.

Когда он вернулся домой, Лена уже привела четырехлетнюю Дашу из детского сада и готовила ужин.

— Ой, Сережа, — ее огромные наивные глазищи налились слезами, — что бы мы с мамой без тебя делали? Мы бы никогда ее на ноги не поставили, если бы не ты! Как хорошо, что ты у нас с Дашкой есть! Как мне повезло с мужем!

Он этих слов Саблин таял. Он по-прежнему встречался с Ольгой и по-прежнему говорил себе, что женился не на той женщине, однако теперь все стало немного иначе. Закончились те времена, когда Лена была измотана заботами о грудном ребенке, теперь Дашка стала спокойной и вполне управляемой девочкой, Лена, закончившая свой пединститут и вышедшая на работу в школу учителем младших классов, уставала куда меньше и стала вновь проявлять угасший было интерес к интимной жизни с мужем. Она была все так же активна и изобретательна, и Сергей выполнял супружеский долг с удовольствием. Однако каждый раз испытывал нечто вроде угрызений совести: он вполне понимал ситуацию, при которой живешь с женой и любовницей, но спишь только с любовницей — именно так жили почти все мужики из его окружения, и его смущал тот факт, что он равно хочет и Лену, и Ольгу, и укладывается в постель с обеими с одинаковым энтузиазмом. Разница состояла лишь в том, что с Ольгой он помимо постели еще и дружил, делился с ней всем, что его заботило и тревожило, мог подолгу разговаривать и высоко ценил ее как профессионала-патологоанатома, а с Леной его связывал только общий дом и общий ребенок. Разговаривать с женой ему было не о чем. Но зато как сладко было обладать этой потрясающе красивой чувственной женщиной…

Проявление такого душевного тепла со стороны жены было редкостью, обычно Лена воспринимала все поступки Саблина как должное и почти никогда ни за что не благодарила, полагая, что он обязан заботиться, устраивать, доставать, организовывать и работать не покладая рук, дабы обеспечить семью. Более того, Лене хотелось, чтобы муж, помимо всего вышеперечисленного, еще и приходил с работы в одно и то же время, садился ужинать вместе со всеми, смотрел вместе с женой и тещей по вечерам телевизор, помогал по дому, а в выходные и праздничные дни водил все семейство на прогулки, в парки, в кино и в кафе. И никакие его объяснения о том, что у него сложный случай, ему нужно поработать, подумать, покопаться в литературе, съездить в библиотеку, проконсультироваться у других специалистов, понимания не встречали. Лена обижалась, надувалась, переставала разговаривать, отлучала Сергея от постельных радостей и всячески давала понять, что она недовольна и такое поведение мужа ее не устраивает. Поэтому когда она изредка произносила какие-то добрые слова, Сергей чувствовал свою нужность и незаменимость, и это в какой-то мере примиряло его с признанием собственного явно неудачного брака. Ну как он мог не жениться на Ленке, как мог оставить ее одну, если она такая беспомощная и слабенькая? Это было бы подло и недостойно мужчины. Да, он понял, что не любит ее, но это его проблема, его личная головная боль, которая ни в коей мере не оправдывала бы предательства по отношению к девушке, которая ему доверилась и на него полагалась.

— Леночек, о том, что мы подняли маму на ноги, говорить пока рано. По-хорошему ее должны были бы уже давно выписать домой, но из-за пневмонии ее продолжают держать в стационаре, а там — сама видишь, какой уход. Спину Вере Никитичне, будем надеяться, починили, зато все остальное подвергается значительному разрушению. И в любом случае, даже если все пойдет благополучно, она еще несколько месяцев не сможет считаться здоровой и помогать тебе, более того, она будет требовать к себе повышенного внимания. Ей нельзя будет подолгу сидеть, нельзя будет поднимать тяжести и так далее.

Они еще какое-то время говорили о Вере Никитичне и о связанных с ее выхаживанием проблемах, а под конец Лена дрожащими губами произнесла:

— Сережа, ты ведь правда нас не бросишь? Мы без тебя не справимся.

Что он мог на это ответить?

И, как и каждый раз в подобных ситуациях, на душе у него появилось неприятное ощущение собственной нечистоплотности. Обычно настроение у него от этого портилось дня на три-четыре, но в этот раз от него удалось избавиться гораздо быстрее: начавшееся на следующее утро суточное дежурство в составе следственно-оперативной группы принесло «приятный» сюрприз. Возле кооперативных гаражей среди нерастаявших еще снежных куч, образовавшихся при расчистке проездов, обнаружились два молодых человека. Естественно, в виде трупов. Черный цвет всех элементов одежды — коротких кожаных курток, глухих трикотажных свитеров, джинсов и модельной обуви, а также раскачанные мускулистые фигуры умерших парней недвусмысленно свидетельствовали об их принадлежности к какой-нибудь организованной преступной группировке. В середине 90-х «дресс-код» криминального мира был вполне определенным.

— Все понятно, — с нескрываемым удовлетворением произнес один из оперативников, — бандюки. Надо РУБОП вызывать, они своих клиентов поголовно в лицо знают. А то будем с установлением личности париться до полного посинения.

— Ладно, не гони прежде паровоза, — лениво откликнулся второй опер, — может, у них документы в карманах остались. Вот доктор начнет осмотр и быстренько нам все найдет.

— Ага, — уныло отозвался первый оперативник, — мечтай, мечтатель. Не, пусть у РУБОПа голова болит: их клиенты, их тема, пусть сами личности устанавливают и убийство раскрывают.

— А ты так уверен, что здесь убийство? — недовольно спросил следователь, до этого молча и задумчиво рассматривавший два трупа, лежащие крест-накрест один поверх другого возле проходящей по территории гаражного кооператива теплоцентрали. — Гляди, накаркаешь.

— А что же еще-то? — удивился опер. — Вон, у верхнего руки в наручниках, за спиной сцеплены. Не спать же он лег в таком малоудобном виде.

Следователь недовольно фыркнул и присел на корточки, разглядывая место обнаружения тел.

— Похоже, давненько они тут лежат, — сделал он вывод, — смотрите, между покойничками и утеплителем труб снега почти совсем нет. Наверное, их сюда пристроили, когда обильный снег еще не выпал, на земле его не было, а снежную кучу сверху уже для сокрытия пристроили, насобирали где-то по сусекам. А, доктор? — обратился он к Саблину. — Что скажете? Я прав?

Сергей только плечами пожал. Определять давность наступления смерти по количеству снега над и под трупом не входит в компетенцию судебно-медицинского эксперта. А вот что касается возможной причины наступления смерти, то тут уже можно было кое-что сказать.

— Насчет давности пока промолчу, — сказал он, — но умерли эти парни не от переохлаждения, это почти наверняка.

— Почему? — спросил следователь.

— Когда человек замерзает, он сворачивается клубочком, принимает позу эмбриона, — пояснил Сергей. — Но есть, конечно, и другие признаки. Вот осмотрю трупы — скажу поточнее.

Трупы были в начальной стадии гниения, поскольку лежали поблизости от теплой трубы, да и воздух уже к середине марта достаточно прогрелся. При осмотре Саблин не обнаружил каких-либо телесных повреждений. Расстегнув на трупах брюки, он пощупал промежность: у обоих парней яички находились в мошонке, о чем он и сообщил следователю, записывавшему осмотр в протокол.

— И что? — спросил следователь. — Что это означает?

— Это означает, что они не умерли от переохлаждения. О «признаке Пупарева» никогда не слышали?

Ольга всегда ругала Сергея за неизбывное пристрастие к демонстрации собственных знаний. Частенько это принимало форму издевки и пренебрежения, иногда выглядело язвительностью или менторством, и Ольга каждый раз расстроенно говорила ему о том, что нельзя упиваться собственным превосходством, что обилие знаний и обширная информированность еще никого не сделали честным и достойным человеком и что стыдно этим гордиться и в особенности кичиться. Но Сергей все равно продолжал поступать по-своему, не в силах отказать себе в мелком, но таком приятном удовольствии: подчеркнуть собственную значимость. Однако каждый раз ловил себя на этом и вспоминал об Ольге, хотя ловить и вспоминать было уже поздно: все слова произнесены, их обратно не вернешь.

— Нет, — буркнул следователь. — Зато я знаю про конвенциальные правовые нормы, а вы, небось, нет. Так что не выпендривайтесь, доктор, а объясняйте, если надо.

Сергей мысленно усмехнулся: правильно, Саблин, получи щелчок по носу, жаль, Оля не слышит — вот порадовалась бы. А вслух стал говорить:

— При замерзании, при смерти от переохлаждения у мужчины яички втягиваются в паховые каналы, поэтому определить, умер ли человек от переохлаждения, у мужчины проще, чем у женщины, поскольку у женщины мошонки нет.

— А-а-а, — насмешливо протянул один из оперов, — ну спасибо, что сказал, а то мы не в курсе, я вот каждую ночь ищу у жены мошонку, ищу — и все никак не найду. Теперь хоть знать буду, что ее там и быть не должно, а без вас, доктор, так и помер бы дураком.

Все, включая следователя и эксперта-криминалиста, дружно заржали. Сергей понял, что слегка переборщил.

Отсмеявшись, следователь спросил Саблина:

— И давно они здесь лежат, как думаете?

— Тут уже никакими термометрами давность не установишь, да и другие трупные явления не определяются. Плохое сочетание — с одной стороны, относительно холодные условия, с другой стороны — теплоцентраль, которая прогревает воздух. Это искажает всю картину трупных явлений.

— Так все-таки, доктор, можете что-нибудь сказать о причине смерти? Ну хотя бы в первом приближении, а? То, что они не замерзли, — это я понял. А еще что увидели?

— Ничего больше сказать пока не могу, — покачал головой Сергей. — Наружных телесных повреждений — ран, кровоподтеков, даже ссадин — я не вижу. Кое-где, там, где мягкие ткани оттаяли, можно прощупать кости, но в этих местах патологической подвижности нет.

— Это что значит? — насмешливо переспросил опер — специалист по женским мошонкам.

— Это значит, что переломов по крайней мере в этих местах нет.

— Отлично, — обрадовался следователь. — Значит, будем оформлять трупы как некриминальные.

— Как это? — удивился оперативник, который обратил внимание следователя на наручники у одного из покойников. — А «браслеты» как же?

— «Браслеты» отродясь не были причиной смерти, — усмехнулся следователь. — Вон доктор тебе подтвердит. Ведь подтвердите, доктор? Может человек умереть от того, что ему руки за спиной сцепили наручниками?

Саблин улыбнулся в ответ и отрицательно покачал головой. Понятно, что никакого ответа никто от него не ждет, это просто жонглирование словами, такое обычное при осмотре места обнаружения трупов. Недавняя мгновенная неприязнь к следователю, так ловко щелкнувшего его по носу, уже улетучилась, и теперь он готов был поддержать шутливый тон, потому что давно понял: без этого суточное дежурство просто не вытянешь, особенно если выезжать на трупы. Человеческая психика нуждается в защите от смерти и всего, что с ней связано — от крови, грязи, боли и страданий, иначе работать невозможно. Отсюда и циничные шутки, произносимые рядом с трупами, и дурацкие смешки, и попытки говорить о чем угодно, только не о бренности человеческого тела.

— Ну вот, — удовлетворенно подвел итог следователь. — Напились два братка до полной невменяемости, буянить начали, нехорошо себя вести в общественном месте, ненужное внимание привлекать, собутыльники их решили домой отправить, а братки буйствуют, кричат, сопротивляются, домой не хотят ехать, а требуют продолжения банкета. И потащили их под белы рученьки прочь из питейного заведения, и тому, который помощнее да поздоровее, ручонки «браслетами» сковали, а то больно прытко вырывался. Второй-то похлипче будет, с ним кое-как справились. Тащили их, тащили, да притомились. Братки-то тяжелые, пьяные, идти не хотят, упираются. Ну и надоело их благодетелям это скорбное занятие, бросили они их там, где потише да народу поменьше, пусть полежат до вытрезвления, а то ведь и пупок надорвать недолго, тяжести таскаючи. Бросили, стало быть, и ушли. А братки полежали-полежали — да и уснули на морозе. А потом поспали-поспали — да и померли от алкогольного отравления. Такие истории сплошь и рядом случаются. Вот доктор вскроет трупы, посмотрит, что там у них внутри, и если найдет убедительные данные о том, что здесь имеются повреждения, несовместимые с жизнью, тогда и будем говорить о криминале. А вот личность устанавливать все равно придется, так что давайте-ка, ребятки, ноги в руки — и вперед. РУБОП-то вызвали?

— Да вон они, не к ночи будь помянуты, уже явились.

К гаражам подъехала черная «Волга», из которой вышли крепкие мужички, одетые примерно так же, как и обнаруженные покойники. Один из рубоповцев присел возле трупов и принялся внимательно рассматривать лица мертвецов.

— Вот этот, — он показал на парня в наручниках, — Москаленко, погоняло «Куркуль». То-то я смотрю, его давненько не видно и не слышно. Наколок на теле — как картин в Третьяковке, но вы не парьтесь, это спортсмен, не сидел ни разу. А второй — Жолобов, погоняло «Жлоб», его дружбан закадычный. Они одновременно куда-то подевались. Теперь понятно, куда.

На следующее утро, закончив суточное дежурство, Сергей попросил заведующего танатологическим отделением распределить ему на вскрытие оба трупа из гаражного кооператива. Ему было страшно интересно, от чего же умерли эти парни, какова причина их смерти? Ведь не поспать же они там прилегли, в самом деле?

— Трупы в холодильные камеры не положили, — заметил заведующий, — они почти сутки пролежали в теплом коридоре у радиатора, так что лучше бы их сегодня исследовать. Ты иди отдыхай после суток, до завтра ждать не будем, я кому-нибудь другому распишу вскрытие.

Но Сергей заупрямился. Он давно уже привык не отдыхать после суточных дежурств и бессонных ночей, а профессиональное любопытство всегда брало в нем верх над соображениями физического комфорта. Заведующий укоризненно покачал головой, вздохнул, но просьбу Саблина выполнил.

— Работать будете сегодня с Клавдией Осиповной, — сказал он Сергею, — это вам от меня подарок за сверхурочную работу.

Сергей благодарно улыбнулся. Клавдия Осиповна была легендой судебно-медицинского морга, в котором проработала 41 год. Она обладала двумя огромными достоинствами: необыкновенно быстро печатала на машинке то, что диктовали ей эксперты, проводящие исследование, и прекрасно ориентировалась в медицинской терминологии, не допуская ни малейших ошибок. Правда, была слегка глуховата в силу возраста, и при диктовке приходилось несколько напрягать голосовые связки, но это было совершенно ничтожным неудобством по сравнению с сильными сторонами старого опытного медрегистратора.

Как и предупреждал рубоповец, наколок на теле Москаленко оказалось столько, что одно их описание для протокольной части акта заняло почти час.

— …на наружной поверхности правого плеча в верхней трети — татуировка, изображающая голову леопарда… на наружной поверхности правого предплечья татуировка, изображающая…

«И для чего так себя разрисовывать? — недоуменно думал Сергей, мерно диктуя наружный осмотр трупа. — Какой в этом смысл? Ну, был бы уркой — хоть можно было бы понять, все-таки на зоне своя иерархия, и татуировки выполняют функцию источника информации, в соответствий с которой с человеком выстраиваются отношения. Но если ты спортсмен, то для чего этот вернисаж?»

Результаты исследования обоих трупов оказались почти идентичными: ни смертельных телесных повреждений, ни признаков асфиксии, ни заболеваний, которые могли бы привести к летальному исходу. Пятен Вишневского — очаговых буро-черных кровоизлияний в вершинах желудочных складок, которые являются еще одним признаком смерти от переохлаждения, — тоже не было. Сергей исследовал оба трупа в одной секционной, заняв два стола, и медленно переходил от одного к другому, вглядываясь, сравнивая и пытаясь хоть что-нибудь придумать. Но на ум ничего не приходило. От чего же умерли эти парни? Ясно, что их убили, но как? Каким способом? Какие вопросы поставить перед гистологами и химиками? Какие исследования назначить? Может быть, здесь отравление? Но чем?

Он набрал материал для гистологической и судебно-химической экспертиз, велел санитару зашивать тела, сходил в регистратуру, чтобы попросить медрегистраторов пока ничего не записывать в журнал о причине смерти, после чего забрал у Клавдии Осиповны напечатанные на машинке страницы протокола и отправился в ординаторскую. Посмотрел на часы: Ленка, наверное, закончила работу и поехала в больницу к матери. Звонить в школу бессмысленно, ее там уже нет. Когда-нибудь он заработает достаточно денег для того, чтобы купить жене и себе по мобильному телефону, но пока что это только мечты. Пейджером Лена не пользуется почему-то, такой удобный для поддержания контакта прямоугольничек так и лежит в комоде с того самого дня, как Сергей подарил его жене на день рождения. Можно было бы, конечно, встретиться в больнице у тещи, день у Саблина сегодня «отсыпной», и он в любой момент имеет право уйти с работы, но раз уж не договорились… Ну и ладно. Тогда он посидит еще, почитает протокол, написанный Клавдией Осиповной, которая ошибок, вообще-то, не делает, но, как говорится, береженого бог бережет.

Он начал читать протокол и уже на второй странице споткнулся, причем в первый момент даже не смог понять, на чем именно. Что-то зацепило глаз и не давало двигаться дальше. Какая-то нелепость, какое-то несоответствие… Сергей начал читать абзац с самого начала и вдруг разразился безудержным хохотом: глуховатая Клавдия Осиповна написала: «…на наружной поверхности правого плеча в верхней трети — татуировка, изображающая ГОЛОГО ЛЕОПАРДА…» Ай да Клавдия Осиповна, ай да затейница!

Несколько секунд поразмышляв о том, как мог бы выглядеть голый леопард, Сергей почувствовал, что настроение поднялось и голова посвежела и начала активно работать. Глаза остановились на выписанном следователем направлении на судебно-медицинское исследование трупа Жолобова. Точно такое же направление на исследование трупа Москаленко было подколото снизу скрепкой.

«…марта 1997 года в районе гаражного кооператива, расположенного по улице… обнаружены трупы граждан Москаленко и Жолобова без внешних признаков насильственной смерти…»

Гараж Автомобиль. Угарный газ… Почему раньше ему не пришло это в голову? Почему пришло только сейчас, а не вчера при осмотре места обнаружения трупов, и не сегодня при проведении исследования?

Выбежав из ординаторской, он стремглав спустился в морг и, зайдя в комнату медрегистраторов, попросил Клавдию Осиповну дописать в направлении на судебно-химическое исследование слово «карбоксигемоглобин». А заодно и перепечатать страницу с «голым леопардом». Пожилая женщина сперва не могла уловить, в чем суть, а когда поняла — начала смеяться до слез.

— Ой, Сергей Михайлович, вот уж точно: старость не радость! Хорошо еще, что я только «голого леопарда» услышала, а то ведь могла бы «голого и пьяного» в протокол вписать.

Сергей вернулся в ординаторскую и углубился в имевшуюся на рабочем месте литературу в поисках описаний экспертных случаев отравления угарным газом. Когда позвонила Лена, он с изумлением обнаружил, что уже седьмой час вечера.

— Ты почему на работе? — требовательно-сердито спросила жена.

— А почему нет? — шутливо отозвался Сергей, настроение которого стремительно улучшалось по мере прочтения каждого найденного материала. — Где еще должен быть трудящийся мужчина, если не на работе?

— Но ты же после суток! — Лена почти кричала, в голосе зазвенели готовые пролиться слезы. — Ты должен был прийти домой в одиннадцать утра, я так на это рассчитывала, я звонила тебе домой сто раз, потом поехала к маме и все ждала, что ты, может быть, все-таки вспомнишь о семье и приедешь к нам. А ты… Ты…

— Лен, — Сергей оторопел от такого натиска, — я же не с мужиками водку пью и «козла» забиваю во дворе, я, между прочим, работаю. Какие у тебя ко мне претензии, я не понимаю?

— Какие претензии? Да очень простые! У тебя должны быть только две заботы: работа и семья, причем семья должна стоять на первом месте, а не на двадцать первом! Я рассчитывала, что ты после дежурства придешь домой, и когда я освобожусь, мы вместе съездим к маме, потом заберем Дашку из садика пораньше, я ей сегодня пообещала, что мы все вместе пойдем в зоопарк. Она плачет, спрашивает, где папа и почему мы не пошли в зоопарк, и что я должна ответить ребенку?

— У меня было срочное вскрытие, я должен был провести его сам, — он еще пытался что-то объяснить, надеясь на понимание.

Но тщетно.