Мы - истребители

«А говорили, лечиться дадут. Главное — выжить до конца лечения!» — думал я, устраиваясь поудобнее на подушке. Через десять минут принесли ужин, а еще через час меня накрыл сон без сновидений. Перед тем как свалиться в странное полузабытье, я пожаловался Елене Степановне на вечернем обходе на усиливающиеся боли в ноге.

Майор Архипов стоял навытяжку в кабинете Сталина. Два часа назад он покинул палату дважды Героя Советского Союза капитана Суворова. Получасовая встреча, на которую рассчитывал майор, внезапно вылилась в четырехчасовой затяжной разговор. Вячеслав, оказавшийся удивительно молодым парнем, имел обширные знания в авиации СССР. Что ни говори, а это время Архипов провел с пользой, ему ни разу не встречались такие всесторонне развитые собеседники.

— Я изучил ваш рапорт, товарищ Архипов. Что ВЫ лично можете сказать о товарище Суворове?

— Товарищ Сталин, знание Суворовым по тактике и стратегии использования крупных авиачастей… удивительно. Они до изумления хорошо подходят нам. Честно говоря, это прорыв в использовании боевой авиации. Суворов сразу признался мне, что это не его разработки. Насколько я знаю, во Франции была сильна теория, но…

— Он вам солгал?

— М-м-м, скорее, недоговаривал.

— Продолжайте.

Слушая Архипова, Сталин с интересом изучал записи Суворова по дальней авиации. Иногда делал пометки на полях дневника.

— …похоже, он пытался так убедить меня в этом. То есть Суворов трижды сказал: «Лучше иметь десять самолетов с радиостанциями, чем двадцать без». В начале разговора, в середине и для закрепления — в конце.

— Генерал Жигарев недавно на встрече авиаконструкторов и представителей ВВС выразился так же, — припомнил Сталин, отрываясь от дневника.

— Он озвучил Суворова, я уверен в этом. Тем более они общались в штабе дивизии Миронова.

— Что вы можете сказать о знаниях товарища Суворова в целом?

— Нужно отнестись к его идеям очень серьезно, тем более большинство наработок по сопровождению бомбардировщиков и охоте на самолеты противника прошли испытания в полках, где служил Суворов. Оба командира полка и комдив в восторге. Это все отражено в рапортах, отправленных генералу Жигареву. Некоторые идеи Суворова уже используются в истребительной, бомбардировочной и штурмовой авиации. Написаны методички по тактике применения истребителей для авиационных училищ. Переписываются уставы…

— Я знаю. Читал рапорт товарища Жигарева и полностью с ним согласен. Реорганизация ВВС нужна нам. Первые дни войны показали большие бреши в умении использовать авиацию. Что вы думаете о выводах товарища Суворова, что авиация должна быть отдельным родом войск?

— Правильное решение, товарищ Сталин. Многие общевойсковые командиры просто не знают и не умеют использовать авиацию. Именно из-за этого мы несем большие потери. Я говорил с Суворовым на эту тему — вернее, это он начал — и согласен с ним. Что стрелковые, танковые и авиационные части должны быть отдельными родами войск, которыми командует комфронта. У них свои штабы, разведка, тылы и линейные части, которые они используют. Важно, конечно, взаимодействие, но за три месяца войны никаких успехов на этом попроще мы так и не достигли.

— Я понял вас, товарищ Архипов, обдумаю и приму решение. А теперь продолжим…

— Ну пожалуйста, прошу вас! — умоляюще сложив руки на груди, просила главврача невысокая красивая девушка.

— Дарья, я повторяю: это невозможно! К нему вообще запрещен доступ.

— Но я люблю его! — выкрикнула просительница.

Видимо, этот крик души пронял главврача. Вздохнув, она встала из-за стола и, подойдя к девушке, обняла ее:

— Нельзя к нему. Тяжелый он.

Всхлипывая, Дарья уткнулась в грудь Елены Степановны:

— А если его уведет кто? Он такой красивы-ы-ый.

— А ну успокойся! Не одна ты — это так. Тут уже тридцать посетительниц приходили, справлялись о здоровье Суворова. Одних писем пришло два мешка, они сейчас у завхоза. Но ты крепись, Дарья, верь. А сейчас к нему нельзя, действительно нельзя.

В это время дверь кабинета распахнулась, и внутрь ворвалась медсестра Маша.

— Елена Степановна, у Вячеслава опять кризис! — выкрикнула она.

— Дарья, подожди меня здесь, — быстро сказала главврач и бегом отправилась вслед за Машей.

Совещание подходило к концу, когда в кабинет Сталина вошел Поскребышев и что-то прошептал на ухо Верховному. Ни своим видом, ни мимикой не показал Иосиф Виссарионович, как воспринял свежую новость. Генералы и маршалы, стоявшие у большой карты Советского Союза, тоже никак не показали своего интереса, продолжив, как только секретарь вышел, обсуждение последнего прорыва немцев под Киевом. Сейчас прорыв был локализован, и фронт практически стабилизировался, но последние пять дней были довольно тяжелы для Генштаба, ощутившего гнев Верховного.

— Что вы скажете, товарищ Жуков?

— Выдохлись немцы, товарищ Сталин, не те уже, что были в июне-июле. Да и мы учимся воевать. Бьем немцев.

— Так почему мы еще отступаем? Пятимся? Почему, товарищ Жуков?

— Опыта маловато, чтобы гнать их назад, товарищ Сталин.

— А когда мы этот опыт наработаем? Когда мы перестанем пятиться и ударим?

— Скоро, товарищ Сталин, — вытянулся генерал Жуков.

— А вот товарищ Суворов, дважды Герой Светского Союза, летчик-ас, считает, что мы такой опыт наберем только через два года. Как вы считаете?

Генералы и маршалы молчали, они были согласны со словами Суворова. Войска еще не готовы к наступлению. Мало того — к обороне они тоже были не готовы. Некоторые удивленно переглянулись, недоумевая, с какого боку тут известный летчик, что хотел этим сказать Сталин?

После окончания совещания, когда командиры удалились, в кабинет прошел майор Архипов.

— Есть новости, товарищ Архипов?

— Да, товарищ Сталин. Лавочкин уже закончил с проектированием нового истребителя. Завтра они начинают сборку в цехе КБ.

— Что вы думаете о новой машине?

— Пока не знаю, товарищ Сталин. Что-то конкретно можно сказать только после испытаний.

— Как только они пройдут, доклад об испытаниях ко мне немедленно.

— Будет сделано, товарищ Сталин.

— Хорошо. Вернемся к подразделению товарища Водопьянова. Что сообщает штаб части?

— К ним прикрепили пилотов Аэрофлота для обучения ориентированию, сейчас проводится усиленная тренировка личного состава…

Через полчаса, когда майор направился к выходу из кабинета, его догнал вопрос Сталина:

— Что там с товарищем Суворовым?

— Он продолжает находиться без сознания, товарищ Сталин, хотя главврач сообщила, что кризис миновал. Они обнаружили очаг заражения и вычистили рану.

— Сообщите мне, когда товарищ Суворов придет в себя, — велел Верховный.

Через час Архипов был в больнице.

— Что у вас? — спросил он у сержанта Путилина, который встречал его у входа.

— Рецидив. Снова: «Прикрой, атакую!» — ответил особист, бросая бычок в урну.

— Значит, сегодня снова бредил?

— Да. Как только поднялась температура, его изолировали, вокруг снова врачи закружили.

— Что Власова говорит?

— Шансы выжить минимальны, он и так за эти три дня много сил истратил, борясь с болезнью. В общем, сердце может не выдержать.

— Понятно… О, как раз Елена Степановна идет! Сейчас узнаем, что там.

Оба командира направились к спешащей в свой кабинет главврачу.

— Здравствуйте, товарищ Власова. Что с Суворовым? — спросил майор.

— В порядке он. Приступ миновал. Даже глаза открывал, в потолок смотрел, а это очень хороший симптом, поверьте мне, — ответила главврач, снимая маску. Потом, вытерев мокрый лоб рукавом, спросила: — Надеюсь, посетителей к больному нет? Я вас сразу предупреждаю, десять дней к Суворову доступ, кроме медперсонала, БУДЕТ ЗАКРЫТ!

Проводив глазами скрывшуюся в своем кабинете женщину, Путилин с Архиповым переглянулись.

— А ведь сегодня должна была состояться встреча Вячеслава с корреспондентами, — вздохнул майор.

— Перенесли?

— Да, объяснили ситуацию и перенесли на две недели. Даже иностранные журналисты не возмущались. Понимают, в чем дело.

С трудом открыв глаза, я посмотрел на такой знакомый и родной потолок. Даже трещина на нем была рада моему возвращению, раз умудрилась удлиниться.

Попытка пошевелиться ни к чему не привела, кроме сильной слабости, бросившей меня в новую пучину беспамятства. Проще говоря, я снова вырубился.

Второй раз я очнулся от лютой жажды. Громко сглотнув, открыл глаза и успел увидеть руку с медицинской поилкой. Через секунду меня немного приподняли и приложили к губам носик поилки. Живительная влага, как бушующий водопад, полилась не только в меня, смывая пустыню Сахару, но и потекла по подбородку, капая на больничную пижаму. Перед глазами появилось лицо моей спасительницы, оказавшейся медсестрой Машей.

— Ну что, Сева, с возвращением?

Громко сглотнув, я хрипло ответил:

— Да… Выиграл все-таки…

Слова приходилось проталкивать в горло, настолько оно казалось сухим и жестким, как наждачная бумага. Несколько глотков не спасли меня от засухи.

Заметив мой взгляд в сторону поилки, Маша снова дала воды и, как только я закончил пить, сразу же спросила:

— Что выиграли?

Судя по ее виду, пока не расскажу, не отстанет. Поэтому прочистил горло, проверяя, в каком оно сейчас состоянии, и ответил:

— Я с Богом в карты играл… — и многозначительно замолчал.

Маша явно собралась вытряхивать из меня подробности вместе с душой, но не успела — в палату вошла мой лечащий врач.

— Здравствуйте, Елена Степановна.

— Вячеслав? Очнулся, значит.

— Елена Степановна, больной очнулся час назад, но почти сразу потерял сознание. Второй раз — десять минут назад. У больного была сильная жажда, и я напоила его водой! — затараторила медсестра, повернувшись к ней.

— Хорошо. Количество? — Доктор подошла ко мне и сняла стетоскоп.

— Сперва сто миллилитров воды, потом сто пятьдесят.

— Хорошо, пока достаточно. Через час еще двести миллилитров. Дальше без нормы, сколько захочет, — велела врач.

— Ясно.

— Как себя чувствуешь? — уже у меня спросила Елена Степановна.

— Сильная слабость. Легкая боль в ноге. Бок и рука вроде в норме. Что со мной было?

— Воспаление. Хирурги вскрыли твою рану на ноге и обнаружили в ней гной, мешающий работать кровообращению.

— Понятно. А сколько я был без сознания?

— Трое суток.

— Ого!

— Так! Больной! Не мешайте мне!.. Дыши… Не дыши… Все, можешь дышать… Хрипов в легких нет, — продиктовала она Маше, записавшей это в мою историю болезни.

В течение получаса меня тщательно осматривали, щупали и переворачивали.

— Больной. В течение десяти суток вход к вам будет закрыт. Пока я не дам разрешение, никто, кроме медперсонала, к вам не войдет, — сообщила мне Елена Степановна.

— Лечиться так лечиться. А когда кушать можно будет?

— Уже можно. Сейчас распоряжусь, и тебе принесут ужин. У нас вечер на дворе, — выходя, сообщила врач.

— Спасибо, — успел пробормотать я.

— Сейчас назначения унесу и вернусь. Жду твоего рассказа, — сообщила Маша и быстро скрылась за дверью.

Я уже успел объяснить всем, кто работает в моей палате и кому сюда есть доступ, что не надо называть меня дважды Героем Советского Союза, как они сперва делали, а можно на ты и по имени. Было трудно, но справился.

Вернувшись, Маша еще раз дала мне воды и стала требовать продолжения истории.

— Интересно? Ну слушай. Значит, дело было так: лежу я, и вдруг в палате появился сияющий ярким светом тоннель и меня начало возносить в него. Как будто засосало. Потом хлопок — и я на небесах.

— Ох! — изумленно выдохнула медсестра, еще больше округлив глаза.