Помоги проекту - поделись книгой:
— Штирлиц, а вы почему не закусываете? — с подозрением спрашивает Мюллер. — Вы что, русский?
— Мы, немцы, — народ экономный, — выкрутился Штирлиц.
Мюллер шел по лесу и услышал стук.
«Дятел», — подумал Мюллер.
«Сам ты дятел», — подумал Штирлиц, сворачивая рацию.
Мюллер шел по улице. Вдруг ему на голову упал кирпич.
«Вот те раз», — подумал Мюллер.
«Вот те два», — подумал Штирлиц, бросая второй кирпич.
— Это, конечно, простенькие анекдоты. Давайте посложнее.
Гитлер принимает в своем кабинете Муссолини. Вдруг дверь распахивается, входит Штирлиц, ни на кого не обращая внимания, подходит к сейфу, открывает его своим ключом и начинает рыться в нем, выбрасывая ненужные документы на пол.
— Кто это? — удивленно спрашивает дуче.
— Русский разведчик Максимов, — безразличным тоном отвечает фюрер. — У нас замом Мюллера числится.
— Так почему же вы его не арестуете?
— А, все равно отвертится.
Гестапо обложило все выходы, но Штирлиц вышел через вход.
— Или вот…
Приезжает Гитлер в сумасшедший дом. Все пациенты выстраиваются в шеренгу и поднимают правую руку с криком «Хайль Гитлер!». Гитлер проходит вдоль шеренги и в конце видит человека с опущенной рукой. Спрашивает:
— Что же ты меня не приветствуешь?
Человек отвечает:
— Так я же не псих, я санитар.
— Или… А вот и гитару с гармонью принесли.
Подхватив гитару, принесенную местной служащей с потекшей тушью, — она явно плакала — сделал перебор, проверяя звучание, и прежде чем играть, произнес:
— После юмора хотелось бы спеть чего-нибудь такого, веселого, бодрого, военного. К сожалению, таких у меня всего пара, надеюсь, вам понравятся, я их еще не исполнял. Первая посвящается всем водителям, и не только фронта, а еще и тем, кто кует победу у нас в тылу.
— Хэ-хэ-хэ, — вытирая слезы от смеха, невольно хохотнул Мерецков.
— Да, как ни странно, но первую часть он отработал хоть и напряженно, но за цензуру не вышел, — ответил Симанович.
— Это да. Вроде все в порядке. Вон, слышишь, и песни хорошие… Нужные.
— Это да, главное, чтобы что-нибудь не ляпнул, отвечать-то нам.
— Если бы хотел, то ляпнул. Видишь же, что он себя контролирует.
— Посмотрим, до конца эфира еще десять минут осталось. Давайте лучше песню дослушаем, хорошо поет, все-таки талант у мальчишки…
— А сейчас, товарищи, представьте, что прошло двадцать… ну может, даже тридцать лет. Мы, конечно, победили, и вот какую песню МОГУТ написать наши потомки… — послышался из репродуктора немного плавающий, слегка запинающийся голос Суворова.
— О чем это он? — повернулся к комиссару Симанович.
— Ой, сейчас что-то будет… — что-то предчувствуя, пробормотал резко вспотевший Мерецков.
Адъютант Мехлиса с силой бил судорожно кашлявшего Льва Захаровича по спине. Комиссар, посмеиваясь, с удовольствием слушал своего подопечного, который довольно неплохо выступал по местному радио, пока в конце передачи не произнес странные слова. К сожалению, Лев Захарович в это время пил крепкий грузинский чай, так что неудивительно, что он поперхнулся.
— …прибаф-фь… — прохрипел Мехлис.
Адъютант подошел к большому ящику радио и прибавил громкости. Кабинет наполнила ПЕСНЯ:
— Товарищ капитан, просыпайтесь, уже восемь утра, — тряс меня кто-то за плечо.
С трудом разлепив глаза, я увидел над собой склонившегося ведомого.
— Степка, долетел, значит?
— Долетел, товарищ капитан.
— Хорошо. Что вчера было? А то я смутно помню.
— О-о-о, вы вчера по радио выступали, все под таким впечатлением! Спрашивают, когда вы еще про фон Штирлица?..
— Штирлиц?! Радио? Какое еще, на фиг, радио?! — перебив, с недоумением переспросил я.
Лаврентий Павлович Берия стоял у окна и наблюдал, как два водителя копаются во внутренностях его машины. Трехлетний «Паккард», на котором в последнее время ездил всесильный нарком, пару дней назад стал дергаться в тот момент, когда трогался с места, и сейчас водитель, позвав на помощь коллегу, ковырялся в движке.
— Совершенно ничего не помнит? — поинтересовался нарком, отворачиваясь от окна.
— По крайней мере, не симулирует точно. В течение получаса он смог вспомнить только то, что: «Там вроде обои зелененькие были». В принципе не ошибся, в студии стены окрашены в зеленый цвет, — ответил стоявший навытяжку капитан госбезопасности Никифоров.
До войны он даже помыслить не мог, что станет порученцем САМОГО Берии, но через месяц с её начала в обычный штатный полк, которого ждала судьба десятков других авиачастей, попал странный паренек. Потом все закрутилось-завертелось, и вот капитан уже полгода как личный порученец наркома. Нет, это, конечно, хорошо, но постоянно отслеживать Суворова было возможно, только когда он рядом. Конечно, люди Никифорова постоянно находились рядом с летчиком — взять того же особиста полка, но личное присутствие все-таки лучше. Хотя не в том случае, когда парень оказался на Керченском фронте. За несколько дней Суворов все поставил вверх дном, и капитану до сих пор приходилось исправлять все, что натворил поднадзорный. Никифорову даже пришлось выслушать резкую отповедь наркома на действия Суворова, что было очень неприятно.
— Что он говорит про исполнение?
— Когда ознакомился с текстом, скривился. Явно узнал, потом понес всякую чушь, что не помнит ничего.
— Врет?
— Про выступление нет, а то, что было в записи передачи, он знает. Даже пару анекдотов про этого фон Штирлица рассказал, правда, очень неприличные, но смешные. Беспокоит другое, реакция армии и флота на выступление Вячеслава.
— Сильно впечатлились? — поинтересовался нарком, расхаживая по кабинету, вынуждая порученца постоянно поворачиваться вслед за ним.
— Более чем. Политотдел фронта завален просьбами организовать выездные концерты с участием Вячеслава. Когда я вылетал из Керчи, количество писем перевалило за десять тысяч.
— Ого!
— Большую известность среди простых бойцов и командиров получил этот фон Штирлиц. До выхода Суворова в эфир диктором было озвучено, когда и во сколько Вячеслав будет выступать, поэтому многие успели запастись писчими принадлежностями. Многие знали, что он во время таких выступлений поет новые песни, вот и… дождались. Несмотря на довольно продолжительное время эфира, фактически все слова Вячеслава были тщательно записаны и распространены среди бойцов. Кстати, в основном этим занимались политруки. Так что если кто и не слышал передачи, то читал ее, поэтому-то этот фон Штирлиц и стал так известен на Керченском фронте. Боюсь только, что ненадолго, солдатский семафор быстро передаст их на другие фронты.
— Вы хотите сказать, что согласны с товарищем Мехлисом? — с любопытством поинтересовался Лаврентий Павлович.
— Да, я с ним согласен. Выступление выездных юмористических бригад от политотдела довольно интересная задумка, тем более с рассказами, пантомимами и анекдотами Суворова. Да и напечатать небольшие книжки с анекдотами тоже хорошая идея. Когда Вячеслав услышал об этом, он предложил вставлять пару новых анекдотов в каждом выпуске армейской газеты. Правда, среди сотрудников Политуправления фронта эта идея не нашла отклика.
— Хм. — Берия задумался. Развернувшись, он неторопливо подошел к шкафу — через открытую дверцу Никифоров разглядел серебристую дверцу сейфа. Несколько раз щелкнул замок, и нарком вернулся к столу с довольно толстой папкой в руках. — Ознакомьтесь, капитан, это все, что мы смогли найти на Суворова. Пока проверить место жительства во Франции не получается, оставим это на будущее.
Никифорова проводили в один из кабинетов в наркомате, где и заперли вместе с папкой. В течение часа он тщательно изучил представленный материал, делая пометки в одном из выделенных секретарем блокнотов с меткой «Совершенно секретно». Так он сопоставлял схему появления Суворова с его словами. И чем больше капитан работал над схемой, тем больше понимал, что ничего не сходится. Теперь было ясно точно, что вся история его подопечного шита белыми нитками. Вячеслав Суворов появился, как казалось, из воздуха или… у него была проработанная легенда одной из спецслужб. Хотя… столько мелких неточностей ставили крест на этой мысли. Разведка так топорно не работала.
— Ознакомились? — спросил Берия, когда секретарь наркома провел капитана в кабинет.
— Да, товарищ нарком!
— Озвучьте все, до чего додумались.
— Есть! Появление у нас Суворова было более чем странно. Мы сумели допросить фактически всех, с кем общался объект. По словам подполковника Тонина, который в то время еще ходил в майорах и вместе с объектом выходил из окружения, Вячеслав изначально лгал. Первым делом он сообщил, что является сыном красного командира. Полковника авиации. Но после того, как заметил, что ему не верят — в основном из-за отличительного поведения от других, — стал говорить, что его отец — хороший знакомый генерала Рычагова. Вместе с тем в окружении вел себя достойно, за ним числилось, по словам товарища Тонина, более десятка уничтоженных солдат противника. Мелкие нестыковки и манера поведения дали возможность заподозрить, что он немецкий диверсант, поэтому к нему был приставлен один из пограничников, сержант Слуцкий, именно он довел Вячеслава до самолета, на котором тот долетел до Минска. По словам Слуцкого, допрошенного после выхода из окружения, Вячеслав вел себя после прорыва совершенно нормально, ну кроме той фразы, когда уничтожил танкистов, что убил их только из-за того, что хотел есть. Следователей заинтересовал один момент. Со слов Суворова, распознавать фальшивые документы его научил как раз сержант Слуцкий, но при допросе выяснилось как раз наоборот. Про метки ему рассказал именно Суворов. В общем, все было наоборот. Это один из множества странных моментов в биографии Суворова, отмеченных в его деле. Далее все действия Суворова общеизвестны… Чертова пресса, — тихо пробормотал Никифоров и продолжил: — По словам наших полиглотов, владение французским языком у Вячеслава на очень высоком уровне, но он не является для него родным. Такое вполне может быть, если он воспитывался в семье эмигрантов, и русский язык для него родной, однако все-таки есть некоторые сомнения…
В это время на столе наркома вдруг требовательно зазвонил один из трех телефонов.
— Слушаю! — подняв трубку сказал Берия, взмахом руки прерывая доклад. — Где? Приступить к поискам силами разведгрупп!
Положив трубку, нарком несколько секунд с интересом рассматривал Никифорова.
— Что вам известно об операции, разрабатываемой штабом фронта и отдельным полком Ставки?
— Да… все, товарищ Берия. Когда я вылетал в Москву, уже более-менее точно определились со временем вылета. Насколько я знаю, для операции планировалось использовать два звена истребителей и два «таиров».
— Операция выполнена успешно, однако из вылета не вернулись три машины. Один из Та-3 и… майор Суворов со своим ведомым, старшим лейтенантом Микояном…
— …ты уверен, что я это пел?! — спросил тихо, говорить громко мне здоровье не позволяло.
— Да, товарищ капитан. Вот у меня все записано, слово в слово.
— Мать!
Быстро пробежав глазами текст, я только застонал.
— Как я понимаю, ты ничего не помнишь? — вдруг послышался от дверей голос Никифорова.
— Не помню!
И вот тут-то и выяснилась настоящая сущность особиста — он мне даже пить не давал в течение двух часов самого настоящего допроса, разве что без применения спецсредств.
— Да не помню ничего! — уже орал я в конце допроса.
— Обои вспомнил, вспомнишь и остальное, — невозмутимо ответил Никифоров. А перехватив мой взгляд, брошенный на кобуру, висевшую на спинке стула, усмехнулся и вдруг сказал: — Ну все, хватит на сегодня.
— А что, подобная пытка повторится?
— Конечно! Выступление у тебя получилось просто замечательное, это политотдел фронта так считает, но вопросы по репертуару все равно будут, — ответил он, вставая и убирая в планшет блокнот с записями.
— Весело.
— Возможно. Все, пока, встретимся позже.
Махнув вслед особисту, невольно ударил по локтю другой рукой, показывая, где я видел его допросы, после чего повалился на подушку и простонал:
— Воды!
Через пару минут, немного придя в себя, вышел из землянки, морщась от солнца, лучи которого, отражаясь от таявшего снега, били прямо в глаза.
— Полк! — внезапно рявкнул кто-то голосом, очень похожим на голос Стрижа. — Смирна!
Перед землянками выстроился ВЕСЬ полк — летчики, механики, техники…
— Товарищи! Лучшему летчику, певцу и композитору… Ура! Ура! Ура!
Я стоял и смущенно улыбаясь смотрел на ребят.
— Спасибо, — только и удалось выжать из пересохшего опять горла, на глаза начали наворачиваться слезы.
— Это тебе спасибо, сынок, — положив ладонь мне на плечо, ответил подполковник Стриж. Рядом молчаливой глыбой стоял комиссар.
— Да вроде не за что, я же не помню ничего…
— Может быть, но «Песню потомков» я не забуду никогда. Знаешь, мурашки вот с такой кулак по спине бегали, когда я тебя слушал, — показал крепко сжатый кулак комполка.
«Уже „Офицеров“ окрестить успели».
Через минуту меня захлестнула волна однополчан. Никогда в жизни до этого не получал столько хлопков по плечу, объятий и жадных поцелуев — это медички постарались из полкового санвзвода. Еще через полчаса сидел за длинным столом и с тоской смотрел на спиртное вокруг.
Следующий день особо внимания не привлекал: в основном занимался с сотрудниками политуправления фронта, которые выдернули меня из полка и поселили в гостинице в Керчи, что совсем нехорошо. Сегодня ожидались новые машины, которые мы заказали пару дней назад вместе с летчиками из Центра.
Однако и политруки были в своем праве — это даже мне пришлось признать. За состоянием бойцов в окопах тоже надо следить и давать им передышку. И что, как не подобные выступления, отвлечёт их хоть на маленькое, но счастливое время без войны? Это тоже надо учитывать. Вот местные, почесав затылки, и решили проводить юмористические концерты, составляя конкуренцию музыкальным.
Точно не знаю, но слышал краем уха в политотделе, что это была идея самого комиссара Мехлиса: мол, именно он придумал создать эти выездные бригады. Правда, нет — не знаю, но местные сотрудники носились как наскипидаренные.
Пока сидел и ждал, сам подкинул пару идей. Радийщикам понравилось, даже назначили время следующего выхода в эфир. Через три дня, о чем и сообщили в местных новостях. Меня только одно позабавило, раньше местное радио транслировало Москву, теперь пришел приказ: мой выход в эфир будет транслировать Москва.
К обеду следующего дня меня вызвали в полк. Оказалось, нас с ведомым должны были награждать, за что — не понятно, но нужно готовиться. Пока Степка собирался, я сбегал и осмотрел свою новенькую машину. Истребитель был хорош, если бы выбирал сам, тоже положил бы глаз на него. В общем, не зря доверился ведомому.
Утром мы при полном параде выехали в Керчь, в штаб фронта.
Я тупо смотрел на маузер в своих руках, пытаясь понять, как такое могло случиться? Однако как ни смотрел, дарственная табличка так и не исчезала, продолжая сверкать на весеннем солнце. «„Дважды Герою Советского Союза майору Суворову за отличное выполнение боевого задания от командующего фронтом генерал-лейтенанта Власова“, — мысленно прочитал я. — За какое задание? Непонятно. Я вообще-то на свободной охоте был. Или это про „помощь“ контрразведке, когда в тюрьму загремел?»
В это время получил локтем в бок от ведомого.
— Служу трудовому народу!
— Ну молодец, герой. Хвалю, — улыбаясь, протянул руку комфронта.
«Сломать или не сломать, вот в чем вопрос?» — подумал я, пожимая руку Власову, пытаясь не выдать своих мыслей. Однако чувство брезгливости не оставляло меня целый день и не прошло, пока не помыл руку техническим спиртом.
После процедуры награждения состоялся небольшой банкет, на котором присутствовали все награжденные. На самом деле их было не так много — десятка два всего. Из летчиков только мы со Степкой да молодой пилот из полка Рощина. Он умудрился на своем «Яке» сбить в одном бою три «Хейнкеля», за что и получил такой же орден, как и мы с ведомым. «Красную Звезду». Банкет был так себе, с кремлевским не сравнить. Я в Кремле был хоть и один раз, но оценить успел, так что не впечатлился, хотя организаторы старались, это было видно. Вида не подал, конечно, кивал довольно, приподнимал стакан с вином во время произнесения очередного тоста, но не пил — хватит, теперь не знаю, как последствия расхлебывать. Правильно про алкоголь говорят: зеленый змий.
Кроме орденов, мы получили следующие звания. Я майора, а Микоян старшего лейтенанта. Сейчас он стоял рядом, рубиново сверкая первой наградой.
Поделиться книгой: