Помоги проекту - поделись книгой:
Обращение НКПС к трудящимся
— Хлеб непременно нужен, но и цемент необходим, Владимир Ильич, — мягко заметил Куйбышев.
— Знаю, и это знаю… Мы уже взяли на прицел новороссийские цементные заводы. Их надо срочно восстанавливать. Цемент и хлеб… Это наша неотложная задача в строительстве электростанций. Вот посмотрите справку Новороссийского экономического совещания — ЭКОСО, как мы его сейчас называем. Им тоже многое нужно, чтобы восстановить и пустить в ход цементные заводы. Нужно, все нужно! — И Ленин взволнованно заходил по кабинету. — Десять крупных цементных заводов стоят, ждут ремонта и пуска. А ведь они работали на экспорт. Новороссийский порт — это ведь «окно» в Европу, и теперь «окно» закрыто. Его надо как можно скорее открыть для взаимного товарооборота.
Ленин быстро подошел к телефону и вызвал ВЧК, Дзержинского.
— Феликс Эдмундович, вот у меня сидят и плачутся ГОЭЛРОвцы… Им нужен цемент для строительства электростанций, а в Новороссийске стоят десять цементных заводов. Там, видно, саботажники мешают рабочим восстанавливать предприятия. Кого можно туда послать — проверить, помочь?
— Предлагаю послать члена коллегии ВЧК Лациса, Владимир Ильич.
— Согласен, одобряю, вполне одобряю. Он получит мандат от Совета Труда и Обороны. До свидания, Феликс Эдмундович! Ну что? — Чуть наклонив голову, Ленин торжественно объявил: — Считайте, товарищи, цемент у вас будет, только стройте быстрее электростанции.
Довольные Куйбышев и Кржижановский собрались уходить.
— Нет, позвольте, позвольте… еще поговорим, — остановил их Ленин.
Они рады этому, бесконечно рады слушать Ленина. Но глаза Ильича болезненно сужены, резко обозначились складки между бровей. Он всеми силами старается скрывать свое состояние от окружающих, однако это не всегда ему удается. Пули эсерки Каплан, засевшие в его теле, делают свое злое дело. И не дает никаких отсрочек неимоверно тяжелая работа… Он растрачивает себя, беспощадно растрачивает!
Вот собрались они, трое волжан, и объединяет их многое.
Брошюра Г. М. Кржижановского с пометками В. И. Ленина
Кржижановский вместе с Лениным руководил петербургским «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса». Ильичу тогда было всего двадцать пять лет, Кржижановскому — двадцать три. Глеб… Глебушка… Володя… Так они называли друг друга. Теперь Ленину пятьдесят один, Кржижановскому — сорок девять, а Куйбышеву только тридцать три.
Сейчас сердце Куйбышева переполнено восторгом и счастьем от встречи с Лениным. Оба они — и Глеб Максимилианович и Валериан Владимирович — взволнованы, готовы ловить каждое его слово. Они убеждены — Ильич будет учить их искусству управления. Куйбышев руководит комиссией по восстановлению крупной промышленности, контролирует работу ряда главных управлений. Он старательно изучает одну отрасль промышленности за другой. Сейчас основное — строительство электростанций. Ленин назвал план ГОЭЛРО второй программой партии. И Куйбышеву с Кржижановским предстоит практически возглавить его осуществление. Им так необходимы советы Ильича…
Ленин ласково прищурил глаза и спросил:
— Вы помните, Глеб Максимилианович, эпиграф к вашей брошюре об электрификации — «Век пара — век буржуазии, век электричества — век социализма»?
— Да, конечно, Владимир Ильич, помню…
В это время Куйбышев, глядя на Ленина, вспомнил высказывание о нем Дана, меньшевистского лидера: «Ленин непобедим, потому что нет больше такого человека, который все двадцать четыре часа в сутки был бы занят революцией, у которого не было бы других мыслей, кроме мыслей о революции, и который даже во сне видит только революцию. Подите-ка справьтесь с ним!» Так говорят об Ильиче даже враги…
Ленин прервал размышления Куйбышева вопросом, читал ли он записки Генри Форда «Моя жизнь и достижения»?
— Нет? Советую почитать! Форд описывает свое восхождение от слесаря-недоучки до крупного промышленника, автомобильного короля. Но не в этом суть. Нам прежде всего интересно, когда он ведет речь о научной организации производства. У него опыт, у него школа. Производство расщеплено на операции. За конвейером будущее. В минуту — шесть готовых автомобилей… Нам бы так!
Слушая Ленина, Куйбышев понял, что Ильич приоткрывает ему перспективы, определяет направление будущей работы. «Как он мудр, как дальновиден… Он тончайший психолог и видит тебя насквозь», — подумалось ему.
— Поговорим о другом, — предложил Ленин. — Вот вы увлеклись технической стороной строительства электростанций, но не забывайте, что экономика — самая интересная политика. Сколько сейчас раздается глупых речей: мол, сначала восстановим хоть часть старого, прежде чем строить новое?! Звучат насмешки над якобы фантастичностью нашего плана ГОЭЛРО. Говорят даже, что нынешняя электрификация похожа на электрофикцию… Одобряя план ГОЭЛРО, VIII съезд Советов поручил ВСНХ развернуть самую широкую пропаганду этого плана, вплоть до изучения во всех учебных заведениях республики. А некоторые наши литераторы не пропагандируют выработанного плана, а пишут тезисы и пустые рассуждения о том, как подойти к его выработке! Сановники ставят ударение чисто бюрократически на необходимости «утвердить» план, понимая под этим не вынесение конкретных заданий — построить то-то и тогда-то, купить то-то за границей, — а нечто совершенно путаное, вроде разработки нового плана! Больше года назад, в феврале двадцатого, сессия ВЦИК приняла резолюцию об электрификации, где сказано, что для Советской России впервые предоставляется возможность приступить к более планомерному хозяйственному строительству, к научной выработке и последовательному проведению в жизнь государственного плана всего народного хозяйства. И план ГОЭЛРО стал первым шагом великого хозяйственного начинания.
Мы дали государственное задание, мобилизовали сотни специалистов, получили единый хозяйственный план, построенный научно. Мы имеем законное право гордиться этой работой; надо только понять, как следует ею пользоваться, и именно с непониманием этого приходится теперь вести борьбу. Взгляните на статьи Крицмана в «Экономической жизни». Пустейшее говорение. Литературщина. Рассуждения в длинных пяти статьях о том, как надо подойти к изучению, вместо изучения данных и фактов. Возьмите тезисы Милютина, опубликованные там же, вслушайтесь в речи «ответственных» товарищей. Те же коренные недостатки, что у Крицмана. Скучнейшая схоластика, то литераторская, то бюрократическая, а живого дела нет. Хуже того, высокомерно-бюрократическое невнимание к тому живому делу, которое уже сделано и которое надо продолжать. Опять и опять пустейшее «производство тезисов» или высасывание из пальца лозунгов и проектов вместо внимательного и тщательного ознакомления с нашим собственным практическим опытом.
Ленин говорил страстно, возбужденно, шагая по кабинету из угла в угол.
Куйбышев и Кржижановский переглянулись и поняли друг друга. Нельзя давать Ильичу так волноваться. Ведь он болен, тяжело болен.
— Владимир Ильич! Ясно, что предстоит борьба на два фронта: за темпы электрификации и с теми, кто мешает ее осуществлению. Верно? — спросил Кржижановский.
— Так и только так, — улыбнулся Ленин. — Я и хотел, чтобы вы это поняли! — И распрощался с ними.
Часть вторая
Я — ГРАЖДАНИН СОВЕТСКОГО СОЮЗА!
Первенец электрификации Волховская гидроэлектростанция. С картины художника В. Подковырина
ЗАКЛЮЧЕН В ТЮРЬМУ СИНГ-СИНГ
В жаркий июльский полдень 1930 года бронированная машина, в каких обычно американская полиция возит особо опасных преступников и ценности, подошла к воротам тюрьмы Синг-Синг в городе Осенинге, штат Нью-Йорк.
Один из трех полицейских, стоявших у высокой металлической решетки, что закрывала ворота, подтянул тяжелый пояс с пистолетом и, щурясь от яркого полуденного света, не спеша подошел к машине. Открыл дверцу.
— Не изжарились вы в этой консервной банке? — весело начал он, но тут же сменил тон на официальный: — Все в порядке, сэр! Проезжайте!
Под журчание электромоторов тяжелая черная решетка медленно поползла вверх. Не дожидаясь, пока она поднимется совсем, броневик прошел под ней. Глядя ему вслед, полицейский сказал своим коллегам:
— Судя по всему, еще один кандидат на тот свет! Сам мистер Уоллен его привез. Ну и жара же сегодня, пожалуй, перевалило за сто![5]
Тот, кого он имел в виду, говоря о кандидате на тот свет, не слышал этих слов. Он вообще ничего не слышал, кроме рева мотора, а видел только решетчатую перегородку, отделявшую кузов броневика от кабины шофера.
Покачиваясь на мягком пружинном сиденье, арестант свободной левой рукой время от времени проводил по потному лбу.
Правая рука его была схвачена тонким стальным браслетом. Легкая, но прочная цепочка соединяла браслет с другим, точно таким же, державшим запястье левой руки сидевшего рядом детектива. Тому, видимо, было еще жарче, но он не решался стереть пот с лица или хотя бы снять шляпу. Он непременно сделал бы это в любом другом случае, даже, может быть, позволил бы себе закурить. Но это в любом другом случае, а сегодня его предупредили, что он сопровождает опаснейшего из всех арестованных, каких ему когда-либо приходилось сопровождать, «агента Москвы», от которого в любую минуту можно ожидать чего угодно. Детектив держал под контролем каждое движение своего спутника. И в этом была не только настороженность, но еще и любопытство. Этот человек действительно чем-то очень сильно отличался от тех людей, с которыми ему приходилось иметь дело до сих пор.
Арестованный был плотным (фунтов на сто шестьдесят, как привычно на глаз определил сыщик), нестарым — лет тридцати пяти — тридцати шести, не больше. Темные, коротко подстриженные волосы, немного выступающий вперед подбородок. Взгляд глаз спокойный и уверенный. Крепкая шея и крупные руки говорили о том, что человек этот в недалеком прошлом занимался физическим трудом. На первый взгляд — ничего особенного. Встретив такого человека на улице Нью-Йорка, его, пожалуй, можно было бы принять за мастера с завода или хозяина небольшой мастерской из тех, где босс сам порой берется за кувалду. Но это на первый взгляд. Сыщика из Федерального бюро расследований не проведешь: едва приметные детали говорили опытному глазу о том, что человек этот не так прост. Во-первых, такого костюма не может быть у человека малозначительного — он сшит слишком тщательно. Затем это спокойствие и уверенность — они не напускные. Такой характер не приобретается, как костюм, он вырабатывается за долгие годы, когда человек распоряжается другими людьми и привыкает, чтобы ему подчинялись. И вот еще — перстень с крупным бриллиантом. Интересно, сколько такой может стоить? В полутемной машине камень то мерцал, как кончик зажженной сигары, то вспыхивал, словно осколок солнца.
Несколько раз сыщик пытался заговорить с арестованным, и подсознательное чувство всякий раз заставляло его прибавлять к обращению почтительное «сэр».
Однако арестованный не отвечал и только в самом конце пути произнес с ужасным акцентом:
— Я, к сожалению, плохо говорю по-английски.
— Я тоже сожалею, сэр, — сказал сыщик. И это была правда.
Проскочив на полной скорости под решеткой тюремных ворот, броневик остановился во внутреннем дворе вплотную к небольшой двери в кирпичной стене. Прозвучал резкий звонок. Дверца броневика и дверь в стене открылись одновременно, образовав короткий стальной коридор. Скованные наручниками спутники шагнули по нему внутрь тюрьмы Синг-Синг.
В большой, почти пустой комнате, разгороженной решеткой, началась процедура передачи арестованного тюремным властям. По всему было видно, что приезда этой машины здесь уже ждали. На месте оказался и переводчик, худенький чернявый человек, которому арестованный спокойным глуховатым голосом бросил всего одну фразу. Переводчик угодливо, как отметил про себя детектив, улыбнулся и, обращаясь уже по-английски к начальнику тюрьмы, попросил снять с арестованного наручник.
Отпирая стальной браслет, сыщик вдруг поймал себя на чувстве, похожем на досаду. Будто бы, разъединяясь с этим человеком, он упускал какую-то важную и редкую возможность. Черт возьми, ему, кажется, жалко расставаться с этим человеком, так и не поговорив с ним. Сыщик снял наручник, вложил одно кольцо в другое и рассеянно сунул их в карман. Ему не хотелось уходить и, шагнув немного в сторону, он стал наблюдать за происходящим. Все это он видел уже десятки раз, но сегодня процедура кое в чем отличалась от обычной.
Что-то уж очень суетился начальник тюрьмы, поминутно поправляя белый крахмальный воротничок рубахи. Кстати, зачем ему нужен весь этот парад? Начальник полиции штата Нью-Йорк мистер Уоллен тоже выглядел не очень-то уверенно. Детектив знал его давно и мог бы сказать, что красные пятна на его щеках выступили отнюдь не от жары. Начальник особенно внимательно прочел анкету арестованного, которую тот, впрочем, подписать отказался. Мистер Уоллен дважды предложил ему сделать это, но таким неуверенным тоном, что, очевидно, и сам понимал: ничего арестованный не подпишет.
Наконец процедура закончилась. Переодетый в серую тюремную фуфайку и такие же брюки, новый узник Синг-Синга спокойно прошел за решетчатую дверь и сопровождаемый переводчиком и начальником тюрьмы зашагал по длинному коридору. Он шел быстро и деловито, казалось, это он ведет остальных.
— А ведь говорят, — обратился детектив к дежурному тюремщику, — этому человеку угрожает электрический стул!
— А кто их разберет, — махнул тот рукой. — Я знаю только, что этот парень русский. Его обвиняют в попытке свергнуть правительство США.
Всю обратную дорогу в Нью-Йорк детектив досадовал, что ему так и не удалось поговорить с этим человеком. Собственно говоря, размышлял он, что в нем самое интересное? Пожалуй, уверенность. Будто бы за ним стоит какая-то неодолимая сила. Нет, даже не группа людей, а именно — сила. Как его имя? Кажется, Дзиафкин, так оно звучит. Ну, про него наверняка еще услышишь. Такие люди не исчезают бесследно.
Глядя на широкую ленту шоссе, стелившуюся вдоль скалистых, поросших редким лесом берегов Гудзона, сыщик из ФБР впервые за целый день закурил и снял надоевшую шляпу. Было очень жарко.
Как всякий детектив, он не мог спокойно пройти мимо того, чего не понял до конца. Но для того, чтобы понять смысл эпизода, участником которого он был, детективу надо было бы знать и многое другое, исследовать длинную цепь событий, начавшихся в Москве осенью 1929 года. Впрочем, может быть, и еще раньше…
«УЗКОЕ» СОВЕЩАНИЕ
Осенью 1929 года в Деловом дворе — у председателя ВСНХ Куйбышева — состоялось «узкое» совещание, что называется, «без протокола». На нем присутствовали кроме Валериана Владимировича только два человека: нарком внешней и внутренней торговли Анастас Иванович Микоян и член президиума ВЦИК РСФСР Федор Михайлович Зявкин.
Куйбышев пригладил рукой свою буйную шевелюру и предложил:
В. В. Куйбышев
— Анастас Иванович! Для начала обрисуйте конъюнктуру в Америке и перспективы нашей торговли.
Микоян хотел встать, но Куйбышев жестом остановил его, и тот сидя начал говорить:
— В Америке развивается жесточайший кризис. Многие предприниматели сокращают свое производство и даже совсем закрывают предприятия, особенно средние и мелкие. Рабочих выбрасывают на улицу, растет безработица. Гувер при вступлении на пост президента в 1928 году сулил избирателям «эру процветания». Деловые люди хотят торговать с нами, но он в ответ на их требования грозится, как он говорит, «заткнуть им глотку». Валериан Владимирович, — обратился Микоян к Куйбышеву, — вы ведь хорошо помните Герберта Гувера на посту министра торговли, он же злейший противник торговли с СССР. Капиталисты обвиняют нас, — продолжал Микоян, — в том, что у нас якобы принудительный труд и будто, продавая свои товары по бросовым ценам, мы душим их рынок.
Он открыл папку, достал бумагу.
— Вот посмотрите — в 1929 году мы ввезем к ним своей продукции не больше чем на сорок миллионов рублей. Это, представьте, только около пяти процентов их импорта. А вывезем из Америки товаров на сто семьдесят семь миллионов рублей, причем приобретем их за чистое золото. И они еще кричат, что русские душат их своим демпингом. Везем к ним золото, а они вопят — демпинг. Какие же они твердолобые! Ведь отсутствие рынков сбыта порождает кризис, а он у них в расцвете. Ну не признаете нас, черт с вами, но торговать вам непременно надо, тем более предприниматели этого требуют.
Микоян замолчал.
— Спасибо, Анастас Иванович, — сказал Куйбышев, затем повернулся к Зявкину: — В общих чертах ясно, Федор Михайлович? Давайте теперь поговорим о вашей поездке в США. Я хочу, чтобы вы, как наш новый торговый представитель, хорошо понимали, в чем мы особенно нуждаемся и какую торговлю хотели бы наладить с Америкой. Мы сейчас строим не десятки, а сотни предприятий, и среди них такие гиганты, как Челябинский и Сталинградский тракторные заводы, Запорожсталь и многие другие. Но они будут мертвыми, бездействующими, если мы не повысим темпы выполнения ленинского плана ГОЭЛРО. Мы многого добились. В прошлом году выработка электроэнергии в пять раз превысила показатель тринадцатого года! В двадцать втором году мы пустили Каширскую ГРЭС под Москвой и электростанцию «Красный Октябрь» в Ленинграде, в двадцать четвертом — Кизеловскую ГРЭС, в двадцать пятом — Горьковскую и Шатурскую электростанции, в декабре двадцать шестого — Волховскую ГЭС, в ноябре двадцать седьмого года начато строительство Днепрогэса. В первую пятилетку намечено построить полторы тысячи предприятий. Им необходима электроэнергия. Обречь эти предприятия на энергетический голод мы не имеем права. Нам нужна электротехническая революция! — Куйбышев встал и, как бы подкрепляя эти слова, твердо опустил кулак на стол. — Федор Михайлович! Почитайте работы Маркса, Энгельса об электричестве.
Он быстро направился к большому книжному шкафу, достал томик и полистал его.
Карта-схема электростанций, построенных во плану ГОЭЛРО
— Вот послушайте, что писал Энгельс об электротехнической революции: «В действительности это колоссальная революция. Паровая машина научила нас превращать тепло в механическое движение, но использование электричества откроет нам путь к тому, чтобы превращать все виды энергии — теплоту, механическое движение, электричество, магнетизм, свет — одну в другую и обратно и применять их в промышленности. Круг завершен. Новейшее открытие Депре, состоящее в том, что электрический ток очень высокого напряжения при сравнительно малой потере энергии можно передавать по простому телеграфному проводу на такие расстояния, о каких до сих пор и мечтать не смели, и использовать в конечном пункте, — дело это еще только в зародыше, — это открытие окончательно освобождает промышленность почти от всяких границ, полагаемых местными условиями, делает возможным использование также и самой отдаленной водяной энергии, и если вначале оно будет полезно только для городов, то в конце концов оно станет самым мощным рычагом для устранения противоположности между городом и деревней. Совершенно ясно, однако, что благодаря этому производительные силы настолько вырастут, что управление ими будет все более и более не под силу буржуазии». А это значит, что у них на Западе когда-то возникнет энергетический голод, — твердо заключил Куйбышев. — Наше преимущество — в плановом хозяйстве! И здорово, что возглавляет Госплан крупный энергетик — Глеб Максимилианович Кржижановский. Вам надо также, Федор Михайлович, перечитать труды Ленина, написанные им задолго до Октября. Перечисляю по памяти: «Развитие капитализма в России», «Капитализм в сельском хозяйстве», «Аграрный вопрос и «критики Маркса», «Одна из великих побед техники». В них Владимир Ильич много говорит о роли электрификации в техническом перевооружении народного хозяйства. Помните, Федор Михайлович, что для нас главное в торговле с Америкой — это электротехническое оборудование и турбины. Английские и немецкие фирмы пока нас обеспечивают, но этого мало, а впереди у нас резкое повышение темпов индустриализации, и увеличить поступление энергетического оборудования крайне необходимо. Советую вам также изучить справочник американской промышленности и торговли. Надо знать, что покупаем!
«Узкое» совещание заканчивалось, и, прощаясь, Куйбышев крепко пожал Зявкину руку:
— Задача налаживания торговли с США очень нелегкая, Федор Михайлович. У нас там много противников. На восстановление дипломатических отношений надежд мало, судя по заявлениям президента Гувера о том, что смысл его жизни — уничтожение большевизма. Но торговать с Америкой мы будем! Я очень надеюсь на вас. Желаю успеха!
БЫЛИ СБОРЫ НЕДОЛГИ
На другое утро, побрившись, Зявкин необычно долго разглядывал себя в зеркало. Жена, несколько раз заходившая в комнату, не выдержала и спросила:
— Ты что, Федор, не в кино ли собираешься сниматься? Отойди наконец от зеркала, мне тоже причесаться надо.
— Прости, я задумался… Слушай-ка, как, по-твоему, сильно я постарел?
Жена улыбнулась.
— А что это тебя вдруг взволновало? Седина в голову — бес в ребро?
Но тут она заметила, что на лице мужа нет улыбки. Он был серьезен.
— Нет, Танюша, я тебя толком спрашиваю.
Поделиться книгой: