Помоги проекту - поделись книгой:
Процесс формирования христианского канона писаний мы можем проследить более подробно благодаря уцелевшим свидетельствам. В то время в середине II века, когда писал Иустин, в Риме жил еще один видный христианский деятель, философ и проповедник, Маркион, позднее объявленный еретиком[14]. Маркион — личность загадочная во многих отношениях. Этот человек прибыл в Рим из Малой Азии, уже успев сколотить состояние — очевидно, кораблестроением. По приезде в Рим Маркион сделал щедрые пожертвования Римской церкви, вероятно, отчасти для того, чтобы добиться ее благосклонности. Почти все пять лет пребывания в Риме он посвятил изучению христианской веры, подробно изложив свои представления о ней в нескольких трудах. Самым влиятельным литературным трудом Маркиона следовало бы считать не его собственные сочинения, а тексты, которые он правил. Маркион первым из известных нам христиан составил «канонические» писания — иными словами, собрание книг, содержащих, по его утверждению, священные тексты веры.
Чтобы разобраться в этой первой попытке сформировать канон, необходимо подробнее рассмотреть показательное учение Маркиона. Его всецело захватило изучение жизни и трудов апостола Павла, которого Маркион считал единственным «истинным» апостолом с первых дней существования церкви. В некоторых из посланий, например к Римлянам и Галатам, Павел учит, что надлежащее предстояние перед Богом приходит только с верой в Христа, а не в результате действий, предписанных иудейским законом. Из этого различия между законом иудеев и верой в Христа Маркион сделал вывод, который он считал логичным: Закон абсолютно отличен от Благой вести Иисуса. По сути дела, Закон и Благая весть (Евангелие) настолько различны, что они просто не могли исходить от одного и того же Бога. Маркион заключил, что Бог Иисуса (и Павла) не является Богом Ветхого Завета. Речь идет о двух разных Богах: Боге иудеев, который сотворил мир, назвал Израиль Своим народом и дал ему суровый закон, и Боге Иисуса, который послал Христа в мир, чтобы спасти людей от гнева и возмездия Бога Творца иудеев.
Маркион считал, что так понимать слова Иисуса учил христиан сам Павел, поэтому в его канон вошли десять посланий Павла, имеющихся в его распоряжении (все новозаветные, кроме пастырских Первого и Второго посланий к Тимофею и Послания к Титу); и поскольку Павел иногда обращался к своему «Евангелию», Маркион включил в свой канон и его, ныне известное как Евангелие от Луки. Этими трудами он ограничился. Канон Маркиона состоял из одиннадцати книг: в него не был включен Ветхий Завет, но он содержал всего одно евангелие и десять посланий. Кроме того, Маркион пришел к выводу, что лжеверующие, то есть те, чьи представления о вере отличались от его представлений, распространяли эти одиннадцать книг, переписывая их, вырывая по клочку там и сям, подгоняя их под собственные убеждения, в том числе «ошибочное» мнение, будто Бог Ветхого Завета также является Богом Иисуса. И Маркион «исправил» одиннадцать книг своего канона, вычеркивая из них ссылки на ветхозаветного Бога или на сотворение как на труд истинного Бога, или на закон, которому полагается следовать.
Как мы увидим далее, попытка Маркиона привести священные книги в соответствие с его богословскими взглядами и пророчествами путем фактического изменения текста этих книг не была беспрецедентной. И до и после Маркиона переписчики раннехристианской литературы время от времени вносили в тексты изменения, чтобы придать им тот или иной смысл по своему разумению.
«Ортодоксальный» канон после Маркиона
Многие ученые убеждены, что христиане вплотную занялись формированием будущего новозаветного канона, действуя именно в противовес Маркиону. Любопытно, что во времена Маркиона Иустин довольно туманно намекал на некие «сказания апостолов», не уточняя, которые из этих книг (предположительно евангелий) признаны церковью и почему, в то время как спустя примерно тридцать лет другой христианский автор, в той же мере враждебный Маркиону, занял гораздо более официальную позицию. Это был епископ Лионский из Галлии (современная Франция) Ириней, автор пятитомного труда против таких еретиков, как Маркион и гностики; именно он имел совершенно четкие представления о том, какие книги следует считать каноническими.
В часто цитируемом отрывке из его труда «Против ересей» Ириней говорит, что не только Маркион, но и другие «еретики» ошибочно полагают, что Писанием должно считаться лишь одно из евангелий: иудействующие христиане (евиониты), убежденные в правильности закона, пользуются только Евангелием от Матфея; другие группы, отделяющие Иисуса от Христа, признают только Евангелие от Марка; Маркион и его сторонники приняли лишь Евангелие от Луки (одну из версий), а группа гностиков, названных последователями Валентина, — только Евангелие от Иоанна. Однако все перечисленные заблуждаются, поскольку
невозможно, что Евангелий было числом больше или меньше, чем их есть. Ибо, так как четыре страны света, в котором мы живем, и четыре главных ветра, и так как Церковь рассеяна по всей земле, а столп и утверждение Церкви есть Евангелие… то надлежит ей иметь четыре столпа…» (
Иными словами, если есть четыре стороны света, четыре ветра, четыре столпа, значит, и евангелий должно быть четыре.
Итак, к концу II века появились христиане, считавшие евангелиями труды Матфея, Марка, Луки и Иоанна и утверждавшие, что их не больше и не меньше.
Споры о составе канона продолжались несколько столетий. По–видимому, христиане в массе стремились выяснить, какие из книг следует считать авторитетными, чтобы: (1) знать, какие книги надлежит читать на богослужениях и в конечном счете (2) знать, каким книгам можно доверять как надежным источникам сведений о вере и поведении. Окончательные решения о том, какие книги считать каноническими, не были приняты без труда, сами собой: дебаты оказались изнурительными, затяжными, порой ожесточенными. Сегодня многим христианам может показаться, что канонический Новый Завет просто появился сам собой вскоре после смерти Иисуса, однако это предположение бесконечно далеко от истины. Как выяснилось, мы в состоянии узнать, когда христианин, реально существовавшее лицо, перечислил двадцать семь книг нашего Нового Завета именно как книги Нового Завета, и указал, что их не больше и не меньше. Как ни странно, этот христианин жил и работал во второй половине IV века, почти через триста лет после того, как были написаны новозаветные книги. Речь идет о влиятельном епископе Александрийском Афанасии Великом. В 367 году н. э. Афанасий направил находящимся под его юрисдикцией египетским церквам ежегодное пастырское послание, в котором указал, какие книги следует причислять к Писанию. В его список вошло двадцать семь книг, все остальные были исключены. Это первый известный нам пример подтверждения состава Нового Завета, полностью соответствующего нашему. Но вмешательство Афанасия не решило проблемы. Споры продолжались десятилетиями, даже веками. Книги, которые мы называем Новым Заветом, были собраны в одном каноническом издании и наконец получили статус Священного Писания только спустя столетия после того, как впервые увидели свет.
Читатели христианской литературы
В предыдущем разделе предметом нашего обсуждения было формирование канона Писания. Но как мы уже видели, в первые века существования христианства приверженцы этой веры писали и читали различные труды, и не только книги, впоследствии вошедшие в Новый Завет. Существовали и другие евангелия, деяния, послания и апокалипсисы, а также описания гонений, жития мучеников, апологии веры, церковные установления, нападки на еретиков, письма с призывами и наставлениями, разъяснения Писания — словом, обширный пласт литературы, которая определила христианство как религию, известную нам сегодня. На этом этапе нашего исследования полезно было бы задать основной вопрос, касающийся всей этой литературы: кто, собственно, читал ее?
В современном мире этот вопрос может показаться диким. Если авторы пишут книги для христиан, значит, люди, читающие эти книги, — по–видимому, христиане. Но если речь идет о древности, вопрос приобретает особую остроту, так как в Древнем мире большинство людей не умело читать.
Современному человеку грамотность привычна, с ней неразрывно связан наш образ жизни. Мы читаем постоянно и ежедневно. Читаем газеты, журналы и книги — биографии, романы, справочники, пособия, книги о диетах, религиозные и философские труды, исторические романы, мемуары и т. п. Но легкость, с которой сегодня мы пользуемся письменным языком, почти не имеет ничего общего с чтением и условиями жизни в древности.
Исследования, посвященные грамотности, показали, что массовая, поголовная грамотность в нашем нынешнем понимании — современное явление, появившееся лишь с началом Промышленной революции[15]. Только усмотрев экономическую выгоду во всеобщем умении читать, государства согласились тратить массу средств — особенно времени, денег и человеческих ресурсов — необходимых для обучения азам грамоты. В странах, где промышленность не развивалась, ресурсы настоятельно требовались для других целей, и грамотность не помогла бы ни экономике, ни благосостоянию общества в целом. В результате вплоть до современного периода почти во всех этих сообществах лишь незначительное меньшинство умело читать и писать.
Это справедливо даже для тех древних сообществ, которые прочно ассоциируются у нас с чтением и письмом — к примеру, для Рима в первые века христианства и даже для Греции в классический период античности. Наиболее подробное и достоверное исследование грамотности в древние века, проведенное профессором Колумбийского университета Уильямом Харрисом, свидетельствует о том, что даже в самое благоприятное время и в самом благоприятном месте — например, в Афинах периода расцвета классической античности, в V веке до н. э. — уровень грамотности населения редко превышал 10-15%. Это означает, что даже при наиболее благоприятных условиях 85-90% населения не умело ни читать, ни писать. В первый век существования христианства на территории Римской империи уровень грамотности скорее всего был еще ниже[16].
Оказывается, сложно даже дать определение грамотности. Многие умеют читать, но не способны, например, составить фразу. К тому же, что это значит — «уметь читать»? Можно ли считать грамотными тех, кто в состоянии понять смысл последовательности картинок в комиксе, но не текста газетной полосы? Можно ли назвать умеющим писать человека, если ему под силу написать собственное имя, но не переписать страницу текста?
Проблема определений встает еще острее, если обратиться к Древнему миру, жители которого сами не понимали толком, что означает быть грамотным. В качестве одного из самых известных и наглядных примеров можно привести Египет II века христианской эры. Поскольку большинство людей не умело писать, на протяжении почти всей античности местных «писцов» и «чтецов» нанимали те, кому их услуги были нужны для дел, требовавших ведения записи: сбора налогов, заключения юридических контрактов, выдачи разрешений, личной переписки и тому подобное. В Египте обязанность следить за государственными делами, требующими ведения записей, возлагалась на представителей местной власти. На должности местных или деревенских писцов обычно мало кто стремился: люди, занимающие как эти, так и многие другие «официальные» посты, должны были оплачивать работу из своего кармана. Иными словами, подобная работа доставалась самым богатым членам сообщества, была связана с определенным статусом, но вместе с тем требовала расхода личных средств.
Примером, иллюстрирующим трудности с определением грамотности, служит история египетского писца Петауса из деревни Каранис в Верхнем Египте. Как часто случалось, Петауса отправили исполнять обязанности в другую деревню, Птолемаис Хорму, где он был поставлен надзирать за финансами и земледелием. В 184 году н. э. Петаусу пришлось реагировать на жалобы на деревенского писца из Птолемаис Хорму — человека по имени Исхирион, отправленного исполнять обязанности писца куда‑то еще. Жители деревни, в которую получил назначение Исхирион, заявили, что он не годится для данной должности, и обвинили его в «неграмотности». Решая этот спор, Петаус заявил, что Исхирион знает грамоту — ведь он сумел написать свое имя на нескольких официальных документах. Другими словами, Петаус подразумевал под «грамотностью» всего лишь умение поставить свою подпись.
Сам Петаус умел немногим больше. Об этом свидетельствует обрывок папируса, на котором Петаус упражнялся в искусстве письма и двенадцать раз повторил на греческом те же слова, которые писал на официальных документах: «Я, Петаус, деревенский писец, заверил это». Странно, что первые четыре раза он переписал эти слова правильно, а на пятый раз пропустил первую букву последнего слова и следующие семь раз написал фразу с одной и той же ошибкой — значит, он не знал, как пишутся эти слова, просто копировал строчки. Очевидно, он не мог даже прочитать простые слова, которые запечатлел на бумаге. И тем не менее он официально считался местным писцом![17]
Если причислять Петауса к «грамотеям» античной эпохи, сколько же всего людей умело читать тексты и понимать их смысл? Выяснить точную цифру невозможно, но, по–видимому, процент был не очень высок. Есть основания полагать, что в христианских общинах грамотность была еще ниже, чем среди населения в целом — потому что с самого возникновения христианства его последователи были выходцами из низших, необразованных слоев. Разумеется, были исключения — такие, как апостол Павел и другие авторы Нового Завета, явно владевшие грамотой, — но в большинстве своем христиане оставались неграмотными.
Это справедливо и для самых первых христиан, апостолов Иисуса. В евангелиях мы встречаем упоминания о том, что большинство учеников Христа были простолюдинами из Галилеи — например, неграмотными рыбаками. Двое из них, Петр и Иоанн, напрямую названы «людьми некнижными и простыми» в Книге Деяний (4:13). Апостол Павел указывает собранию коринфян, что «не много из вас мудрых по плоти» (1 Кор 1:26) — это могло означать, что среди них встречались и образованные люди, но таких было меньшинство. С началом II века христианства положение почти не изменилось. Как я уже упоминал, в веру обратились некоторые образованные, ученые люди, но основная масса христиан происходила из низших, неграмотных слоев населения.
Подтверждения тому почерпнуты из нескольких источников. Один из наиболее примечательных — язычник и противник христианства Цельс, живший в конце II века. Цельс написал книгу «Правдивое слово», в которой подверг нападкам христианство, доказывая, что эта глупая и опасная религия должна быть стерта с лица земли. К сожалению, само «Правдивое слово» не сохранилось: в нашем распоряжении только цитаты из него, приведенные в трудах известного христианского отца церкви Оригена, который жил через семьдесят лет после Цельса и в письменном виде опроверг его обвинения. Книга Оригена «Против Цельса» сохранилась, она служит нам основным источником сведений о доводах, которые выдвигал против христиан ученый критик Цельс[18]. Одно из достоинств книги Оригена — в том, что он приводит строчка за строчкой большие цитаты из труда Цельса, и лишь потом принимается опровергать их. Это позволяет нам с достаточной точностью реконструировать утверждения Цельса. Одно из них заключается в том, что христиане — невежественное простонародье. И как ни странно, Ориген его не отрицает. Рассмотрим следующие обвинения, выдвинутые Цельсом:
[У христиан] является общим правилом: пусть никто не приходит (к нам), если только он или образован, или мудрец, или просто разумный человек. Все подобные качества в наших глазах — одно только зло. Но если кто необразован, глуп, простец, мало развит — все такие лица смело идите
(
Мы видим, что все эти люди, показывающиеся и собирающиеся со своими глупостями на рынках, обычно избегают присутствия разумных мужей и не осмеливаются при них показывать свои фокусы, но лишь только они завидят мальчишек, толпу рабов и сборище простых зевак, так и устремляются сюда и находят себе здесь выражение восторга
(
Как мы видим, и в частных домах шерстоделы, портные, ткачи, все эти необразованные и грубые люди в присутствии старших и своих сравнительно более разумных господ не осмеливаются даже рта раскрыть, но стоит только им остаться в обществе одних только детей и каких‑нибудь женщин одинакового с ними уровня умственного развития, так и начнут тогда разглагольствовать о разных удивительных вещах и доказывать, что не следует слушаться отца и своих учителей… что те болтают только вздор и выжили из ума… Если только они желают научиться от них чему‑нибудь хорошему, то должны оставить и отца, и учителей и в сопровождении женщин и своих сотоварищей отправиться на женскую половину дома, или в портняжную мастерскую, или в шерстобойню, и здесь получить совершенное знание. Вот какими словами они стараются действовать на убеждения!
(
Ориген отвечает, что истинно верующие христиане на самом деле мудры, а некоторые и образованны, но мудры в Божественном, а не в мирских делах. Иначе говоря, он не отрицает того, что христианскую общину составляют в основном представители низших, неграмотных слоев.
Публичные чтения в христианской древности
Итак, в истории раннего христианства мы столкнулись с парадоксальной ситуацией. Это книжная религия, где всевозможная литература играет главную роль почти во всех аспектах веры. Однако большинство людей не в состоянии прочесть ее тексты. Как же нам расценивать этот парадокс?
В сущности, во всем этом нет ничего странного, если вспомнить, что упоминалось ранее: в древности во всех общинах неграмотные члены пользовались услугами грамотных. В Древнем мире «чтение книги» не означало, как правило, ее чтение про себя, в одиночку: под ним подразумевалось чтение вслух, для нескольких слушателей. Точно знать, что книгу
Вспомним, как Павел заклинает фессалоникийцев «прочитать сие послание всем святым братиям» (1 Фес 5: 27). Прочитать его требовалось вслух, перед всей общиной. И автор Послания к Колоссянам пишет: «Когда это послание прочитано будет у вас, то распорядитесь, чтобы оно было прочитано и в Лаодикийской церкви; а то, которое из Лаодикии, прочитайте и вы» (Кол 4:16). Вспомним также, как Иустин Мученик сообщает, что «в так называемый день солнца бывает у нас собрание в одно место всех живущих… и читаются, сколько позволяет время, сказания апостолов и писания пророков» (Апология I, 67). Такие же упоминания встречаются и в другой раннехристианской литературе. Например, в Откровении: «Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего» (1:3) — явное указание на публичное чтение этого текста. В менее известном Втором послании Климента середины II века автор указывает, в связи со словами призыва, «я читаю вам поучение, дабы внимали вы написанному, чтобы спасти себя и читающего среди вас» (2 Климент 19.1).
Словом, книги, которые имели первостепенную значимость в раннем христианстве, чаще всего читали вслух те, кто умел читать, — чтобы неграмотные могли слушать, понимать и даже изучать эти тексты. Несмотря на то что первые христиане в массе были неграмотными, саму религию отличала высокая книжная культура.
Но мы рассмотрели далеко не все наиглавнейшие вопросы. Если книги были так важны для раннего христианства, если их читали в христианских общинах по всему Средиземноморью, где же общины брали эти книги? Каким образом они появлялись в обращении? Дело происходило задолго до возникновения настольных издательских систем, электронных средств репродуцирования и даже до изобретения наборного шрифта. Если в распоряжении христианских общин имелись образцы различной религиозной литературы, откуда они брались? Кто занимался перепиской? И самое главное для конечного предмета нашего исследования: как можем мы (и могли общины древности) удостовериться, что получаемые копии книг точны, что в процессе переписки в них не были внесены изменения?
2. Переписчики раннехристианской литературы
Как мы видели в первой главе, христианство с момента возникновения было литературной, книжной религией, самые разные книги играли главную роль в жизни и вере разрастающихся христианских общин Средиземноморья. Но каким образом вся эта христианская литература появлялась в обращении и распространялась? Ответ известен: чтобы распространить книгу, надо сделать с нее копии.
Переписывание в греко–римском мире
Единственный способ снять копию с книги в Древнем мире — переписать ее от руки, буква за буквой, слово за словом. Этот процесс был медленным, мучительным, но необходимым. Привыкнув в наши дни видеть многочисленные экземпляры книг на полках крупных книжных магазинов всей страны уже через несколько дней после первой публикации, мы принимаем как должное то, что один экземпляр, допустим, «Кода да Винчи» будет точно таким же, как все остальные из того же тиража. Не изменится ни одно слово: книга останется той же самой, какой бы экземпляр мы ни взяли, но в Древнем мире дело обстояло совсем иначе. Массовое распространение книг было нелегкой задачей (ни грузовых машин, ни самолетов, ни железных дорог), точно так же было затруднено их массовое производство (отсутствовали печатные станки). И поскольку книги приходилось переписывать вручную по одной, медленно и мучительно, большинство книг существовало в считанном количестве экземпляров. Те немногие, которые переписывали многократно, различались между собой, так как переписчики неизбежно вносили в текст изменения — меняли слова случайно (например, нечаянно сделав помарку, описку, или по причине другой неосмотрительности) или намеренно (когда переписчик сознательно изменял слова, которые писал). В древности читатель не мог быть абсолютно уверен в том, что читает именно слова, написанные автором. Эти слова вполне могли подвергнуться искажению. Чаще всего так и происходило, но не всегда изменения были существенными.
Сегодня издательства распространяют книги большими тиражами, отправляя их в книжные магазины. Совсем иначе происходило распространение книг в Древнем мире, поскольку их не производили в массовом порядке[20]. Как правило, автор писал книгу, а потом либо давал ее почитать, либо читал вслух друзьям. По результатам этих чтений содержание книги могло измениться. Внеся в текст правку, автор заказывал несколько копий книги для друзей и знакомых. В этом и заключался процесс публикации: книга уже не принадлежала исключительно автору — ее копиями владели другие люди. Если этим другим владельцам требовались дополнительные экземпляры — например, для членов семьи или друзей — им приходилось заказывать их, скажем, местным писцам, которые делали копии, зарабатывая себе на жизнь, или приказывали переписывать тексты грамотным рабам, в обязанности которых входило копирование книг.
Нам известно, что процесс переписывания книг был ужасающе медленным и сопровождался искажениями и что полученные таким способом копии могли значительно отличаться от оригиналов. Об этом свидетельствуют сами писатели древних времен. Упомяну лишь пару любопытных примеров, относящихся к I веку н. э. В своем знаменитом трактате «О гневе» римский философ Сенека указывает, что есть разница между гневом, направленным на то, что обижает или причиняет нам вред, и гневом на то, что ничем не может навредить нам. В качестве примера последнего он упоминает «неодушевленные вещи, например книги: разве редко нам случается швырнуть в угол книгу, написанную слишком мелкими буквами, или разорвать в клочья, если в ней полно ошибок?»[21] Несомненно, чтение текста, буквально кишащего «ошибками мастера» (то есть переписчика), постоянно отвлекающими от смысла, должно невероятно раздражать.
Юмористический пример подобного явления — эпиграмма римского поэта Марциала, который разъясняет читателю:
Переписывание текстов сопровождалось появлением ошибок, неизбежных при ручном труде, и эта проблема была широко известна на протяжении всего периода античности.
Переписывание в раннехристианских кругах
В раннехристианских текстах мы встречаем ряд упоминаний о переписывании текстов[23]. Один из наиболее примечательных присутствует в популярном тексте начала II века, носящем название «Пастырь» Ерма. Эту книгу читали повсеместно в II‑IV веке, некоторые христиане считали, что ее следует включить в канон Священного Писания. «Пастырь» входит в одну из старейших уцелевших рукописей Нового Завета — знаменитый Синайский кодекс IV века. В «Пастыре» христианский пророк Ерм излагает откровения, одни из которых касаются будущего, другие имеют отношение к личной и общественной жизни христиан того времени. В самом начале книги (отличающейся значительным объемом: она больше любой книги, вошедшей в Новый Завет) Ерм рассказывает о том, как ему было видение старой женщины — ангела, символизирующего христианскую церковь, — читающей вслух из книги. Чтица спрашивает, может ли Ерм возвестить услышанное своим собратьям–христианам. Он отвечает, что не может запомнить все прочитанное ею и просит: «Дай мне книгу, я перепишу». Женщина выполняет его просьбу, и Ерм продолжает:
Взяв книгу, я удалился в поле и списал все буква в букву, не понимая смысла. И когда окончил я списывание книги, вдруг забрали ее из рук моих, но кто это был — не увидел я
Несмотря на небольшие размеры книги, переписывать ее по одной букве наверняка было нелегко. Говоря, что писал, «не понимая смысла», Ерм мог подразумевать, что не умел читать: иными словами, что он не был готов к работе переписчика — в отличие от людей, умеющих бегло читать тексты. Тексты на древнегреческом, к которым относилась вся раннехристианская литература, в том числе новозаветная, имели ряд специфических черт: в них отсутствовали знаки препинания, разница между прописными и строчными буквами, и, что особенно удивляет современных читателей, пробелы между словами. Такая форма записи называется
Говоря, что не понимал смысла слов, Ерм, очевидно, имеет в виду то, что он не мог бегло читать текст, однако узнавал буквы и копировал их одну за другой. Безусловно, когда текст переписывает тот, кто не может его прочесть, вероятность допущения ошибок многократно возрастает.
О переписывании Ерм упоминает еще раз. Старуха снова является ему и спрашивает, отдал ли он уже переписанную книгу предстоятелям церкви. Услышав, что еще нет, она продолжает:
Хорошо, потому что я добавлю еще несколько слов. Когда же исчерпаю все слова, тогда пусть через тебя они дойдут до избранных. Для этого ты напишешь две книги и одну отдашь Клименту, а другую — Грапте. Климент отошлет во внешние города, ибо ему это предоставлено; Грапта же будет назидать вдов и сирот. А ты прочтешь ее в этом городе вместе с пресвитерами, предстоятелями Церкви (
Так текст, который с трудом переписал Ерм, был дополнен; Ерму пришлось изготовить две копии. Одна из них досталась некоему Клименту — может быть, тому же человеку, которого в других текстах называют третьим епископом Рима. Вероятно, во времена описываемых событий он еще не стал главой церкви, так как здесь говорится о его переписке с «внешними городами», с христианскими общинами в других городах. Был ли он своего рода официальным писцом, занимавшимся копированием текстов? Другая копия предназначалась женщине по имени Грапта, вероятно, тоже переписчице, может быть, снимающей копии с текстов для приверженцев церкви в Риме. Сам Ерм должен был прочесть свой экземпляр книги христианам местной общины (большей частью неграмотным и потому неспособным самостоятельно прочесть ее) — но каким образом, если он так и не понял смысла переписанных слов, не сказано.
Здесь мы видим проблеск действительности, благодаря которому можем понять, как обстояли дела с перепиской текстов в ранней церкви. Можно предположить, что похожая ситуация складывалась в различных церквах, рассеянных по всему Средиземноморью, несмотря на то, что среди них не было (вероятно) таких же крупных церквей, как в Риме. Несколько избранных членов общины выполняли обязанности переписчиков. Среди них некоторые отличались особым мастерством: по–видимому, Климент постоянно занимался распространением христианской литературы, в то время как Ерм взялся за эту задачу по случаю, потому что ему дали такое поручение. Копии текста, изготовленные грамотными членами собрания (среди которых были и более и менее грамотные), затем читали вслух перед всей общиной.
Что еще можно сказать о переписчиках из христианских общин? Мы не знаем точно, кем были Климент и Грапта, зато располагаем дополнительными сведениями о Ерме. Он говорит о себе как о бывшем рабе (
Как мы уже видели,
Некоторые из этих людей — или большинство? — вполне могли возглавлять общины. У нас есть основания полагать, что главы христианской церкви принадлежали к числу самых богатых ее приверженцев, так как собрания обычно проводились в домах членов общин (как нам известно, в первые два века существования церкви у нее не было отдельных зданий), но лишь дома состоятельных людей были достаточно просторными и могли вместить много народу, а подавляющее большинство жителей древних городов ютились в тесных жилищах. Значит, можно сделать вывод, что человек, предоставлявший место для проведения собраний, также осуществлял руководство церковью, и это подтверждает ряд дошедших до нас христианских посланий, в которых автор приветствует такого‑то и «церковь, собирающуюся у него в доме». Богатые домовладельцы скорее всего были более образованными, поэтому неудивительно, что их порой призывали «читать» собранию христианскую литературу — например, как в 1 Тим 4:13: «Доколе не приду, занимайся [публичным] чтением, наставлением, учением». Возможно ли, что главы церкви отвечали, по крайней мере некоторое время, за переписывание христианской литературы, предназначенной для чтения собранию?
Проблемы переписывания раннехристианских текстов
Так как раннехристианские тексты переписывали отнюдь не профессионалы[29], по крайней мере, в первые двести–триста лет существования церкви, а просто образованные члены церковных собраний, способные и готовые выполнять такую работу, можно предположить, что в ранних копиях встречается множество ошибок, допущенных при переписывании. Весомые доказательства подтверждают нашу правоту: время от времени христиане, читавшие переписанные тексты, жаловались на обилие ошибок и пытались выяснить, какими были исходные слова авторов. Например, один из отцов церкви Ориген (III век) так жаловался на качество экземпляров евангелий, имевшихся у него:
Различия между рукописями стали значительными, либо по вине небрежности одних писцов, либо из‑за порочной дерзости других; они или не удосуживаются проверить то, что переписали, или, проверяя, прибавляют или убавляют то, что им заблагорассудится[30].
Не только Ориген обращал внимание на эту проблему. Его оппонент, язычник Цельс, выявил ее семьюдесятью годами ранее. В своих нападках на христианство Цельс обвиняет христианских переписчиков в недобросовестной работе:
Некоторые такие, которые похожи на людей, доходящих вследствие пьянства до покушения на самоубийства, они трижды–четырежды, множество раз изменяют первоначальный текст евангелия, переиначивают его до тех пор, пока не получат возможность увернуться от всех возражений (
В этом примере удивительно то, что Ориген, узнав, как какой‑то
Мы уже видели, как еретиков обвиняют в намеренном изменении переписываемых текстов, в попытке привести их в соответствие с собственными взглядами — именно такое обвинение было выдвинуто против философа и богослова II века Маркиона, который составил свой канон из одиннадцати книг, но прежде исключил из них отрывки, противоречащие его убеждению, что для Павла ветхозаветный Бог не есть истинный Бог. «Ортодоксальный» оппонент Маркиона, Ириней, утверждал, что Маркион
урезывал и послания апостола Павла, устраняя все, что апостолом ясно сказано о Боге, сотворившем мир, что Он есть Отец Господа нашего Иисуса Христа, и что апостол приводил из пророческих изречений, предвозвещавших пришествие Господа (
Виновным был признан не только Маркион. Ортодоксальный епископ Коринфа Дионисий, почти современник Иринея, жаловался, что недобросовестные лжеверующие искажают его слова, как делают с более известными священными текстами:
Когда мои собратья во Христе предложили мне писать им послания, я согласился. И ученики сатаны наполнили их плевелами, убирая одно и прибавляя другое, да будет им горе. Не удивительно, что постарались подделать и Писание Господне, раз занялись и не такими важными текстами.
Обвинения такого рода против «еретиков» — якобы искажавших тексты писаний, чтобы придать им требуемый смысл, — очень часто встречаются в раннехристианских трудах. Но следует отметить: недавние исследования показали, что, судя по уцелевшим рукописям, искать виноватых следует среди обвинителей. Переписчики из числа
О нешуточной опасности того, что тексты могли быть изменены по воле переписчиков, не одобрявших их содержание, говорит и многое другое. Не следует забывать, что переписчики раннехристианской литературы воспроизводили ее тексты в мире, где не было не только печатных станков или издательств, но и такого понятия, как закон об авторском праве. Как авторы могли дать гарантию, что в их тексты, вышедшие в свет, не будут вноситься изменения? Ответ прост: никак. Понятно, почему авторы порой осыпали проклятиями переписчиков, искажающих тексты по своему усмотрению. Такие проклятия встречаются в одном из раннехристианских текстов, вошедших в Новый Завет — в книге Откровение, автор которой, завершая труд, сурово предупреждает:
И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей: и если кто отнимет что от слов книг пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни и в святом граде и в том, что написано в книге сей (Откр 22:18-19).
Это угроза предназначена не для того, чтобы читатель поверил в пророчество книги, как ее иногда толкуют: скорее, это типичное предостережение для
Всякого, кто будет списывать или читать книги, пред лицом Бога Отца, Сына и Духа Святого заклинаю и умоляю верою в грядущее царство, а также тайною воскресения из мертвых, вечным огнем, уготованным дьяволу и ангелам его (да не наследует он навеки то место, где плач и скрежет зубов и где огнь их не угасает и червь их не умирает), заклинаю и умоляю: пусть он ничего не прибавляет к этому писанию, пусть он ничего не убавляет, не вносит и не переменяет в нем, но пусть сверяет с теми экземплярами, откуда будет списывать[33].
Страшные кары, адский пламень и сера, — за такой пустяк, как изменение нескольких слов в тексте. Но некоторые авторы были полны решимости позаботиться о том, чтобы их слова передавались в изначальном виде, поэтому не скупились на угрозы переписчикам, которые вполне могли исказить текст так, как пожелают, в мире, где не ведали законов об авторском праве.
Изменения текста
Однако было бы ошибкой полагать, что изменения в тексте появлялись только по милости переписчиков, проявляющих личный интерес к его содержанию. На самом деле большинство изменений, встречающихся в раннехристианских рукописях, не имеют никакого отношения к богословию или идеологии. Несравнимо большее количество разночтений — результат простых и явных ошибок: описок и помарок, случайных пропусков, непреднамеренных вставок, орфографических ошибок, грубых промахов того или иного рода. Переписчик мог оказаться несведущим: не будем забывать, что большинство переписчиков в первые века христианства не готовились к подобной работе и не обучались ей, а просто были грамотными членами церковных собраний, более или менее способными и готовыми переписывать тексты. И даже впоследствии, в IV‑V веках, когда в церкви появились христианские писцы как профессиональная группа[34], и еще позднее, когда большинство рукописей переписывали монахи, преданные своему делу, — даже тогда среди них встречались и более и менее умелые и способные. В любом случае их работа была тяжелой и нудной, о чем свидетельствуют пометки, которые иногда встречаются в рукописях и воспринимаются как вздох облегчения переписчика: «Окончен труд. Слава Тебе, Боже!»[35] Порой внимание переписчиков рассеивалось, иногда их одолевал голод или сон, а в некоторых случаях они просто не желали стараться.
Но иногда ошибки допускали даже сведущие, обученные и старательные писцы. А бывало, как мы уже видели, они изменяли текст, потому что считали, что его
Любопытная иллюстрация к вопросу умышленного изменения текста содержится в одной из наиболее качественных рукописей — Ватиканском кодексе (названном так потому, что его обнаружили в библиотеке Ватикана), созданном в IV веке. В начале Послания к Евреям есть фрагмент, который в большинстве рукописных версий Послания гласит: «Сей [Христос]… держа [греч. PHERON] все словом силы Своей» (Евр 1:3). Но переписчик Ватиканского кодекса представил читателям несколько иной текст — с помощью греческого глагола, сходного по звучанию, в итоге отрывок стал читаться: «Сей… являя [греч. PHANERON] все словом силы Своей». Спустя несколько столетий другой переписчик наткнулся на этот отрывок и решил заменить непривычное слово «являя» более распространенным «держа» — стер одно, вписал другое. А затем, спустя еще несколько веков, третий переписчик читал рукопись и заметил правку своего предшественника; в свою очередь, этот третий стер «держа» и вернул на место «являя». И вдобавок высказал все, что думал о предыдущем, втором писце — написал на полях: «Болван и мошенник! Оставь все как было, не искажай текст!»
Копию этой страницы я вставил в рамку и повесил над письменным столом как постоянное напоминание о писцах, склонных бесконечно менять тексты, над которыми они трудились. Как мы видим, здесь изменено всего одно слово: почему же ему придается такое значение? Потому, что единственный способ понять, что хотел сказать автор — выяснить, какими были его изначальные слова, все до единого. (Вспомните, сколько проповедей может быть посвящено одному–единственному слову: а если на самом деле автор его не писал?) Утверждать, что Христос являет все сущее силой своего слова и что он удерживает своим словом вселенную — не одно и то же!
Трудности в распознавании «оригинала»
Итак, переписчики, снимавшие копии с рукописей, вносили в них всевозможные изменения. Подробнее о разновидностях этих изменений мы поговорим далее. А пока достаточно знать, что изменения вносились, и вносились широко, особенно в первые двести лет переписывания и распространения текстов, когда большинство писцов были дилетантами. Основной вопрос, который встает перед текстологами, — как вернуться к исходному тексту, каким он был, когда его написал автор, при условии, что имеющиеся у нас рукописи переполнены ошибками. Проблему усугубляет тот факт, что любая сделанная ошибка укореняется, внедряется в текст, который нередко становится более живучим, чем оригинальный.
Таким образом, если переписчик меняет текст — неважно, случайно или намеренно, — эти изменения остаются в созданной им рукописи
Разумеется, случалось, что у переписчика под рукой оказывалось несколько рукописей, и он мог исправить ошибки в одной, сверив ее с точным текстом другой. Благодаря этому положение значительно улучшалось. Вместе с тем могло получиться так, что переписчик исправлял правильную, точную рукопись, сверив ее с неточной. По–видимому, перечень возможных ситуаций бесконечен.
Учитывая все эти сложности, как можно рассчитывать на возвращение к какому‑либо подобию первоначального текста, написанного самим автором? Это колоссальная задача. Настолько колоссальная, что некоторые текстологи уже поговаривают о полном прекращении всех дебатов об «оригинальном» тексте, так как он для нас недосягаем. Возможно, это чересчур решительный шаг, но один–два конкретных примера из Нового Завета помогают понять всю сложность проблем, связанных с его текстом.
Примеры проблем
В качестве первого примера возьмем Послание к Галатам апостола Павла. Многочисленные трудности с пониманием возникают с самого начала, с названия, вызывая желание присоединиться к тем, кто уже готов навсегда отказаться от мысли узнать, каким был «оригинальный» текст. Галатия — не город с единственной церковью, а регион в Малой Азии (современная Турция), где Павел основал церкви. К кому он обращается в письме к галатам — к одной церкви или ко всем сразу? Поскольку он не упоминает названия городов, можно предположить, что послание предназначено для всех церквей. Значит ли это, что Павел подготовил несколько экземпляров одного и того же письма? Или отсюда следует, что письмо, циркулировавшее по церквам региона, существовало в одном экземпляре? Этого мы не знаем.
Допустим, Павел написал несколько копий письма. Каким образом? Во–первых, это письмо, подобно другим посланиям Павла, было, по–видимому, не написано его рукой, а продиктовано писцу–секретарю. Об этом свидетельствует завершение документа, где Павел своей рукой приписывает постскриптум — чтобы адресаты знали: он несет ответственность за этот текст (обычная практика для писем древности, написанных под диктовку). «Видите, какие большие буквы я написал вам своею рукою» (Гал 6:11)[36] Очевидно, его почерк был значительно крупнее и имел менее профессиональный вид, чем почерк писца, которому Павел продиктовал все послание[37].
Итак, если Павел продиктовал это послание, произносил ли он вслух все слова, от первого до последнего? Или записал основные тезисы и поручил писцу восполнить пробелы? В древности авторы посланий часто пользовались и тем и другим методом[38]. И если окончательный вид посланию придавал писец, можем ли мы быть уверенными, что он в точности выполнил пожелания Павла? А если нет, что мы имеем — слова самого Павла или слова неизвестного писца? Но предположим, что Павел продиктовал все послание слово за словом. Возможно ли, что кое–где писец ослышался, записал не те слова? В жизни случается и не такое. Значит, автограф (то есть оригинал) послания уже содержал «ошибку» и все последующие копии с него не были словами Павла (там, где писец неверно понял их).
Впрочем, допустим, что писец абсолютно верно понял все до последнего слова. Если с этого послания было сделано множество копий, можем ли мы быть уверенными, что и все эти копии абсолютно точны? Даже если их переписывали под надзором Павла, в нескольких экземплярах вполне могло появиться одно–два неверных слова. И если так, что, если лишь одна из этих копий стала оригиналом для всех последующих — в I, II, III веках и так далее? В этом случае древнейшая, исходная копия, с которой переписывали все последующие, не соответствовала замыслу Павла.
Выйдя в свет, то есть будучи доставлена к месту назначения, в один из городов Галатии, копия документа, разумеется, подвергалась переписыванию, в текст вкрадывались ошибки. Иногда писцы меняли текст намеренно, иногда — случайно. С кишащих ошибками копий делали новые «списки», и так далее, до бесконечности. В разгар этой деятельности оригинал (или
Итак, до наших дней сохранился не оригинал послания, не одна из первых копий, переписанных самим Павлом, не одна из копий, изготовленных в Галатии, по городам которой было разослано письмо, и не одна из копий с этих предыдущих копий. Первой полученной нами достаточно полной копией Послания к Галатам (эта рукопись фрагментарна, то есть в ней отсутствует часть текста) стал папирус Р46 (так как он был сорок шестым из папирусов с текстом Нового Завета, внесенных в каталог), датированный примерно 200 годом н. э[39]. То есть он относится к периоду, наступившему через 150
Словом, рассуждать об «оригинальном» тексте Послания к Галатам — очень сложная задача. У нас этого текста нет. Самое большее, что мы можем сделать, — вернуться к ранним стадиям распространения рукописных копий в надежде, что восстановленные копии того периода — на основании уцелевших (таковых с приближением Средних веков становилось все больше) — достаточно точно отражают записи самого Павла или, по крайней мере, намерения, с которыми он продиктовал это послание.
В качестве второго примера рассмотрим Евангелие от Иоанна. Это Евангелие заметно отличается от других новозаветных евангелий и содержанием отдельных фрагментов, и специфическим стилем. У Иоанна слова Иисуса представляют собой подробные рассуждения, а не емкие и краткие изречения; в отличие от трех других евангелий, у Иоанна Иисус не изъясняется притчами. Более того, некоторые события, описанные Иоанном, не встречаются больше нигде, кроме этого евангелия: например, беседы Иисуса с Никодимом (глава 3) и с самарянкой (глава 4), чудо превращения воды в вино (глава 2) и воскрешение Лазаря из мертвых (глава 10). Иначе изображен сам Иисус; в отличие от трех других евангелий, у Иоанна он подолгу объясняет, кто он такой (посланец свыше) и в доказательство своих слов творит «чудеса».
Несомненно, в работе Иоанн пользовался различными источниками — например, сборниками рассказов о чудесах или речений Иисуса. Сведения из этих источников Иоанн превратил в связный рассказ о жизни, служении, смерти и воскресении Иисуса. Но вполне могло оказаться, что он написал несколько различных вариантов своего евангелия. Например, читатели давно заметили, что глава 21 выглядит более поздним дополнением. Создается впечатление, что Евангелие от Иоанна заканчивается текстом главы 20:30-31, а текст главы 21 представляет собой запоздалые мысли, послесловие, — вероятно, предназначенное, чтобы рассказать о явлениях воскресшего Иисуса и объяснить, что смерть «любимого ученика» не была неожиданной (ср. 21:22-23).
В других отрывках этого евангелия тоже есть расхождения. Даже первые стихи 1:1-18, образующие своего рода пролог к евангелию, выглядят отличающимися от остальных. Эта широко известная поэма воспевает «Слово» Божье, которое было в начале у Бога и само было Бог, а затем «стало плотию» во Иисусе Христе. Этот фрагмент выдержан в возвышенном поэтическом стиле, который не встречается больше нигде в евангелии; более того, если основные темы пролога в повествовании повторяются, то к наиболее значимой лексике это не относится. Таким образом, на протяжении всего повествования Иисус изображается как тот, кто явился свыше, но нигде в евангелии не называется Словом. Могло ли это вступление быть заимствовано из иного источника, нежели остальные сведения, и добавлено в начале самим автором уже после того, как первая редакция книги увидела свет?
На время обсуждения и для его целей предположим, что текстов Ин 21 и Ин 1:1-18 в первоначальной версии этого евангелия не было. Чем это может помочь текстологу, желающему восстановить текст «оригинала»? Реконструкцией какого оригинала следует заняться? Все имеющиеся у нас рукописи на греческом содержат отрывки, о которых идет речь. Что восстанавливать текстологу, если оригинальный текст евангелия уже включает их? Но почему бы не принять за «оригинал» более раннюю редакцию, в которой этих отрывков нет? И если уж браться за реконструкцию, зачем останавливаться, скажем, на первой редакции Евангелия от Иоанна? Почему бы не пойти еще дальше и не попытаться восстановить источники, которые легли в основу евангелия — например, описания чудес и бесед, или даже устные предания, которые стали их прообразом?
Все эти вопросы не дают покоя текстологам и побуждают некоторых заявлять, что нам следует отказаться от каких бы то ни было поисков оригинального текста — поскольку мы не можем даже прийти к единому решению насчет того, что
Реконструкция текстов Нового Завета
Разумеется, подобные трудности возникают при изучении всей раннехристианской литературы, как входящей, так и не входящей в Новый Завет — евангелий, деяний, посланий, апокалипсисов и других видов. Задача текстолога — определить, какая текстовая форма самая ранняя для всей этой литературы. Как мы увидим, существуют четкие принципы, которыми следует пользоваться при таком определении, способы решить, какие расхождения между рукописями представляют собой ошибки, какие — намеренные изменения, а какие можно приписать автору оригинала. Но это — нелегкий труд.
Вместе с тем результаты такой исследовательской работы просвещают, вызывают интерес и даже волнение. Текстологам удалось сравнительно точно выявить в уцелевших рукописях ряд мест, которые не являются оригинальным текстом Нового Завета. Тем, кто не знаком с этой сферой, но хорошо знает Новый Завет (по переводам на современные языки), некоторые из полученных результатов могут показаться удивительными. В конце этой главы мы поговорим о двух таких отрывках из евангелий, которые, как мы теперь уверены, не входили в Новый Завет изначально, хотя и популярны у христиан на протяжении веков и по сей день.
Поделиться книгой: