Седьмой Сценарий. Часть 1. До путча

СЕРГЕЙ КУРГИНЯН

СЕДЬМОЙ СЦЕНАРИЙ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДО ПУТЧА

ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ. ПРОВИДЕЦ ПЕРЕСТРОЙКИ

Для читателя имя Сергея Кургиняна не ново. Оно нередко фигурирует в прессе вместе с корпорацией "Экспериментальный творческий центр" (ЭТЦ), якобы обладающей статусом всемогущей империи.

Кургинян и его ЭТЦ "руководят не только политикой в СССР, но и политикой многих правительств мира", как-то заявил в своем телевизионном сюжете ленинградский тележурналист Александр Невзоров. А в одной из публикаций в "Московских новостях" проводилась идея о том, что, захватив власть в Кремле, Кургинян сегодня планирует ее захват в Белом доме в качестве таинственного советника… чуть ли не Президента России.

Более того, на основании одного лишь предположения (!) о связях Кургиняна с теми или иными фигурами в правительстве РСФСР всерьез ставится вопрос о доверии к правительству…

"Досье" на Сергея Кургиняна кочует со страниц одних изданий на другие. Вместе с "досье" из газеты в газету, от "ЛГ" в "НГ", от "НГ" в "КП" и "далее везде" переходят и образные определения личности. "Наш советский Григорий Распутин", "таинственный советник кремлевских вождей", "птица Феникс провокации", "сценарист политического театра"… И везде – некий ореол мистичности, загадочности.

"Независимая газета" (№22 от 19.02.91 г.): "Агония политических институтов… порождает политических шаманов… Гришка Распутин получил возможность смещать и назначать министров.

Весь мир театр… Например, советские государственные мужи, актерствующие в театре режиссера Кургиняна, старательно разучивающие наскоро написанные для них роли".

"Собеседник" (№28, 1991 г.): "Сергей Кургинян – личность таинственная. Режиссер театра "На досках", пособник "памятников" и "интеров", последняя мистическая надежда необольшевиков, спаситель КПСС, теоретик коммунизма как новой религии, глава загадочной корпорации "Экспериментальный творческий центр"… Он же – автор программ вывода страны из кризиса и нашумевшей истории о "заговоре западных банкиров".

Пишут о невероятных привилегиях, "дарованных" ЭТЦ. Мало того, предупреждают ("НГ" от 17.09.91 г.): "Корпорация ЭТЦ – мозговой центр депутатской группы "Союз", прибалтийских интеров московских государственных изменников – продолжает работать в прежних условиях. И было бы чрезвычайно досадно, если бы новая российская и союзная администрация решила воспользоваться советами этого авторитетного учреждения. Нашел же вице-премьер России Олег Лобов время, как раз накануне путча, подписать по представлению Валентина Павлова распоряжение № 910-р о налоговых льготах для ведомства Кургиняна. Интересно узнать, отозвало ли новое руководство КГБ назад своих сотрудников, трудившихся в ЭТЦ на ниве придворного нашептывания".

Когда же документально знакомишься с деятельностью С.Кургиняна и его корпорации, то видишь, сколько мифов создано усилиями недобросовестных журналистов.

Сергей Кургинян: факты политической биографии

Попробуем вкратце проследить основные этапы деятельности С.Кургиняна и возглавляемого им ЭТЦ. Без эпитетов и метафор. Только – "голые факты".

Сергей Кургинян, кандидат физико-математических наук, профессиональный режиссер.

Первый этап деятельности, конец 70 – начало 80-х годов. Руководитель театра "На досках". Постоянно находился в конфронтации с тогдашними властями и официальной идеологией, о чем свидетельствуют публикации начала 80-х годов. Несмотря на многократные "разгоны", создал, возможно, самый элитарный в Москве театр для интеллектуалов. В 1986 г. разработал и воплотил в жизнь механизм возникновения и становления новых, независимых от государства профессиональных театров.

Второй этап деятельности, с 1987 по 1989 г. Вокруг С.Кургиняна оформляется группа специалистов, среди которых социологи, экономисты, культурологи и политологи. Начинается активное обсуждение идущих в стране процессов. Тогда же возникает идея создания многопрофильного творческого центра, который бы объединил ученых, обладающих неординарными разработками, и дал им возможность строить независимые научные коллективы, необходимые для реализации этих разработок. Такие коллективы на Западе называют "венчурными", у нас в то время таковых не было. Новации же С.Кургиняна по отношению к интеллектуальным проектам Запада состояли в собирании под одной крышей культурных, образовательных и исследовательских программ, что, как он убежден, может дать серьезный эффект.

С 1988 г. группа политологов по своей инициативе регулярно выезжает в так называемые "горячие точки", где ведет ситуативный анализ. Рождается концепция "дуги нестабильности" (которая подтвердилась в дальнейшем), даются прогнозы развития ситуации. Постепенно формируется новая методология системных исследований, возникает модель геополитического процесса, которую группа пытается предъявить обществу (через статьи) и властям (через серию аналитических материалов). Но никто не слышит предупреждений аналитиков о грядущих бедах. Характерный пример: статья Кургиняна о беженцах (декабрь 1988 г. – тогда этой проблемы "как бы" не существовало) претерпевает в газете "Правда" цензурную правку, при которой беженцы стыдливо переименовываются в "переселенцев". Статья в результате вовсе не выходит. В это же время другая статья – "О механизме соскальзывания" – набирается и "рассыпается" рядом ведущих газет и только через полгода печатается "Литературной Россией". Факт напечатания в этом "правом" органе не остается не замеченным леворадикальной интеллигенцией и дает повод к открытой конфронтации.

Третий этап, с 1990 г. по настоящее время. Шумная известность приходит после издания группой Кургиняна книги "Постперестройка" (осень 1990 г.) и публикации в "Московской правде" статьи "Литовский синдром" (февраль 1991 г.). В то же газете весной 1991 г. выходит еще несколько статей и две концептуальные разработки: "Предотвратить катастрофу, обеспечить развитие общества" и "Судьба коммунизма".

В целом анализ всех публикаций позволяет говорить о Кургиняне как об идеологе прагматической ориентации, стремящемся увязать новые, "постиндустриальные" тенденции в развитии стран-лидеров с объективными возможностями нашего общества. Сам Кургинян заявляет, что его политическая цель – удержать в рамках реальности все политические силы, независимо от их ориентации.

Параллельно с активной публицистической деятельностью Кургинян продолжает возглавлять театр и "Экспериментальный творческой центр", который начинает привлекать к себе внимание высоких должностных лиц. Одновременно с этим, естественно, нарастает и стремление дискредитировать ЭТЦ, как говорится, "отсечь" его от контактов с руководством.

В результате рождается серия публикаций в " Независимой газете", посвященных невероятным правам, якобы "дарованным" ЭТЦ премьер-министром Павловым. Ознакомившись с реальным текстом распоряжения № 200-р от 20.03.91 г. за подписью В.С.Павлова, убеждаешься в том, что в этой бумаге полностью отсутствуют какие-либо финансовые или коммерческие льготы.

Что касается политических прогнозов, то группой политологов ЭТЦ в последние годы был передан руководству страны ряд аналитических материалов, с высокой точностью, как теперь видно, предвосхитивших ход событий. По мнению самого Кургиняна, ни Совет Министров СССР, ни Кабинет министров СССР, ни Президент, заинтересованно знакомясь с его аналитикой, тем не менее не делали из нее практических выводов в своей политике.

"Юридическая газета", №11, 1991 г.

РАЗДЕЛ 1. НЕВЫДУМАННАЯ ХРОНИКА ПЕРЕСТРОЙКИ

От составителя. Назвать "хроникой" в собственном смысле слова содержащиеся в данном разделе статьи и интервью, конечно же, нельзя. Но в них в сконцентрированном виде отражены болевые точки трагического отрезка в истории Отечества, названного "перестройкой". Раскол общества на непримиримые политические группировки, трагедия межнациональной конфронтации, вмешательство чужестранцев в суверенные дела когда-то великого государства – все это запечатлено С.Е. Кургиняном, изучавшим эти процессы непосредственно в "точках кипения". И потому – это невыдуманная хроника перестройки.

1.1. О МЕХАНИЗМЕ СОСКАЛЬЗЫВАНИЯ

Статья первая

Наука зиждется на сомнении. Во всем. И прежде всего – в том, что кажется очевидным. Уж, казалось бы, что может быть очевиднее лозунга: "От слов – к делу!" Но императив научного "ремесла" не позволяет просто и бесхитростно присоединиться к, казалось бы, столь естественному призыву. Сразу хочется доопределить, доосмыслить: от каких слов – и к какому делу?.. Додумать, как "технологически" осуществить такое преобразование. Возможно ли оно в принципе, и если возможно, то в какие слова аккумулирован сегодня максимум энергии, а значит, какие действия при предлагаемом переходе будут осуществлены?

Интуиция подсказывает (а точные социологические исследования подтверждают), что гипнотическую и, я бы сказал даже, магическую власть над массовым сознанием приобретают такие слова, как "геноцид", "партийная клика", "мафиозный заговор", "жидо-масонский заговор", "военная клика"… А ведущим, центральным словосочетанием, "ключевым", как это называют психоаналитики, тем "Солнцем", вокруг которого вращаются планеты всех прочих "энергетических заклинаний" и "политических мантр", является, конечно же, самое раскаленное – "гражданская война".

"Предчувствие гражданской войны-ы-ы" – под аккомпанемент рок-оркестра; "гражданская война между народом и партаппаратом" – в мегафон почти на каждом из митингов; "без гражданской войны дела с места не сдвинешь" – это в такси, а еще чаще в подвозящих ночью частных машинах…

"Взял бы автомат, да и…" – это от каждого второго пьяного…

Сумгаит, Кировабад, ноябрьские события в Закавказье, Тбилиси, Фергана, Коканд… "От слов – к делу!"

Но лозунг – это, как определил еще в начале века Мигель де Унамуно, экстра-история.

Интра-историю, реальную температуру общественного сознания, не в меньшей степени характеризует такая безобидная вещь, как анекдот, пародирующий лозунговую стихию… И тут, конечно, вне конкуренции следующий перл: "Перестройку – в перестрелку…"

"Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…"

Увы, дано… Дано нам это предугадать, особенно если речь идет о горячем слове, брошенном на благодатную почву… С математической точностью предугадываемо действие такого слова всеми мастерами манипуляции массовым сознанием – от Геббельса до "теоретиков" социально-управляемого общества и "системщиков", закладывающих в кейсы своих компьютеров экспертные матрицы и так называемые структурные модели "микровласти".

Интересно, какой процент мужчин и женщин (а последние порой ничуть не менее податливы на политические заклинания, чем сильный пол) воочию видел перестрелку? Вообще -войну, и тем более гражданскую? Те, кто видел, вспоминать не любят… Кричат же другие, зачастую те, кто не то что в перестрелке, а в первой же уличной потасовке начнет растерянно озираться и, по меткому выражению Бердяева, "апеллировать к городовому". Вопрос – почему же они так громко кричат, так яростно жонглируют обжигающими словами? Потому ли, что не ведают, что творят? Или оттого, что – да простится мне марксистская терминология-рассчитывают на "разделение труда", коль скоро Слово вдруг возьмет да превратится в Дело?

"Предчувствие гражданской войны!"

Да что же это получается? Костерили на всех интеллигентских кухнях большевиков за то, что они развязали эту самую гражданскую войну, и вдруг…

"Сон разума рождает чудовищ…" Характерно, что мы имеем дело с особым лихорадочным, конвульсивно деятельностным Сном, который Эрих Фромм назвал "сном на бегу". Общество лихорадочно бежит куда-то, в очередной раз не удосужившись уточнить – куда? То ли в Котлован, то ли в Светлое (теперь уже, очевидно, в капиталистическое) Будущее. Бежит, как кажется ему, от нестерпимости своего настоящего. Ему мнится, что хуже некуда и что лучше пускай будет и хуже, но только не так, как сейчас… Ой ли?

В Сумгаите я спрашивал тех, кто по роду службы имел оружие и кто по гражданскому темпераменту и уровню профессиональной подготовки мог и хотел вмешаться – и не вмешался. На мой вопрос – почему, рослый, с открытым лицом мужчина, побледнев, ответил: "Мы охраняли хлор…" Сумгаитский резервуар хлора при взрыве может дать последствия не меньшие, чем Чернобыльская катастрофа.

Автоматическое оружие уже пущено в ход в Средней Азии. Ручные противотанковые гранатометы на вооружении у таких же стрелковых частей, у каких (больше – неоткуда) бралось, выкрадывалось, выкупалось стрелковое автоматическое оружие.

Итак, два фанатика, один РПГ-9 и…? А сколько хорошо вооруженных людей надо, чтобы уничтожить многомиллионный город? Москву? Ленинград? Новосибирск?

Десять? Двадцать? Тридцать?

Так ли уж нестерпимо плохо наше сегодняшнее состояние, чтобы звать, накликать эту самую гражданскую войну?

Днем и вечером у телеэкранов, вместе с десятками тысяч столь же растерянных и дезориентированных людей, наэлектризованных раскаленными словосочетаниями. Людям, по-видимому, кажется, что ЭТО необходимо.

Но ведь есть еще ночь. Есть дети. Есть страна, в которой им жить.

Что особенно поражало во всех горячих точках Закавказья? То, что дети оказывались втянутыми в далеко не детские "игры". И где? В регионе, где ребенок – средоточие смысла. Что же происходит?

Деформация социализма, застойный период, отчуждение, механизм торможения, инерция, командная система… Вавилонская башня слов… Раскаленная лава публикаций… Все – плохо… Все – надо менять. Всюду – незамедлительно вкладывать огромные средства… Вся страна – как открытая рана…

Острый политический парадокс. С одной стороны, крик о том, что страна разорена, с другой – истерия социального иждивенчества. Парадокс, рождающий невротическое состояние общественного сознания.

Дай – новую надежную энергетику!

Дай – экологическую безопасность!

Дай – товары народного потребления!

Дай – больше заработать предприимчивым людям!

Дай – социальную защищенность!

Дай…

Дай!..

Дай!..

…Откуда взять?!

И здесь предлагается такой простой и очевидный выход – частное предпринимательство. Стоит-де, мол, только взять и посадить на царство вместо большевиков министров-капиталистов – и все проблемы сразу решатся. Приватизация! Новое раскаленное слово. Никто не спрашивает, можно ли ее осуществить, как заработает этот новый механизм? Ведь там, у них, хорошо? Значит, и у нас тоже будет хорошо!

Оптическая иллюзия. Кажется, от нас до них – рукой подать!.. Но в том-то и парадокс, что при всей обманчивой близости между нами – пропасть.

Но кто сказал, что есть лишь два варианта? До каких пор мы будем оставаться в плену этого вечного "или-или"?

"Сир, дайте человеку свободу мысли!"

"Странный вы мечтатель", – ответил на это пылкое требование маркиза де Позы король Филипп. И исторический опыт, увы, свидетельствует в его пользу.

В самом деле, трудно и страшно дающему, но еще страшней и тягостней – берущему. Поскольку не умеет, не может, не хочет взять.

Гражданская война – это ясно, понятно, просто.

А свобода мысли?

В сто крат легче заменить лозунги, чем разрушить структуру лозунгового мышления, создать думающую личность, устойчивую к любому – подчеркиваю, любому – массовому психозу, интеллектуально независимую не только от государственных кабинетов, печатных органов, правых и левых, но и от групповых влияний, и даже, как ни страшно это прозвучит, от своих человеческих пристрастий. Ведь мы же требуем этого от тех, кто вершит суд над людьми. Как отнеслись бы мы к следователю, приобщающему к делу лишь эмоционально созвучные его восприятию свидетельские показания?! Или к судье, имеющему давнишние счеты с подсудимым и не берущему самоотвод?!

У меня – крупный фамильный счет к 30-м годам.

Но какое право имею я судить этот период, заранее зная, кто прав и кто виноват? Да в этом случае я даже и спектакль не имею права ставить, поскольку и у художника, и у ученого задача одна: добыть истину, а не облечь ее в красивую упаковку.

Говорить правду – гораздо легче, чем добывать ее.

И кто сегодня при решении вопросов о нашей исторической судьбе, о роковых механизмах, бросающих наше Отечество из одного катаклизма в другой, способен давать рецепты?

Только не очень умный и очень ангажированный человек.

"Никто не знает настоящей правды…" Искать ее мы обязаны все, изрекать – не смеет никто. Ибо каждое изреченное слово, подхваченное тем или иным общественным веянием, способно стать той самой искрой, от которой если и возгорится пламя, то пламя, в котором сгорят наши дети…

Мы обязаны выработать такую научную интонацию, которая (не сковывая свободы научного поиска) исключит превращение наших исследований в финки и автоматы еще одной гражданской, которая – а это понимает любой мыслящий человек – ох как легко может перерасти в третью мировую.

Сделать это не так уж трудно. Достаточно, отложив выяснение межгрупповых отношений до более мирного времени, прекратить жонглирование раскаленными словосочетаниями, начать распутывать гордиев узел, вместо того чтобы кромсать его тупым ножом.

Статья вторая

Любое общество, совершенствуясь, решает совместно проблемы функционирования и проблемы развития. Последние приоритетны. Заботясь об элементах нового и жертвуя во имя их чем-то в своем настоящем, общество сознает, что именно новое поможет ему решить все, в том числе и текущие, его проблемы, сколь бы остры они ни были. Общество, не создающее внутри своего настоящего реальных материальных плацдармов будущего, – больно. Кризис социализма как общественно-политической системы – налицо, но это – кризис социализма индустриального. Это кризис функционирования, порожденный отсутствием моделей развития.

Представим себе сегодня "чистый", индустриальный капитализм. Это ведь тоже ничуть не менее, а то и более нездоровая система. Ныне развитие той или иной капиталистической державы полностью определяется тем, насколько она сумела угадать и начать строить свое постиндустриальное завтра. Ярчайший пример – Япония.

Наша общественно-политическая система в 20-е и 30-е годы могла развиваться и, наконец, просто быть лишь постольку, поскольку вся, безоглядно, была опрокинута в свое будущее. Будущее это для полуфеодальной России было будущим индустриальным. Но существовало и развивалось общество не за счет социально-психологического восприятия ее именно как Будущего. Вопреки чудовищным патологиям сталинской системы это общество было живым. Мы и теперь задаемся вопросом, как совместить репрессии, культ личности – и, безусловно, духовный тип человека, сформированный в эпоху индустриализации. Классификация по принципу "было плохое, а было и хорошее", чем занимались и с успехом продолжают заниматься "шестидесятники", сегодня абсолютно неубедительна.

Про плохое говорится ярче, активнее, энергичнее, а раз так, то – вопреки исторической правде – общество, и прежде всего молодежь, убеждается: было только плохое, хорошее – идеологический блеф. "Шестидесятники" сметены, начинается шабаш. Сказать же подлинную правду о сталинизме можно лишь изменив систему интеллектуальных координат и жестко разграничив понятия – общество и система. В какой-то мере именно степень обладания будущим определяет уровень иммунитета общества по отношению к патологиям своей системы. Не понимая этого, мы можем лучше или хуже анатомировать труп или же разыграть черную мессу. Но ритмы и противоречия жизни в тот бесконечно сложный период будут от нас ускользать. Инструменты не те, технологии исследования не эффективны.

К концу 40-х годов индустриальность в СССР из радужной перспективы превратилась в прозаический факт. Перед страной во весь рост встала проблема "нового" будущего. Решить ее маразмирующий сталинизм, естественно, не мог. На Хрущева и пришедшую с ним команду "шестидесятников" была возложена сложнейшая историческая миссия – реформировать, вывести из кризиса индустриальный социализм и – одновременно – дать стране будущее.

Итак, Хрущев, понимаемый сегодня в основном лишь через призму либерализации, должен был решить многие задачи помимо разоблачения "культа". Само по себе такое разоблачение могло лишь "подживить" начинающее окостеневать общество на сравнительно недолгий срок – за счет высвобождения негативной энергии по отношению к действительно чудовищным злодеяниям сталинизма.

"Сжигая" сталинизм, можно и нужно было разогреть общество прежде всего для антикризисной реформы индустриального социализма. Реформы такого типа – это совокупность мер, эффективно и в кратчайшие сроки устраняющих только самые крупные наросты и патологии, мешающие решить проблемы развития. Дальнейшее и более скрупулезное копание в механизме, не обладающем энергией будущего, бессмысленно. У каждого общества есть естественные пределы в улучшении его настоящего, и нелепо делать его более привлекательным, чем оно могло бы быть. Во сто крат важней – думать о будущем. С упорством, достойным лучшего применения, "шестидесятники" "чинили" хозяйственный механизм, "догоняли" индустриальный капитализм по производству вещей на душу населения и вязли в этих "улучшениях". Искренне желая сделать индустриальный социализм лучше, чем он мог стать по своей природе, они делали его хуже, чем он мог бы быть. Так чересчур чадолюбивые родители пытаются "вогнать" свою неказистую дочку в стандарты суперзвезды, принося в жертву не только ее здоровье, но и здоровье ее детей, свое будущее…

Уже к началу хрущевского периода будущее социализма полностью определялось его способностью производить творческий, интеллектуальный продукт, по существу дела единственный продукт, органически свойственный обществу, провозгласившему "тотальное творчество" своей высшей целью и ценностью. Используя духовный потенциал "оттепели", мы к середине 60-х могли создать плацдармы постиндустриального социализма. Разумеется, для этого необходимо было иметь осуществленными немногие ключевые реформы конца 50-х и вместе с тем оставить в покое свою от рождения неказистую экономику.

На существование в 60-е годы такой возможности указывает хотя бы интерес США к решению у нас в стране проблемы использования интеллектуального капитала, интеллектуальных сил общества. Учтя наш опыт, они осуществили рынок. Мы же взяли у них химизацию, кукурузу. Мы растворили коммунизм в несостоятельной концепции изобилия. И, как итог, начали пробуксовывать.

Эйфорическую радость по поводу того, что индустриальный социализм вот-вот будет улучшен, вытеснило постепенно разочарование. "Дочка", которая, не имея задатков "суперзвезды", ею, разумеется, не стала, превратилась в "падчерицу", которую если кто и мог взять замуж, так только очень и очень неразборчивый или корыстный жених, преследующий свои, весьма далекие от идеальных, цели.

Так началось разрушение социальной мотивации, которое ко второй половине 70-х годов приобрело характер мотивационной катастрофы. В отличие от экономической стагнации ,- которая вторична (!), – мотивационная катастрофа осталась и по сей день неотслеженной и неосмысленной. А ведь именно она лежит в основе всех экономических, социальных, политических болезней, поразивших наше общество. Тяжесть их, по-видимому, до сих пор еще до конца не осознана.

Наше понимание закономерностей, управляющих развитием – или деградацией – общества, осталось на уровне начала 60-х годов. Мы слепо верим в чисто экономические законы, хотя вот уже более десяти лет весь мир развивает сначала социологическую, потом психологическую и даже этическую экономику.

В то время как в Японии изучали опыт первых пятилеток как способ экономически эффективного использования психологических ресурсов, мы сосредоточились на ускоренной распродаже сырья и – разрушении психологических ресурсов общества. Нам до сих пор в диковинку, как это кто-то может использовать – вместе, разом (!) – психологические (и уж тем более этические!) и экономические категории. Для нас в этом – нарушение чистоты жанра, его эклектика. Увы, вне этой "эклектичности" сегодня никому не дано оценить перспективу развития, распутать весь узел противоречий.

Общество 70-х годов – это "общество разочарования". Его экономика – это экономика разочарования Характерные черты – заимствование, подмена созидания добыванием. В самом деле, а во имя чего созидать? Концепции будущего – нет, настоящее – уныло.

Ситуация поистине трагическая, сложившаяся у нас с вычислительной техникой, имеет своим источником все то же разочарование. Мы-де заведомо хуже, а раз так – зачем надрываться, зачем создавать свои машины?! К чему это приведет? СССР отстал в области вычислительной техники не только от США и Японии, но и от Южной Кореи. Мы производим компьютеров меньше, чем Тайвань, и они хуже по качеству.

Но главное: мы капитулировали психологически. И не только в вычислительной технике. Нет, пожалуй, уже ни одной отрасли, в которой бы мы не продекларировали свою несостоятельность, подчас даже вопреки объективной реальности. И разве не разочарование, не смена ценностных ориентаций легли в основу скачкообразного роста "теневого бизнеса", а если уж называть вещи своими именами, то криминальной национальной буржуазии, заявляющей о своих политических претензиях – пока лишь (!) – в ходе национальных конфликтов?

В массовом сознании возникла и закрепилась как будто сформированная намеренно, забавная, с точки зрения любого серьезного информационного аналитика, иллюзия, что капитализм – это и есть демократия. Идеалом рая земного для советского обывателя стали Швеция, Швейцария, на худой конец – Соединенное Королевство. Не вступая в дискуссии, просто как технолог, как человек, привыкший просчитывать сценарии возможного разворота событий, хочу сказать, что это нам "не грозит", извините, попросту "не светит". А вот колумбийский вариант – эдакий мафиозный тоталитаризм со специфическими оттенками для каждой из союзных республик – теоретически не исключен. Один из отечественных "бизнесменов", очевидно контролирующих южные плодоовощные республики, высказался по этому поводу вполне определенно: "С большевиками покончено, скоро возьмемся за либералов. – И забавно перефразировал Николая Шмелева: – Эффективно то, что безнравственно".

В отличие от наших прекраснодушных "шестидесятников" деятели преступного бизнеса в СССР, контролирующие не менее ста (!) миллиардов рублей, поделили страну на зоны влияния и свободно налаживают связи со своими зарубежными "коллегами", вплоть до откровенного участия в международных "форумах". Они-то прекрасно понимают, что первична политика, а не экономика. Они озабочены прежде всего вопросом о власти.

В обществе разочарования силы стремительно поляризовались. На одном полюсе – официозный камуфляж, хорошая мина. И чем сильней разочарование, тем толще слой грима, тем алей румяна. Сложился своего рода негативный консенсус. Ярмарка 70-х предложила два типа невест – на выбор: румяную куклу или оскобленный скелет. Одержимые игрой в правдолюбство, мыслители в массе своей выбрали вторую модель. Обыватель, жаждущий покоя, – первую. А работники идеологического фронта, занимающие промежуточное положение, как сказано у Чехова, женились сразу на двух. При тотальном господстве этой схемы мы с вами уже перестали бы есть, пить, одеваться, не говоря уже – запускать космические корабли. Борьба шла буквально не на жизнь, а на смерть. Увы, о ней пока еще сказано мало. Боролись те, для кого общественно-политический идеал сохранил свое обаяние. В известном смысле здесь сложился широкий демократический фронт. В него – хотя он не был ни зарегистрирован, ни провозглашен – вошли "спасатели" всех видов: как известные обществу имена, так и безвестные, и столь общественно непопулярные работники "органов", из числа тех, кто пытался остановить коррупцию (другие поддерживали ее, а для одураченного общественного мнения все были одним миром мазаны), и столь же "непопулярные" партийные лидеры, включая члена Политбюро, по поводу преждевременной кончины которого Брежнев плакал. (Леонид Ильич вообще был сентиментален. Или по крайней мере с успехом играл эту роль.)

Крайне важно осознать, что, распахивая дверь перед теневыми дельцами, Брежнев опирался не только и не столько на бюрократию, которая была совсем не так монолитна, как это пытаются сейчас изобразить, а на весь негативный консенсус. Трагедия "шестидесятников" состояла в том, что их благородный критический пафос был активно подхвачен и перехвачен! Это не трудно было сделать, поскольку позитивные модели, творимые "шестидесятниками", не убеждали и убедить не могли. Подобно тому как в конце 20-х годов никто уже не мог заставить сколько-нибудь мыслящие слои верить в то, что торгующий пирогами нэпман "социалистичней" Саввы Морозова, так же в 70-е стало ясно для думающего большинства, что всерьез построенное на частной собственности и крупном капитале общество работоспособней так называемого "рыночного социализма".

"Шестидесятники" от политологии "громили" Сталина и традиционный социализм, пытаясь отстоять, "высветлить на контрасте" и даже отмыть от копоти образ Ленина-либерала, Бухарина как его преемника и нэп – как единственно истинную модель. Те, кто шел следом за ними, выждали, пока "шестидесятники" сделали свою работу, а потом без труда не оставили камня на камне от самих "шестидесятников". Логика соскальзывания была проста: если Ленин (читай: Бухарин) лучше Сталина, то Мартов лучше Ленина. Каутский лучше Мартова, а дальше – либо "Память", либо – Демократический союз. Но только не "красные".

В истории такое повторялось не раз. Главное, чтобы Карно расправился с Робеспьером, а уж дальше Баррасу расправиться с Карно не составит труда. Не успели "шестидесятники" распотрошить классику, как настал их черед… Это и есть соскальзывание.

Брежнев получил политическую индульгенцию. Он как бы не нес персональной ответственности за происходящее. Все списывалось на систему. И даже более того. Поскольку очевидную для всех правду необходимо было скрывать, как раковый диагноз – от больного, то и его собственное поведение было для всех оправдано. Говорит и не верит? А как же в такое можно верить?.. Затыкает рты? А как же можно про такое распускать языки? Нагло лжет? А что ему остается делать в такой ситуации? Общество было идейно обезоружено, способно только на горький смех, и Брежнев был даже необходим для него – в качестве посмешища.