Нож Равальяка

— Вы хотите мне дать понять, будто он...

— Не говори глупостей! Я сказал: еще одна подленькая деталь. В любом случае, если ты — что для меня непредставимо! — все-таки сомневаешься, то завтрашняя ночь даст тебе неопровержимые доказательства.

— Мне не нужны доказательства! Мне нужно знать, кто этот подлец, и клинок, чтобы проткнуть его насквозь. И все-таки, если хорошенько подумать, вряд ли письмо написал де Сарранс!

— Почему?

— В письме изображен кинжал. Допускаю, что им был убит де Сарранс-старший, но уверен, Антуан его не видел. А тот, кто так точно изобразил этот кинжал, несомненно, держал его в руках.

— Да, с этим не поспоришь. Возможно, ты и прав.

Уж не по милости ли солнца, осветившего радостным светом комнату Лоренцы, она проснулась утром после освежившего ее сна точно такой, какой была до получения ужасного послания: юной девушкой, думающей лишь о свадьбе с юношей, который пришелся ей по сердцу? Нет, скорее крепкая любовь окружавших ее людей и надежность замка, таившего за изящными контурами силу и мощь, прогнали мрачные тени прошлого. Несказанный покой снизошел на душу Лоренцы, когда после стольких превратностей, выпавших на ее долю, она почувствовала, что ее с любовью приняли в семью. И в какую семью!

Гийометта осторожно постучала в дверь, а потом озабоченно заглянула в комнату, Лоренца встретила служанку радостной улыбкой.

— Входи же! Чего ты испугалась?

— Я?.. Вы были вчера так несчастны...

— Вчера — не сегодня! Сегодня я страшно проголодалась!

Гийометта на секунду исчезла, без сомнения, чтобы подхватить поднос, который оставила на столике в коридоре, тут же вернулась с ним и подала Лоренце завтрак в постель.

— Так-то лучше, — удовлетворенно произнесла она. — А то мы все за вас так переживали!

— Я растрогана и благодарю всех за участие. Я...

Больше Лоренца ничего сказать не успела. В спальню с большей, чем обычно, предосторожностью заглянула мадам де Роянкур, тоже весьма обеспокоенная, но старавшаяся не подавать виду. Облегченный вздох, с каким она появилась на пороге, сказал больше, чем слова и речи. Ее тоже тревожило состояние будущей баронессы. Вид Лоренцы, обмакнувшей тартинку с медом в чашку с горячим молоком, показался ей самым обворожительным зрелищем на свете.

— Приятного аппетита, — пожелала она. — Я пришла вам сказать, что привезли ваше платье. Признаюсь, я уже начала волноваться, но оно наконец-то здесь!

— И каково оно?

— Великолепно! Я бы не хотела, чтобы королева Мария почтила нас своим присутствием, она так завистлива.

— Надеюсь не настолько, чтобы сразу же «одолжить» его у меня, чтобы заказать себе такое же? Королева Мария уже «одолжила» у меня драгоценности, которые до сих пор не вернула.

— Если мы заговорили о драгоценностях, то полагаю, это моя забота!

Раздался негромкий стук в дверь, и в комнату вошел барон Губерт в сопровождении лакея, который нес ларец и множество шкатулочек.

— Не иначе вам не дает покоя близкое Рождество, Губерт? — засмеялась Кларисса. — Жаль, что мы тут только вдвоем, а то разыграли бы трех королей с дарами![1]

Увидев в комнате будущего свекра, Лоренца поспешила подняться с кровати, накинув халат и обувшись в домашние туфельки. Появление барона очень ее растрогало.

— Милое дитя, — заговорил барон, в голосе которого звучали торжественные нотки, — вечером сего благословенного дня вы станете моей дочерью, и потому не может быть ничего естественнее, если я вручу вам скромные сокровища, принадлежавшие моей дорогой супруге Клер, матери Тома. Надеюсь, вы будете носить эти побрякушки с удовольствием...

— И чувством величайшей благодарности, — закончила Лоренца, едва не расплакавшись. — Я смиренно принимаю ваш дар как святыню, отданную мне на хранение, и надеюсь в будущем передать его с Божьей помощью детям, которые, полагаю, сумеют вернуть вам хоть частичку того счастья, которым вы одарили меня сегодня.

— Если вы скажете, что вы нас любите, то мы будем счастливы не меньше вас.

У Лоренцы перехватило дыхание, и она от души расцеловала барона и его сестру.

Упомянув о скромных сокровищах, барон Губерт проявил большую благонравность. Украшения, владелицей которых отныне стала Лоренца, были достойны принцессы, они были еще роскошнее тех, что она привезла с собой из Флоренции. Ожерелья, браслеты, серьги, подвески, фероньерки, зажимы, броши, аграфы, заколки сверкали и переливались всеми цветами радуги. Каких только драгоценных камней тут не было! Но по количеству преобладали бриллианты и жемчуг. А небольшую изящную корону из цветов, сияющих бриллиантами, будто специально изготовили для фаты новобрачной.

— Вот видите, — улыбнулась Кларисса, — если вы снова окажетесь при дворе, то будете блистать наравне с герцогинями.

— А разве могло быть иначе? — поддержал сестру барон. — Если Монморанси — первые бароны-христиане, то де Курси вторые, так было и так будет на протяжении веков. Но о чем вы задумались, дорогая?

Лоренца и впрямь задумалась, глядя на сверкающую выставку, занявшую весь стол и переливающуюся на солнце разноцветными огнями.

— Я думаю, разумно ли будет надевать эти чудесные украшения при дворе? Хотя, сказать по чести, я буду очень удивлена, если меня снова туда призовут, но не скрою, что оказаться там не имею ни малейшего желания.

— Если вы подумали о голубых глазах и проворных ручках нашей прекрасной государыни, то, наверное, у вас есть повод для опасений. Но поверьте, гораздо сложнее обобрать баронессу де Курси, чем молоденькую крестницу, только что приехавшую в Париж, где ее никто не знает. Некоторые из этих драгоценностей имеют славную историю! И потом, утешайтесь тем, что нашему дофину уже восемь лет, скоро его женят, и будем надеяться, что у будущей королевы не окажется страсти к коллекционированию, каковой отличается наша государыня. Впрочем, довольно болтовни. Мне кажется, всем уже пора приводить себя в порядок и готовиться к празднику. А вы, милая девушка, — проговорил барон, положив руки на плечи Лоренцы, — думайте сегодня только о себе, о том, чтобы быть красивой и... счастливой! Вы среди друзей, которые вас любят и всегда готовы защитить! От всех угроз и опасностей!

***

Свадьба, по желанию жениха и невесты, должна была быть самая скромная, в тесном кругу близких друзей и родственников. Однако, заглянув на минутку в зал, где накрывали стол для свадебного пиршества, Лоренца поняла, что гостей будет очень много, и с невольным недоумением взглянула на стоявшую рядом Клариссу. Графиня весело ответила ей, что приглашены только близкие друзья, владельцы соседних замков, знакомые друг с другом с детства. Исключен только замок Верней, они недавние соседи, и к тому же барон и она сама тоже не простили хозяйке оскорбительной бесцеремонности, с какой та распрощалась с Лоренцой.

— Значит, приедут только близкие? Так сколько же их?

— Не меньше двух тысяч. Приедет и дальняя родня, с которой мы видимся очень редко. А из близкой остался только мой деверь, маркиз де Роянкур, но я с ним поссорилась. Гостей было бы гораздо больше, если бы мы принимали нашего дорогого государя с его двором. Но сегодня мы будем праздновать в самом тесном кругу, — заключила графиня, с удовлетворением оглядывая сотни аккуратно расставленных приборов. — Разумеется, в риге тоже накрыты столы, и народу там будет ничуть не меньше. Наши крестьяне тоже придут потанцевать и повеселиться. Со вчерашнего дня помещение уже согревают жаровнями, и вам придется пойти туда и чокнуться с нашими крестьянами.

— Я сделаю это с большим удовольствием, но мне хотелось бы знать... свадьба будет такой же, как в Шантийи?

— Не шутите так, Лоренца! В Шантийи даже близких не звали! И угощение подавали такое, какое мы не подаем и крестьянам. Ничего не поделаешь, дорогая, человек или скуп, или щедр! А мы, черт побери, де Курси, и это известно всем!

Венчание было назначено ближе к полуночи, а ближе к вечеру случился немалый переполох, потому что в замок пожаловал герцог де Беллегард в сопровождении свитских дворян. Господина главного конюшего прислал Его Величество король, который поутру думал еще сам удивить своих верных де Курси приездом, он намеревался даже сам повести невесту к алтарю. Но... Потом поручил Беллегарду передать свадебные подарки: два хрустальных кувшина для воды, оправленных в позолоченное серебро с аметистами и бриллиантами, — и вместо короля повести невесту к алтарю. Это была большая честь, но барон Губерт оказался в щекотливом положении, и ему пришлось приложить все свои дипломатические способности, чтобы как-то все уладить. Дело в том, что по семейному уговору посаженым отцом невесты должен был быть маршал де Монморанси, и всем хорошо было известно, как он чувствителен и обидчив. Однако Провидение оказалось на стороне барона. Коннетабль вместо того, чтобы оскорбиться, вздохнул с облегчением, — его уже несколько дней мучил приступ подагры, подвела правая нога, а она была здоровее левой! — и он заранее мучился, представляя, как ему придется ковылять к алтарю.

Так что в замковую часовню Лоренца вошла, опираясь на руку главного конюшего Франции в роскошном золотом плаще и великолепном наряде из черного бархата с куньим мехом, на котором красиво выделялась золотая цепь ордена Святого Духа[2].

Часовня встретила их золотистым сиянием свечей и алтарем, украшенным белыми лилиями. Такие же лилии были вышиты золотыми нитями и жемчугом на переливающемся платье Лоренцы. Мелкие жемчужины и бриллианты сверкали на ее высоком кружевном воротнике, а кружевную фату поддерживала изящная бриллиантовая корона, которую она получила в подарок этим утром. Еще более усиливая блеск короны, в ушах невесты сияли длинные бриллиантовые серьги, зато прекрасную стройную шею не отягощало ни одно украшение.

Как не похожа была сияющая радостью невеста на прошлогоднюю страдалицу! Она была так хороша, что пресыщенный женской красотой красавец Беллегард, опустившись на одно колено, чтобы получить руку той, которую поведет к алтарю, воскликнул:

— Клянусь всеми ангелами рая, мадам, если вы скажете, что вы тоже ангел, я вам поверю! Никогда мои глаза не созерцали красоты более ослепительной, чем ваша!

— Наверное, это оттого, что я счастлива, господин главный конюший. Все дело в том, что я счастлива.

Слова о счастье сорвались с ее губ неожиданно для нее самой, и, произнеся их, она вдруг в полной мере ощутила, что на самом деле счастлива, вопреки всем письмам и угрозам. Она поверила, что никакие предостережения ей не страшны, что она надежно защищена стенами этого замка, дружбой его обитателей, любовью Тома, которая так ясно читалась в его взгляде и улыбке, когда он наблюдал, как она направляется к нему под торжественное пение органа и скрипок. И Лоренца от всего сердца поклялась своему мужу в любви и верности до самого смертного часа.

Ее любовь к Тома была новым для нее чувством и ничуть не походила на то, что она испытывала когда-то к Витторио. Юношеское увлечение пробудилось в ней под танцевальную мелодию бала и было похоже на радостное и доверчивое детское любопытство. Но трагические события развеяли его. Испытала она и плотское влечение к Антуану де Саррансу, когда взгляды их внезапно встретились. С ним она узнала бы все превратности страсти, исступления, обольщения... Но ярость и ожесточение, с которыми молодой де Сарранс требовал ее казни, избавили ее от наваждения. И теперь, избежав огромное количество опасностей и пережив столько горя, она свободно и радостно отдавала чистыми и незапятнанными свои душу и тело молодому супругу.

Когда Тома надел ей на палец массивное золотое кольцо и поцеловал с необычайной нежностью руку, что-то в ней сладко затрепетало. И она потянулась к нему, даря ему свои губы. Первым супружеским поцелуем они обменялись в часовне на глазах у всех, и окружающие смотрели на них ласково и растроганно.

Во дворе замка принарядившиеся крестьяне встретили молодых радостными возгласами и аплодисментами, а потом уселись праздновать за накрытые в риге столы, ожидая, когда молодые зайдут к ним, чтобы выпить за их здоровье.

Декабрьская ночь была тихой и ясной, небо вызвездило, как летом, и даже холод не слишком чувствовался из-за расставленных повсюду жаровен с пылающими углями. И все же заботливая рука набросила горностаевую накидку на плечи Лоренцы, когда она, опираясь на руку Тома, выходила из часовни. Обычай требовал, чтобы молодые держались за руки, но после поцелуя сияющий счастьем Тома нежно взял жену под руку и бережно поддерживал ее.

Казалось, счастье заполнило все уголки замка де Курси, его ощущали все гости, даже самые безучастные, для которых все свадьбы давно стали докучной светской обязанностью.

Под звуки скрипок приглашенные вступили в просторный зал, где в двух больших каминах весело горели толстые поленья, а запах дымка смешивался с аппетитными запахами кушаний. Стол радовал взор золотой посудой, массивными хрустальными бокалами, цветами и многосвечными канделябрами.

Все успели проголодаться и с большим удовольствием заняли свои места за столом.

— Господи боже мой! — воскликнула герцогиня Ангулемская[3]. — Вот это свадьба! Все вокруг так и дышит счастьем! Никакого сравнения с той, что была у нас в Шантийи несколько месяцев тому назад. Бедная наша Шарлотта, такая красавица, она, конечно, заслуживала лучшего.

— Что поделаешь, если у меня нет золотой посуды, — проворчал коннетабль, одарив невестку сердитым взглядом, чем вызвал у герцогини веселый смех.

— Золотая посуда у вас есть! Только вы не захотели ее доставать ради нищего Конде. И я вас прекрасно понимаю. Но главная беда не в этом, а в том, что у нашей дорогой девочки нет ни малейшей возможности стать счастливой.

— Нет сомнений, что с красавцем де Бассомпьером она была бы куда счастливее, — высказала свое мнение графиня де Роянкур. — Самое большое несчастье Шарлотты заключается в том, что король так безумно в нее влюбился. Кстати, что с их романом? Я знаю только, что в день Святого Губерта[4] Генрих, переодевшись в ловчего и закрыв один глаз повязкой, добрался до замка Мюре возле Суассона, надеясь, что он и одним глазом полюбуется своей ненаглядной.

— Дорогая графиня, ваши сведения сильно устарели, — объявил Беллегард. — Несколько дней тому назад, а точнее 27 числа прошлого месяца, принц Конде усадил супругу в карету, предложив ей совершить небольшую прогулку, и возле Ландреси неожиданно пересек с ней границу. Сейчас они в Голландии, где этот юный идиот попросил покровительства у эрцгерцога Альберта и его супруги инфанты Изабеллы Клары Евгении...

— Принц попросил убежища у врагов Франции? — оскорбился Тома. — Французский принц? Но это же предательство!

— Разумеется! В этом никто не сомневается, — процедил Монморанси. — У безумца достало сообразительности написать мне письмо с извинениями за то, что уехал, не попрощавшись. А что Его Величество, Беллегард?

— Король в гневе и в горе. Он тоже получил письмо. Конде заверяет его в своих верноподданнических чувствах, но пишет, что позволил себе уехать, желая сохранить свою честь и жизнь. Вы можете себе представить, какое впечатление произвело на короля это заявление? Он уже отправил войска к границе, намереваясь помочь немецким принцам... Если бы не Сюлли и не Вильеруа, которые неотступно молили короля образумиться, он бы уже осадил Брюссель. Нам грозит новая Троянская война, господа!

— А что поделывает новоиспеченная Елена?

— Она не уступает в безумстве влюбленному королю. Пишет ему душераздирающие письма, призывая на помощь и клянясь, что не будет принадлежать никому другому!

Последняя фраза напомнила Лоренце о другом письме. Благодаря успокаивающей близости Тома она о нем почти забыла. Муж почувствовал, как она напряглась, взял ее руку, крепко пожал и больше не выпускал. Тома улыбнулся Лоренце, и неприятное воспоминание съежилось и исчезло.

— Вы понимаете, — вновь заговорил Беллегард, — что напасть на Нидерланды — значит напасть на Испанию, императора и даже Папу, а для Франции, страны на три четверти католической, это немалое преступление. Папский нунций Убальдини и посол Венеции Антонио Фоскари всячески остерегают короля от неверного шага, но король настаивает на праве каждого на собственное мнение, что никому не кажется убедительным аргументом. Королева недалека от того, чтобы поверить, будто вышла замуж за антихриста. И вдобавок со всех сторон слышатся мрачные предсказания. Согласно им, король не увидит конца 1610 года, а год этот наступает через несколько дней.

Взволнованные голоса раздались со всех концов стола, каждый торопился высказать свое мнение по поводу услышанного. Посреди невероятного шума хозяин дома, вооружившись серебряным половником, размеренно стучал им по столу и громко повторял:

— Господа! Господа!

Гости наконец вняли его увещеваниям, и воцарилась тишина.

— Огорчен, что вынужден вас прерывать, — начал барон, — но все-таки считаю своим долгом напомнить, что мы собрались здесь, чтобы порадоваться счастью юных супругов, а не вступать в политические споры. К тому же среди нас дамы, а их нежный слух не привык к бряцанию оружия.

— Разве? — удивилась его сестра. — Мне кажется, я слышу его с колыбели!

— Охотно верю, но мне кажется, что герцогине Ангулемской и нашему дорогому коннетаблю не доставляет большой радости слушать всевозможные толки о деле, которое больно их задевает вот уже не один месяц. Так выпьем же за здоровье молодых! Музыка! — крикнул он, обратившись к оркестру, сидевшему в стороне на возвышении.

Гости зааплодировали, поднялись со своих мест, держа в руках бокалы, и стали весело чокаться. А потом с удовольствием принялись за потрясающее блюдо, которое внесли в зал: каплуны, фаршированные паштетом из гусиной печенки и трюфелями. Над этим изысканным кушаньем вился тонкий аромат свежей зелени. К каплунам подали чудесное вино — романею, к которой барон был неравнодушен. Все веселились от души и пировали на славу. В замке повсюду слышался смех, песни и музыка. После ужина предполагались танцы, но гости так охотно пили за здоровье молодых, короля, дофина — похоже, что королеву не слишком часто вспоминали в замке де Курси, что ноги кое у кого отяжелели, а кое-кто начал искать спокойный уголок, чтобы немножко вздремнуть.

Герцогиня Ангулемская и графиня де Роянкур подошли к Лоренце, собираясь проводить ее в брачные покои, где она должна была ожидать супруга, но тут вдруг в зал ворвался покрытый пылью человек с шапкой в руках и громко закричал:

— Послание от короля барону де Курси!

На пороге застыли растерянные слуги, не успевшие остановить посланца и объявить о нем.

Вторжение было столь неожиданным, что за длинным столом все мгновенно замолчали. Сама не понимая почему, Лоренца почувствовала леденящий ужас. Тома в сопровождении старого барона подошел к посланцу.

— Послание от Его Величества в такой поздний час? — удивился молодой барон.

— Я исполняю приказы, господин барон, я их не обсуждаю.

— А я вас не упрекаю. Подайте письмо.

Тома сломал печать и развернул послание. Оно было коротким и без всяких объяснений гласило, что король требует его немедленного присутствия. В глазах Тома померк белый свет.

— Этого не может быть, — сказал он. — Его Величество знает, что сегодня вечером у меня свадьба. Он даже оказал мне честь...

— Отправить меня, герцога де Беллегарда, главного конюшего Франции, в замок де Курси, чтобы повести невесту к алтарю! — горделиво заявил герцог. — Кто вручил вам это письмо? Сам король? — грозно спросил Беллегард посыльного.

— Нет. Господин де Беллекур, а он, как я полагаю, член Королевского совета, и он попросил меня поспешить. Я всего только посыльный.

— Я вижу. Но вижу и другое. Погодите минутку.

Де Беллегард взял барона Губерта под руку и отвел в сторону.

— Что ты об этом думаешь, барон? Не сошел же король с ума окончательно? В любом случае, я думаю, не стоит лишать наших голубков брачной ночи. Посмотри на свою невестку! Как она побледнела, и глаза у нее полны слез!

— К тому же у нас нет никаких подтверждений, что перед нами в самом деле посланец короля. Мы его задержим, я прикажу накормить его посытнее, напоить вволю, а потом он сам уляжется спать, где захочет.

— А завтра я сам доставлю Тома нашему дорогому сиру. Меня заинтересовала эта история, и я хочу разобраться в том, что происходит. Я рад, что мы с вами имеем одинаковое мнение по поводу этого происшествия.

Они оба подошли к посланцу.

— Вы выполнили свое поручение, дружок. Теперь можете отдохнуть и набраться сил, а завтра утром...

— Я должен лично доставить господина де Курси. И без промедления.

Де Беллегард никогда не отличался выдержкой и тут сразу же вспылил:

— Это мы еще посмотрим, кто что должен! Хотите знать, что я думаю, мой мальчик? Я думаю, что ваше поручение — полная глупость! Мадам?

Поспешившая к Беллегарду Лоренца торопливо заговорила:

— Не спрашивайте, по какой причине, господин герцог, но я уверена, что это письмо — обман. Если вы позволите этому человеку увезти... моего супруга, я больше никогда его не увижу!

— Черт побери! Вы отдаете себе отчет, мадам, в том, что вы говорите?

— Вообрази, я совершенно с ней согласен, — поддержал Лоренцу барон Губерт. — Моя невестка накануне свадьбы получила письмо с угрозами.

— Отец! — обратился к барону Тома. — Совсем не обязательно, что это письмо имеет отношение к предыдущему. Если король требует...