— Опять ты за свое?
— «Пока восточногерманцы не уедут в свою Восточногерманию, люксембуржцы обратно в Люксембургию...»
— Пожалуйста, прекрати!
Но оказалось, что это ему не под силу, и даже дома, когда она уложила его в постель, он на глазах у испуганных детей продолжал кривляться:
— Вот и ладушки, велика важность, всех-то дел — двусторонняя пневмония, главное не дрейфить, и хлóпок будет собран...
— Дети не знают, что подумать.
— А вы не обращайте внимания на старого черного папку, ребятишки, пусть он раскинет свои косточки на арбузной грядке, дайте своему старику отдохнуть на родной плантации... Вот где красотища!
— Просто у папы простуда, — объяснила Джоан.
— Он умрет? — спросила Бин и расплакалась.
— Не повезло — так не повезло, злой дух задел черного папку крылом. Похороните его так, чтобы добрые ангелы пели над ним среди банановых листьев и хлопковых полей... Шутка ли, может, даже белые в Большом доме прольют слезу-другую... — Он почти рыдал в тепле и уюте постели, словно в муках производил на свет этот бубнящий голос, требовавший из угнетенных глубин, чтобы ему вняли... А тем временем в окно заглянуло солнце, умытое небо голубело после дождя. В своей жаркой постели Ричард ворчал себе под нос что-то бессвязное, а один раз даже выкрикнул: — Мисси, мисси, уж не убивайтесь вы так, глаза старика Тома еще увидят рассвет!
Но Джоан уже была внизу и что-то говорила в телефонную трубку твердым голосом.