Эгмонт

Клара (встает, холодно). Погибшее создание? Возлюбленная Эгмонта погибшее создание? Любая принцесса позавидует бедной Клэрхен, занявшей место в его сердце! О матушка, раньше вы не так говорили. Милая моя матушка, не все ли равно, что думают люди, о чем шепчутся соседки… Эта комната, этот домик — рай с тех пор, как здесь живет любовь Эгмонта.

Мать. Да, Эгмонт редкий человек, радостный, приветливый, открытый.

Клара. В нем и капли фальши нет. Подумай, мать, ведь он — великий Эгмонт. А когда приходит ко мне, до чего же он добрый, ласковый! Он не помнит ни о своей доблести, ни о своем сане! А как он обо мне печется! Подле меня он только человек, только возлюбленный и друг.

Мать. Ты сегодня ждешь его?

Клара. Разве вы не заметили, что я то и дело подбегаю к окну? Не заметили, что прислушиваюсь к любому шороху у двери? Знаю, ведь до вечера он не придет, а все равно жду его каждое мгновение. С самого утра жду. О, будь я мальчиком, я всегда была бы при нем — и ко двору бы его сопровождала, и повсюду! А в битве несла бы за ним знамя.

Мать. Ты с малолетства была взбалмошной: то носишься как полоумная, то вдруг задумаешься. Хоть пошла бы приоделась.

Клара. Хорошо, матушка. Если скука меня одолеет. А знаешь, вчера кучка его солдат проходила мимо нас, они пели песни про него, хвалу ему пели. Я, правда, только его имя расслышала, не слова. Я думала, сердце у меня сейчас выскочит… Хотела их окликнуть, да постеснялась.

Мать. Остереглась бы немножко! Смотри, все напортишь своей горячностью; ты ведь выдаешь себя с головой. Намедни у двоюродного брата увидала гравюру и что на ней написано, да как закричишь: «Граф Эгмонт!» — я со стыда сгорела.

Клара. Попробуй тут не вскрикни! Вижу: битва при Гравелингене, а на картине, наверху, буква «А», смотрю, что внизу написано, а там стоит: «Граф Эгмонт в тот миг, когда под ним убило коня». У меня мороз по коже пробежал, а потом стал смех разбирать. Эгмонт-то на картинке ростом с гравелингенскую башню, что за ним высится, и с английские корабли, они сбоку. Вспомнила я, как девочкой представляла себе битву и графа Эгмонта, когда вы мне рассказывали о нем и еще об разных графах и принцах, — а нынче…

Входит Бракенбург.

Ну, что там такое?

Бракенбург. Толком никто ничего не знает. Говорят, во Фландрии беспорядки. Правительница делает все возможное, чтобы они не перекинулись сюда. В замок стянуты войска, горожане охраняют ворота, народ на улицах так и гудит. Мне надобно скорее идти к старику отцу. (Делает шаг к двери.)

Клара. Надеюсь, завтра мы вас увидим. Сейчас я должна немножко приодеться. Придет двоюродный брат, а я уж совсем по-домашнему. Помогите мне, пожалуйста, матушка. А вы, Бракенбург, возьмите книгу и завтра принесите такую же интересную.

Мать. Всего вам хорошего.

Бракенбург (протягивая руку). Дайте мне руку на прощанье.

Клара (не давая руки). Мы же завтра увидимся.

Уходит вместе с матерью.

Бракенбург (один). Я уж совсем было решился уйти навсегда, но она, глазом не моргнув, меня отпустила, и я схожу с ума. Несчастный! Или тебя не трогают судьбы отечества, не трогает возрастающая смута? Испанец или соотечественник — тебе все равно, кто властвует над твоим народом, кто прав и кто виноват! Не таков я был школьником! Задали нам как-то раз сочинение: «Речь Брута о свободе, как образец ораторского искусства»[15] — ты и тогда оказался первым, Фриц, а учитель заметил: «Если бы ты еще излагал упорядоченно, а не рубил сплеча…» В то время все во мне кипело, все гнало меня вперед!.. Теперь я готов ползать в ногах у этой девушки! Нет, не могу я ее оставить! А она не может меня полюбить!.. Ах… нет… она… но и бросить… совсем бросить не может… Так и получается — середка наполовинку! Больше я не выдержу! Ужели правда то, что мне намедни шепнул один мой друг? Будто по ночам она украдкой впускает мужчину в свой дом. Меня-то она, чуть стемнеет, стыдливо выставляет за дверь. Нет, неправда, это ложь, клевета, позорные наветы! Клэрхен так же невинна и чиста, как я несчастен. Она отвергла меня, изгнала из своего сердца! И мне — жить дальше? Нет, у меня недостанет сил… Мое отечество истерзано распрей, а я угасаю среди всей этой сумятицы! Нет больше сил. Звук трубы, гром выстрела пронзают меня до мозга костей. Но не зовет схватиться с врагом, рискнуть жизнью за спасение родины! Ужасное, постыдное состояние! Лучше мне разом покончить с собой. Вчера я бросился в воду, пошел ко дну, но страх, заложенный в человеке природой, возобладал надо мной; я вдруг почувствовал, что плыву, и остался жить — против воли… Если бы я мог забыть пору, когда она любила меня или когда мне казалось, что любит! Зачем счастье насквозь пронзало меня? Как случилось, что надежда, посулив мне рай, отняла у меня всякую радость жизни? А тот первый поцелуй! Единственный! Вот здесь (кладет руку на стол) мы сидели вдвоем — она всегда обходилась со мной дружелюбно, по-доброму, а тут словно растаяла — взглянула на меня… все мысли мои спутались… и я ощутил прикосновенье ее губ на своих губах… И… и… что же нынче? Умри, злосчастный! Чего ты медлишь? (Вынимает флакончик из кармана.) Недаром же я выкрал тебя из аптечки моего брата, целебный яд! Ты мгновенно избавишь меня от пустых мечтаний, от смертной тоски, от холодного пота.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ПЛОЩАДЬ В БРЮССЕЛЕ

Иеттер и плотник встречаются.

Плотник. Разве я все не сказал наперед? Еще на прошлой неделе, когда цех собрался, я говорил: смута теперь начнется несусветная.

Иеттер. А правда, что во Фландрии они все церкви разграбили?

Плотник. Дочиста. И церкви и часовни. Одни голые стены оставили. Босячня проклятая! Нашему правому делу как напортили! Надо было нам раньше, честь честью, настаивать перед правительницей на своих правах, и точка. Ежели мы сейчас об них заговорим, ежели сейчас соберемся, сразу пойдут разговоры, что мы-де к бунтовщикам примкнули.

Иеттер. Да, теперь каждый думает: чего тебе первому нос совать? От носа и до шеи недалеко.

Плотник. Страх берет, когда сброд бушевать начинает, им ведь терять нечего. Мы за свои права стоим, а для них наши права — пустая отговорка; они всю страну загубят.

Подходит Зоост.

Зоост. Добрый день, судари мои. Что новенького? Правду ли говорят, будто иконоборцы на нашу столицу пошли?

Плотник. Тут им поживиться не дадут.

Зоост. Ко мне солдат зашел, табаку купить[16], я его и повыспросил. Правительница уж какая бравая, умная женщина, а и та растерялась. Плохо, видно, дело, если она за своих стражников прячется. Замок ими битком набит. Поговаривают, будто она собралась бежать из города.

Плотник. Ну уж это напрасно! Ее присутствие — наша защита, да и мы ее сумеем защитить получше, чем эти усачи. А коли она сохранит нам наши права и вольности, так мы ее на руках носить будем.

К ним подходит мыловар.

Мыловар. Худо дело! Хуже не бывает! Все летит вверх тормашками! Да, теперь надо тихо сидеть, а то, глядишь, бунтовщиками объявят.

Зоост. Скажите на милость, еще предсказатель сыскался.

Мыловар. Я знаю, тут многие сторону кальвинистов держат, епископов честят и королю спуска не дают. Но верноподданный, настоящий католик, тот…

Мало-помалу вокруг них собирается разношерстная публика и прислушивается.

Подходит Фансен.

Фансен. Доброго здоровья, господа! Что нового?

Плотник. Не связывайтесь с ним, дрянь он, а не человек.

Иеттер. Он, кажется, писец у доктора Витца?

Плотник. Этот уж много господ переменил. Сначала был писцом, а как хозяева, один за другим, его повыгоняли за мошеннические проделки, стал то ли подпольным адвокатом, то ли нотариусом. Ко всему он еще и пьяница.

Подходит еще народ. Стоят, разбившись на кучки.

Фансен. Вот и вы сюда пришли, видать, пошушукаться. Да, разговор-то интересный.

Зоост. И я так полагаю.

Фансен. Будь у кого-нибудь из вас сердце, а у другого еще и голова в придачу, мы бы вмиг разорвали испанские цепи.

Зоост. Хозяин, так говорить не положено. Мы королю присягали.

Фансен. А король нам. Не забудьте.

Иеттер. Его правда. Вы как думаете?

Голоса из толпы. Давайте-ка еще послушаем. Этот человек понимающий! У него котелок здорово варит.

Фансен. Был у меня когда-то старик хозяин. Каких только он не имел пергаментов, грамот прадедовских времен, контрактов и судебных документов, я уж не говорю о самых редкостных книгах. В одной все наше государственное устройство было изложено: как сначала нами, нидерландцами, правили разные князьки и все-то по стародавним обычаям, как наши предки чтили своего князя, если он ими правил по-хорошему, и умели его окоротить, когда он лишнее себе позволит. Тут и сословное собрание сразу же за них вступалось, потому что в каждой провинции, самой мелкой, было свое сословное и земское собрание.

Плотник. Придержи язык! Всем это давно известно. Любой добропорядочный бюргер знает про свое государство, что ему знать положено.

Иеттер. Не мешайте ему говорить, всё что-нибудь да узнаем.

Зоост. Правильно.

Многие. Говорите, говорите, не каждый день это услышишь.

Фансен. Вот ведь вы, бюргеры, каковы! Живете — только небо коптите; ремесло к вам перешло от родителей, а значит, и власть пусть вами вертит, как хочет и как умеет. Ни традиция, ни история, ни права власть имущих — все это вас не касается; потому-то испанцы и поймали вас в сети.

Зоост. Такие мысли и на ум не идут, если у тебя, кроме хлеба насущного, ничего нету.

Иеттер. Проклятье! Почему же нам вовремя никто ничего такого не сказал?

Фансен. Я вам сейчас говорю. Испанскому королю счастье привалило, завладел он всеми нашими провинциями, да только нечего ему в них на свой лад хозяйничать, пусть правит, как прежде мелкие князья правили, каждый своей провинцией. Понятно вам?

Иеттер. Объясни получше!

Фансен. И без того ясно как день. Разве не должны нас судить по законам нашей провинции? А нынче что получается?

Один из бюргеров. Твоя правда!

Фансен. У брюссельца один закон, у жителя Антверпена или Гента другой. А нынче-то что? Откуда же это, спрашивается, пошло?

Другой бюргер. Ей-богу, так.

Фансен. Если сейчас не спохватитесь, покажут вам, где раки зимуют. Тьфу! Что не сумел ни Карл Смелый[17], ни Фридрих Воитель[18], ни Карл Пятый, с тем Филипп управился, да еще бабьими руками.

Зоост. Верно, верно! Прежние князья ведь тоже пытались…

Фансен. А как же! Да только отцы наши не зевали: досадит им князь, они уведут его сына и наследника и спрячут куда-нибудь[19], а уж если отдадут, то с превеликой для себя выгодой. Вот это люди были! Знали, чего им надо. И знали, как дело делается! Настоящие люди! Потому-то наши права так отчетливо изложены, наши вольности так надежны.

Мыловар. Что вы там толкуете про вольности?

Народ. Про наши вольности, про наши права! Еще об них расскажите.

Фансен. Нам, брабантцам[20], дано всего больше преимущественных прав, хотя у других провинций они тоже имеются. Я про это в книге читал…

Зоост. Ну валяйте, рассказывайте!

Иеттер. А мы послушаем.

Один из бюргеров. Очень вас прошу!

Фансен. Во-первых, там сказано, что герцог Брабантский должен быть нам добрым и верным государем.

Зоост. Добрым? Так и сказано?

Иеттер. Верным? Ужели правда?

Фансен. Слушайте, что я говорю. Он нам присягал, как и мы ему. Во-вторых, ему не дозволено над нами самодержавствовать ни делом, ни помыслом, ни случаем — никогда.

Иеттер. Здорово! Здорово! Ни делом, ни помыслом.

Зоост. И ни случаем.

Другой. Никогда! Вот самое главное. Не дозволено никому и никогда.

Фансен. Так черным по белому стоит.

Иеттер. Принесите нам эту книгу!

Один из бюргеров. Она нам позарез нужна.

Другие. Книгу! Книгу!

Один из бюргеров. Мы с ней к правительнице пойдем.

Еще один. А вы, господин доктор, станете там речь держать!

Мыловар. Ну и дурачье!

Несколько голосов из толпы. Еще что-нибудь из книги!

Мыловар. Да я ему башку сворочу, если он еще хоть слово вымолвит!

Народ. Только попробуй! Расскажите подробнее о наших правах! Какие у нас еще права имеются?

Фансен. Разные, среди них самые дельные и полезные. А еще в книге стоит: правитель не должен ни улучшать положение духовенства, ни увеличивать его численность без согласия дворянства и сословий. Зарубите это себе на носу! И государственный строй изменять ему тоже не дозволено.

Зоост. Это верно?

Фансен. Я вам указ покажу, он уже лет двести, а то и триста как вышел.

Бюргер. А мы терпим новых епископов? Дворянство обязано за нас вступиться, не то мы им покажем!

Другие бюргеры. И не позволим инквизиции гнуть нас в бараний рог!

Фансен. Сами виноваты!

Народ. У нас есть еще Эгмонт! Есть Оранский! Они нас в обиду не дадут.

Фансен. Ваши братья во Фландрии встали за доброе дело.

Мыловар. Ах ты, собака! (Бьет его.)

Другие бюргеры (возмущенно кричат). Ты, верно, испанец?

Один из бюргеров. Как ты смеешь, честного человека…

Другой. Ученого мужа…