Помоги проекту - поделись книгой:
Здравствуй, друг мой любезный! Вот и очутился я в городе, где даже ночи светлы огнями радости!
Улицы залиты здесь светом безумных огней, и слышится музыка отовсюду! Тысячи людей, что раскрашены сумасшедшими красками, в перьях и серпантине, озаряют площади города этого своим безудержным смехом!
Краски смеха, что пронзительней тысячи солнц, и огни страсти, что сильнее бушующих водопадов, — вот он, гимн радости Человека! Ночь — вот он, источник света, искрящийся для тех, кто любит! Вот он — лучащийся нектар сладостный для сладостных уст!
Их, своих небожителей, манит она, ночь восторженная, как отблеск свечи золотой зовёт мотылька к себе беззаботного, опьянённого светом!
Так и летят они, влюблённые, на открытое пламя, крылья расправив трепетные и смеясь в лицо смерти, ибо чувствуют они запах блаженный ночи, не знающие страха пересмешники!
Влюблённые — дети невинные, которым не спится ночью. Влюблённые — это дети задорные, что темноты не боятся. Влюблённые — это дети раскованные, и эгоизм их блаженным нектаром становится для Другого!
Как же хочется вкушать перламутровый свет Другого в этой беспредельной ночи! Как же хочется пить, роняя из уст в уста, терпкий Его аромат в пряном дыханье ночи!
Ночь — вот он, великий праздник близости! Ночь — вот она, жрица, срывающая удила страха! Вот уж поистине нет препятствий, когда они не видны!
Прочь любовь с её сантиментами и обидами! Прочь больное дитя воображения, прочь! — ночь играет свою волшебную песнь!
Трепещите восторгом, не ведающие страха! Исходите на нет, пожирающие стон наслаждения, в своём безраздельном «Да!»!
Ночь не знает препон, не знает запретов она и назидания! Вершительница судеб, она отрывает жизни потайную дверь к Свету!
Она приходит, как смерть, целиком, она беспринципна: всё обнимет ночь покрывалом своей безудержной страсти, иссушая слёзы эхом трепещущей бездны!
Все тайны откроет ночь и все заберёт с собою секреты, хранительница мистерий, повелительница вечного сна! Ей одной я поведаю предел моей истины! Ей одной!
Ночь — вот она, моя танцовщица, что в душах кружит свой божественный танец, не зная ни зависти, ни стыда! Телу парящему поверяет она багряные краски, но не лицу!
Ночь — вот она, моя чаровница, наставница Солнца! В сумрачной душе, окутанной страхом, открывается она Светом! — такова моя Ночь, испившая наготу ощущений!
О, как же хорошо, что день сменяется ночью! Даже малый свет кажется в ночи огромным! Здесь, в ночи, Свет празднует своё торжество! Прочь, душный день, прочь! В прохладе божественной ночи хочу ощущать я тепло моей близости! В ней хочу искупаться и в ней утонуть, её наполняю я пенящейся своею кровью!
Ночь — вот уж воистину экзамен для глупцов, отличников смерти! Только ночь одна выявляет скудоумие бестелесных мудрецов ваших, сухопарых и диких!
Знайте же, не знающие самих Себя, когда перестанут мудрость и ханжество обозначать одно и то же в ужасе вашем, тогда и ночь станет для вас Светом!
«Как же порочно одеяние ваше, скопцы! — так говорит Ночь мудрецам этим. — Но мне вы откроетесь, вас я увижу без фиговых облачений, видеть хочу я бессилие ваше, клеветники!»
Ночь — вот уж воистину экзаменатор для жестокосердных! Те способны лишь кусаться и царапать в сумраке ночи, но бессильны они поглощать и поглощаться во тьме её, чтобы быть Светом!
«Как же трусливы вы, беззубые! — так говорит Ночь к жестокосердным. — Об меня вы сломаете свои когти, ибо я одна знаю желания ваши, но не попрекать стану ими, а заставлю вытечь их через край! О пощаде вы будете просить меня, жестокосердные, о пощаде!»
Только для трусов и зануд ночь кажется бременем, только для них ночь не праздник, но тьма, озвученная лаем собак! В сумраке ходят они, они ищут себе подаяния. Но кто же подаёт в ночи, отверженные?!
«Только вы сами и есть свой запрет! — вот о чём говорит Ночь страшащимся! — Будет вам дико во мне, когда откроются вам тайны мои, но тогда только и узнаете вы, что не было у вас жизни, что жизнь прошла мимо вас стороною!» Но не страшен мрак ночи влюблённому, он манит страстную его душу! Ибо нет больше тени и царства теней, но только ночь!
Кто не радовался ночи, тот не знал дня! Тысячи людей в шествии карнавальном под раскаты музыки торжествующей празднуют триумф собственной радости! — такова моя ночь! Танцовщики и танцовщицы открывают объятиями ночь! Загорелые тела их оголены, а на лицах — маски: прочь лицедейство, всё открыто, и всё дозволено!
Жизнь остановилась и катится вспять, потоком радостных криков и смехом веселья! Как же хочется, не играя, но играючи, затеряться в толпе!
До чего же хороши они, эти беззаботные люди, в блеске искрящихся фейерверков, в сиянье бенгальских огней, в отблесках звучных петард! И как же велика эта песнь, как безоблачна она и чиста! О, как бы хотел я петь и петь эту песнь сквозь слетающие календари моих лет! Ночь — святительница молчания, ибо замолкают языки вавилоновы, касаясь сахарных нёб! Не терпит ночь речи, ибо не выносит она лжи, великая блудница!
«Молчите! — говорит властительница Ночь. — Всё я спрятала в своём чёрном плаще, только слова ваши не могу я укрыть: так замолчите же или пойте! Хватит глупости и лицемерия, оставьте их до утра, пусть сожжёт их Солнце — мой вечный жених!».
«Хуже нет печальной радости», — так говорит эта Ночь. И я вторю ей: «Нет хуже печальной радости».
К чему живёте вы, не знающие смеха? К чему вы мудрствуете, не знающие крика восторга? К чему вы любите, не знающие безумья?
Прочь от меня, прочь, нечестивцы, прочь! Безумную песнь свою поёт Заратустра под аккомпанемент преданной ему ночи!
«Знаете ли вы большего имморалиста, чем я?» — так говорю я ханжествующим.
«Знаете ли вы души моей свет?» — так говорю я страждущим.
«Знаете ли вы самих Себя?» — так говорю я ищущим.
«Вот вам моя ночная песнь!» — так говорю я обретшим.
Но что же сказать мне тебе, друг мой?
ТАНЦЕВАЛЬНАЯ ПЕСНЬ
Привет шлёт тебе город, в котором даже камни хранят великую тайну близости!
Вот он, великий город, вот он — великий в своей молчаливости!
Как же хорош он, залитый солнцем! Как ворожит его ночь! Сколько в нём радости, сколько печали! Вся история человечества заключена в нём. Взлёты и падения человечества помнят тёплые камни города этого, хранящего тайну!
«Что ж так хорошо хранит он историю человечества и не помнит о человеке?» — думал я, когда заслышал божественную музыку, доносившуюся ко мне с моря, и поспешил на сладостные, тягучие её ноты.
Так бежал я, влекомый чарующими звуками, когда открылась мне площадка, выложенная мраморными плитами, что выходила навстречу бескрайним водам, над которыми в трепетном ожидании зависло вечернее солнце.
Шесть прекрасных девушек со стройными станами, увитые лепестками роз, и шесть юношей прекрасных, как южные кипарисы, с полуобнажёнными торсами, танцевали сиртаки под музыку Купидоновой флейты.
Их руки сплелись, подобно молодым виноградным лозам, обнимая покатые плечи, а головы их склонились, словно спелые бутоны роз чайных, что смущены своей девственной красотой.
Музыка текла игриво, словно водные струи по мраморной глади, и нежила, подобно майскому ветру. Привставая на носочки, будто бы на мелководье, двенадцать созданий, как весенняя листва юных, вычерчивали ровные круги на площадке, предназначенной танцу.
Я замер, как на заре замирают безвольные птахи, разбуженные первыми лучами нового дня. Но вдруг оборвались магические всполохи флейты, и кто-то сказал: «Смотрите, смотрите! Это Заратустра-Танцор!»
В мгновение ока окружили меня молодые созданья, щебеча и мурлыкая. «Станцуй свой Танец для нас, Заратустра!» — так обращались они ко мне своими бархатными и шелковистыми голосами.
И я смеялся в ответ божествам: «Вы сами не понимаете, о чём просите Заратустру! Как может он танцевать, когда румяны так ваши щёки, так красивы тела, так задорны звуки вашего юного смеха! Нет, Заратустра не в силах танцевать перед божествами. Лучше уж вы станцуйте для Заратустры свой танец, пусть напитается счастьем его уставшее сердце! А я, так и быть, напою вам песню…»
Рассмеялись они в ответ на моё смущение, разбежались, чтобы занять свои места в танце, и замерли.
Вот что пел великий танцор, когда они танцевали:
«Танцуйте, как птицы танцуют!» — так говорят две женщины: Жизнь и Мудрость — тем, кто готов слышать их голос.
«Кто не разочаровывался, тот, видно, и не был очарован», — так говорит Жизнь и танцует.
«Кто не заблуждался, тот, верно, и не мыслил», — так говорит подруга её, Мудрость, и танцует.
«Те же, кто вечно заблуждается, те же, кто всегда разочарованы — те не знают и радости Танца!» — так говорят эти женщины.
«Тот не изменял самому Себе, кто не изменял нам», — говорят они и смеются.
«Тот, кто изменил самому Себе, — тот сломал себе ногу. Плохой же танцор из хромоножки!» — так говорят они и заливаются смехом.
«Злится тот, кто сломал себе ногу. Ох, ох! Но кто же виноват в том, кроме него самого?» — так говорят мои женщины и гримасничают.
«Мы любим тех, кто смеётся! Мы покидаем того, кто сетует и скрежещет зубами!» — так говорят они всем, кто не сетует и не скрежещет зубами.
«Но как же поймать вас, неуловимые?» — спрашивает их Человек.
«А что же ты, вопрошающий, не танцуешь? Сидючи ты не узнаешь ответа!» — так говорят мои бестии легковесные, не прекращая своего танца.
«Но с кем же из вас танцевать мне, чтобы другая не стала мстить мне из ревности?» — раздумывает Человек.
И смеются они в ответ Человеку: «Кто танцует лишь с одной из нас, тот не танцует вовсе!». «Но как же мне быть, не умею я танцевать с двумя!» — сокрушается Человек и в отчаянии вскидывает руки.
«Это от того, что неверно ты нас понимаешь, отчаявшийся!» — так говорят они Человеку.
«Что же мне делать?! Что же мне делать?!» — сокрушается Человек.
«Танцевать!» — говорит Жизнь.
«Танцевать!» — говорит Мудрость.
«Танцевать!» — говорят они вместе.
Такую песню пел я моей юности и плакал беззвучно, глядя на чудесный танец юных птенцов, прекрасных, как всякая радость. Но недолго пришлось мне плакать, ибо увлекли меня божественные созданья в свой хоровод.
И вместе мы пели: «Танцевать! Танцевать! Танцевать!»
И свивались руки наши, словно молодые виноградные лозы.
И сгибались тела наши, как сгибается кипарис, повинуясь южному ветру.
И ходили мы на носках по каменным плитам словно по воде, воздушные.
И колыхались на головах наших лепестки алых роз.
И замерло солнце над горизонтом, и упало зa горизонт, как только отзвучали последние ноты нашего Танца.
«Идите же спать, идите любить!» — так говорил я к юным моим божествам.
Они же смеялись: «А как же ты, Заратустра?!»
«Что смеётесь вы, безвозрастные? Разве же хромоног Заратустра? И разве закончился его Танец?»
И зарделись их щёки, и побежали они в город, где даже камни хранят близости великую тайну.
Знаешь ли ты тайну свою, друг мой? И что эта тайна, если не Танец?
НАДГРОБНАЯ ПЕСНЬ
Здравствуй, друг мой, здравствуй!
Сердце моё плачет в городе, где даже пирамиды гибнут под бременем лет!
Хорошо знаю я, что не любят люди слёз ничьих, кроме собственных. Выслушаешь ли ты, друг мой, песню заунывную Заратустры, что разрывает сердце его?
Хватит ли нежности у тебя к другу слушать музыку его слёз? Силён ли ты настолько, чтобы выдержать слабость чужую, позабыв на мгновение о собственной?
Вот о чём спрашиваю я: будешь ли ты другом мне?
Сел я на белый корабль и отправился по печальному морю в страну вечных песков. Тяжело было на душе у Заратустры, когда видел он недвижимое море. Тяжело было на сердце его, когда видел он пески недвижимые.
Но не выдержало и взвыло от боли сердце моё, когда увидел я, что даже вековые пирамиды рушатся под бременем лет, рушатся даже памятники смерти!
О сокровенном моя надгробная песнь: о разочарованиях моих! И разочарования эти: знание, любовь, надежда, вера, воля и верность!
Было когда-то и мне шестнадцать, имел и я надежду, что есть мудрецы, обретшие знание, а потому и я могу обрести его. И была у меня вера в любовь, ибо верил я, что возможно любить. Была и у меня воля быть верным, ибо думал я, что есть вечное.
Но вот смотрю я теперь на увядающие памятники смерти и вижу, что всё — прах и тлен, тлен и прах. Кумиры мои — надежды мои — лежат в пыли и обращаются в пыль. Им пою я мою надгробную песнь!
Да, разочаровался Заратустра в знании, ибо думал он прежде, что знание — это мудрость, способная изменить мир. Но узнал Заратустра, что знание не только бессильно мир изменить, но и отразить его не в силах оно.
И понял я, что знание — тлен, а мудрецы — несчастны! Прочь иллюзии, прочь! Никто не вышел ещё за свои пределы, а только передвигал их. Не царь природы, но раб её — вот истинное слово человеке.
Поделиться книгой: