У рояля

Заказав пиво, Макс достал из кармана мобильный телефон и набрал номер.

— Алло, — немедленно ответил Паризи. — А, это вы? Ну, как прошел концерт в Нанте?

— В целом неплохо, — ответил Макс, — но номер в отеле — просто безобразие.

— Да? А в чем дело? — озабоченно спросил Паризи. — Впрочем, кажется, я догадываюсь.

— Что это на вас нашло? — не отступал Макс. — С чего это вдруг вы заказали мне номер для инвалидов?

И в самом деле, специальная кровать, особым образом сконструированные туалеты, поручни вдоль стен, чтобы можно было держаться, решетчатая скамейка в ванне, окно, выходящее на север, с видом на сектор автостоянки, судя по разметке, также предназначенный для инвалидов, — этот номер наводил на мысли о больнице и никак не мог улучшить настроения одинокого мужчины, тем более одинокого музыканта, в особенности одинокого музыканта, охваченного страхом.

— Да, да, знаю, — согласился Паризи, — но мы не могли найти ничего другого. Как раз в эти дни в Нанте проходит какой-то конгресс или что-то в этом роде. Все гостиницы переполнены.

— Допустим — сказал Макс, — но все-таки.

— Знаете, — продолжал Паризи, — в таких номерах есть и хорошие стороны. В частности, они намного более просторны, чем обычные. И потом, вы заметили, двери там намного шире.

— Почему шире? — спросил Макс.

— Для того чтобы могли проехать два инвалидных кресла, — объяснил Паризи.

— Почему два? — изумился Макс.

— Инвалиды имеют право на любовь, — напомнил Паризи.

— Допустим, — повторил Макс, — но, в конце концов, там даже нет мини-бара.

— Инвалиды не пьют, — холодно отчеканил Паризи.

— Ладно, — сказал Макс, — ладно. До скорого.

Допив пиво, он купил в баре три маленькие бутылочки со спиртным и, возвращаясь на свое место, рассовал их по карманам.

В первом классе, в купе для курящих Макс одиноко сидел в окружении трех пустых кресел. В этих скоростных поездах есть несомненное удобство: купе для курящих в тринадцатом вагоне первого класса находится по соседству с баром, и это многое упрощает. Подошел мужчина из купе для некурящих, спросил, можно ли ему занять одно из кресел, уточнив, что он ненадолго, только выкурит одну-две сигареты.

— Пожалуйста, прошу вас, — сказал Макс с гостеприимным жестом, как будто находился у себя дома.

Поблагодарив, мужчина достал сигареты и зажигалку, бросив пристальный взгляд на Макса, который как раз спрашивал себя, не узнал ли его случайный попутчик. В самом деле, поскольку его лицо нередко появлялось на страницах газет и специальных журналов, на афишах и вкладышах к компакт-дискам, случалось, что его узнавали и с ним заговаривали, как ни странно, чаще в общественном транспорте, чем в других местах. Конечно же, это не было ему неприятно, хотя иногда причиняло неудобства, но тем утром в поезде Макс, которому дорога казалась слишком долгой, был бы не прочь поговорить. Но, увы, незнакомец, куривший «Мальборо», как ни в чем не бывало, заснул с открытым ртом на противоположном сиденье, а его сигарета догорела и потухла. Ну вот, боже мой, так всегда и везде. Даже если и случилось стать известным, всегда оказывается, что ты, в зависимости от обстоятельств, известен чуть более или чуть менее, чем хотелось бы. Чем же мне заняться? Мысленно пожав плечами, Макс полез в карман за первой бутылочкой.

Перед прибытием, задолго до того, как поезд остановился, нагруженные сумками пассажиры повскакивали с мест и столпились возле дверей. Макс появился последним. Он очень медленно вышел из вагона, и Берни, ожидавший его на восьмой платформе вокзала Монпарнас, сразу заметил, что с Максом неладно. Он подбежал, поймал руку Макса и, болтая без остановки, потащил его к выходу. Он сообщил пианисту, что отзывы прессы о его последнем концерте в плейелевском зале были единодушно хвалебными, — да, так всегда говорят, я сам никогда не читаю рецензий, — что зал Гаво этим вечером будет, вне всякого сомнения, переполнен, что звонили из Соединенных Штатов и приглашали в месячное турне, что гонорар, предложенный фестивалем в Фужере, оказался, по выражению Паризи, оскорбительно неприемлемым, что, с нетерпением ожидая полной записи произведений Шоссона, японцы настаивают на точной дате, чтобы забронировать студию Серумена, — они что, не могли подобрать более подходящего названия, чем это дурацкое имя? Это ж надо, назвать студию ушной пробкой! — и кучу других новостей.

Макс слушал все это, пока они ехали на эскалаторе, и только коротко усмехался, что не замедлило встревожить Берни, сопоставившего эти смешки с запахом, исходившим от Макса.

— Да, как вы с Паризи поговорили в тот вечер? — спросил Макс. — Ну, по поводу твоей прибавки?

— Мы обо всем договорились, — ответил Берни, — но это некоторым образом будет зависеть от вас.

— Не волнуйся, — сказал Макс, споткнувшись о ступеньку, — все будет в порядке. А если что, мы попросту избавимся от него. Импресарио всегда можно сменить. Ты и я, мы с тобой отличная команда, а Паризи кретин.

— Но позвольте! — возразил Берни.

— Умолкни, — скомандовал Макс. — Он ничего не смыслит в музыке, в нем столько же художественного вкуса, как в пакете кефира. К тому же, — продолжил он, снова споткнувшись, — он абсолютно глухой.

— Позвольте, — повторил Берни, покрепче вцепившись в локоть Макса.

— Да, да, говорю тебе, — не унимался Макс, — он глухой настолько, что уши ему нужны только для того, чтобы держались очки. И потом, он не понимает моего замысла. Хотя, в сущности, — обобщил он, — никто не понимает моего замысла, даже я сам.

Так как уже было начало первого, Берни отвез Макса домой на такси, а сам пошел пешком по бульвару Барбес в поисках какой-нибудь забегаловки. Зайдя в первую попавшуюся, он заказал дежурное блюдо и спустился в подвал, где обычно помещались туалетные кабинки и телефон. Он воспользовался туалетом, затем снял трубку и набрал номер Паризи.

— Ну, как он там? — обеспокоенно спросил Паризи.

— Как вам сказать, — замялся Берни, — по-моему, не очень.

— Как, — воскликнул Паризи, — он опять набрался? Уже, в такой час?

— Он устал, — попытался вступиться Берни, — когда я его встретил, у него был очень усталый вид.

— Послушайте меня, Бернар, — сухо произнес Паризи, — вы помните о нашем прошлом разговоре, это входит в ваши обязанности, и вы за это отвечаете. Если концерт окажется под угрозой срыва, наша договоренность утратит силу. А теперь вернитесь к работе.

После того как Макс пообедал у себя дома в Шато-Руж холодным цыпленком, которого Алис оставила на кухне, он задремал на диване в студии, но вскоре был разбужен внезапно вернувшимся страхом. Он попытался было изгнать его алкоголем, но от этого страх только усилился. Когда вечером Берни зашел за ним, чтобы, как обычно, проводить его на концерт, Макс выглядел еще менее уверенным в себе, чем на вокзале, и Берни, прежде чем помочь ему одеться, пришлось сначала отвести его в душ. Затем на углу улицы Кюстин он подозвал такси.

— Парк Монсо, — объявил Берни.

— Но почему парк Монсо? — запротестовал Макс. — Почему ты меня все время возишь туда?

— Там хорошо, — ответил Берни, — там удобно, красиво и чисто. Это рядом с моим домом. И к тому же ничего другого я не могу придумать.

Темно-серое небо нависало над мелькавшими за окнами бульварами. Время от времени в душном и тяжелом воздухе проносился порыв свежего ветра и бил в лицо через опущенные стекла такси. Макс без конца расстегивал и застегивал плащ.

— Ну вот, — буркнул он, когда такси остановилось перед позолоченными воротами, — только дождя не хватало.

— Подождите секундочку, не выходите, — сказал Берни, — я вас укрою. Пожалуйста, выпишите квитанцию, — обратился он к шоферу, затем, бегом обогнув машину и достав на ходу складной зонтик, раскрыл его над головой Макса, который вылез из машины и стоял, пошатываясь, под мелким дождем.

Они снова вошли в парк. Берни шагал изогнувшись, одной рукой он поддерживал Макса, а в другой нес зонтик точно у Макса над головой.

— Держи и над собой, — протестовал тот, — промокнешь.

— Ничего, я ведь в шляпе, — напомнил Берни.

— Послушай, — сказал Макс, — может, лучше зайдем к тебе и выпьем по стаканчику, немного пива в тепле, я думаю, не повредит.

— Нет, мсье Макс, — твердо сказал Берни.

— Ну послушай, — не унимался Макс, — ты ведь знаешь, что сырость вредна для моих рук. Она сковывает мне пальцы. У меня снова начнется артрит, мне кажется, что со мной вот-вот случится приступ.

— Мсье Макс! — отчаянно взмолился Берни.

Почувствовав, что Берни готов уступить, Макс запустил руку в карман плаща, извлек оттуда бутылочки, купленные в поезде, и с угрожающим видом потряс ими в воздухе, словно гранатами.

— Вот, смотри, если ты этого боишься, то у меня все с собой. Это меня только согреет. Одно из двух: или пиво у тебя дома, или я выпью прямо здесь. Думаешь, это будет лучше?

— Это нехорошо, — промямлил Берни, сдаваясь, — это нехорошо.

— Что же тут нехорошего, — удивился Макс, — что в этом плохого? Лучше скажи, где ты живешь.

— Улица Мурильо, — угрюмо ответил Берни, — вон там.

— Понятно, — сказал Макс и усмехнулся. — Однако ты живешь в шикарном районе.

— У меня совсем маленькая квартира, — вяло возразил Берни, — на самом последнем этаже. Там и места-то всего только для меня и моего пасынка.

— Пошли, — скомандовал Макс.

Берни, смирившись, поплелся за Максом, направляя его к южному выходу и стараясь из принципа обойти памятник Шопену, который, сидя за роялем, барабанил какую-то мазурку, а неизбежная девица, с вуалью на голове и неестественно большими ногами, сидя у инструмента, в порыве экстаза закрывала лицо рукой.

— Черт, просто невероятно, надо же так балдеть от музыки, просто нет слов, а на этого парня глаза бы мои не глядели.

Дом номер 4 по улице Мурильо и в самом деле оказался довольно красивым зданием, но квартира Берни состояла всего из трех смежных комнат, выходящих окнами во двор. Берни впустил Макса в главную, служившую одновременно гостиной, кухней и столовой, в которой также помещалась его кровать. Заглянув через открытую дверь в комнату пасынка, того самого одаренного мальчугана, — его, судя по всему, не было дома, — Макс заметил компьютер и монитор последней модели. Как было условлено, Берни принес пиво; к его ужасу, Макс вылил туда добрую половину одной из тех бутылочек, которыми размахивал в парке. Затем, по заведенному обычаю, Берни попытался развлечь пианиста и заставить его забыть о неизбежности предстоящего концерта. Ему было как никогда трудно находить подходящие темы и аргументы, ибо опьянение Макса нарастало с каждой минутой. Хотя было в этом и нечто положительное, потому что хмель все же заглушал страх.

Около половины восьмого Макс и кое-как поддерживавший его Берни прошли по бульвару Мессины к залу Гаво и ровно в восемь часов, после долгих попыток заставить Макса стоять ровно, Берни, следуя обычной технике, вытолкнул музыканта на сцену. Макс, против обыкновения, твердым шагом направился к инструменту, и клавиатура, представшая пред его не совсем ясным взором, показалась ему не одним рядом зубов, а парой челюстей, которые на сей раз твердо решили его схватить, разжевать и проглотить. Едва он появился на сцене, как зал поднялся, приветствуя его. Нескончаемая Ниагара аплодисментов, еще более бурных, чем на прошлой неделе, все не смолкала, и Макс, голова которого работала с трудом, заключил из этого, что концерт окончен. Он несколько раз низко поклонился публике и не менее твердым шагом направился за кулисы под застывшим от ужаса взглядом Паризи. Но Берни, недолго думая, взял Макса за плечи и, развернув его вокруг своей оси, сильным толчком отправил обратно на сцену:

— Нет, теперь — соната.

— Здорово, — сказал Паризи, переводя дух. — Вы просто молодец, Бернар, вы в самом деле молодец.

— Не так-то это легко, — заметил Берни. — Бывает, мне приходится очень туго.

7

Два часа спустя Макс Дельмар, протрезвевший после концерта, со спокойным сердцем и пустой головой спал на заднем сиденье такси. Когда машина наконец остановилась перед его домом, Макс, открыв глаза, увидел у своего подъезда большую, неподвижно сидящую собаку, пристально смотревшую в его сторону. Пока Макс расплачивался и вылезал из такси, собака продолжала за ним наблюдать. Это был очень крупный ньюфаундленд, а может быть, мастиф, впрочем, имевший вполне мирный и даже добродушный вид. Его потянули за поводок, и тогда он встал и ушел. Взгляд Макса, словно объектив кинокамеры, заскользил по длинному поводку, пока наконец не уперся в женскую фигуру, обращенную к Максу спиной. Но даже со спины, даже издалека, даже при скверном освещении, когда горел один фонарь из двух, он сразу же узнал ту сверхъестественно красивую женщину, что он встречал неподалеку от дома. Она со своим зверем удалялась в сторону сквера Ла-Виллет. Макс не принадлежал к тем, кто заговаривает на улице с незнакомыми женщинами, особенно в такой поздний час. Конечно, это вопрос принципа, но именно потому он был на это не способен. Однако, то ли вследствие запоздалого действия выпитого за день алкоголя, а, может быть, и по какой-то другой причине, но на этот раз Макс бросился за женщиной вдогонку, с твердым намерением заговорить с ней. Он абсолютно не представлял, что ей скажет, не беспокоился об этом и даже не удивлялся своему спокойствию, — в последний момент он найдет слова. Увы, приблизившись к ней, он услышал, что она что-то говорит, а подойдя еще ближе, понял, что она разговаривает по мобильному телефону. В подобной ситуации не могло быть и речи о том, чтобы подойти к ней, поэтому Макс бодрым шагом как ни в чем не бывало прошел мимо, притворившись, будто направляется в сквер Ла-Виллет, расположенный через три дома. В этот час на улочках квартала почти безлюдно. Казалось, звук шагов Макса, отражаясь слишком громким эхом от темных фасадов, делал его уловку слишком очевидной, поэтому Макс чувствовал себя крайне неловко, представляя, как он выглядит со спины. Когда он пришел в сквер, у него созрел новый план, очень простой: он вернется назад, подойдет к женщине и на этот раз обязательно заговорит с ней. Он по-прежнему не знал, что ей сказать, но этот вопрос, как ни странно, представлялся сущим пустяком.

Итак, дойдя до сквера, он повернул назад и еще издали заметил собаку, на этот раз идущую впереди хозяйки, силуэт которой угадывался в темноте. Она быстро приближалась, и Макс обнаружил, что она все еще что-то говорит в свой миниатюрный телефон, а потому ему снова пришлось воздержаться от попытки знакомства. Опустив голову и глядя на носки своих ботинок, он как можно быстрее прошел мимо нее. Должно быть, она заметила, как я бегаю туда-сюда, и решила, что я сумасшедший, да что там говорить, я выглядел как полный идиот. Теперь-то уж точно все пропало. Толкнув дверь подъезда и отметив про себя, что в комнате у Алис все еще горит свет, он поднялся к себе в студию, швырнул смятый плащ на диван и, против обыкновения не задерживаясь, прошел прямо в спальню. Задыхаясь от ярости, разделся и по-прежнему в ярости улегся в кровать. Но, не пролежав неподвижно и минуты, он вскочил, молниеносно напялил на себя одежду, возможно, даже наизнанку, прошел через студию в обратном направлении и почти бегом выскочил на улицу. Наверно, она уже ушла домой, а может, и нет, все еще не знаю, что ей сказать, но, в конце концов, чем я рискую? Что я вижу? Она все еще здесь. Она здесь, собака здесь, они обе здесь.

Набравшись решимости, Макс подошел. Пес опять уставился на него, впрочем, не проявляя агрессивности. Он не зарычал и не показал даже кончики клыков, казалось, что его добродушие было сопоставимо с его размерами. Интересно, для чего держат таких собак? Женщина тоже слегка удивленно следила за приближением Макса, даже не поведя бровью и не сделав попытки достать из кармана аэрозоль с экстрактом жгучего перца.

— Пожалуйста, не пугайтесь, — с неловкой поспешностью пробормотал Макс, — я только на минуту. Я давно встречаю вас в нашем квартале.

— И правда, — улыбнулась она.

Отлично, подумал Макс, она заметила меня, это уже кое-что.

— Я просто хотел узнать, кто вы. — Однако смелый ты парень.

Она снова улыбнулась.

— Я живу здесь, в доме номер пятьдесят пять, и, как видите, выгуливаю свою собаку (а я живу в пятьдесят девятом, быстро прикинул Макс). Обычно ее выгуливают дети (ай, сказал себе Макс), но сегодня их нет. — Пауза и снова улыбка. Самое время заканчивать, иначе ты будешь выглядеть глупо. Поскольку Макс ни в коем случае не хотел выглядеть глупо, он слегка поклонился и изобразил на лице самую любезную улыбку, на какую был способен.

— Ну что ж, — сказал он, — желаю вам приятного вечера.

Проходя через двор, он снова заметил свет в окнах Алис, но решил не заходить к ней. После концерта он часто поднимался к ней, чтобы рассказать, как прошло выступление, и расспросить, как она провела день и все такое, но сегодня нет, это невозможно, он не удержится и обязательно расскажет ей о том, что случилось, и выставит себя в смешном свете, а кроме того, он слишком взволнован. Он вернулся в студию, естественно, налил себе еще один, последний стакан, открыл крышку рояля и сразу же закрыл ее, рассеянно перелистал газету и, наконец, улегся: долго думал о женщине с собакой, мельком вспомнил Розу, так, вот и снотворное — спокойной ночи.

8

В последующие дни Макс встречал женщину с собакой непривычно часто — гораздо чаще, чем все последние годы. Теперь, после той краткой вечерней встречи, приходилось раскланиваться и обмениваться улыбками, раз уж они вели себя так любезно во время знакомства. Улыбки эти, однако, были разного свойства. Так, однажды вечером, когда она выглядела еще более элегантной, чем обычно, причем до такой степени элегантной, что стало ясно: она идет на вечеринку и, скорее всего, не одна, — здесь уместно поинтересоваться, не почувствовал ли Макс укол ревности, ведь в историях такого рода она не заставляет себя долго ждать, — она улыбнулась ему весело и почти дружески, а может быть, всего лишь снисходительно. Улыбка эта, казалось, продолжала сиять даже тогда, когда женщина повернулась к нему спиной, так что Макс сначала почувствовал себя смешным, а потом польщенным, а потом снова смешным оттого, что это ему так польстило.

В другой раз незадолго до полудня он издалека заметил, как она на другом конце улицы идет ему навстречу в спортивном костюме для бега. Хотя это и был костюм от Эрмеса, но все-таки это был спортивный костюм. Перед собой она катила металлическую тележку из супермаркета. Правда, на тележке значилась марка магазина «Конран», но, как ни крути, все-таки это была тележка. В то утро женщина была накрашена меньше, чем обычно, не так аккуратно причесана и казалась менее горделивой и неприступной. Она возвращалась домой после похода по магазинам, и, должно быть, ей было не очень-то приятно, что ее застали в таком виде, так как ее едва заметная улыбка показалась Максу гораздо более сдержанной.

В другой раз он увидел ее у дома № 55 в тот момент, когда она под дождем парковала свою машину, маленькую черную «ауди», пытаясь втиснуть ее, как отметил Макс, в пространство, где места для нее явно было маловато. Повернувшись к заднему стеклу и, видимо, поглощенная сложным маневром, она послала Максу заговорщическую улыбку, одну из тех улыбок, которые заставляют вас с понимающим видом возводить глаза к небу и призывают в свидетели этих маленьких сложностей жизни. Такие улыбки кажутся особенно выразительными, если идет дождь и очертания губ размываются водяными потоками, струящимися по чуть запотевшему стеклу. Макс, у которого своей машины не было, до этого дня и не подозревал, что она есть у незнакомки, и тут же запомнил ее номер. Во всех упомянутых случаях собака ни разу не появлялась, и каждый раз Макс прилагал все усилия, стараясь вести себя как можно учтивее и отвечать на улыбки любезно, но сдержанно, беря на полтона ниже, чем хотелось бы. Словом, он вел себя как настоящий джентльмен, и ему не грозило сойти за бог знает кого.

В день, отмеченный заговорщической улыбкой, Макс ожидал визита Паризи. В первый раз импресарио решил зайти к нему домой, чтобы самому проконтролировать состояние исполнителя перед записью концерта на телевидении. Престижный оркестр, известные солисты, избранная публика по приглашениям, и, несмотря на то, что концерт собирались показывать по образовательному каналу в записи поздно вечером, его намеревалась пустить в прямой эфир одна из студий «Радио Франс». Хотя Паризи, явившийся в тот день в темном костюме, предназначенном впитать и скрыть следы обильного потения, и утверждал, что хочет сам убедиться в наличии партитур и уладить кое-какие технические вопросы, настоящей его целью было проследить за тем, чтобы Макс, по своему обыкновению начавший нервничать за несколько дней до концерта, не расслабился сверх меры перед самым выступлением. Как правило, Паризи поручал надзор за Максом своему помощнику, но на этот раз дело было слишком важным, чтобы полагаться на одного Берни. Макс выглядел совершенно рассеянным, стараясь найти соответствие между цифрами номерного знака «ауди» и порядковых номеров тактов в партитуре.

— Мне кажется, вы хотите пить, — сказал Макс, — я принесу что-нибудь?

— Послушайте, — начал Паризи, — хочу вам сразу сказать, я бы предпочел, чтобы вы…

— Не беспокойтесь, — перебил его Макс, — никакого алкоголя. Не знаю, что это со мной сегодня, но мне даже как-то и не хочется. Может быть, кофе?

— С удовольствием, — ответил Паризи.

По внутреннему телефону Макс попросил Алис сварить кофе и пригласил ее присоединиться к ним. Затем, зевнув, захлопнул партитуру и плюхнулся на диван.

— Все в порядке? — встревожился Паризи. — Не слишком волнуетесь?

— Как ни странно, нет, — ответил Макс, — телевидение — это совсем не то, что концерт в зале.

— К тому же трансляция будет непрямой, — напомнил Паризи, — вам не о чем беспокоиться. Если даже что-то будет не так, мы всегда сможем переписать пассаж-другой.

— Да, да, — сказал Макс, поднявшись и бросив хмурый взгляд в окно студии.

На улице, благодаря объединенным усилиям ветра и дождя, было пустынно. Никого и ничего достойного упоминания, если не считать того, что цены на рулоны линолеума, разложенные на тротуаре, по-прежнему снижены на 25 %; зеленый неон креста на аптеке мигал как обычно, а в соседней лавочке, торгующей старьем, все, как всегда, было по 10 франков. Появилась Алис с подносом в руках.

Младше Макса на два года и почти такая же высокая, но более худая, с такими же, как у него, тронутыми сединой волосами, немного неловкая и почти не накрашенная, с одной простой золотой цепочкой на шее, Алис была одета в скрадывающий фигуру светло-серый костюм, очень легкий и очень свободный. Поставив поднос на стул возле дивана, она с улыбкой подошла к Паризи, который при ее появлении вскочил с кресла и, прежде чем выпрямиться, деревянно поклонился. Казалось, Алис произвела на него настолько сильное впечатление, что, как только она к нему обратилась, он, не отрывая от нее серьезного взгляда, сразу же стал запинаться и потеть больше обычного. Макс, не привыкший к тому, чтобы Алис вызывала подобную реакцию у мужчин, с удивлением смотрел на импресарио, одновременно забавляясь смущением последнего. Когда Паризи, немного овладев собой, натужно сострил, Алис немедленно залилась смехом. Как многие не слишком красивые женщины, она использовала почти любой повод для веселья, так что смеялась она, может быть, слишком часто, хотя ее смех звучал хрипло, как крик ярости или страдания, словно он причинял ей боль, как будто с его помощью она старалась избавиться от чего-то внутри себя.

Однако Паризи, казалось, вовсе не шокировал смех Алис, чего не скажешь о Максе, который его терпеть не мог и тщательно избегал произносить в ее присутствии что-то хоть сколько-нибудь забавное, хотя нечто совершенно не смешное с таким же успехом могло заставить ее рассмеяться, и при попытке заставить ее умолкнуть она могла, благодаря обратной реакции, неудержимо и исступленно расхохотаться. Как бы то ни было, Макс решил прояснить ситуацию.

— Итак, — сказал он, — позвольте представить вам мою сестру. Кажется, вы не знакомы.

9

Вас же, напротив, я знаю очень хорошо и вижу насквозь. Вы, конечно же, вообразили, что Макс был одним из этих ловеласов, этих старых обольстителей, может быть и симпатичных, но все же довольно пошлых. Роза, Алис, а теперь женщина с собакой заставили вас создать образ мужчины, погрязшего в любовных авантюрах. Вы сочли, что этот образ довольно банален, и вы, возможно, не так уж не правы. Но все же вы не правы, потому что в жизни этого музыканта из трех женщин, о которых до настоящего момента шла речь, одна оказалась сестрой, вторая воспоминанием, а третья всего лишь видением. Других нет, так что беспокоились вы напрасно. Итак, продолжим.

Все время, пока они пили кофе, Паризи не отрывал взгляда от Алис, а когда она ушла, он сказал, что им пора отправляться и что машина стоит на улице Клиньянкур. Макс облачился в свою униформу пианиста. И хотя он одевался без нервозности и даже с непривычным спокойствием, от него сбежали еще две пуговицы. Одна поспешно закатилась под шкаф, другая ушла в подполье, скрывшись в трещине паркета. Должно быть, настала особая пора в жизни гардероба Макса, этакая пуговичная осень. Поскольку времени на розыски беглянок уже не оставалось, а призванная на помощь Алис констатировала, что она не успеет исправить положение, Максу пришлось заменить сорочку от смокинга на более повседневную. Это было досадно, но другого выхода не было, и вскоре они, усевшись в «вольво» Паризи, поспешно отбыли в направлении Шестнадцатого округа, который, если смотреть со стороны Шато-Руж, находится практически на другом краю Парижа — своего рода Новая Зеландия в пределах города.

— Скверно, — буркнул Паризи, — в центр лучше не соваться.

В самом деле, из-за непрекращающегося дождя на дорогах, как обычно, не замедлили образоваться пробки. Чтобы не терять времени в забитом машинами Париже, решили ехать кольцевыми бульварами.

Оставив позади прямую улицу Клиньянкур, они вскоре свернули направо, на улицу Шампьоне, через нее добрались до бульвара Пуассоньер и оттуда выехали на внешние бульвары, на тротуарах которых тот тут, то там стояли очень молодые женщины: нигерийки, литовки, молдаванки, словачки, албанки, женщины из Ганы, Сенегала, с Берега Слоновой Кости.