Помоги проекту - поделись книгой:
«Толя наш ученик, был и останется…»
Мария Яковлевна Карловская отпирает железную дверь. Очки, улыбка. Снимаем обувь. Садится на диван. Я у стола. Крошечная Настя фотографирует.
«Я сорок лет проработала в школе. Толина мама у нас 28 лет в школе техничкой была. Трудолюбивая, исполнительница. „Тётя Юля“, её все звали. Толя похож на мать. Он у нас и в детский сад ходил».
Крошечная Настя щёлкает «мыльницей».
Директриса: «Ой, я же не готовилась!»
Крошечная Настя располагает людей, у неё хорошенькая детская физиономия русской девочки, ей все умиляются. Может быть, поэтому я её и взял. Усыплять бдительность.
«Толя был середнячок. Ни хорошистом, ни отличником не был. Чего не любил, так это иностранный язык. Но вот когда приезжал к нам уже известным Анатолием Петровичем, увидел учительниц иностранного языка и признался: „чувствую недостаток иностранного языка, жалею, что не уделял внимания, вас не слушал…“
Был скромный. Однажды его привели, лет в 13 ко мне, к директору. Причины не помню, что-то незначительное. „Я вам даю слово, что больше это не повторится…“ С пятого класса — баскетбол, волейбол, лыжи, физподготовкой занимался. Высокий, худой, форма спортивная болтается…
Бедные они были. Отец работал на элеваторе, рано умер. Толе лет четырнадцать было. Мать с четырьмя детьми, но от помощи всегда отказывалась. (Задумывается.) Вот ещё что, Толя очень любил маленьких ребятишек. Делал для них горку, на санках катал. Если подерутся, заступался. Не побьёт, но поговорит… Аккуратный был. Тётя Юля всегда его в белой рубашке, тёмном костюмчике, чистенько держала… Не дрался никогда… Нет, в школе бокса не было…
У нас в школе по-разному — то 360, то 370, то 380 учеников. Ну школу вы видели…»
«Преуспел благодаря организованности своей… Бизнес этот, не знаю. Выбило его что-то из колеи. Мы с учителями говорили „Хоть бы он отдал, пусть бы его отпустили… Вы знаете, он заступник народа… так и есть народный заступник… сколько к нему пенсионеры, многосемейные обращались — всем помогал. Помню предвыборное собрание, он в горсовет выдвигался. Старуха встаёт: „Сынок, мне хлеба не на что купить“. Дал 100 рублей. Ещё одна — и ей дал. Кобыльков Сергей — лишился зрения, военком наш обращается к Быкову: „Сможете ли помочь Кобылькову Сергею?“ — „Считайте, что уже помог…“ В Сапахте есть детский дом. Он их обеспечивал, помогал, и под Новый год, и под 8-е марта, мальчики, чтоб дарили девочкам. За него проголосовали в горсовет 70 или 75 процентов. Есть которые говорят „вот нахапал“, но таких мало. И соседней школе № 3 помог, и техникуму. Он ведь после 8 классов в техникум строительный пошёл».
«Не принято было в мои времена помощи искать. Никаких спонсоров таких… не знали, что это такое. Наталья, она из другого поколения… Уговорила она меня. Когда Васильев и Мельников пришли: сумму назвали, я чуть со стула не упала, такие деньги! Последнюю встречу с Толей помню. Я уже была на пенсии, но он хотел, чтоб я на собрание учителей пришла. Я пришла, а там вопрос обсуждался, что учителям — физруку и трудовику — надо зарплаты добавить. А Толя говорит: „Вон Марья Яковлевна, бывало, поговорит со своими учителями, и никто ничего не просит“. После этого подошёл ко мне и поцеловал…»
Обуваемся, выходим. Улыбчивая пенсионерка, директор, закрывая дверь — в уменьшающуюся щель: «
С детством Анатолия Петровича всё понятно. Сын многодетной уборщицы, рано потерявший отца, доедал детсадовские булочки, средне учился, встречался с приятелями в подъездах, кутаясь в ватное пальто. Мрак и особенную, даже не сибирскую, но угольную шахтёрскую дикость жизни в Назарове особенно хорошо передают скупые показания участкового. Кстати, Димитров получил тогда вместе с назначением трёхкомнатную квартиру! Это о чём говорит? Это говорит о том, что милицейская служба в этом городке считалась не сахар, и её хоть чем-то пытались подсластить. Когда Димитровы через десять лет попали в Красноярск, он, по признанию бывшего назаровского участкового, показался им солнечным раем, царством прогресса и цивилизации. Наверное, единственным выходом из дикости жизни казался назаровским ребятам спорт. Там можно было стать известным, любимым, знаменитым, уважаемым. Даже если ты не хорошист, не отличник, но середнячок. Только с тем, что у тебя уже есть, с назаровскими, закалившимися в холоде и уличных баталиях мышцами. А в том, что все ребята хотели убежать из Назарова, сомнений нет. И сейчас хотят, бегут, убегают. Студент, боксёр, сын директора Дима немедленно, в тот же день, поздравив отца, опять сбежал в Красноярск на своей «десятке». «Город, в котором не хочется остаться?» — спросил я у него. «Не хочется остаться», — подтвердил он без смущения. Тогда, как и сейчас. Город выращивает крепких людей и отпускает их в мир.
А что сам Быков захотел заметить в своём детстве? В интервью корреспонденту «Сегодняшней газеты» в апреле 99 года, то есть на пике славы и могущества, вот что он говорит корреспонденту Г. Лукашову:
«Если я и выделялся из окружения, то только тем, что с самого раннего детства ненавидел блатных. Мое детство прошло в обстановке перенаселённых квартир и бараков. Люди, которые меня окружали, старались жить дружно, коммуной, но встречались и те, кто, пройдя школу тюрем и лагерей, стремился обидеть, отобрать, оскорбить.
Очень хорошо помню, как некоторые мои приятели, поверив блатной романтике, начинали пить, шли воровать, носили ножи, и однажды попав в тюрьму, оказывались на многие годы обречёнными на конвейер: „украл-выпил-в тюрьму“.
Боксом начал заниматься потому, что хотел быть сильным, а сил часто не хватало. Ничего, вырос и боксу научился.
В молодости стычки с блатными случались не часто, в основном, в общественном транспорте (во дворе меня знали хорошо).
Наверное, каждому знакома такая картина: переполненный автобус и какой-нибудь „лоб“ в наколках матерится, пристаёт к женщинам, задирает мужчин. А мужчины молчат. Со мной такие номера не проходили. Я мог заткнуть рот, а в случае необходимости и выкинуть из автобуса. Мной раз такие конфликты имели продолжение — „обиженные“ встречали меня возле дома для выяснения отношений. После выяснения — предпочитали не связываться. Со времён тех „сражений“ кисти моих рук хранят следы переломов, но уже тогда многие знали, что Быков себя и своих друзей в обиду не даст, и при нём лучше не бузить».
В Назарове «независимых» знакомых у меня не было. Сейчас появились. Но в мой первый визит туда я вынужден был действовать по цепочке: познакомился с одним персонажем, а тот знакомит ещё с кем-то. Какое-то количество «наколок» дала мне директриса быковской школы. На родственников Быкова мне выйти не удалось. Все говорили мне, что они живут где-то в Красноярске, в крае, но нет, не здесь. И только позднее, уже в Красноярске, вдруг обнаружилось, что сестра Быкова Надежда носит сейчас фамилию Оршич и благополучно проживает в каменном доме у самого въезда в Назарово. «
«Некоторая горечь по отношению к брату существует. Быков ей не помогал. „Руки-ноги есть, не хочу вас обижать своей помощью“, — будто бы говорил Быков в полном соответствии с декларируемым им кредо: „Помогаю только детям, старикам и инвалидам“. Недавно якобы Быков всё же „прикупил сестре какой-то магазинчик“».
Я понимал, ещё когда только решил написать книгу, что от меня будут прятать людей. Кого-нибудь спрячут. Что друзья будут рисовать мне образ Анатолия Петровича в белых ризах и с мечом добродетели в руках, шагающего по водам. Я понял и не обиделся, когда Литвяк выпил со мной в кухне и удалил. Не оставил на празднование дня рождения, опасаясь, что я увижу того или тех, кого мне видеть не надо, или же, что один из его гостей напьётся и — расскажет мне то, чего не следует говорить. Имел право защититься, нормально. Но зачем же сестру-то прятать! Что можно вытащить из сестры, помимо детских воспоминаний о родителях, матери, доме, братьях и сёстрах и бедной жизни? Перестраховались товарищи назаровцы. По их вине, может быть, нет в книге какой-нибудь душещипательной сцены о маленьком Толике. Но, к счастью, широколицый мент Димитров вспомнил отличную сцену у батареи в подъезде.
Отрочество
Александр Никитич Останин — тренер боксёрской секции клуба Назаровского угольного разреза, она же — спортшкола при ДК угольщиков. Он не был тренером Быкова, но старшим товарищем — боксёром. В костюме, при галстуке, он сидит за столом в небольшом помещении администрации спортшколы. Он разительно похож на Андрея Битова, писателя.
«Первым тренером Петровича был Ербеткин. Я тоже у него тренировался. Но я был старше на несколько лет. Когда он пришёл? Году в 73-м, или 74-м. Худой, длинный, высокий. Было желание тренироваться. Почему пришёл? Нечем было заняться. Потом, кто спортом занимался, тех ребят уважали… Желание выполнить мастера спорта было. Реакция была хорошая, быстрота, быстро двигался. Стал кандидатом в мастера. После армии тренировался, поступил в пединститут и там ещё тренировался». (Молчит. И долго.)
Ясно, что Александр Никитич хороший тренер, но сведения надо из него тянуть. «
«Ну, дружили между собой, общались. Вон со штангистами играли в регби, Николай вон помнит».
Николай Литвяк, брат Анатолия, присутствует при разговоре, это небольшого роста широкий человек в кожанке и чёрной вязаной шапочке, — первый мастер спорта в городе Назарове. Кивает, что помнит.
«Королев, Попенченко, Лагутин были кумиры. Потом появились записи боев Мохаммеда Али. Ну и свои бои разбирали, после каждого соревнования. Соревнования часто были. Спортивные праздники на стадионе, показательные выступления в День шахтёра».
«Ну здесь тоже это было. Вокзал, Лебяжка, Малая… конечно, драки были, стычки, нарушения. Но кодекс чести был. Те же боксёры могли ходить везде.
«Почему… могу.
«Ну тогда стандартная длительность боя была. Три раунда по три минуты. Кажется, это 82 год был».
В полуподвале свисают с потолка крепкие боксёрские мешки. Хорошей толстой кожи. Не новые, но и не разваливаются. По виду иностранные. В зале для качания — железки в несколько худшем состоянии. На стенде фотографии боксёров — пацанов, ставших мастерами спорта: Баранов, Вавилов, Васильев, Карандашов…
«Демина, Меркулова Петрович увёз с собою в Красноярск, —
«Очень хотел выбиться…»
Любовь Ивановна Кривоносенко — заведующая заочным отделением строительного техникума, заслуженный учитель России. В красном пиджаке, с тщательно уложенной причёской и малоподвижным лицом. Только что перенесла серьёзную операцию. Говорит охотно. С большим достоинством.
«Быков поступил к нам в 1974 году по специальности „Промышленное и гражданское строительство“. Семья бедная, жили в районе вокзала. Район называли „Нахаловка“.
Любовь Ивановна стеснительно, краем губ, улыбается. Стесняясь диких нравов соотечественников?
«Помню его отлично. Худенький, высокий, одевался очень скромно. Толик ходил, помню, в сереньких брючках. Одно слово — младший брат, ему обноски доставались. Нет, маму никогда не вызывали. Стипендию платили. Неумывако Ольга Николаевна, она теперь в администрации работает, жила в одном дворе с ними. Когда дали им квартиру, она знает. Так вот, далее телевизора не было. К соседям ходили.
«Вот только что написала характеристику на него в московскую прокуратуру».
Я сообщаю ей, что из 136-й школы тоже затребовали характеристику. Некоторое время мы осуждающе, и в унисон говорим об идиотских обычаях судебного чиновничества в России. Из школы Быков ушёл в 14 лет, в техникуме учился с 14 до 19 лет.
«По окончании техникума Толя ушёл в армию. Служил в Монголии, мне говорили. В техникуме он был средний ученик. С ним учился Сергей, сейчас он полковник, живёт в Москве, недавно приезжал… Как же его фамилия?.. А, вспомнила: Крастынь, Сергей. Они за одной партой сидели… Думаю, он чувствовал себя ущемлённым. У нас разные ученики были, учился такой Метлицкий, обеспеченная семья, на „Волге“ ездили. Толик… особенно 1-й — 2-й курс — зубы неровные, носом шмыгает… Очень хотел выбиться. Когда в пединститут поступил, — пришёл, глаза горят, радостный. Именно горят глаза, сияют…
Потом, уже когда приехал выдвигаться в горсовет, выступал, зал полный, говорит: „Мне было настолько обидно, что к детям богатых другое отношение“. И ещё сказал: „Я для вас был Толей, я для вас Толей и остался“. И вот как тогда взялся помогать техникуму, так все годы и поддерживал. Подарил полную, в сборе технику для дискотеки. Деньги на столовую давал. Хотел, чтобы дети были накормлены. У нас многие не ходили в столовую, нечем заплатить. Заводы у нас еле дышат. ЖБК стоит, ЖБИ загружен наполовину. Единственная строительная организация ещё живая — „Назарово Грэсстрой“… Пенсионеры его все жалеют, у любого пенсионера спроси. У него же организация эта, „Вера — Надежда“, как действовала… Подъезжает машина во двор, привозит спонсорскую помощь: крупа, мука… Списки были. Откуда он узнавал?..»
«Так ведь пока его в тюрьмах держат, развалилось всё. Нина Васильевна — возглавлявшая у нас здесь Фонд „Вера — Надежда“ — отвернулась от Быкова, Семенков (бывший „быковский“ мэр Назарова) в Москву уехал, тоже отвернулся, в Госдуме сидит».
«В классе — нет, не был. В спортзале был. И на сельхозработах был. На сельхозработах всё организовывал. У него это ладилось. А после выборов в Горсовет он нам, техникуму, наладил связь с совхозами, наладил помощь нашу совхозам в обмен на кормление студентов. Это из-за коммунистов наших получилось. Старые коммунисты на собрании сказали: „Вы бы прежде чем устраивать дискотеки, вы бы помогли накормить детей“. Он сказал: „Я никому не должен, но помогу“. И помог. Это только один пример. У нас есть АО „Назаровское молоко“, так он им помогал новую линию поставить. Директор Барановский Михаил, сейчас он тоже не знает, кто такой Быков… А мемориал Победы вы видели? В центре города, сходите посмотрите. Там каждого фамилия, кто погиб в войне, каждого назаровца. Он это всё профинансировал. Правда, уже буквы алюминиевые поотковыряли кое-где… Выпустил Книгу Памяти — всех собрал, кто погиб в Афгане или в Чечне. Всем матерям района подарил по экземпляру… А то приехал, а у нас старенькая тётя Шура — техничка в техникуме. Увидел её, обнял. „Как живёте?“ — „Да всё в той же комнате в общежитии…“ Он добился, не спрашивая никого, сделал так, что дали квартиру. Ей бы никогда не видать, у нас учителям-то квартир не хватает. Как Сталин. А человек он скромный. Ему когда на соревнованиях в техникуме призы вручали, он скромно стоял с опущенной головой… Даже когда сам уже преподавателем был во 2-й школе, так встретит меня — не просто пройдёт, поздоровавшись, но преклонит голову».
«Желание выбиться, конечно.»
На снежной назаровской улице, рядом с пожарной частью (мы заехали туда в поисках сослуживца Быкова по армии, Сани Дробушевского), из машины наблюдаем, как идёт вдребезги пьяная широкомордая девка в шубе. Идет и вдруг медленно оседает, как взорванная пятиэтажка. Упав, лежит, встаёт на четыре конечности и с большим трудом поднимается. Время 11 часов дня.
Дробушевский в пожарке не работает. Зато появляется из небытия, возится в открытом джипе Серей Милкин, усатый, крепкий сорокалетний парень. Он учился с Быковым в школе и потом в институте. Милкин залазит к нам в машину. На заднее сиденье, рядом с крошечной Настей.
«Я жил рядом с ним, на Рабочей. В гости друг к другу ходили. Дрова пилили. На мотоциклах на перегонки ездили. У него был „Минск“, у меня — „Восход“».
«Лет по пятнадцать. „Минск“ недорого стоил, 230 рублей, кажется».
Я вспоминаю, что «Ява», красная «Ява», стоила моему отцу 500. Пацан, конечно, мог скопить себе на «Минск» 230 рэ.
«Человек он твёрдый. Решил поставить удар и долбит, долбит».
«Да. Тогда пацаны в боксёры шли. К осени две шеренги стояли. Правда, обычно через две недели отсеивалось большинство. Те, кто оставался, спорт никогда не бросали. Кто больше подтянется, кто больше отожмётся, соревнования устраивали. Сейчас мы тоже собираемся. Ну так, разомнёмся, побоксируем, „подержи лапы“, „ты мне подержишь?“ Я только руки бинтовать стал, а он уже в сауне… (Милкин смеётся.) Старыми стали».
«У нас это осталось. Многие наши едут, те, кто помоложе, кого он и не знал. „Петрович, посоветуй…“ Детей посылают…»
«Самая здоровая молодёжь — спортсмены — ушли с Петровичем…»
Анатолий Литвяк, директор АО «Мукомол», сменивший на этом посту ушедшего в тюрьму Васильева, 43 года. 13 лет из них отработал в органах милиции. Был соперником нынешнего мэра Шандурина на выборах. До этого был заместителем по социальным вопросам «быковского» мэра Семенкова, который ушёл депутатом в Госдуму. Крупный, сильный человек в синих джинсах, кожаной куртке на меху и шапке. Пышет здоровьем. Разговариваем в его небольшом кабинете при мельнице. Литвяк — человек Быкова в Назарове. Из-за Быкова его вынудили уйти из милиции.
«Его мать меня кормила. У меня родители рано умерли. Ну да, были подростковые группировки, в ДК угольщиков встречались. Вокзальские с центровскими. Лебяжинские отделено. На Лебяжке больше было криминала. Собирались группами до 120 человек и дрались. Люди боялись приходить на танцы. Толя был не самый заметный, но прислушиваться начинали к его словам. У него в характере было развести стороны. Божий дар, чтобы приносить спокойствие. Лидерами были авторитеты, Козырь там, другие, отсидели. Пришел Петрович — от них отошли. Спортивная молодёжь — люди сами сориентировались. Самая здоровая молодёжь — спортсмены — ушли с Петровичем».
Литвяк здесь сказал интересную вещь. До того как «с Петровичем» ушла спортивная молодёжь в Красноярске, оставив авторитетов, смотрящих и положенцев, это уже на меньшей школе было прорепетировано в Назарове. Однако я не нашёл следов противоправных действий юного Быкова в Назарове. Его участковый Димитров знал его только как греющегося в подъезде приятеля Сережки Федотова. А он работал в Назарове десять лет, с 1970-го по 1980-й. За это время никакой криминальной карьеры у Толи Быкова не было замечено. Димитров бы знал. В 1979 году Анатолий ушёл в армию. Единственный человек, кинувший тень на чистый плетень быковского отрочества, был Сергей Гурьевич Комарицын, редактор газеты «Вечерний Красноярск». Он сообщил мне, что, по непроверенным данным, якобы 17 лет от роду Быков проходил по уголовному делу. Однако к тому времени, когда он ушёл в армию, дело было закрыто. Информация эта, однако, больше нигде не возникала. Ее не подтвердили и менты, с которыми я встречался: два бывших зама начальника Управления по борьбе с организованной преступностью в крае, ни Килин, ни Романов.
Виктор Петрович Телятников, бизнесмен, близкий друг и партнёр по бизнесу Быкова. Родом из Назарова. Это в фирмах Телятникова ППО «Мебель» и АО «Мечта», согласно трудовой книжке, работал Анатолий Петрович: «помогал по снабжению» и был «коммерческим директором». С 88-го или 89 года и до февраля 1996 года, когда он был оформлен «членом совета директоров КрАЗа». В августе 2000 года в Телятникова стреляли. Несмотря на ранение в голову, Виктор Петрович выжил. Темные брюки, скромный свитер с воротником, полное, вполне доброе лицо. Магазин «Мечта», где он меня принимает, на улице Кирова в Красноярске, продаёт итальянскую обувь. Ступеньки вниз, разглядев меня в видеокамеру, впускают. Желтой кожи диваны и кресла. Аквариум, столы, искусственный камин с подсвеченными дровами.
«Я жил от Толи через три улицы, на Свободы. Я из пролетарской семьи: отец — мастер погрузочно-разгрузочных работ на ЖБИ, мать — страховой агент, ездила по районам. Я чуть старше Толи, мне 44 года. В одну секцию бокса вместе ходили, на одном автобусе ездили в секцию. Толя учился в 136 школе, я в 3-й, метров 700–800 эти школы друг от друга. Нет, Быков участия в подростковых бандах не принимал, не пил никогда… хотя в деревне выпить было просто: у всех бражка стояла. Приветливый, улыбчивый парень из многодетной семьи. Общительный. Всегда расспрашивал ребят, если кто с соревнований приехал, кто как выступил. В 74 году мы с ним потерялись. Я окончил школу и поступил в Красноярский политехнический институт, а он в том же году поступил в строительный техникум. Я окончил инженерно-строительный факультет в 1979 году, а его тогда же забрали в армию».
«Нет, не знаю… По распределению я попал на завод тяжёлых экскаваторов. Мы его строили. Проработал там с 1979 по 1985 год, но так и не достроили… началась перестройка. В 1983 году Толя приехал в Красноярск, поступил в Педагогический институт. Мы с ним увиделись, но тогда общались мало… В 1987-м он закончил институт и уехал в Назарово, преподавателем ВНП и физкультуры».
Тут уместно будет сделать перерыв и остановиться, прежде чем перейти от отрочества к юности Быкова. В параллельной и переплетающейся истории Телятникова и Быкова заметна явная энергия, желание расти, карабкаться, лезть вверх, и уже даже на этом этапе они оба видны как незаурядные личности. Много ли пацанов может убежать из грубых объятий родного города, вырваться в город-гигант,
Дворец Быкова, или Тайны таёжного замка
Снег змеями позёмки энергично извивается по мёрзлой земле пред колёсами. Пятиэтажные дома казарменного типа меж голых берёз — вот город Назарово в ноябре. Выезжаем в холодной «Волге» по всё более безрадостному пейзажу из города, и долго едем между заводскими строениями, выглядящими совсем неживыми. Темные цеха с выбитыми стёклами, недымящие трубы. У завода «Сельмаш», где некогда подрабатывал Быков, несколько более весёлый вид. Водитель «Волги» сообщает, что завод заработал, ему далеко до недостижимой доперестроечной мощи, но ремонтируют комбайны, сеялки и прочий железный, вспарывающий поле, инвентарь. О брошенных с перебитыми хребтами и лапами заводах можно было бы и не упоминать, мало ли я видел их и в Волгограде, и в Электростали, и где только не видел по России и СНГ; но мы едем во дворец Быкова, в известный всей России коттедж над рекой Чулым, и становится всё более непонятным, почему Анатолий Быков выбрал для резиденции эту мёрзлую территорию в опасной близости от заводов. Проехав вдоль забора ГРЭС, — мощные краны, хватая целые железнодорожные вагоны, подымают их в воздух и переворачивают, опоражнивая, — проехав мимо хеопсовой усечённой пирамиды угля, мы сворачиваем в чахлый лес вдоль почему-то незамерзшего водохранилища. Я спрашиваю у шофёра о купании. На что он отвечает, что мол после купания в этом водоемчике, пожалуй, выйдешь оттуда без кожи. Оказывается ГРЭС сливает туда свою техническую воду, используемую в производстве электроэнергии. «Странный человек Быков, — думаю я, — почему надо было располагать свой коттедж, дачу, дворец, назовите как угодно, как бы это не называлось, у паршивых гидролизных вод, где, наверное, плавают утки без оперения и рыбы в язвах, если вообще кто-либо плавает. Зачем? Из любви к родной некрасивой шахтёрской земле? Из чувства тщеславия, чтобы ребята, пацаны, соученики и сотоварищи детства и юности, постоянно созерцая его резиденцию, могли видеть воочию расстояние, отделяющее его от них?» Как бы там ни было, неупомянутое, кстати, ни одним журналистом обстоятельство (дворец Быкова стоит на испоганенных водах, на убитой земле) поразило меня абсурдностью. За пять лет существования, как выяснилось позднее, сам Быков побывал здесь раза четыре. Может быть, ему разонравилось ездить на отдых вдоль безлюдных заводов, по выжженной земле? Проезжаем село Верхняя Чулымка. Шофер обращает моё внимание на сарай на краю села:
«Здесь лошади у Анатолия Петровича. Конюшня. Три лошади. А рядом ещё сарайчик — это домик для конюха, он присматривает за лошадьми».
Впоследствии, уже вернувшись в Назарово, я узнаю, что невзрачное строение, воздвигнутое наспех для конюха послужило причиной для снятия кандидатуры Быкова в Госдуму по Ачинскому округу. Так как он якобы не продекларировал эту собственность в документах, которые сдал. По Ачинскому округу Быков решил баллотироваться после того, как Центризбирком завалил федеральный список ЛДПР, вторым номером в котором, за Жириновским, значился Быков. Вешняков психопатом орал на Жириновского, Жириновский на Вешнякова. Избиркомовцы легли костьми, но не пропустили. Говорят, Быков сам пришёл к Жирику. Если бы я знал историческое значение этого служебного помещения на краю бедного села, я бы попросил хотя бы сфотографировать его. Чтобы сразу покончить с этим строением скажу, что сарайчик был записан на некоего Олега Ставера, жителя города Назарова. Он был кем-то вроде старшего охраны быковского коттеджа в момент, когда туда заявились полсотни ментов и омоновцев, а именно 11 октября 1997 года. В ноябре 1999 года Ставер стал давать показания против своего бывшего босса. Среди прочего он сообщил, что Быков приказывал ему перевозить сумки с оружием. От сумок с оружием он впоследствии отказался, сказал, что не знал на самом деле, что в них находилось. Но показания Ставера, о том, что это не его сарайчик, что построил его Быков, послужили основанием для решения Ачинского избиркома исключить Быкова из числа кандидатов. Против этого решения протестовал тогда заместитель начальника налоговой инспекции Юрий Валентинович Акимочкин. Протестующего уволили. Сегодня, обиженный, он молча работает где-то в администрации. Ясно, что при давлении на них, много и много раз оказанном, а все знают на какие пытки способна наша милиция (вспомним брошенное депутату Госдумы Демину: «
Коттедж окружён забором. Среди нескольких псов главный — чёрный крепкоголовый пёс, злобно оравший нам на собачьем языке всевозможные собачьи ругательства до тех пор, пока мы с крошечной Настей и шофёром не убрались оттуда. Я видел ещё двух собак. Один, бедняга, сидит на цепи на задворках, охраняя выход к речке Чулым, другой рычит на цепи вместе с черноголовым. Быков или не Быков владелец, но без собак и сторожей дом был бы разграблен. Сомнений быть не может. Когда мы пришвартовались к воротам, нас встретил один-единственный сторож: парнишка в потрёпанном камуфляжном ватнике и простых штанах, заправленных в кроссовки. Больше никаких сторожей не обнаружилось.
В цокольном этаже дворца пусто, лестница ведёт вверх на жилые этажи. Слева — помещение, где находится котельная и какие-то службы по управлению домом. Рядом — тренажёрный зал, металлическим уютным снарядам которого я, честно, позавидовал. Яркие, удобные, они возможно компенсировали Быкову ржавое железо и рваные мешки его спортивного детства и юности. В цокольном этаже мы сняли обувь, а на первом этаже получили тапочки, как в музее. И пошли разглядывать дворец. Мне в 1979—80 годах в Нью-Йорке пришлось служить «хранителем дома» у мультимиллионера Питера Спрэга, посему я знаю, как устроены дворцы, и мне было с чем сравнить дом Быкова на речке Чулым. Я сравнил его с домом Спрэга на реке Ист-Ривер.
Вот столовая со столом и двенадцатью стульями. Имеет нежилой вид, стулья ножками вверх покоятся на столе. Пищей не пахнет и скорее всего никогда её здесь не принимали. Возможно, Быков собирался жить здесь в глубокой старости.
В гостиной два кожаных дивана, четыре кресла, чуть в стороне стол с пятью стульями, круглый. У самого входа неуютно как-то высокий, в рост человека, — нелепый камин. На камине антикварные пистолеты, бронзовый зубр и всадник, тоже тёмной бронзы. Словно налоговый инспектор, я записал в тетрадь: узкие напольные часы, ковёр, большой телевизор, один цветок напольный, четыре картины, зеркало высотой в 2,5 метра, стены бежевые.
На лестничной площадке второго этажа стоял рыцарь, вызвавший восторг крошечной Насти. Меч, латы, какая-то стыдливая красная кольчужка прикрывает чресла. Парнишка в потрёпанном камуфляже объяснил, что рыцарь вызвал столпотворение и дичайший восторг среди ачинских ментов, они скребли латы, те из них, которые были из жёлтого металла, очевидно надеясь, что латы окажутся золотыми. Рядом с рыцарем есть два серых мягких дивана, такое же кресло (обивка в белых цветах на сером фоне) и журнальный столик. Возможно, тут, по замыслу Быкова, идя из тренажёрного зала к себе в спальни, его гости или родственники могли присесть, перелистать какой-нибудь «Коммерсантъ-Власть» или «Профиль».
В гостевой спальне — почему-то две деревянные двуспальные кровати. Как и за камин (слишком выглядит новостроем) за две двуспальные в одном помещении я поставил Быкову или его дизайнерам двойку. Еще в гостевой были, как и требовалось: столы, шкаф, кресла, стулья. В окно была видна заснеженная речка Чулым, пустой и морозный теннисный корт, а за речкой — уазик.
«Слушают», — сказал паренёк в камуфляже и фаталистически спокойно вздохнул. Вздохнул и я, спокойно и фаталистически, так как меня самого слушают, наблюдают, встречают и провожают и даже обыскивают. Ведь помимо написания книги о Быкове я ещё руковожу Национал-большевистской партией.
Master-bedroom я одобрил. За сдержанность. Только двуспальная кровать. Шкаф. Две лампы по обе стороны кровати — для супругов. Одна картина с васильками. На быковской стороне кровати на столике фото — в сердечке Быков и жена Марина, очень весёлые. Так как Быков сидел в тюрьме, в далёкой Москве, я им от всего сердца посочувствовал. Вообще, подумал я, разглядывая фото, Быкова всегда легко найти на любой фотографии: он всегда самый широко улыбающийся. На самом верху, там где на фасаде три верхних окна: помещается бильярдная. Она обшита деревом и вдоль стен тесно уставлена по периметру диванами. Здесь Быков должен был играть в бильярд с партнёрами по бизнесу и друзьями. Возможно, и сыграл пару партий. Но гнезда для отдыха не получилось. Сюда приезжают, в основном, менты и журналисты. И те и другие с ненавистью разглядывают этот образцово-показательный загородный дом богатого человека. Я разглядел с интересом. Наследственный нью-йоркский brown-stone дом Питера Спрэга, разумеется, был аутентичным образцом, а быковский лишь копией. Но это была хорошая копия, и помимо нелепого камина да двух двуспальных кроватей в одной гостевой комнате ошибок было немного.
Еще чувствовалась, и это я уже понял на обратном пути, проезжая мимо конюшни и судьбоносного домика при конюшне, мимо гидролизного водоёма, мимо назаровской ГРЭС, где с шумом опорожняли угольные вагоны, мимо железных и каменных обломков назаровских заводов… Еще чувствовалось, что вот из общей этой мёрзлой каши жизни появился другой человек — энергичный, с порывами, с желанием построить себе, а частично и другим, иную реальность. А его тотчас же скрутили, закрутили, запутали, обвили верёвками закона и беззакония. Он подражает на самом деле стандарту Питера Спрэга — наследственного мультимиллионера, богача, чей дед Фрэнк придумал и построил Нью-йоркский сабвэй и был лауреатом премии Эдисона в 1913 году. Если бы Быков подражал стандартам синих, татуированных, знал бы своё место, возможно репрессивная машина была бы к нему не так сурова. Я вспомнил рассказ Лескова об энергичном немце, приехавшем в русскую глубинку, привёзшем всякие умные машины, и как эта глубинка его ухайдакала, немца этого, как немец запил.
Дом Быкова — мечта о шикарной жизни. Когда-то в Нью-Йорке я, безработным, купил себе, помню, белое пальто. Я надел его тогда пару раз и потерял к нему интерес, позднее возил в багаже, переселяясь из страны в страну. Однако я удовлетворил свою жажду, осуществил мечту. Очевидно, для Быкова этот дом был как белое пальто для меня. А вокруг стояли болотом пятидесятые годы…
Расследование продолжается
Из Назарова мы уехали на машине Литвяка, оставляя город детства и отрочества Быкова позади. Мела пурга. То, что Литвяк является доверенным лицом Быкова в Назарове, что он унаследовал должность директора ОАО «Мукомол» от отбывающего 10-летнее наказание прежнего доверенного лица Быкова, Сергея Васильева, вовсе не было для меня секретом. И Литвяк не скрывал этого. Он ехал в Красноярск по своим делам. Оделся для этого в синие джинсы, кожаную куртку на меху и новую шапку, и сменил машину — на «тойоту», нам было по пути, мы и поехали с ним. Вообще первые 17 дней моего пребывания в Красноярском крае «быковцы» со мной осторожно дружили, а потом дружить перестали. Не все, но кое-кто. По этому поводу у меня есть факты, догадки и объяснения. Их я изложу позднее, потому что и люди Быкова — это Быков. Так я нахожу абсолютно симптоматичным, что «
«Анатолий звал в Красноярск, но мне нравится здесь. Потом Красноярск-то рядом, два с половиной часа. Я проработал тринадцать лет в органах. С Толиком я дружил с детства. Его мать меня кормила, я рассказывал. Я же сирота…»
(Сирота построил большой дом, у него дети, хлебосолы, полно людей вокруг. Преодолел сиротство — думаю я, вспоминая большую прихожую, большие комнаты. «
«Стали интересоваться Быковым. Стали ездить
Когда Семенков был избран в Госдуму, Литвяк стал кандидатом на пост мэра от быковской команды. Но это уже период, когда Быков сидит в тюрьме в Венгрии, лебедевцы хотят во чтобы это ни стало захватить родной город Быкова. Для них это вопрос престижа. Потому, не мытьём, так катаньем, мэром Назарова стал Шандуров.
Перед тем, как высадить нас с крошечной Настей у «Авто-Радио», в последние полчаса по дороге Литвяк объяснил мне важную вещь: оказывается, предприятия платят часть налогов по месту регистрации. Если фирма зарегистрирована в Москве, это прямой убыток краю. И теперь, когда Красноярская угольная компания досталась Генералову, часть денег уходит из края туда, где она зарегистрирована. Наконец до меня дошло сказанное мне однофамильцем министра Громыко в гостинице «Заря»: «
В тот же день в «Авто-Радио» пришёл Блинов и мне стало ясно, что с красноярскими друзьями Анатолия Петровича и с его приверженцами мне придётся туго. О назаровских проницательная крошечная Настя изрекла: «
У половины России к Быкову вопросы рабочего. Как он заработал такие деньги? И ещё один — самый прямой. Убивал или не убивал? Парадоксально, но половина читателей, хотела бы, чтобы убивал, но немного. И только плохих.
А передо мной сидел с чётко очерченными губами Сергей Блинов и вовсю нахваливал своего друга. Блинов мне был так знаком, так близок, как родной. Потому что он походил на одного из персонажей, живших вокруг меня в детстве и юности в Салтовском посёлке, на окраине Харькова. Он правильно охарактеризовал своего друга Толю (только один раз высунувшись из панциря): «
«Работяги зарабатывают свой хлеб. А чтоб уйти с завода — на это не пойдут. У них у каждого семья, жена, ребятишки».
Я хотел заорать Блинову, что они и на оккупанта работать будут ради своей вонючей семьи, что и ради своего брата-работяги пальцем не шевельнут, куда уж там — далёкий им Быков, председатель совета директоров, — но не закричал. Решит, что я народ не люблю.
Короче, контакта с Блиновым не получилось. Вежливые улыбки. Передо мной сидел директор крупнейшего в городе рынка «КРАС-ТЭЦ», возглавляющий футбольный клуб «Металлург», парень, который начинал со спекуляции водкой во времена сухого закона при Горбачеве. Стоял с бутылками в злачных местах. Для защиты от ментов и рэкета он сбил ребят в группу. И его группа в конце концов пришла к союзу с группировкой Быкова. Если б он мне это всё рассказал с деталями! Но он сидел, строгий и далёкий. Эх, Серега! — подумал я. И вспомнил покойного Желко Разнатовича, Аркана, сербского военачальника и героя, владельца бензоколонок, возглавлявшего тоже футбольный клуб «Црвена Звезда». Аркан был открытый, сербы вообще проще и без комплексов. Аркан, смеясь, называл себя «мафией». И звал меня к себе, в офицеры.
Поделиться книгой: