Мясной рулет. Встречи с животными

Мы обошли дом, увидели необъятных размеров гамак, привязанный к двум стройным эвкалиптам, а в гамаке лежал Себастьян.

Мне поначалу показалось, что передо мной сказочный гном. Впоследствии я узнал, что его рост около пяти футов двух дюймов, но в складке великанского гамака Себастьян казался совсем маленьким. Его необыкновенно длинные, могучие руки свисали по обе стороны гамака - загорелые до яркого тона красного дерева, покрытые легкой дымкой совершенно белых волос. Лица не было видно: его скрывала надвинутая черная шляпа; она ритмично приподнималась и опускалась в такт длительным руладам такого мощного храпа, какого мне не приходилось еще никогда слышать. Мой друг схватил болтавшуюся руку Себастьяна и изо всех сил потянул, одновременно наклонившись к самому его уху и оглушительно окликнув спящего:

– Себастьян! Себастьян! Просыпайся, к тебе гости! Уснет - не добудишься, - объяснил он мне. - Берите-ка за другую руку, вытряхнем его из гамака.

Я ухватился за другую руку, и мы совместными усилиями усадили Себастьяна в гамаке. Черная шляпа скатилась, открыв круглое коричневое лицо с полными щеками, которое было четко разделено на три части громадными закрученными усищами, вызолоченными никотином, и парой белоснежных бровей, загибавшихся вверх, как козлиные рожки. Мой друг сграбастал его за плечи и принялся трясти, окликая по имени, как вдруг под белыми бровями открылась пара плутовских черных глаз, и Себастьян сонно воззрился на нас. Узнав моего друга, он с ревом раненого зверя выскочил из гамака.

– Сеньор! - возопил он. - Как я рад вас видеть! Ах, простите, простите, сеньор, что я сплю, как свинья в закуте, когда вы меня навестили… простите великодушно! Я не ожидал вас так рано, а то непременно приготовился бы и встретил бы вас как подобает.

Он потряс мою руку, когда наш общий знакомый меня представил, а потом, повернувшись к дому, заревел во все горло:

– Мария! Мария!

В ответ на этот устрашающий рев из дома вышла приятная молодая женщина лет тридцати, которую Себастьян с нескрываемой гордостью представил нам как свою жену. Потом он схватил меня за плечо железной хваткой и уставился мне в лицо с самым серьезным видом.

– Вы что будете пить - кофе или матэ, сеньор? - спросил он невинно и простодушно. К счастью, мой друг заранее предупредил меня, что Себастьян судит о людях как раз по тому, что они пьют - кофе или матэ, аргентинский зеленый чай из трав. Он считал, что кофе - отвратное пойло, годное разве что для горожан и прочих растленных отбросов человечества. Я, конечно, сказал, что выпью матэ. Себастьян обернулся и обжег жену огненным взглядом.

– Ну? - повелительно крикнул он. - Ты слыхала, что сеньор хочет выпить матэ? Долго наши гости будут стоять здесь, умирая от жажды, пока ты глазеешь, как сова в полдень?

– Вода уже кипит, - мирно ответила она. - А стоять им не нужно - пригласи их присесть.

– Не перечь мне, женщина! - рявкнул Себастьян, ощетинив усы.

– Вы уж простите его, сеньор, - сказала Мария, ласково улыбаясь мужу, - он всегда сам не свой, когда у нас гости.

Лицо Себастьяна приобрело темно-кирпичный цвет.

– Это я-то? - оскорбленно взревел он. - Сам не свой? Кто тут сам не свой? Да я спокойнее дохлой лошади… Вот уж выдумала… Извините мою жену, сеньоры, всегда норовит невесть что выдумать - честное слово, будь она мужчиной, быть ей президентом, не иначе.

Мы уселись под деревьями, и Себастьян, закурив маленькую, но зловонную сигару, продолжал ворчать, обличая недостатки своей супруги.

– Не надо было мне еще раз жениться, - доверительно сказал он. - Ни одна из моих жен меня не пережила. Я ведь уже четыре раза был женат и каждый раз, провожая покойницу на кладбище, говорил себе: "Все, Себастьян, пора кончать". А потом как-то сразу - пффф! - и я снова женат. Дух мой жаждет одиночества, но плоть слаба, а все горе в том, что плоти-то у меня побольше, чем духа.

Он с притворной грустью взглянул вниз, на свое солидное брюшко, потом поднял глаза и широко, подкупающе улыбнулся, обнажив десны с двумя оставшимися зубами.

– Сдается мне, что я так с этой слабостью и помру, сеньор, но ведь мужчина без женщины - все равно что корова без вымени.

Мария вынесла матэ, и маленький горшок пошел вкруговую: мы по очереди прикладывались к тоненькой серебряной трубочке для питья матэ, а мой друг тем временем объяснял Себастьяну, с какой целью я приехал на эстансию. Гаучо пришел в полнейший восторг, а когда ему сказали, что он может участвовать в киносъемках, он расправил усы и искоса взглянул на жену.

– Слыхала, а? - спросил он. - Я буду в кино сниматься! Ты лучше держи свой язычок за зубами, девчонка, а то женщины из Англии нагрянут всем скопом да и отобьют меня у тебя!

– Очень ты им нужен, - отпарировала его жена. - Небось, у них там своих бездельников хватает, их по всему свету полно.

Себастьян ограничился испепеляющим взглядом, а затем обратился ко мне.

– Не беспокойтесь, сеньор, - сказал он, - я вам все сделаю, во всем помогу. Я сделаю все, что вам угодно.

И он сдержал свое слово: начиная с того же вечера, когда мой друг отбыл в Буэнос-Айрес, Себастьян две недели не отходил от меня. Он обладал кипучей энергией, а его властный характер не знал препятствий, так что он сразу же полностью забрал все мои дела в свои руки. Я просто сообщал ему, что мне нужно, а он все осуществлял, и, чем труднее и необычнее были мои поручения, тем с большим восторгом он их выполнял. Как никто другой, он умел заставить пеонов - наемных рабочих на эстансии - работать в полную силу и, как ни странно, добивался этого не уговорами или заигрыванием, а саркастическими насмешками, пересыпанными необыкновенно изощренными и яркими сравнениями. Те, кого он поносил на чем свет стоит, не только не обижались, а покатывались со смеху и работали на совесть.

– Посмотрите на себя! - гремел он, обличая "ленивых". - Да вы только посмотрите на себя! Тащитесь, как улитки по патоке. Поражаюсь, как это ваши одры не подхватят да не разнесут вас со страху: ведь на галопе глаза болтаются в ваших пустых черепах, отсюда слышно! У вас мозгов-то на всех такая малость, что не наскребешь и на крепкий бульон для клопа!

И пеоны, гогоча во все горло, набрасывались на работу с удвоенным рвением. Конечно, они не только уважали старого шутника - они прекрасно знали, что он не потребует от них сделать то, чего не может сделать сам. А назвать, чего он не мог бы сделать, было мудрено, и о каком-нибудь чрезвычайно трудном деле пеоны всегда говорили: "Ну, это и самому Себастьяну не под силу". На рослом вороном коне, облаченный в яркое, пунцовое с голубым пончо, Себастьян выглядел великолепно. Он носился на своем вороном по всему поместью, со свистом рассекая воздух петлей лассо, - показывал мне, как надо ловить бычков. Это делается шестью способами, и Себастьян владел всеми шестью с одинаковым совершенством. Чем быстрее мчался его конь, чем опаснее была скачка по неровной степи, тем точнее он бросал лассо, так что мне начинало казаться, что петлю притягивает к быку какой-то магнит и она сама собой захлестывает цель без промаха.

Себастьян мастерски владел лассо, но кнутом он владел поистине виртуозно. Кнут, с короткой рукояткой и длинным тонким кнутовищем, всегда был при нем, и это было страшное оружие. Я видел собственными глазами, как Себастьян на всем скаку выхватывал кнут из-за пояса и аккуратно сшибал головку колючего растения, проносясь мимо. Выбить сигарету изо рта у человека для него было детской игрой. Мне рассказывали, что в прошлом году какой-то приезжий позволил себе усомниться в гениальном "туше" Себастьяна и тот в доказательство снял с чужака кнутом рубашку, даже не задев кожу на его спине. Себастьян пользовался кнутом как идеальным оружием - он действовал им, как собственной удлиненной рукой, хотя отлично владел и ножом и топориком. С расстояния в десять шагов он разбивал топориком пополам спичечную коробку. Да с таким человеком, как Себастьян, лучше было не ссориться.

Мы с Себастьяном охотились по большей части ночью, когда многие животные вылезали из своих нор. Запасшись факелами, мы выходили с эстансии уже в темноте и никогда не возвращались раньше полуночи, а то и двух часов ночи, обычно принося с собой двух-трех зверьков. На такие ночные вылазки нас сопровождал пес неопределенного происхождения и весьма преклонного возраста: зубы у него давно сточились до самых десен. Это была отличная собака для нашей охоты - даже когда он хватал зверька, то нисколько не повреждал его своими беззубыми челюстями. Загнав и остановив зверька, пес не давал ему уйти, примерно раз в минуту коротким лаем давая знать, где он засел.

На одной из таких ночных охот мне пришлось воочию убедиться в громадной силе Себастьяна. Собака спугнула броненосца и гнала его несколько сот ярдов, пока он не скрылся в норе. Нас было трое: Себастьян, я и местный пеон. Мы с пеоном гнались за броненосцем порезвее и оставили далеко позади отдувающегося Себастьяна: его телосложение не очень-то подходило для спринтерских рекордов. Мы с пеоном подоспели как раз в ту минуту, когда зад броненосца исчезал в норе. Бросившись ничком на траву, мы вцепились - я в хвост, пеон - в задние лапы зверя. Броненосец так прочно закрепился передними лапами с длинными когтями за стены норы, что, как мы ни тянули, выбиваясь из сил, он, словно зацементированный, не сдвигался с места. Потом зверь рванулся, и пеон от неожиданности выпустил его лапы. Броненосец стал ввинчиваться в глубину норы, и я уже чувствовал, как хвост выскальзывает у меня из рук. В этот критический момент на поле боя появился пыхтящий Себастьян. Он оттолкнул меня, схватился за хвост броненосца, уперся ногами в землю по обе стороны норы и дернул. Нас засыпало землей, и броненосец выскочил из норы, как пробка из бутылки. Одним рывком Себастьян сделал то, что нам двоим оказалось не под силу.

Одним из животных, которых я намеревался снять для кино на эстансии, был нанду - южноамериканский страус, не уступающий своему африканскому родичу в способности мчаться с резвостью скаковой лошади. Мне хотелось снять старинный способ охоты на страусов - верхом на лошадях, с помощью боласов. Это оружие представляет собой три шара размером примерно с крокетные шары, выточенные из дерева и соединенные между собой довольно длинными веревками. Снаряд раскручивают над головой и бросают так, что веревки опутывают ноги страуса и валят его на землю. Себастьян специально организовал такую охоту, чтобы в последний день мы смогли ее снять для кино. Так как пеоны участвовали почти во всех сценах, они заявились с утра разряженные в лучшие костюмы, стараясь перещеголять друг друга яркостью наряда. Себастьян мрачно оглядел их с высоты своего седла.

– Вы только взгляните на них, сеньор, - процедил он, презрительно сплюнув. - Разряжены в пух и прах, в глазах пестрит, что твои куропаточьи яйца; суетятся, как стая гончих на зеленой лужайке, а все потому, что мечтают увидеть свои дурацкие рожи на экране… Смотреть противно.

Но я заметил, как тщательно он расчесал свои усы перед началом съемок. Мы целый день провели под палящим солнцем и к вечеру, отсняв последние кадры, почувствовали себя вконец измученными; все мы нуждались в отдыхе, все, кроме, конечно, Себастьяна, который был свеж, будто день только начался. По дороге домой он мне сказал, что вечером устраивает для нас прощальный ужин, на который приглашено все население эстансии. Там будет всего вдоволь, и вина, и песен, и танцев. Говорил он все это, а глаза его так и сверкали от удовольствия. У меня не хватило духу признаться, что я до смерти устал и мечтаю только об одном - добраться до постели. Я принял приглашение.

Празднество было устроено в обширной задымленной кухне, освещенной полудюжиной коптящих керосиновых ламп. Джаз-банд заменяли три гитариста, самозабвенно терзавшие струны. Стоит ли говорить, что душой общества и первым заводилой был Себастьян? Он выпил вина больше, чем кто бы то ни было, но был трезв как стеклышко; он сыграл соло на гитаре, спел великое множество песен - от самых грубых до самых трогательных - и поглотил при этом неимоверное количество еды. Но самое главное - он танцевал: танцевал настоящий дикий танец гаучо, со сложными па, прыжками и антраша, танцевал так, что балки над головой тряслись от удалого топота, а шпоры высекали искры из каменных плит.

Мой друг, приехавший за мной из Буэнос-Айреса, появился в самом разгаре веселья и сразу же в него включился. Мы сидели с ним в уголке, потягивая вино и глядя, как Себастьян откалывает коленца под рукоплескания и громкие вопли восторженных зрителей.

– Потрясающая энергия, - заметил я. - Он сегодня целый день работал, да так, что никто за ним не мог угнаться, а теперь нас всех переплясал!

– Вот чем хороша жизнь в пампе! - ответил мой друг. - Нет, совершенно серьезно, для своего возраста он просто молодчина, верно?

– А сколько ему? - спросил я небрежно.

Мой друг смерил меня удивленным взглядом.

– Вы что, не знали? - спросил он. - Через два месяца Себастьяну стукнет девяносто пять.

КАК Я ВОЗИЛ ЧЕРЕПАШЕК

В конце 1939 года, когда неизбежность войны стала почти очевидной, наше семейство снялось с острова Корфу и возвратилось в Англию. Мы временно нашли квартиру в Лондоне, и моя мама совершала регулярные вылазки в сельскую местность в поисках дома. А я тем временем принялся бродить на свободе по Лондону. Я никогда не любил большие города, но тогда Лондон привел меня в восторг. Ведь самой крупной столицей, которую я видел в своей жизни, был город Корфу - по размерам не больше маленького провинциального городка в Англии. Для меня в необъятной громаде Лондона таились сотни захватывающих открытий. Конечно, я стал постоянным посетителем Музея естественной истории, а уж в зоопарке я сделался своим человеком, даже успел подружиться с несколькими служителями. Я все больше убеждался в том, что работа в зоопарке - единственное стоящее занятие для человека, и все чаще мечтал о собственном зоопарке.

Неподалеку от нашего дома был магазин, мимо которого я никогда не мог пройти спокойно. Он назывался "Аквариум", и в его витрине громоздились огромные аквариумы, полные сверкающих рыбок; но еще интереснее были ряды террариумов, где за стеклянными стенками ползали ужи, большие изумрудные ящерицы и пучеглазые жабы. Сколько раз я простаивал перед витриной, словно завороженный, не сводя глаз с этих восхитительных существ, и как я мечтал, чтобы они были мои! Но я уже притащил в нашу квартиру целую стайку мелких птиц, пару сорок и мартышку, и появление любой живности - какого бы то ни было вида - обрушивало на меня справедливый гнев семейства, так что мне оставалось только с тоской смотреть на очаровательных рептилий.

Как-то утром я проходил мимо магазина, и мне бросилось в глаза объявление, прислоненное к стенке аквариума:

"Требуется молодой надежный помощник".

Я вернулся домой и стал обдумывать это дело.

– Там в зоомагазине предлагают работу, - сказал я маме.

– Правда, милый? - сказала она, думая о чем-то другом.

– Ну да. Им нужен молодой надежный помощник. Я бы не прочь у них поработать, - сказал я небрежно.

– Блестящая мысль, - заметил Ларри. - Тогда ты сможешь забрать туда весь свой зверинец.

– Вряд ли они ему разрешат, милый, - сказала наша мама.

– Как ты думаешь, сколько платят за эту работу? - спросил я.

– Наверно, пустяки какие-нибудь, - ответил Ларри. - И к тебе не очень-то подходит слово "надежный" - кажется, там так написано?

– Ну, хоть что-нибудь они мне будут платить? - сказал я.

– А по возрасту ты имеешь право работать? - спросил Ларри.

– Мне уже шестнадцать… скоро будет.

– Ну тогда валяй попробуй, - посоветовал Ларри.

И вот на следующее утро я отправился в зоомагазин, открыл дверь и вошел. Невысокий, легкий, смуглый человечек в огромных роговых очках вприпрыжку подлетел ко мне через весь магазин.

– С добрым утром, с добрым утром, с добрым утром, сэр! - сказал он. - Чем могу служить?

– Вы… М-м-мм… Вам нужен помощник? - сказал я.

– Помощник? - повторил он. - Вы что же, хотите взяться за эту работу?

– М-м-мм… да, - сказал я.

– А опыт у вас есть? - недоверчиво спросил он.

– О, громадный опыт, - сказал я. - Я всегда возился с пресмыкающимися, рыбами и всякой всячиной. У меня и сейчас ими вся квартира набита.

Маленький человек посмотрел на меня.

– Сколько вам лет? - спросил он.

– Шестнадцать… почти семнадцать, - соврал я.

– Видите ли, - сказал он. - Платить вам очень много мы не сможем. В нашем магазине невероятно большие текущие расходы. Но для начала я мог бы вам предложить полтора фунта.

– Согласен, - сказал я. - Когда приступать?

– Лучше всего начать с понедельника, - сказал он. - По-моему, с понедельника удобнее - я успею оформить ваши документы. А то у нас с вами такая путаница выйдет… Кстати, меня зовут мистер Ромили.

Я назвал свое имя, мы довольно торжественно пожали друг другу руки, да так и стояли, молча глядя друг на друга. Мне стало ясно, что мистеру Ромили еще не случалось никого нанимать на работу и он был не совсем уверен, что соблюдены все формальности. Надо было его выручать.

– Может быть, вы мне просто покажете магазин, - предложил я. - И заодно расскажите, пожалуйста, что мне нужно будет делать.

– Вот это прекрасная мысль! - воскликнул мистер Ромили. - Прекрасная мысль!

Он принялся порхать по магазину, взмахивая руками, как бабочка крыльями, и показал мне, как чистить большой аквариум, как бросать мучных червей в клетки лягушек и жаб и где хранятся щетки и метелки, которыми подметают пол. В просторном подвале под магазином хранились запасы корма для рыб, сачки и другой инвентарь, и еще под краном, из которого капала вода, мокло в большой банке что-то напоминающее на первый взгляд сырое баранье сердце.

При ближайшем рассмотрении это оказался тугой комок нитевидных червей - тубифексов. Эти светло-красные червячки - любимый корм не только для рыб, но и для некоторых пресмыкающихся и земноводных.

Оказалось, что кроме очаровательных существ, красовавшихся на витрине, в магазине было множество других животных: в разных ящиках сидели жабы, ящерицы, черепахи и блестящие, будто лакированные змеи, а в аквариумах отдувались мокрые лягушки и шевелили бахромчатыми, похожими на вымпелы, хвостами тритоны. После нескольких месяцев, проведенных в сухом, пыльном и бесплодном Лондоне, этот магазин - для меня, по крайней мере - был настоящим раем.

– Ну вот, - сказал мистер Ромили, когда мы уже все посмотрели. - Начнете с понедельника, да? Ровно в девять. И пожалуйста, не опаздывайте!

Я, конечно, не сказал мистеру Ромили, что только безвременная смерть помешает мне быть здесь ровно в девять часов утра в понедельник.

И вот в понедельник без десяти девять я уже расхаживал под окнами магазина, пока не появился сам мистер Ромили в длинном черном пальто и черной шляпе, мелодически позванивая связкой ключей.

– С добрым утром, с добрым утром, - пропел он. - Очень рад, что вижу вас вовремя. Отличное начало!

Мы вошли в магазин, и я сразу же приступил к работе: сначала нужно было протереть почти совершенно чистый пол, а потом накормить рыбок небольшими комками извивающихся тубифексов. Очень скоро я понял, что добрейший мистер Ромили не имеет никакого представления о привычках и нуждах своих подопечных. Почти все клетки были устроены в высшей степени неудобно для обитателей, да и аквариумы, по правде сказать, тоже. Кроме того, мистер Ромили придерживался теории, что если животное приняло какой-либо корм хоть один раз, то его можно продержать на этой пище всю остальную жизнь. Я решил, что придется заняться оформлением клеток и вообще надо немного облегчить жизнь наших питомцев, но я знал, что здесь необходима осторожность, потому что мистер Ромили, сказать по правде, был самый настоящий консерватор.

– Мистер Ромили, а что, если ящерицам и жабам вместо мучных червей дать что-нибудь новенькое? - спросил я однажды.

– Новенькое? - повторил мистер Ромили, и глаза его за стеклами очков округлились. - А что именно?

– Для разнообразия можно попробовать хотя бы мокриц, - сказал я. - Я всегда кормил своих рептилий мокрицами.

– Вы в этом уверены? - спросил мистер Ромили.

– Абсолютно уверен, - сказал я.

– Но им это не повредит, а? - спросил он испуганно.

– Нет, - сказал я. - Они обожают мокриц. Разнообразная пища гораздо полезнее.

– Но где же мы их достанем? - уныло спросил мистер Ромили.

– Да их полно в любом парке. Хотите, я попробую набрать немного?

– Ну, хорошо, - неуверенно сказал мистер Ромили. - Только если вы абсолютно уверены, что это им не повредит.

Я пошел в парк после обеда и вернулся с большой банкой, доверху набитой мокрицами. Хранил я их в мокрых листьях внизу, в подвале. Когда мне показалось, что лягушкам и жабам приелись мучные черви, я дал им попробовать сочных мокриц. Поначалу мистер Ромили заглядывал в клетки с таким перепуганным видом, словно боялся, что все наши амфибии и рептилии передохли. Но когда он убедился, что они не только благоденствуют, но и начинают поквакивать в своих клетках, его восторгу не было границ.

После этого я занялся двумя очень крупными и кроткими леопардовыми жабами из Северной Африки. Дело в том, что мистер Ромили представлял себе Северную Африку в виде бескрайней пустыни, над которой день и ночь пылает солнце и температура никогда не опускается ниже сорока градусов в тени, если там вообще бывает тень. Поэтому он заточил этих бедняг в крошечный террариум со стеклянной стенкой, над которым ослепительно сияли две мощные электрические лампы. Несчастные жабы сидели на голом белом песке - ни единого камешка, чтобы спрятаться от жгучего света, - и только ночью, когда мы отключали весь свет в магазине, температура там немного падала. От всего этого глаза у них стали мутными - казалось, что они страдают катарактой, - кожа высохла и потрескалась, а подошвы лапок воспалились. Я знал, что одно упоминание о столь вопиющем новшестве, как пересадка жаб в другую клетку, повергнет мистера Ромили в священный ужас, и поэтому попробовал исподволь создать жабам немного более сносные условия. Для начала я стащил на кухне у мамы немного оливкового масла, дождался, пока мистер Ромили уйдет на обеденный перерыв, и натер маслом обеих жаб. Кожа у них перестала трескаться. Потом я достал в аптеке мазь - пришлось объяснить, к немалому удовольствию аптекаря, для кого она понадобилась, - и намазал им лапки. Это немного помогло, но все же лапки у них еще болели. Еще я достал мазь "Золотой глазок", которую обычно прописывают собакам, и обработал жабьи глаза - мазь оказалась чудодейственной. Каждый день, когда мистер Ромили уходил обедать, я устраивал им теплый душ, и они просто блаженствовали. Они сидели, благодушно раздувая горлышко и моргая глазами, и, если я слегка передвигал струю, они сами ползли по клетке, чтобы снова забраться под душ. Однажды я положил в клетку горсть мха, и обе жабы тут же закопались в него.

– Взгляните-ка, мистер Ромили, - указал я, неплохо разыгрывая удивление. - Я случайно бросил мох в клетку к жабам, а им, кажется, понравилось.

– Мох? - переспросил мистер Ромили. - Мох? Но ведь они живут в пустыне.

– Мне кажется, что в пустыне местами все же встречается хоть немножечко зелени, - ответил я.

– Но я считал, что там сплошной песок, - сказал мистер Ромили. - Сплошной песок. Насколько хватает глаз.

– Да нет… По-моему, там и кактусы растут, и вообще… - сказал я. - Вы только посмотрите, как им это нравится.

– Нравится-то нравится, - сказал мистер Ромили. - Так вы считаете, что мох надо оставить?