Помоги проекту - поделись книгой:
Путешествием в Африку я обязан другу и земляку Михаилу Домогацких. Он был корреспондентом «Правды» в Кении и Танзании, и однажды я получил от него письмо: «Выправляй командировку и приезжай, пока я здесь. В Восточной Африке тебе следует побывать непременно».
Это были сорок счастливых дней. Мы проехали несколько тысяч километров по местам, где еще сохранились громадные стада антилоп, где можно увидеть, как охотятся львы, к слонам не раз мы подъезжали на сорок шагов и видели, как гепарды прыгали на машины, чтобы сверху проследить пасущихся антилоп. Мы побывали в самых знаменитых заповедниках Африки, летали над саванной на маленьком самолете, побывали в гостях у знаменитых масаев, в путешествии познакомились с профессором Гржимеком и сыном Хемингуэя, охранявшим животных как раз там, где охотился его отец. Были у нас приключения и опасные, и забавные.
В очерках об этом путешествии вы часто будете встречать имя Миша. Это мой друг, Михаил Домогацких. Я называл его в путешествии «водитель и переводитель» — Миша сидел за рулем и был переводчиком. С сердечной благодарностью вспоминаю своего спутника. Путешествие наше состоялось в 1969 году.
Дар-эс-Салам, начало пути
Двадцать третьего февраля на ободранном носорогами и колючками вездеходе мы спускались в кратер Нгоронгоро. Эту природную чашу после прочитанных книг я хорошо представлял. Теперь я высунул голову в люк над сиденьем и не спускал глаз с дороги.
— А вы откуда приехали? — спросил шофер-африканец.
Мы сказали.
— Россия… Это где? Это там, где Италия? — Шофер первый раз видел русских и силился что-то вспомнить. — Да, да, Россия… Там казаки? Они такие же полные, как этот джентльмен (кивок в мою сторону), и хорошо на лошадях ездят?..
Мы слегка огорчились. Это ведь был шофер, а не какой-нибудь лесной житель Танзании, промышляющий зверя. Но я успокоился, вспомнив, как собирался в Африку. Завхоз редакции приготовил мне пленку:
— Как оформлять будем?
— Да напиши просто: командировка в Танзанию.
— Зверей будешь снимать? Интересно… — вздохнул завхоз и хорошим почерком написал в документе: «Пленка выдана для поездки в Тарзанию».
— Всего одна буква-то разницы, подумаешь, — вместе со всеми смеялся завхоз. Потом он отвел меня в сторону:
— Танзания, а это где?..
По карте легко проследить полет до Танзании: Москва — Каир — йеменский аэродром Ходейда на берегу Красного моря — порт Аден — столица Сомали Могадишо и, наконец, — Дар-эс-Салам.
В Ходейде мы убедились: в феврале тут солнце жарит нещадно. Мы сели утром. Но песок и военные самолеты, окрашенные под цвет пустыни, были накалены. Наш самолет, промерзший в небе, на горячем бетоне покрылся каплями влаги. Вода стекала по крыльям и жидкими ручейками лилась на бетон. Худая аэродромная собака, озираясь, быстро лакала из маленькой лужицы. Принимавший почту старый араб подставил ручейку сухую ладонь и, сняв узорную шапочку, помочил лоб… Кругом была сухая, желтая Африка.
Часов пять кряду под крыльями плыл монотонный пейзаж. Синяя рябь океана. Белая полоса пены у берега. Земля сквозь толщу синего воздуха казалась бледно-сиреневой.
Зеленую Африку мы увидели с самолета в конце пути. Пальмы у океана. И далее вглубь вся земля была в сочных кудряшках. Между двух океанов — синего и зеленого — выбрал место для жизни белый город Дар-эс-Салам.
По-русски Дар-эс-Салам — «гавань мира». Город отметил столетие. Интересных для туристов «морщин» и «седин» у танзанийской столицы нет. Белые арабского и европейского стиля дома, мечети, церкви, конторы и банки. Огромная пристань. Среди множества флагов над кораблями я ревниво искал и нашел-таки красный флаг. В бинокль можно было прочесть название корабля: «Академик Павлов».
Дар-эс-Салам — большие ворота в мир с восточного побережья Африки. Как и во всех портах, тут перемешаны тысячи запахов и тысячи звуков: разноязычная речь, скрежет лебедок, гудки, голоса чаек. Краны и потные докеры кладут в утробы кораблей тюки золотистого сизаля, мешки с кофе, ящики с чаем, стальные боксы с алмазами, табак, шкуры животных. На берег идут бензин, автомобили, ткани, машины, спички, приемники и консервы — словом, все, что делают в мире большие и малые города.
В Дар-эс-Саламе я не увидел фабричных труб. Это торговый город. Магазинов и лавочек тут, кажется, больше, чем покупателей. Большую торговлю ведут главным образом белые: англичане и немцы. В маленьких лавках — сплошь индийцы. Терпеливо, до поздней ночи, не гасит свет индиец в своей лавке. И видимо, не напрасно. Дар-эс-саламский индиец всегда хорошо одет, имеет автомобиль, хороший дом на краю города. Африканец торгует на улице. Его товар — резные фигурки из дерева, щиты, барабаны, копья…
Работа, как и торговля, тоже поделена по старому принципу: работа белая — белому, работа черная — черному. Часа два я постоял на городской стройке. Инженер-англичанин сидел в конторке. Индиец в забрызганной мелом чалме руководил на лесах, другой вел кладку. Молодые высокие африканцы носили известь и камень. Ни одного крана в городе я не видел. Блоки с веревками, деревянные подпорки и клинья… Однако конечный результат стройки везде поражает изяществом и добротностью. Строек много. И потому Дар-эс-Салам выглядит молодым. С крыши новой восьмиэтажной гостиницы «Килиманджаро» хорошо виден белый, горячий, пахнущий океаном город.
В Дар-эс-Саламе двести пятьдесят тысяч (в 1988 году — 1,3 миллиона) жителей. С одним из них в первый же день я познакомился на окраинной улочке. Старый рыбак вез на велосипеде акулу. Огромная рыба лежала на багажнике сзади — голова и хвост почти касались земли. Конечно, я пустил в дело весь арсенал фотографической техники. Наверное, очень уж суетился, и рыбак решил, что я на нем хорошо заработаю. Он прислонил к пальме велосипед с необычной поклажей и подошел получить свою долю с дохода.
— Джамбо, бвана… — сказал старик для начала.
Так я узнал два первых африканских слова: «джамбо» — здравствуйте и «бвана» — господин.
Лежащий к северу от столицы Танзании городок называется Багамойо. По-русски — это «прощание с надеждой».
Через два часа езды по прибрежным пальмовым рощам мы увидели закопченный, поросший травою форт, древнюю мощеную площадь и нынешний городок, по которому бегали куры. Из крайней хижины выбежал человек — босой, в красной полинявшей рубахе, молодой и покоряюще простодушный. Он назвался Джозефом Агнесом, сказал, что промышляет столярным делом и что вторая его специальность — «показывать Багамойо». За час с небольшим мы обошли место, теперь забытое, но много веков известное во всем мире торговлей рабами. Джозеф знал о своем городке не все, но главное знал:
— Джентльмены, их приводили оттуда, из глубины Африки. Их вели много дней. И тех, кто по дороге не умер, тут, в Багамойо, меняли на бусы, на ружья, посуду, цветные платки, на бруски меди. Тут их клеймили. Вот тут, где стоим, раскаляли железо и ставили метку. А потом их вели на корабль. Корабли стояли вон там, против пальмы, где играют мальчишки…
Сохранился живой свидетель торговли людьми. Чуть-чуть выше крепости, построенной португальцами, стоит баобаб, к стволу которого приковывали рабов. Баобабу сейчас лет триста, и на нем сохранился обрывок ржавой цепи. Огромный ствол баобаба оплыл, почти полностью поглотил цепь. Осталось всего два звена, они висят чуть повыше корней.
Времена более поздние помнит еще одно дерево Багамойо. Оно растет почти у самой воды. Живописное дерево. Под его кроной, похожей на шар, от солнца могли бы спрятаться человек сто.
— Отец мой, джентльмены, помнит: на этих сучьях висели люди. Сорок повешенных. Люди восстали. Генерал-немец велел их казнить…
Это было другое, столь же черное для Африки время. Кончилась работорговля, началась колонизация. И это было не так уж давно. В 1891 году Англия и Германия поделили Восточную Африку. Германия взяла Танганьику. Занзибар, Кения и Уганда достались Англии. Любопытно: колонизация Африки велась под флагом искоренения работорговли…
— Танганьика сопротивлялась, джентльмены. Но что можно сделать стрелой или даже ружьем, которое заряжалось осколками от бутылок и рубленой проволокой, против немецкого пулемета? Быть может, вы слышали что-нибудь о вожде Мквава?
Да, мы слышали о вожде Мквава.
Он был одним из многих героев, не покорившихся немцам. Несколько лет отряд и прославленный вождь народа хехе были неуловимы. Большая награда за голову Мквавы решила исход борьбы. Мквава причинил так много хлопот колонизаторскому войску, что голову его сочли нужным послать в германский музей. Тело вождя народ хехе хоронил с почестями. Когда Танганьика перестала быть немецкой колонией, первой заботой страны было — вернуть голову Мквавы. Немцы ответили: «Головы в Германии нет». И только совсем недавно Бременский музей вернул народу хехе пробитый пулей череп вождя.
В 1961 году Танганьика после долгой борьбы стала независимым государством. Слово Танзания образовано из названий добровольно объединившихся государств: Танганьики и Занзибара…
Обойдя берег у Багамойо, мы вернулись к развалинам португальского форта. Последнее слово столяра-проводника было о флаге над древней постройкой.
— Это, джентльмены, флаг моего государства… Сейчас привык, а первый год у меня текли слезы от радости, когда я видел, как дрожит на ветру этот флаг… Я надеюсь, будет все хорошо. Но надо еще бороться и ждать. Я, джентльмены, не первый раз обхожу этот берег. Англичане и немцы приезжают сюда в богатых автомобилях. А я провожаю их так же вот, босиком. Это не потому, что в Багамойо все время тепло…
Мы попрощались с Джозефом. Вечерний ветер у океана шелестел в жестких пальмовых листьях. В аккуратной, из белого камня, католической церкви возле дороги звонил колокол. Благочестивый немецкий пастор в темной одежде с белым воротничком созывал местную паству молиться.
Мы увидели странную репетицию. Высокий африканец стоял посреди круга девочек и мальчишек лет десяти. Взмах рукой, и к нам долетает звучное слово. Два-три голоса, потом хор. На поляне виднелись футбольные ворота, а чуть в стороне, под навесом, — столы. Мы догадались, что это школа. Подошли ближе, представились и спросили: можно ли постоять? Молодой учитель Мбария Бенефиций ничуть не смутился. Ученики тоже вели себя так же, как и минуту назад.
Шел урок африканского языка суахили. Учебников не было. То ли их вовсе не было, то ли шло повторение без учебника. Мы не все поняли в системе урока. Но было ясно: учитель изобретательно пользуется «наглядными пособиями», окружавшими школу. Мелькнула машина — взмах рукой на дорогу, и хор ответил: «Машина!» Учитель сорвал под ногами пучок травы, поднял его вверх — еще одно слово! По ходу урока начался вызов «к доске». Учитель протягивал руку и называл имя. Мальчишка от радости делал, видимо, вполне уместный кувырок через голову и становился в круг. Начинался перекрестный допрос-экзамен со взрывами смеха, с поправками хором, если «у доски» ошибались. Я первый раз в жизни видел, чтобы учеба шла с такой радостью.
Мы с другом смекнули, что тоже можем кое-чему научиться. Миша на английском поговорил с Бенефицием. Учитель кивнул и вызвал в круг смышленого мальчугана. Мальчишка, танцуя, вытягивал руки вперед, в стороны, поднимал кверху — и вместе с классом мы узнавали слона, буйвола, льва, носорога. Весь класс хором называл для нас нужное слово на суахили. Я записал на этом уроке: слон — «тембо», лев — «симба», жираф — «твига», гиена — «физи», носорог — «фару». Чай на языке суахили — «чай». Мама — так же, как и по-русски, — «мама». И больше всего в красивом и звучном языке Африки мне понравилось слово «мтото» — ребенок.
В Восточной Африке много племен. Почти у каждого — свой язык. Язык же суахили — общий для всех. В любом селе на суахили кто-нибудь обязательно говорит. Истоком для суахили были языки африканские, индийские и арабский. На суахили написаны хроники, деловые статьи и стихи, на суахили переводят Шекспира, и во всех школах Восточной Африки учат этот язык.
У моего спутника в кармане постоянно лежит словарь суахили. Ложится спать — обязательно достает: «два-три слова запомнить на сон грядущий»… Миша хорошо знает китайский язык и английский. Я с уважением гляжу, как он засыпает с книжечкой на груди. Кто-то из мудрых сказал: «Сколько человек языков знает, столько раз он человек».
Если бы килограмм груза на самолет из Дар-эс-Салама стоил не шесть долларов, а раз в десять дешевле, всех московских друзей я одарил бы черными масками. Десять масок все-таки я привез. И одна висит в моем доме. Сейчас, когда я сижу за столом, черное лицо большими глазницами глядит мне в затылок.
Африканская маска дорога мне не только как память о путешествии, но и потому, что я видел, как поленца черного дерева рука человека обращает в предметы, которые с радостью покупают и увозят из Африки во все концы света…
Мастерская резчиков стояла у дороги по жаркому побережью. Четыре кривых столба держали навес из пальмовых листьев. В тени навеса сидели семеро мастеров. Они кивнули на наше «джамбо!» и продолжали работать. Продукция многих дней лежала тут же, на солнце. Можно было взять в руки и хорошо разглядеть маску, рыбаков в лодке, полированные фигурки — сухощавых охотников со щитами, слонов, носорогов. Особняком стояли фантастические фигуры полузверей, полубогов и полулюдей — изогнутые, с переплетенными руками, с оскаленными, искаженными гримасой лицами.
— Маконде! — сказал старший из резчиков и поднялся, чтобы как следует показать черных уродцев. Слово «маконде» понимать надо было как стиль резьбы. При расспросах оказалось: семеро мастеров — выходцы из племени маконде. Племя живет на юге Танзании и давно славится резчиками. В последние годы искусство сделалось ремеслом. Резчики разошлись по Танзании, осели вблизи городов и дорог, где можно продать товар. Раза два в месяц в эту артель приезжает из Дар-эс-Салама скупщик-индиец. Но продается товар и здесь, всякому, кто остановится.
— Хотите вот эту маску — моя работа…
Старшего мастера звали Чилеу Корнелиус. На мой вопрос: «Можно ли тут, под навесом, разбогатеть?» — мастер понимающе усмехнулся, почесал глядевшие сквозь драную майку ребра и опять усмехнулся, не отвечая…
Мне кажется, маска у меня на стене хранит усмешку старого резчика.
Сбоку шоссе я увидел пятерых рослых ребят. Они ждали попутной машины. Один из них ударял в барабан, другой отплясывал, не выпуская из рук японский транзистор. Тут же лежала связка небольших барабанов, потрепанный зонтик и тыквенная бутыль с водой. Пятеро музыкантов спешили куда-то на свадьбу.
Это был единственный случай за сорок дней, когда мы услышали барабан. Почти все иностранцы увозят из Танзании барабаны — от маленьких, с детскую голову, до огромных «лоханей», обтянутых полосатыми зебровыми шкурами. Барабан сделался сувениром. Из обихода же барабан исчезает. Правда, Восточная Африка и не знала барабанного культа, какой до сих пор живет в глубине континента и на западных берегах. В городской квартире знакомого танзанийца мы слушали магнитофонную запись барабанов конголезской деревни. Слушали с большим интересом и любопытством. Но только африканцу понятно, как много может сказать барабан. В поездке я прочитал книгу писателя Лоуренса Грина. Он хорошо знает людей и землю, на которой родился и по которой изрядно поездил и походил. Вот свидетельства Грина о барабанах и барабанщиках.
«Ни одно событие в Тропической Африке — будь то рождение или смерть, охота или война — не обходится без барабана, который передает новости из одной деревни в другую».
«В Западной Африке самые искусные барабанщики. Их барабаны говорят в буквальном смысле. Но лишь недавно европейским исследователям удалось наконец выяснить, как именно барабаны передают информацию».
«На какое расстояние разносится бой барабана? Не так давно в районе водопада Стенли на реке Конго существовал барабан, звуки которого в ночное время тренированное ухо могло уловить и понять в Ятоке, в тридцати километрах от водопада вниз по течению…
Капитаны судов на реке Конго ежедневно прибегают к помощи барабана. Пароходы жгут там дрова, и барабаны заранее посылают сообщения на заправочные станции о том, когда придет пароход и сколько топлива ему понадобится».
«Известия о знаменитом путешествии Стенли по реке Конго в 1877 году обгоняли самого путешественника на тысячи миль. Это один из случаев, когда с достоверностью был определен радиус действия барабанного телеграфа.
Другой замечательный случай передачи вестей отмечен в Бельгийском Конго в период первой мировой войны, когда губернатор получал из Восточной Африки сведения о бельгийской армии. Барабаны передавали сообщения о ходе сражения и о потерях бельгийцев с большой аккуратностью и намного опережали официальные сообщения».
«…Самый крупный знаток барабанов племени ашанти, Р. С. Рэтрей, обучался игре на барабане. Вероятно, это был первый европеец, который узнал, что барабанный бой вовсе не африканская азбука Морзе. Барабан воспроизводит гласные и согласные звуки, ударения и паузы. Это по сути дела музыкальный язык.
Своих барабанщиков племя ашанти называет «небесными барабанщиками». Рэтрей узнал, что африканец может выстукать на барабане даже всю историю племени. Это делается во время праздников, когда барабанщики перечисляют имена павших вождей и описывают значительные события из жизни племени».
««Сначала бог создал Барабанщика, Охотника и Кузнеца», — гласит предание одного из племен. Барабанщик в Западной Африке — лицо важное, и во многих племенах у него нет больше никаких обязанностей».
«В далекие, суровые времена новый большой барабан окропляли кровью человеческой жертвы. Считалось, что барабан не может говорить должным образом, пока не услышит предсмертного человеческого вопля. Барабанщику, если он допускал серьезную ошибку, передавая послания вождя, могли отрубить руку. Теперь такого обычая нет, и только в самых отдаленных уголках этой части Африки барабанщик до сих пор может лишиться уха».
«Деревянные барабаны сделаны по тому же принципу, что и долбленые лодки. Одно племя их так и называет «говорящие лодки»… На все барабаны натягивают кожу с уха слона… Искусство изготовления барабанов требует такого же умения, как и отливка колоколов».
««Рум… та… ра… рат… бум!» Белый человек слышит звуки — только и всего. Африка слышит их и понимает».
…Мы с полчаса посидели с бродячими музыкантами. Четыре их барабана молчали. И только один вторил музыке из транзистора. Ожидая грузовую машину, пятеро музыкантов коротали время, отплясывали под старую и новую музыку.
В наши дни столкнулись два чуда: древнейшее и современное — Барабан и Радио. Ясно, на чьей стороне будет победа. Африка героически воюет с отсталостью. Но грустно видеть, как часто у многих народов Земли вместе с отсталостью уходит и самобытность.
Увидим Килиманджаро
Едем на север Танзании, в район заповедников. В честь «поднятия парусов» — памятный обед в гостиничном ресторанчике. В меню среди всемирно известных шницелей и бефстроганов мы выбрали четыре экзотических блюда: черепаховый суп, улитки, русский салат, яйцо по-русски. Черепаховый суп чем-то напоминал грибную похлебку. Улитки были обычными виноградными улитками. Еда гремела на тарелке, как ракушки на пляже. Улитку маленькой палочкой надо было достать из панциря и обмакнуть в соус. Яйцо было разрезано пополам и украшено листочком какой-то съедобной травы. Русский салат в точности повторял аппетитную мешанину, какую готовят у нас в домах, когда много гостей. За обедом Миша давал мне последние наставления: — Запомни, в Африке не спешат. Человек, который спешит, — самый презираемый человек. И еще: приезжаем в гостиницу, не хватай чемоданы. Все принесут…
Последний взгляд на дорожную карту, плотную и блестящую, как клеенка. Мы будем приближаться к экватору с юга и проедем по Танзании тысячу километров. В машине у нас палатка, мешок еды и всяких припасов. Голова у меня тоже подобна мешку — все перед этим прочитанное смешалось, и неизвестно что будет хотя бы чуть полезным в дороге. Как в школе перед экзаменом, вспоминаю: озеро Танганьика — самое глубокое в мире после Байкала. Виктория — мелкое озеро, но размером уступает только Каспию и озеру Верхнему. В Танзании сто пятьдесят племен и народов. Есть муха цеце. Ливингстон умер в этих местах. Вспоминаю зверей, которые могут встретиться, и письмо матери, полученное перед отъездом: «Сынок, к слонам близко не подходи. Я видела на картинке, какие у них зубы…»
Дорога чаще всего пустынна. Но вблизи поселков и деревень — оживление. Больше всего на дороге почему-то женщин. И все обязательно с ношей. И поклажа у всех обязательно на голове. Вот старуха на голове несет связку дров, девочка спешит в школу — книжки на голове. Чайник, бидон, сверток, приемник, зонтик — все на голове. Вот молодуха несет ведро. На ведерке вторым этажом лежит сверток. Молодуха идет по-царски, неторопливо. У нее в мыслях нет, что поклажа может упасть.
Идущие по дороге встречаются на базарчиках, шумных, пестрых и бедных, как наши привокзальные базары во время войны. Тут все покупают на медные деньги. Бананы, картошка разложены кучками на земле. Кислое молоко в жестянках из-под бензина. Дешевая ткань и мятые ношеные пиджаки, мотыги, ржавые части от старых велосипедов. Тут же на базаре, у огонька, сидит какой-нибудь старик — продает жареную кассаву. Белые корешки пахнут печеной картошкой. Еда завернута в кукурузный листок. В ладонь тебе сыплют перец, смешанный с солью. Если после этого очистить пару бананов, то можно сказать: пообедал.
Селений с дороги не видно. Зеленая стена буша подступает прямо к асфальту. И только дымок выдает человека. Надо разыскать лаз в зелени и уже по нему идти на дымок. Чаще всего видишь пять-шесть хижин из легких жердей, обмазанных глиной. В мусоре копаются куры, на веревке сушится кукуруза. Знакомство с деревней обычно тут и кончается. Пришедших встречает молчаливая настороженность. Незнание языка позволяет стоять минуту-другую, и надо говорить «квахери» — до свидания.
Как и везде, у дороги есть поселки, открытые всем ветрам и всем взглядам. Тут лавка со спичками, солью, мылом, консервами, сигаретами, пивом и вездесущей кока-колой. Бедность тут ничем не прикрыта. Тут сидят, лежат или отчаянно спорят о чем-то люди, ждущие у дороги случайной] работы. Остановиться в таком поселке с попыткой фотографировать — пропащее дело. Сто голосов энергично требуют плату за то, что снимал костер, на котором жарится рыба, за то, что снял живописную хижину, за то, что прицелился в пролетающих птиц. Таковы давние отношения с белыми.
В одном из таких поселков я записал названия отеля и бара. Бар имел тростниковую крышу на гнутых столбах и вывеску «Парадайз», что означает «рай». Столь же бедный отель назывался отчаянно: «Лучше некуда». Это наивность или ирония бедноты, которой никак нельзя оставаться без юмора? Скорее всего последнее. На той же дороге мы видели парня, на драном велосипеде которого висела надпись: «Аполлон-8»…
Часа два мы сидели на лесном пепелище. Мы не сразу поняли, что означают столбы синего дыма, восходившие из лесов. С высоких горбин дороги, когда горизонт отступал и непролазные дебри казались сверху мягкой зеленой топью, оглядевшись, можно было насчитать до десятка дымов. Над землей плыла пахучая пелена, знакомая нам по сибирским лесным пожарам. Стали попадаться пожары и у самой дороги. Местами надо было проскакивать в сплошной пелене дыма. От огня на асфальт выползали зеленые змейки и черепахи, бежала обычно скрытая зеленью четвероногая мелкота. В дыму с криком носились ласточки, ловили взлетавшую мошкару. Никто огня не тушил. Было жутковато глядеть, как пламя с гулом кидалось на плотную зеленую стену.
Но вот мы увидели остывшее пепелище. Все было черным. Уцелели только стволы высоких деревьев. Они, как печи в наших сожженных войной деревнях, усугубляли печальное зрелище. Но люди, которых мы тут увидели, вовсе не горевали. Наоборот, все были веселы. Ребятишки что-то искали в пепле. Взрослые сидели у деревянного блюда с кашей.
Хозяин семьи встретил нас добродушно и, сказав «джамбо», поболтал в посуде из тыквы самодельное пиво. Он кое-как говорил по-английски и рассказал, что полгода назад на этом месте его семья подсекла лес. Солнце необычайно быстро превращает деревья в сушняк. И вот мы видим участок земли, почти готовый кормить людей. Правда, огонь не смог сделать все до конца. Надо собрать и дожечь сучья, надо корчевать обгоревшие пни, и только потом в дело пойдет мотыга.
На прощание хозяин рассказал волновавшую его новость. Приезжал из города парень здешнего племени. Собирал людей и показывал «большую мотыгу». «Ее по земле таскают быки, и надо только чуть-чуть управлять». Речь шла о плуге…
У той же дороги, в северной части Танзании, мы видели тракторы, пахавшие землю под плантацию сизаля. На тракторах работали африканцы… Европа от подсечного первобытного земледелия до машины прожила многие сотни лет. Африке этот путь суждено проделать в короткое время.
Даже без карты мы догадались бы — приближаемся к побережью: пальмовый лес, духота. У хижин лежали горы орехов. Карта обещала впереди городок с названием Танга, что значит «парус».
Мы ночевали в Танге. Перебирая в памяти впечатления, сразу почему-то вспоминаю витрину вроде наших «Не проходите мимо». Танзанийцы обеспокоены модой, проникающей из Европы. На витрине висели снимки, бичевавшие местных модниц и щеголей. Действительно, черная молодая толстуха в юбке-мини выглядела забавно. Но витрина имела и «положительного героя». Красивая стройная африканка предлагала одеваться по-африкански: накидка из пестрой ткани через плечо до пят и скромный платочек. Но странно устроены люди — никак не хотят следовать положительным образцам. Именно в юбках-мини проходили мимо витрины темнокожие девушки…
В день, когда мы увидели Тангу, город переживал маленькую сенсацию. В гостинице за обедом по рукам ходила газета. На снимке мощный портальный кран поднимал с корабля громадную рыбу. «Три тонны весом, — писала газета, — такого еще не бывало».
Мы поспешили на пристань. Рыбу уже разрубили и отвезли в холодильник. Но все разговоры среди рыбаков, их жен и мальчишек, бегавших по песку, были об этой рыбе. Поймали ее арабы, ходившие в океан на корабле под большим треугольным парусом.
— В большую сеть заходит большая рыба, — вздохнул молодой парень и стал со дна лодки швырять в корзину добычу.
Маленькая долбленка едва держала хозяина. Она бы перевернулась даже у берега. Но еще во времена Адама, наверно, были придуманы противовесы, не дававшие лодке стать душегубкой. Вся гавань кишела этими лодками, на них люди отваживались выходить в океан. О добыче на таких лодках газеты не пишут. Говоривший с нами рыбак подал жене дюжины три мелких глазастых рыбешек и прозрачного осьминога. Сейчас же рыбу нанизали на прутья и повесили над костром.
Весь берег кишел людьми. Рыбаки сортировали добычу, жарили, продавали, спали на теплом песке, уходили на лов. У воды валялись острые плавники акул, обломки носа рыбы-пилы. Остро пахло потрошеной рыбой, кострами, морской травой и человеческим потом. Танга — самое рыбное место на восточном берегу Африки.
Тысячи километров с юга на север уже достаточно, чтобы увидеть: Африка не везде одинакова. Начало пути — зеленый тоннель. «Зеленый ад». Не будь дороги, именно так я назвал бы эту жирную плотную зелень, непролазную, непроглядную. Невысокую. Это не тропический лес, где на лианах качаются обезьяны. В этом лесу, называемом бушем, кустарник очень высокий, а деревья не слишком большие. И я не видел тут ни одного стройного дерева. Все перепутано, сплетено.
Надо специально остановиться, чтобы разглядеть, из чего состоит монотонная зелень. Но наши с Мишей ботанические познания не идут дальше баобаба, банановых деревьев, тамаринда, манго и колбасного дерева, увешанного плодами, действительно похожими на прямые заплесневевшие колбасы. Ради интереса режем и пробуем «колбасу»… Несъедобно. Даже обезьяны брезгуют. Зато кислые «огурцы» баобаба, видимо, подходящее блюдо — обезьяны то и дело мелькают на верхушках необъятно толстых деревьев…
За Тангой зеленая первобытность постепенно редеет, и видишь уже пейзаж окультуренный, тронутый плугом. Безбрежные, колючие, как ежи, плантации сизаля. Сизаль — это пучок зеленых колючих сабель. «Арматура» листа, прочные белые нити — сырье, из которого вьют самые прочные в мире веревки. И видимо, много надо миру веревок, если полдня справа и слева мы видим плантации, поселки рабочих, кипы срубленных листьев и золотистые космы волокон, которые надо сушить, трепать, и только потом это станет продуктом, за который Танзании платят золотой денежкой. Беда, однако, в том, что немалая часть плантаций принадлежит не Танзании. Хозяин плантации — европеец, управляет делами индиец или араб, черные африканцы рубят сизаль. Мы остановились спросить у работавших, далеко ли до лавки, где можно купить воды, и постояли с тремя сизальщиками. На вопрос, сколько они заработают в день, парень с племенными насечками на щеках сказал:
— Четыре шиллинга, сэр.
Поделиться книгой: