Помоги проекту - поделись книгой:
— У него отец пьяница. Та еще семейка, и ты это прекрасно знаешь. А сам стоишь и на него орешь, пытаешься его сбить, точно во взрослом матче, черт тебя возьми! И все ради того, чтобы твой сынок победил в матче детской лиги??? Стив, у тебя что, комплексы? Вроде взрослый дядька…
Стив что-то промямлил, сел за руль пикапа, усадил в кабину своего Кевина и уехал. Папа купил мне и Роджеру мороженое, а потом подбросил Роджера до дома. По дороге мы почти не разговаривали. Я не очень понял, что произошло, но чувствовал, что папа зол на Стива, и попробовал выразить свою солидарность.
— Знаешь, пап, мне Стив тоже не нравится. Он жирный, и Кевин тоже жирный, и они оба думают, что все умеют лучше всех, а сами ничем не лучше, разве что выше и жирнее, — выпалил я.
Папа молча припарковал машину у нас во дворе. И только после этого обернулся ко мне.
— Сын, ты мне сейчас что-то сказал, только я ни хрена не понял. Слушай, разуйся-ка на крыльце. По-моему, ты в собачье дерьмо наступил.
— Они празднуют тот факт, что ты восьмой класс окончил? Черт возьми, мы же только что ходили на твой выпускной из шестого класса! Всего два года прошло! Вот те на! Может, они станут устраивать праздник каждый раз, когда ты задницу правильно подтираешь?
— Ну как идет половое созревание?.. Откуда я узнал? Ох, даже и не помню. Наверно, увидел три сотни волос, которые остались после тебя на толчке. И вдруг осенило.
— Чего-о??? Конфет?! Тут людей в газовые камеры ведут, бля, а тебя на «Скиттлз» потянуло?
— Сардельки для собак? Я ел собачий корм? Какого хрена ты их кладешь вместе с людской едой? М-да, а между прочим, вкуснятина. Так что мне ни капельки не стыдно.
— Я тебе запрещаю. Ты слишком тощий… Нет. Не хочется тебя расстраивать, но ты не можешь делать все что вздумается. И ты определенно пока не взрослый человек.
— Запомни это лицо. Так выглядит человек, который сам себе противен.
— Тоже мне, высшая каста! Никаких аристократов на свете нет. Все они жрут, срут и трахаются, совсем как ты. Ну… может, не совсем, как ты — у тебя желудок слабый.
— Брось расстраиваться. Вот, поешь бекона… Что? Говоришь: «Неужели от бекона полегчает?» А мне почем знать? Я просто слишком много бекона нажарил.
Выкладывайся по полной, а если все равно ничего не выходит, изловчись
Папа всегда ценил образованность и усердие:
— Если в школе или на работе ты стараешься и у тебя почему-то ни хрена не выходит, не расстраивайся — это еще не конец света. А вот если не выходит, потому что ты ни хрена не стараешься, — значит, ты ни хрена не стоишь.
И все же для успехов в школе, особенно в средних классах, одного усердия недостаточно. Есть масса других факторов. Пожалуй, самое главное — поладить с одноклассниками.
Как выглядел я в шестом классе? Рост пять футов, вес — восемьдесят фунтов, очки в пол-лица и — если верить моему дедушке — голосок писклявый, как у лилипутки. Я объективно оценил свою внешность, когда в парке «Морской мир» родители усадили меня в кресло перед уличным художником-карикатуристом. Как ни исхитрялся художник, портрет получился реалистичный. Казалось, мой имидж придуман ленивым сценаристом: все стереотипы о ботаниках в одном флаконе. Впрочем, мама сочла: моя нескладность — признак творческой натуры. И уговорила папу отдать меня в школу искусств, где все дети были вроде меня. Я проучился там год, после чего родители заключили, что тратят деньги попусту.
— Что-то я не заметил, что они за целый год заставили тебя хоть что-нибудь спеть или нарисовать. Одно название «Школа изобразительных и исполнительских искусств». Так зачем на эту поебень раскошеливаться? — так папа разъяснил мне, почему я должен вернуться в обычное учебное заведение.
В восьмой класс я пришел все тем же недомерком. Моя внешность за год ничуть не изменилась, а голос стал даже выше. Каково мне придется, я понял на пятой минуте первого урока в первый день занятий.
— Джастин Халперн, — представился я учителю.
Один из новых одноклассников — плечистый, мало того, уже усатый, — перегнулся ко мне.
— Эй, ты,
— А? — нервно произнес я.
— Чегой-то у тебя голос, как у чиксы?
Перемотаем на год вперед. Переход в старшую школу. Я подрос на несколько дюймов, поднабрался уверенности в себе, и теперь меня не так часто — примерно на 85 процентов реже — обзывали «голубым». У меня появилось несколько друзей, а те, кто изводил меня в восьмом классе, больше не докучали.
Папа подметил, что из школы я прихожу довольный и веселый.
— Хм, прямо летаешь, — заметил он. — Точно срал, срал и наконец просрался!
Но открыв для себя радость общения, я забросил учебу. В первом табеле за девятый класс мой средний балл составлял 2,33. Я понимал: это не лучший результат. Но ведь могло быть и хуже, разве нет? Папа со мной не согласился.
— Не лучший результат? Для девятого класса! Паршивец! Ты же не на мехмате учишься! Нет, ты сам погляди на это говно! — сказал он, размахивая табелем. — Тройка по журналистике? В девятом классе, бля! Это ж надо было умудриться! Ты что, в «Нью-Йорк таймс» пишешь, на хер? За что тройка? Не смог раскопать данные о коррупции в верхах? Тьфу! Глазам своим не верю.
Родители обсудили между собой с глазу на глаз, как бороться с моей неуспеваемостью. Затем папа усадил меня за стол и объявил, что всю следующую неделю я проведу у себя в комнате. Выпускать будут только в школу и в туалет. Даже еду будут носить с кухни.
— Что-о? — завопил я. — Бред! Да у многих наших оценки еще хуже! И вообще, это только табель! В годовую ведомость эти оценки не пойдут!
— Не пизди, — сказал папа. — Уши вянут! Для таких отметок ты слишком умный. Сознайся: ты просто ни хрена не делал, потому что ленился.
— Пап, да разве так можно?! Ты меня в тюрьму сажаешь! За средний балл 2,33 — в тюрьму!
— Рассказывай! Сидеть дома и сидеть в тюрьме — разница огромная. Дома нечего бояться, что тебя изнасилуют всей камерой.
Самая низкая оценка у меня была по алгебре. Но на следующий день в школе я обнаружил, что не одинок. «Единицы» поставили не только мне, но и двум третям класса. Математик у нас был ужасно придирчивый. Вечно твердил:
— Я вам не нянька! Кто не усвоит материал, будет отчислен из группы за неуспеваемость.
В первый вечер моего заточения папа вернулся с работы, переоделся в тренировочные штаны и зашел ко мне.
— Давай сюда учебник математики. Мы этот кретинизм вылечим, — сказал он и уселся рядом со мной на кровать. Ткнул пальцем в стопку книг под ворохом моей нестираной одежды. — Ох ты, и окно открой заодно: воняет, как в сортире!
Когда мы начали прорабатывать учебник, папа обнаружил: я не только не умею решать задачи, но вообще не знаю, как к ним подступиться — не понимаю азов.
— Тебе разве эту хрень не объясняли на уроках? — спросил он.
Я сказал, что нет. И процитировал слова математика: кто не усвоит материал, пожалуйте на выход.
— Что-о? Чушь собачья. Вот мудак! Я с твоим учителем потолкую. Завтра к тебе в школу приду, будь она неладна!
На следующий день в школе меня трясло от страха: вот сейчас появится папа, и начнется… Знаете, это как взбираться на высоченную «горку» в луна-парке, зная: вагончик вот-вот ухнет вниз. А теперь вообразите, что на «горках» вас пробил понос. Собственно, так со мной и случилось: сырная запеканка, съеденная прошлым вечером в мексиканском ресторане, не сошлась характерами с карамелью «Нердз», которую я все утро грыз для успокоения нервов. Я метался между классом и туалетом, моля судьбу, чтобы папа не ворвался на урок в момент, когда я сижу на толчке.
На четвертом уроке я увидел папу в коридоре. Уборщица показала ему, где у нас английский. Папа то и дело мелькал в дверях класса — прохаживался туда-сюда, зажав под мышкой портфель. Я пригнулся — только бы не заметил! Мой вечно обкуренный одноклассник Брэндон перегнулся ко мне:
— Что за дядька? Спорим, он из ФБР или чего похуже!
— Да нет, — пробурчал я. И искренне пожалел, что папа не в ФБР работает.
Прозвенел звонок. Я вышел в коридор и услышал:
— Бери свои манатки. Пошли к учителю.
— Пап, пап, а может, лучше после уроков? Ну зачем к нему подходить сейчас, уроки же еще не кончились!
— Спокойно, сын, я ему ничего не сделаю, только поговорю. Или ты думаешь, я ему башку оторву и в глотку насру?.. Если, конечно, он сам на рожон не полезет.
Мы направились к коттеджу на окраине школьного городка, где проходили уроки алгебры. Ученики уже собирались. Наш суровый математик сидел за своим столом. Он был вылитый Дастин Хоффман, только кожа у него была желто-бурая, как старые газеты. Папа ворвался в класс, как торпеда, и направился прямо к учителю. Я замешкался, притаился.
— Вы учитель математики? — рявкнул папа.
Математик сердито вскинул голову:
— Да, это я. Чем могу помочь?
Ребята — их собралось уже человек десять — навострили уши.
— Вон там в коридоре мой сын. Ваш ученик, — объявил папа.
Я попятился к выходу, юркнул за какое-то укрытие — даже не сознавал, за какое.
— Джастин, иди сюда. Где ты застрял?
Я вышел из-за дерева — ага, значит, я за деревом спрятался — поднялся на крыльцо, вошел в коттедж.
— Итак, вы хотите отчислить моего сына за неуспеваемость. Отлично: ставьте ему колы и двойки, если он не заслуживает ничего большего. Но я позанимался с ним алгеброй — он даже базовых понятий не знает и говорит, что вы их никогда не объясняли, — сказал папа.
— Это курс повышенной сложности. Если кто-то не тянет, пусть переходит в группу, которая лучше соответствует его уровню. По этой программе я уже двенадцать лет преподаю, — возразил математик.
— А мне начхать, сколько лет вы преподаете! Он мне сказал, что все эти ребята завалили контрольную и все теперь считают себя дураками, — сказал папа и указал на моих соучеников, которые по большей части даже не подозревали, что сомневаются в своем интеллекте. — Вот это мне уже не нравится, — продолжал папа.
Наверно, в этот момент математик понял, что имеет дело не с типичным разгневанным папашей, а с человеком, который ставит его в идиотское положение перед классом. Он попросил папу переговорить с ним на улице. Когда они вышли наружу, я юркнул в класс. Почти все места были уже заняты. Одноклассники, точно сговорившись, таращились на меня. Я уселся за свой обычный стол, уставился в пол. Через каждые десять-пятнадцать секунд из-за окна доносились обрывки беседы.
— Я этого не потерплю! — кричал математик.
— Потерпите-потерпите, — отвечал папа.
— Ух ты. Твой папа опускает мистера Дженсена. Кру-у-уто, — заулыбался мой сосед по парте.
Через пару минут учитель вернулся. Его выдубленное солнцем лицо было чернее тучи. Папа тоже вошел в класс и направился прямо ко мне.
— Сегодня можешь слушать вполуха. Завтра тебя переведут к другому учителю, — возвестил он, развернулся и ушел.
В тот вечер за ужином папа держался так, словно в школе ничего не случилось. Но когда я собрался ложиться спать, позвал меня в гостиную:
— Назовем вещи своими именами: ты, конечно, не Эйнштейн. Но не позволяй разным мудакам вроде этого учителя внушать тебе, что ты дебил. Мозги у тебя неплохие, другие школьные предметы тебе даются. И ты сам это знаешь, верно?
— Ага.
— Не агакай, точно балбес какой-нибудь. Ну-ка, скажи, чтобы я слышал. Скажи: ты знаешь, что тебе многие предметы хорошо даются.
— Мне хорошо даются многие предметы.
— Верно. Тебе многое хорошо дается. Ну его в жопу, этого математика… Да, вот еще что. Завтра до уроков зайди к своему тьютору. Кажется, тебя переводят в класс, где даже дважды два считают на калькуляторе.
— И вы выиграли всухую? Ой, бля. И я, козел старый, это профукал. Что ж, в этом году дерби было высший класс, если это тебя хоть немного утешит.
— Издеваешься? Кой черт они назначают эти матчи на день дерби? Идиотизм!
— Друзья у тебя хорошие. Мне нравятся. Я уверен: никто из них не трахнет твою девушку у тебя за спиной. Точнее, не трахнул бы, будь у тебя девушка.
— Зачем мне больше друзей, чем у меня есть? Заводишь друзей, а они только и делают, что просят помочь им с переездом. Ну их в жопу. Я уже старый. Хватит, я на своем веку немало мебели перетаскал.
— Надо заниматься делом, которое тебе по душе… Да? Говоришь, эту лекцию ты уже слышал? Кой черт тогда ты работаешь в «Мервине»?
— Тьфу! Ты что, на греческой свадьбе, бля? Потренируйся, поработай над моторикой. А то кажется, что у тебя руки из жопы растут!
— Ни за что!.. Не спорю, ты-то глупостей не наделаешь, но твоих одноклассников я видел. Они не стали уголовниками только потому, что у них даже на это не хватает соображения.
Поделиться книгой: