Смерть беспозвоночным

— Недостаточно знаем. Возможно, ты даже и не заметила, но и я в свое время отличалась некоторыми склонностями… использовать в своих целях ближних. Родных, знакомых. Паразитами становятся из‑за своей лени, по расчету, по полнейшей собственной несостоятельности. Считаю, я одно время излишне часто прибегала к помощи людей, и не из лености или по расчету, а потому, что вела такой интенсивный образ жизни, такой… ну просто времени не хватало. Мне хотелось всего и все было мало. Иной раз, даже не сознавая, что делаю, не подумав, обращалась с просьбой к человеку, в то время как он был занят не меньше меня. Ничего, мне очень скоро разъяснили, что веду себя неприлично, и я устыдилась. Спасибо окружающим, они не горели желанием выступать в роли дойных коров и очень доступно дали мне это понять. Но ты не представляешь, сколько сил от меня потребовалось, чтобы сдержать свои паразитические наклонности! Потом я даже перегнула палку и разрешила себя доить, потом опять спохватилась — тоже нехорошо, в общем, каторга и галеры. Вот откуда моя ожесточенность. Но зато я многое поняла.

Лялька глубоко задумалась и молчала, уставившись на полураздетую девицу, соблазняющую парня в машине совсем недалеко от нас. Похоже, они не договорились, парень отъехал, девица осталась. Меня это удивило, девица была недурна. Лялька очнулась.

— Вот странно, в те давние времена я ничего такого у тебя не заметила. Наоборот, тогда я сама использовала тебя. Паразитировала на тебе, так надо сказать?

— Глупости, какое там паразитировала! Мне даже удовольствие доставляло помогать тебе.

— Ну, ты скажешь… Темно, зябко, ветер воет, дождь со снегом сыпется. Бедная сиротка… Неохотно прихожу к выходу, что ты, пожалуй, права.

— А почему неохотно? — удивилась я.

— Ну как же, будь ты права, это доставило бы мне большое удовольствие. Поэтому я принимаю такое решение: соглашаюсь с тобой не из‑за твоей правоты, а из‑за моего удовольствия.

Интересно, до чего мы договоримся, если закажем еще по бокалу вина? Мне‑то что, отель в нескольких шагах, а вот Ляльке… Ну и что, на свою презентацию она поедет на метро, метро довезет, работу она уже закончила, бригада у нее надежная, давно проверенная, в шестнадцать они должны оценить состояние помещения, и все, ей останется лишь принимать восторги, а если и возникнут какие‑нибудь затруднения, вино поможет пережить их и сохранить душевное спокойствие… А у меня все должно быть готово к восьми утра… Дать ей, что ли, противоядие, у меня с собой…

— Черт бы побрал эти бокалы! — вдруг гневно крикнула Лялька. — Куда подевался? Monsier, toute la bouteille, s'il vois plaît… Даже если я и на целых пятнадцать минут опоздаю, ничего не случится, пусть себе посмотрят, понаслаждаются, а до четверти часа у нас еще прорва времени. Подумай, сколько лет прошло, пока мы смогли вот так, спокойно, все обсудить? А тебе обязательно завтра ехать?

Может, и не обязательно, но я должна, иначе подведу сразу несколько человек А я и без того лечу без остановок. Ждут они меня, хотя по дороге хотелось бы кое–где задержаться. Везде меня ждут, пожалуй, и без меня могли бы обойтись, но уже есть договоренность, и глупо, если из‑за меня у девушки испортится карьера. Очень не люблю подводить людей.

— Жаль, но я и так…

Официант уже радостно откупоривал нам бутылку того самого вина, которое мы пили. Ему и говорить не было необходимости. Нельзя смешивать вина, и раз мы пили бокалами белое совиньон, и бутылка должна быть с тем же вином. И лучше, если того же самого года. Ага, вот и сырок принес, гляди, Лялька. У нас обед получается. Мы правильно пили, не натощак.

— Я преисполнилась боевым духом! — заявила Лялька. — И хочу сказать — неизвестно, когда опять мы встретимся с тобой, буду занята круглые сутки… Но все же ты на отдыхе, а я работаю! И времени — ну никакого!

— Понимаю тебя, сама это пережила в свое время, — посочувствовала я. — Сколько недосыпала!

— Вот именно. И чего тут лапшу на уши вешать друг дружке, обе мы знаем, что речь шла о моей матери, так ведь? Классическая пиявка.

Приятно иметь дело с человеком, который понимает каждую твою метафору, каждый намек, которому нет нужды до одурения растолковывать каждую свою мысль.

И еще: очень приятно знать, что человеку можно довериться.

Лялька меня правильно поняла. Пиявка высасывает из человека кровь. Но может и напускать яда, хотя это уже будет не пиявка, а мошка, она может впрыскивать и впрыскивать человеку свой яд, пока тому не станет плохо. Мне известны были такие случаи, сама не знаю откуда, и я не сомневалась, что и Ляльке они известны.

— Все правильно, — согласилась я. — Но это простейший и самый распространенный случай — пиявки–родственники: мать–ребенок, жена–муж, сестра–брат, две сестры, короче, клинические примеры. Я же имела ввиду более сложные примеры — и хотела упомянуть про те пиявки, которые выползают, так сказать… на профессиональную сцену и связаны с работой человека.

Лялька все мгновенно поняла, но никак не могла оторваться от собственных проблем. А я уже переключилась на социальные проблемы.

— В отношениях на работе у пиявок свои особенности…

— …а тут, в недрах, так сказать, семьи, — гнула свое Лялька, — еще и чувства сказываются. Родственные. Тебе совсем не обязательно любить директора, сотрудника, председателя, режиссера. Здесь же, сама видишь: если особа не перегрызет тебе горла — будет несчастна, а ты бы особе…

— …могла и вред нанести, — перебила я ее. — Мальчик в полном восторге забил до смерти котенка молотком. А потом этого мальчика надо было лечить, потому как, прикончив котенка, он впал в сильнейшее психическое расстройство. А если бы у паршивца вовремя отобрали молоток, да еще надавали по попе, он бы орал не своим голосом и был бы та–а–а–акой несчастный…

Лялька возразила:

— Но детей воспитываем мы. А родителей не мы!

— Вот потому и перестань думать об ответственности за нее. Дадим родным пиявкам столько, сколько сумеем, отдадим все, кроме нас самих. Если же они хотят нас сожрать — ничего не поделаешь, придется сбежать, вот как маленький львенок сбегает от своих голодных папочки или мамочки, когда те хотят его сожрать. А уж если тебе удастся поймать на охоте антилопу, притащи ее своей мамуле, пусть питается, пусть сожрет антилопу, а не тебя. Но мамуля — это одно, а чужой человек — другое. Чужой человек тебя не родил, не вырастил, не выкормил, не воспитал. Он тебя не любит, и ты его тоже не должна любить. А он пытается использовать тебя, какое там пытается, он сжирает тебя со всеми твоими потрохами. Ты выдумала, а он сожрал! Если ему это повредит — радуйся. Но вредит очень редко.

— О, в этом чувствуется что‑то конкретное, — оживилась Лилька, сразу успокоившись и взяв себя в руки. — Ладно, считай, что твои семейные рассуждения я принимаю и соглашаюсь с тобой на все сто. И мне сразу стало легче. Спасибо, подруга. А что скажешь о чужих людях? В чем тут соль?

— В Эве Марш.

Лялька с бокалом у рта выжидающе смотрела на меня. Я постаралась как‑то упорядочить мысли и изложить проблему в сокращенном виде.

— Эва Марш — это символ и квинтэссенция моих, рассуждений, причем в них она не одна, вокруг нее такая же толкучка, как в трамвае в часы пик Это ведь она написала книгу, не так ли? Задумала ее, выносила, написала, вынула из себя какую‑то мысль, какой‑то образ и передала нам — нате, подумайте, посмотрите. Во всяком случае, хотела передать нам. А в ее мысль всосался паразит в лице режиссера, весь материал книги вылакал, снабдил своими излюбленными пошлыми фитюльками, все смешал так, что мысль куда‑то исчезла, переварил сам все украденное и выпустил на свет, прошу прощения, через задний проход!

Лялька так энергично кивнула, что ткнулась носом в бокал, и отпила глоток вина.

— Судя по увиденному мною «произведению», так оно и было. Но почему ты думаешь, что испаскудил его режиссер? Может, сценарист?

— Мне ли не понять? Слишком много я видела прекрасных сценариев, изуродованных именно режиссерами. Нет, ко мне они не имели отношения, не думай, в данном случае не лично меня ели. Пострадали произведения — не моим чета. Сенкевич в гробу переворачивается, Крашевский, Реймонт, Прус, Диккенс… Дюма и вовсе всю могилу разрыл. Я не стану называть современников, которые еще живы…

— От живых трудно ожидать, чтобы они в фобу перевернулись, — верно заметила Лялька, — но их самоубийство меня бы не удивило.

— Меня тоже. А потом какой стыд переживает автор, ведь все валят на него! Вон как твоя Каська. И не сценарист, разрешите вам заметить, распределяет роли, а режиссер. Вот, скажем, вся книга построена на одной толстой блондинке: она главная героиня, от ее внешности многое зависит в повести, — а на экране мы видим худущую брюнетку и ничего не можем понять. Перепутаны реплики и диалоги, не говоря уже о сюжетных линиях. Повесть рассыпается как карточный домик. А все потому, что он, скотина этакая, не выносит полненьких блондинок и обожает тощих брюнеток.

Лялька кивала головой с какой‑то нечеловеческой, а просто автоматической регулярностью, соглашаясь с каждым моим словом. Не выдержав, перебила меня и принялась вспоминать любимые наши произведения, загубленные подонками режиссерами, когда те по–своему перенесли их на экран. Зачастую получалось нечто совершенно противоположное намерениям автора.

А время бежало. Мы как‑то забыли о нем.

Рядом с изящной блондиночкой появился мужчина намного солиднее ее, тоже в космическом костюме. Блондинка набросилась на него, колотя кулаками по груди. Вряд ли она так проявляла свою любовь к мужчине. В этом мы убедились, когда сквозь уличный шум услышали ее писклявые возгласы: «Идиот!», «Кретин!», «Негодяй!». Наверное, он очень уж опоздал и заставил даму долго ждать, не говоря уже о том, что ей пришлось самой загонять на тротуар тяжеленную машину.

Лялька вдруг спохватилась — пошла последняя минута оставшейся нам четверти часа.

— А об одиночестве, которое ты тоже осуждаешь, поговорим в следующий раз. Оставить тебе денежку?

— Окстись, я еще в состоянии заплатить за бутылку вина.

Лялька умчалась. Я продолжала сидеть над своим бокалом, думая об Эве Марш.

…Была полночь, но я еще успела позвонить Ляльке на ее сотовый: эти беспозвоночные паразиты, эти пиявки, не давали мне покоя.

— Слушай, извини, пожалуйста, но я только что вспомнила. Они не плазинцы, эти пиявки, а кольчатые черви. Но с эстетической точки зрения само словечко «плазинцы» мне кажется более подходящим для пиявок, чем кольчатые черви.

* * *

Как‑то так получалось, что в последние годы, когда я возвращалась из длительного заграничного путешествия, меня непременно поджидало какое‑нибудь из ряда вон выходящие событие. Фатум? Я смирилась с судьбой и уже ожидала информации, от которой волосы на голове вставали дыбом, я вся цепенела, только в голове начиналась бешеная карусель. Или напротив, голова делалась пустой, ну прямо космическая пустота, — а ведь требовалось молниеносно найти решение.

Вот интересно, можно ли в космической пустоте вообще что‑либо отыскать?

Я не доехала четырех километров, пришлось свернуть с улочки, притворяющейся автострадой, и притормозить. Услышанная на сей раз сенсация оказалась такого рода, что пришлось остановиться, дабы выслушать информацию со всей серьезностью. А остановилась я перед подъездом какого‑то дома, прижав сотовый к уху.

— Повторите еще раз, пан Тадеуш, — попросила я своего литагента. — Это тот земельный участок, что при Кабатах?

— Именно тот, из‑за которого вы… так сказать… нервничали…

— Из‑за которого я подняла скандал, — нетерпеливо поставила я точку, поскольку вежливый пан Тадеуш никак не мог найти подходящего слова, чтобы не обидеть меня.

— Пусть будет скандал, — согласился мой собеседник. — Он действительно продается, то есть будет продаваться. То есть его можно будет купить, если вы все еще хотите его приобрести. Тогда надо немедленно застолбить за собой право первенства. Ну как же, вы первая выразили желание его купить, короче — право первенства покупки. Такая оказия! Я надеялся застать вас дома, думал, пани уже приехала…

— А я и приехала. Доезжаю до дома. Сколько за него хотят?

— Вот именно, в этом и состоит оказия. По тридцать долларов за метр.

— Сколько?!

— Тридцать долларов.

— А земля выведена из сельхозоборота?

— В том‑то и дело. За давностью могут опять ввести, да и вообще у нас законы меняются каждый день, но надо немедленно проверить, отсюда и спешка.

— А почему так дешево?

— Продает дочка, это она торопится, у них там какие‑то расчеты с мужем, а ведь у нас с ними контракт, так что мы можем быть первыми в очереди, а ведь вы так хотели…

— Минутку. Более двух тысяч пятисот метров по тридцать долларов. Трижды два и половина… пан Тадеуш, у меня не найдется столько! А кредитов не хочется брать…

— И не нужно! Только задаток, чтобы гарантировать право первыми купить, но еще сегодня. Завтра будет уже поздно. Банки работают до двадцати…

Несколько ошарашенная неожиданной новостью, я попыталась собраться с мыслями. В таких выгодных для себя условиях мне чудилось какое‑то мошенничество, какой‑то подвох, ведь на той территории, где расположен понравившийся мне участок, цены доходят до ста долларов за метр, а никак не тридцать. А я так мечтала об этом участке! Рискнуть? Ну, пусть потеряю двадцать тысяч, кто не рискует, тот, как известно, не пьет шампанское, но вот чудится мне какой‑то крючок, на который хотят меня поймать. Где он скрыт?

— Минутку, пан Тадеуш, дайте подумать. Перечислить деньги я могу и из дома, буду там через восемь минут, вы мне дайте номер счета, но почему же так дешево? Предполагают провести там железную дорогу? Обнаружилась радиоактивность местности? В болоте что‑то лежит?

— Да нет же, говорю вам, что продает дочь покойного…

— Ну и что же, что дочь… Стойте, какая дочь и какого покойника?

— Дочка Вайхенманна. Вы что, разве не знаете? Вайхенманн убит!

— Что вы сказали???

— Убит, говорю, как вы могли не знать этого? Правда, шум только начинается, но по телевизору уже намекнули, пока одни общие слова. И по радио сказали, но тоже без подробностей. Я случайно знаю подробности, но вот как вы могли ничего об этом не слышать?

— Я не смотрю телевизор и радио не слушаю, — только и произнесла я. На большее не хватило сил. Но чувствовала, что где‑то в самой глубине души у меня зарождается эйфория. Недолго ждала. Чуть слышное поначалу пение ангелов становилось все громче, и вот ангельские голоса грянули с мощностью духового оркестра.

Вайхенманн мертв! Помер! Убит! Нет, это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Убит, сказал Тадеуш. Где же выискался этот благородный Робин Гуд, Яносик, Зорро, Алый Первоцвет, кто еще способен на столь рыцарский поступок? Даже если обыкновенный бандит — да ниспошлет Господь ему здоровье и благополучие! И ублюдок никогда никому ничего не испортит и не испаскудит! Уже никогда больше этот прохиндей, мерзавец, вандал, кретин надутый, мразь недорезанная, подонок и ублюдок не украдет и не присвоит интеллектуальную собственность человека, посвятившего своему труду много дней и ночей! Никогда не присвоит чужого вдохновения, на которое имеет такое же право, как я на испанскую корону!!!

Я даже не успела решить, почему именно испанскую, ведь с нею я не имею ничего общего, логичнее было бы сравнить с тем, что мне ближе… лучше бы подумала — никогда не получит Нобеля, как я за мои достижения в области физики. Из дома, возле которого я стояла, вдруг вышел какой‑то человек и, со злобой покосившись на меня, стал открывать ворота. В облаке счастья я полюбила и этого человека вместе с его воротами.

Шаря вслепую, я попыталась открыть окно машины, но впопыхах открыла не то, попыталась закрыть его и заблокировала все окна, поспешила их разблокировать и открыла заднее левое, а человек был справа от меня, что делать, что делать, больше открывать нечего, а, правильно, дверь! Приоткрыв ее, я крикнула человеку:

— Пожалуйста, извините, уже отъезжаю!

— Там дальше тоже есть дорога, — ядовито проинформировал меня мужчина.

Благодарность излилась из меня… даже не рекой — широким потоком.

— Большое спасибо! Всего хорошего! Пошли вам…

— Не понял! — удивился в сотовом пан Тадеуш.

— Нет, я не вам, секунду, мне нужна рука…

Немного отъехав, я остановилась подальше от дома, позакрывала все окна и дверь и вздохнула полной грудью.

— А теперь, — попросила я пана Тадеуша, — повторите мне все еще раз. Может, все это мне пригрезилось.

— Ничего не пригрезилось. Вайхенманн убит. Насколько я понимаю, вы об этом?

— Где? Когда? Как? Кто? Пожалуйста, все–все об этом счастливом событии!

— Тогда давайте в другой раз, долго пришлось бы говорить. Вчера вечером… Его дочь… Сейчас для нас с вами есть дела поважнее — берете участок или нет?

— Беру, беру, ничего не понимаю, но это не имеет значения. Вы где сейчас?

— В городе. Подтвержу, что вы берете участок, и тут же еду к вам с договором, вы еще успеете перевести деньги.

— Торопитесь! Через десять минут я буду дома!

***

Участок у Кабацкого леса давно нравился мне, и я непременно хотела его купить. Однако при покупке всегда возникали какие‑то непонятные сложности, причем все было обставлено так таинственно, что не сразу удалось узнать, кому же он принадлежит. Все это требовало сил и времени, я нервничала и в конце концов свалила это дело на пана Тадеуша. До моего отъезда он успел узнать, что владельцем участка является какая‑то важная персона, продавать участок она пока не собирается, но и строить на нем тоже ничего не намерена. Когда же пан Тадеуш назвал мне фамилию владельца — Вайхенманн, я убедилась — персона действительно важная и в деньгах наверняка не испытывает нужды, так с чего бы ему продавать недвижимость, которая сама по себе год от году дорожает? С горечью пришлось распрощаться с надеждами на приобретение собственности, хотя в глубине души теплилась все же надежда. И вот — пожалуйста, правильно теплилась, хорошо, что мы оказались впереди всех желающих приобрести ее, хотя цена казалось несусветно низкой.

Теперь же ввиду непредвиденных обстоятельств было совсем непонятно, чем кончится дело.

Все же, оказавшись дома, я произвела побыстрее все необходимые манипуляции с бумагами, перечислила требуемую сумму денег на счет совершенно неизвестного мне человека, ибо о составе семьи Вайхенманна не имела ни малейшего понятия, на чем‑то расписалась, не вникая в смысл документа. И все это делала механически, почти позабыв об участке, так как все мои мысли, все мое естество было нацелено на одно — узнать, каким же образом этот подлец вдруг оказался на том свете.

Того, что мне мог сообщить пан Тадеуш, было абсолютно недостаточно, его информация основывалась лишь на коротких сообщениях в печати и нескольких случайно услышанных сплетнях.

Своими расспросами я довела беднягу чуть ли не до слез, он горячо оправдывался, что его вовсе не интересовали подробности смерти Вайхенманна, он сразу же ухватился за участок, помня о моем к нему интересе, и по уши был занят хлопотами, торопясь застолбить за нами участок, пока не огласили завещание, ведь в этом случае все переходит к дочери. И вы понимаете, пани Иоанна, что сделанное нами лишь зацепка, но без нее мы могли бы оказаться в задних рядах желающих. Я очень надеюсь, что дочка и продаст, мне удалось разведать, что покойным оставлены дарственные для бывших жен и партнеров по бизнесу.

— К черту дочку, жен и партнеров! Я хочу знать об убийстве! Вчера его шлепнули? Только вчера? Так откуда же столько сведений о завещании? Вскрыли над трупом?

— Нет, откуда над трупом, — растерянно бормотал пан Тадеуш, всегда отступавший под моим натиском. — Пару месяцев назад он кое–кому сообщил о содержании своего завещания, и тогда еще начались склоки и пошли сплетни… И даже говорили, что некоторые партнеры, не доверяя этому человеку, а вы ведь знаете, ему доверять нельзя, потребовали показать завещание, что он и сделал. Показал копию завещания, и читали все из присутствующих, у кого была охота. И так разошлись сплетни. И свою последнюю волю он не изменил.

— Да кто может быть в этом уверен! — выходила я из себя. — Свободно мог в последнюю минуту схватить клочок бумаги и накарябать «Все жене!»… А в свидетели притащить с улицы двух первых встречных…

— Нет, заинтересованные лица стерегли его. Ничего такого не произошло, — возразил пан Тадеуш. — А кроме того, не было у него в настоящее время жены, все в прошлом, с последней он развелся, а дочь по закону наследует после родителей.

— Ну ладно, бог с ним, с завещанием, вы мне про убийство расскажите! Где, когда, как, кто его нашел? Детали попрошу!

— Вот с деталями как раз и плохо, — огорчился пан Тадеуш. — Вчера ему звонила дочь, телефон не отвечал, сотовый отключен, а она знала, что отец должен быть дома. Встревожилась и приехала. Кажется, звонила откуда‑то из города, так что отец у нее оказался по дороге. Вилла пустая, все нараспашку, а он лежал в дверях, выходящих в сад. Застрелен. Она вызвала скорую, а та полицию. Журналистская братия не успела, им поздно сообщили, телевидение тем более опоздало, отсюда и такая скупая информация. Я только удочери и мог спросить, мы знакомы, поэтому хоть что‑то знаю…