Царь Борис и Дмитрий Самозванец

Р. Г. Скрынников

Царь Борис и Дмитрий Самозванец

Введение

Процесс объединения русских земель вокруг Москвы привел в конце XV века к образованию единого Русского государства. Преодоление раздробленности дало возможность русским сбросить монголо-татарское иго и возродить независимое государство. Монгольская власть потерпела крушение, Золотая Орда распалась.

В XVI веке Россия пережила экономический расцвет и добилась крупных внешнеполитических успехов. В правление Ивана Грозного русские войска завоевали Казанское и Астраханское ханства и укрепились в Нижнем Поволжье. Ермак с казаками разгромил хана Кучума в Зауралье и положил начало присоединению Сибири к России. В ходе кровопролитной Ливонской войны Русское государство заняло ряд морских портов в Прибалтике и основало «нарвское мореплавание», связавшее страну с Западной Европой по кратчайшим морским путям. Но война за Балтику закончилась катастрофическим поражением.

В начале XVII века Русское государство вступило в полосу экономического упадка, внутренних раздоров и военных неудач. Наступило Смутное время. Гражданская война поставила государство на грань распада.

Бедствия Смутного времени потрясли ум и душу русских людей. Современники винили во всем проклятых самозванцев, посыпавшихся на страну как из мешка. В самозванцах видели польских ставленников, орудие иноземного вмешательства. Но то была лишь полуправда. Почву для самозванства подготовили не соседи России, а глубокий внутренний недуг, поразивший русское общество.

Опричнина Ивана Грозного была одной из важных предпосылок грядущей гражданской войны. Первый московский царь разделил государство на две половины — опричнину и земщину — и создал привилегированный охранный корпус в лице опричников. Таким путем он пытался устранить со своего пути те общественные группы и те слои, которые реально ограничивали его власть. К таким группам принадлежала, в первую очередь, титулованная суздальская знать, связанная родством с династией.

В первые же дни опричнины Иван Грозный казнил покорителя Казани князя А. Б. Горбатого-Суздальского и отправил в ссылку на восточную окраину государства до сотни семей из рода князей Ростовских, Ярославских и Стародубских1. Опричнина и ее террор никогда не были подчинены единой цели, принципу или схеме. Государство не могло долго проводить политику, грубо нарушавшую материальные интересы верхов правящего боярства. По этой причине опричные репрессии сохраняли антикняжескую направленность на протяжении всего лишь одного года. В 1566 г. Грозный принужден был объявить о «прощении» всех ссыльных княжат и вернуть их в Москву. Однако попытка царя примириться с земщиной, не отменяя опричнину, оказалась тщетной. Кризис привел в движение механизм массового террора, до основания потрясшего Российское государство. Террор возник на почве разлада между государственной властью и господствующим сословием в целом. Правители, все больше утрачивавшие поддержку дворянского сословия, стремились любой ценой удержать власть в своих руках. В обстановке массовых избиений, всеобщего страха и доносов аппарат насилия, созданный в опричнине, приобрел непомерное влияние на политическую структуру руководства. В конце концов, адская машина террора вышла из-под контроля ее творцов. Последними жертвами опричнины оказались те, кто стоял у ее колыбели.

Посредством опричнины царь разделил дворянство надвое и натравил одну половину на другую. Непосредственный эффект этой политики был огромен: Иван IV утвердил свою неограниченную личную власть. Но долговременные последствия такой политики были катастрофическими. Опора монархии оказалась расщеплена, вследствие чего режим утратил стабильность. С этого момента государь мог управлять царством только с помощью насилия. Погромы и резня деморализовали опричную гвардию, превратив ее в банду мародеров. Грозному пришлось трижды менять состав своего охранного корпуса.

Опрично-дворовая политика вообще носила непостоянный характер, но сам «двор», пережив многократные реорганизации, так и не был окончательно распущен при жизни Грозного. Не имея цельной политической программы, опричнина и «двор» тем не менее неизменно направляли свои усилия к укреплению лично власти царя. Состав «двора» не был однородным. Рядовые члены в своей массе принадлежали к низшему, худосочному дворянству. Но уже в конце опричнины во «двор» были зачислены князья Шуйские. При кратковременном правлении служилого «царя» Симеона Бекбулатовича Шуйские подвизались в роли удельных бояр князя Ивана Московского. В последние годы жизни царя они состояли на «дворовой» службе. Но какое бы почетное место ни занимали Шуйские, они никогда не руководили опричной политикой. Подлинным правительством, с помощью которого царь самовластно правил страной, была «дворовая» дума. Со времени «княжения» Симеона Бекбулатовича ее неизменно возглавляли Богдан Бельский, Афанасий Нагой и Борис Годунов.

Незадолго до кончины Иван IV образовал регентский совет при слабоумном сыне Федоре. В него вошли самые авторитетные представители земщины — удельный князь И. Ф. Мстиславский и дядя Федора Н. Р. Юрьев-Захарьин2. Оба были облечены регентскими полномочиями уже по завещанию Грозного 1561 г3. Двор был представлен в регентском совете боярином князем И. П. Шуйским4.

Важное свидетельство о составе опекунского совета принадлежит Д. Горсею, агенту Лондонской купеческой компании в Москве. В заметках, включенных в текст «Записок Горсея» ранее 1591 г., англичанин писал, что Борис «и три других главных боярина вместе с ним составили правительство по воле старого царя: князь Иван Мстиславский, князь Иван Васильевич Шуйский и Микита Романович»; Борис Федорович «по завещанию царя был первым из четырех бояр»5. Некоторые историки считают приведенное известие полностью достоверным6. Между тем сочинения Горсея отличаются крайней тенденциозностью. Когда после смерти Грозного Кремль был переведен на военное положение, Горсей, по его собственным словам, подошел к Годунову «и предложил людей, военные припасы в распоряжение князя-правителя. Он принял меня в число своих близких и слуг…»7. Вместе с Бельским Годунов готовил переворот. Однако Горсей изображал дело так, будто с первых часов Годунов действовал как правитель или «лорд-протектор». С этих позиций и были сочинены «Записки».

В своем трактате «О коронации Федора», написанном в 1589 г., Горсей называет членами опекунского совета пять человек: Б. Годунова, князя Ф. Мстиславского, князя И. П. Шуйского, Никиту Романовича и Б. Я. Бельского — «все знатные люди и главнейшие по завещанию царя, особенно лорд Борис…»8. Польский посол Лев Сапега, находившийся во время смерти царя Ивана IV в Москве, также называет в числе регентов Бельского9. Информация посла не вызывает сомнений. Что касается Годунова, известие Горсея о нем опровергается свидетельством австрийского дипломата Варкоча, по словам которого Борис вообще не был назначен членом опекунского совета10. Итак, Борис отнюдь не был главой опекунского совета, а, может быть, и вовсе не входил в этот совет. По своему влиянию и знатности он далеко уступал старшим земским боярам Мстиславскому и Романову. Что касается Бельского, именно он, а не Борис возглавлял дворовую Думу при одряхлевшем царе Иване.

После смерти Ивана IV бояре, а вслед за ними знать и дворяне принесли присягу наследнику — царевичу Федору. Вся церемония была закончена в течение шести-семи часов11. В ночь смерти Грозного Бельский и Годуновы распорядились взять под стражу Нагих, обвинив их в измене12. Раскол «дворовой» Думы и падение А. Ф. Нагого, одного из столпов прежнего правительства, роковым образом сказались на судьбах всего «дворового» руководства.

Система централизации, основанная на противопоставлении «двора» и земщины, обнаружила свою непрочность. Правительству пришлось пожать плоды политики, в основе которой лежал принцип: «разделяй и властвуй». Опекунский совет не мог осуществлять своих функций из-за нежелания «дворовых» чинов упустить власть из своих рук. В свою очередь, земская знать прибегла к местничеству, чтобы устранить худородных руководителей «двора». Окончательный разрыв наступил в связи с приемом в Кремле литовского посольства. «Дворовые» чины, не поделив мест с земцами, отказались допустить бояр в тронный зал, т. е. пошли на неслыханное нарушение традиции. В итоге иноземных послов встретили одни «дворовые» бояре — князь Ф. М. Трубецкой и Б. Ф. Годунов13.

Опрометчивые действия руководства «двора» имели свои причины. Могущественный временщик Б. Я. Бельский подвергся местническим нападкам со стороны казначея П. И. Головина, занимавшего далеко не первое место в земской иерархии14. Бели бы Бельский проиграл тяжбу, его падение было бы неизбежным. Против него выступили самые влиятельные члены опекунского совета и думы: «боярин князь Иван Федорович Мстиславской с сыном со князем Федором да Шуйския, да Голицины, Романовы да Шереметевы и Головины и иныя советники». На стороне Бельского стояли «Годуновы, Трубецкие, Щелкаловы и иные их советники». По существу, в Кремле произошло решительное столкновение между «двором» и земщиной, хотя некоторые члены земской думы (впрочем, немногие) примкнули ко «двору», а ряд «дворовых» чинов объединились с земскими. За Бельского вступились главные земские дьяки — братья Щелкаловы, которым знать не могла простить их редкого худородства. Вознесенные по милости Грозного, они боялись упустить влияние в случае решительной победы земской аристократии. Тяжба между Головиным и Бельским едва не закончилась кровопролитием. По русским летописям, во время «преки» в думе Бельского хотели убить до смерти, но он «утек к царе назад»15. Как писал английский посланник, на Бельского напали с таким остервенением, что он был вынужден спасаться в царских палатах16.

Военная сила, а следовательно и реальная власть в Москве, находилась в руках «дворовых» чинов, и они поспешили пустить ее в ход. Б. Я. Бельский использовал инспирированное боярами выступление земских дворян как предлог для того, чтобы ввести в Кремль верных ему «дворовых» стрельцов. Он предпринял отчаянную попытку опередить события и силой покончить с назревшей в земщине «смутой» еще до того, как в Москву прибудет регент Иван Шуйский, которого смерть Грозного застала в Пскове. По свидетельству очевидца событий литовского посла Л. Сапеги, правитель уговорил Федора расставить в Кремле дворцовую стражу по обычаю, установившемуся при его отце Иване IV, против чего выступали бояре. Еще до прибытия послов Бельский тайно пообещал стрельцам «великое жалование» и привилегии, какими они пользовались при Грозном, и убеждал их не бояться бояр и выполнять только его приказы. Едва литовское посольство покинуло Кремль и бояре разъехались по своим дворам на обед, Бельский приказал затворить все ворота и вновь начал уговаривать Федора держать двор и опричнину так, как держал отец его (namawias go poczal aby i opritczyne chowal tak jako ociec jego)17. В случае успеха Бельский рассчитывал распустить регентский совет и править от имени Федора единолично, опираясь на военную силу. Над Кремлем повеяло новой опричниной. Но Бельский и его приверженцы не учли одного важного момента — позиции народных масс.

Столкновение между «дворовыми» и земскими боярами послужило прологом к давно назревавшему восстанию в Москве. В литературе оно датируется 2 апреля. Эта дата опирается на свидетельство Л. Сапеги о том, что неудачный прием в Кремле состоялся 12 апреля по новому стилю. Документы Посольского приказа позволяют исправить ошибку посла, написавшего письмо полтора месяца спустя. По русским посольским книгам, прием в Кремле имел место 9 апреля18. Именно в этот день столица и стала ареной народных выступлений.

Как только земские бояре узнали о самочинных действиях Бельского, они бросились в Кремль. Однако стрельцы отказались повиноваться приказам главных земских опекунов и не пропустили их в ворота. После долгих препирательств И. Ф. Мстиславский и Н. Р. Юрьев прошли за кремлевские стены, но их вооруженная свита была задержана стражей. Когда боярские слуги попытались силой прорваться за своими господами, произошла стычка. На шум отовсюду стал сбегаться народ. Стрельцы пустили в ход оружие, но рассеять толпу им не удалось. Столичный посад восстал. «Народ, — по словам летописца, — всколебался весь без числа со всяким оружием». Толпа пыталась штурмовать Кремль со стороны Красной площади. «По грехом, — писал современник, — чернь московская приступила к городу большому, и ворота Фроловские выбивали и секли, и пушку большую, которая стояла на Лобном месте, на город поворотили». По словам голландца И. Массы, народ захватил в Арсенале много оружия и пороха, а затем начал громить лавки. Бояре опасались, что их постигнет та же участь19.

Царь Федор и его окружение, напуганные размахом народного движения, не надеялись подавить мятеж силой и пошли на переговоры с толпой. Из кремлевских ворот выехали думный дворянин М. А. Безнин и дьяк А. Я. Щелкалов20. Черный народ «вопил, ругая вельмож изменниками и ворами»21. В толпе кричали, что Бельский побил Мстиславского и других бояр. «Чернь» требовала выдачи ненавистного временщика для немедленной с ним расправы22. Положение стало критическим, и после совещания во дворце народу объявили об отставке Бельского.

Земские чины перед лицом страшного для них восстания «черни» сочли за лучшее отложить в сторону распрю с «дворовыми» чинами. «…Бояре, — повествует летописец, — межю собою помирилися в городе (Кремле. — Р. С.) и выехали во Фроловские ворота…»23. Властям удалось кое-как успокоить толпу, и волнения в столице постепенно улеглись.

Непосредственным результатом московских событий явилось падение могущественного регента Б. Я. Бельского и кратковременное примирение противоборствовавших политических группировок. Несколько недель спустя после народного выступления в Москве открылся собор.

Современники склонны были рассматривать воцарение Федора как соборное избрание. Такое впечатление подкреплялось тем, что по своему безволию и слабоумию претендент на трон не оказывал самостоятельного влияния на события. Формально собор одобрил кандидатуру Федора, а фактически вынес важное политическое решение о поддержке нового боярского правительства. По свидетельству псковского современника, Федор был поставлен на царство «митрополитом Дионисием и всеми людьми Русские земли»24.

Новые власти объявили предыдущую амнистию. «В итоге, — писал Д. Горсей, — всем заключенным было объявлено прощение».

Наиболее значительным в рассказе Горсея было упоминание об освобождении давних «тюремных сидельцев». Несложный арифметический расчет подсказывает, что они оказались за решеткой в самом начале опричнины. Очевидно, амнистия была направлена на искоренение последствий репрессивной политики «двора». Самым важным положением майской амнистии был пункт о возвращении опальным «свободы и поместий». Опричные конфискации нанесли земской знати большой ущерб. После отставки Бельского и созыва собора земщина смогла настоять на возвращении отобранных земель. Кроме того, она добивалась гарантий против возобновления казней и опал. Согласно Горсею, в связи с амнистией власти объявили о запрещении судьям впредь подвергать дворян гонениям при отсутствии основательных доказательств их вины даже в случае самых тяжких преступлений, которые влекли за собой смертную казнь25.

После кончины Грозного начался процесс возрождения влиятельной и многолюдной Боярской думы. Ряд влиятельных лиц получил высшие думные чины по случаю коронации царя Федора. Назначения в думу не прекращались и после коронации. В 1584–1585 гг. численность боярской курии думы возросла более чем вдвое.

С давних времен Боярская дума была представительным органом высшей демократии. При Федоре поколебленный опричниной традиционный порядок стал возрождаться на глазах. Прежде всего, дума вернула себе некоторые функции и привилегии, упраздненные опричниной. Власти восстановили высшую в думе должность — конюшего-боярина, ликвидированную после казни И. П. Федорова-Челяднина в 1568 г. Важнейшей комиссией думы была так называемая «семибоярщина». Она ведала столицей и всем государством в отсутствие царя. В годы террора Иван IV изгнал бояр из столичной комиссии и препоручил ее дворянам и приказным, а затем и вовсе упразднил. В 1585 г. Федор уехал на молебен в Троице-Сергиев монастырь, а управление столицей вверил семи боярам — Ф. И. Мстиславскому, Н. Р. Юрьеву, С. В. Годунову, князьям Н. Р. Трубецкому, И. М. Глинскому, Б. И. Татеву и Ф. М. Троекурову26.

Наряду с думными чинами знать получила из казны обширные земли и доходные места. Больше всех в торге из-за чинов и владений выиграли опекуны и их родня. В полной мере использовали выгоду своего положения Юрьевы-Романовы. Один только младший сын регента Н. Р. Юрьева Иван владел в 1613 г. 13 тыс. четвертей пашни в трех полях «старых вотчин». Романовым принадлежали на вотчинном праве городок Скопин, Романово городище в Лебядинском уезде и др27. Огромных привилегий добились регент И. П. Шуйский и его родня. И. П. Шуйский получил от казны богатые земли в Луховском удельном княжестве, принадлежавшем князьям Бельским, а позже валашскому господарю Богдану. В руки боярина перешел город Кинешма с обширной волостью28. Кроме того, прославленному воеводе был отдан в кормление весь Псков. Согласно официальным заявлениям правительства, царь Федор пожаловал князя И. П. Шуйского своим «великим жалованьем в кормление Псковом объема половинам, и со псковскими пригороды, и с тамгою, и с кабаки, чего никоторому боярину не давывал государь»29. Соратник Шуйского, князь Ф. В. Скопин, тоща же получил в «жалованье» Каргополь30. Щедрых земельных пожалований удостоились князья Василий, Андрей и Дмитрий Ивановичи Шуйские. Младшему из братьев, князю Дмитрию, был передан город Гороховец «в путь с тамгою, и с кабаком, и с мыты, и с перевозы, и с мельницами, и рыбными ловлями, и со всеми крайчаго пути доходы…»31.

Система кормлений была ликвидирована в процессе реформы местного управления еще в доопричный период. Кормления (наместничества) на основной территории постепенно заменялись воеводским управлением, означавшим более высокую степень централизации. На черносошном Севере отмена кормлений привела к утверждению системы выборных земских органов32. Однако при воцарении Федора произошло частичное оживление «кормленной» системы местного управления. В кормление Шуйскому был передан один из крупнейших посадов страны — Псков. На черносошном Севере обширная Важская земля перешла из-под управления земских органов конюшему боярину Б. Ф. Годунову33.

Мероприятия, осуществленные властями в период после московского собора и коронации Федора, были призваны преодолеть наследие Грозного в политической жизни страны, но они вышли за рамки этой задачи. Земская и «дворовая» знать использовала нововведения, чтобы возродить полновластную Боярскую думу, вернуть ей прежние прерогативы, расширить свои земельные владения и частично восстановить кормления.

События, происходившие в Москве на протяжении двух месяцев после смерти Грозного, показали, что опричнина лишь ослабила влияние боярской аристократии, но не сломила ее могущества. При безвольном и ничтожном преемнике Грозного знать вновь подняла голову. Как только с политического горизонта исчезли зловещие фигуры Нагого и Бельского, бояре перестали скрывать свои подлинные чувства по поводу смерти царя Ивана.

Наблюдатель тонкий и вдумчивый, дьяк Иван Тимофеев очень тонко передал атмосферу, воцарившуюся в Кремле в первые месяцы правления Федора. «Бояре, — писал он, — долго не могли поверить, что царя Ивана нет более в живых. Когда же они поняли, что это не во сне, а действительно случилось, через малое время многие из первых благородных вельмож, чьи пути были сомнительны, помазав благоухающим миром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые, начали поступать по своей воле; как орлы, они с этим обновлением и временной переменой вновь переживали свою юность и, пренебрегая оставшимся после царя сыном Федором, считали, как будто и нет его…»34.

Власть Б. Я. Бельского пала, и бразды правления сосредоточились в руках людей, долгое время управлявших земщиной. Состав нового правительства всего точнее определил английский посол И. Боус, покинувший Москву в конце мая 1584 г. «Когда я выехал из Москвы, — писал он 12 мая, — Никита Романович и Андрей Щелкалов считали себя царями и потому так и назывались многими людьми, даже многими умнейшими и главнейшими советниками… Сын покойного царя Федор и те советники, которые были достойны управлять, не имеют никакой власти, да и не смеют пытаться властвовать». Позже Боус пояснил, что, говоря о достойных советниках Федора, он имел в виду Годуновых35.

Облеченный регентскими полномочиями боярин Н. Р. Юрьев пользовался особой популярностью в Москве. Он происходил из старомосковской знати и сделал карьеру, благодаря браку Ивана Грозного с его сестрой Анастасией. Стараниями Юрьева высшие думные чины получили его родственники — Шереметев, Троекуров, Сицкий, Шесту нов. Но Юрьев и его окружение не могли выдержать местнического столкновения с гедиминовичами. Князья Шуйские и Мстиславские невысоко ценили родство Юрьевых с царской семьей по женской линии и считали Юрьевых-Захарьиных временщиками.

Ближайшими помощниками Н. Р. Юрьева были земские дьяки Щелкаловы. Андрей Щелкалов был ярким представителем приказной бюрократии, сформировавшейся при Грозном. Прадед его, как говорили, был конским барышником, а отец смолоду служил попом, а затем сделал карьеру при дворе как дьяк36. Аристократия не могла простить дьяку его пособничество опричным властям и «дворовому» руководству. Попытка Щелкалова предотвратить падение Б. Я. Бельского еще больше скомпрометировала «канцлера» в глазах аристократов.

Родовая знать не желала оставлять власть в руках Юрьева и Щелкалова. По возвращении из Пскова московский регент И. П. Шуйский стал исподволь готовить их отставку. В Польшу поступили сведения, что самыми влиятельными людьми в Москве были Никита Романович, которому поручались наиболее важные дела, и князь Шуйский, который не желал, чтобы другие пользовались большей властью, чем он, и требовал себе должности Никиты37.

В результате раскола в опекунском совете земское правительство оказалось в исключительно трудном положении. Парадокс состоял в том, что его руководителям Юрьеву и Щелкалову пришлось опасаться противодействия со стороны не столько бывших «дворовых» чинов, сколько аристократической думы. Положение Н. Р. Юрьева казалось непрочным. Современники не сомневались в его близкой кончине. Он достиг преклонного возраста и тяжело болел. Придворный лекарь Грозного, бежавший в Ливонию, уверял, что Юрьев долго не проживет38. Болезнь Юрьева выдвинула перед правительством вопрос о его преемнике. В конце концов выбор пал на Бориса Годунова. В произведениях писателей эпохи «смуты» встречаются намеки на «завещательный союз дружбы» Юрьевых и Годуновых. По словам Авраамия Палицына, Борис поклялся «соблюдать» вверенных его попечению детей регента. Составленное в романовском кругу «Сказание о Филарете Романове» повествует, что Борис «исперва любовно присоединился (к детям Н. Р. Юрьева. — Р. С.) и клятву страшну тем сотвори, яко братию и царствию помогателя имети»39. Поздние авторы придали дружбе Романовых и Годуновых несколько сентиментальный оттенок. На самом деле этот странный союз образовался в силу политической необходимости. Попытки закрепить трон за слабоумным царем привели к острым разногласиям в опекунском совете. Перед лицом ширившейся оппозиции знати и грозных народных движений родственники Федора должны были волей-неволей объединиться.

Начавшееся крушение «двора» едва не увлекло Годуновых в пропасть. В дни восстания народ требовал отставки не только Б. Я. Бельского, но и Б. Ф. Годунова. В конце мая 1584 г. английский посол писал, что Годунов не пользуется авторитетом в Москве40. Однако ко дню коронации Годунов получил чин конюшего41. Едва ли можно сомневаться в том, что без поддержки Юрьева, с его неограниченным влиянием на Федора и весом в думе, Борис не смог бы получить высший в думе боярский чин.

Несмотря на то что первые волнения в Москве улеглись, ситуация в столице оставалась крайне напряженной. С наступлением лета участились пожары. По словам очевидцев, царская столица была наполнена «разбойниками», которых считали главными виновниками поджогов. Власти ждали нового мятежа со дня на день. В страхе перед народом правительство было вынуждено принять экстренные военные меры. Они получили отражение в следующей записи Разрядного приказа: «Того же года (7092. — Р. С.) на Москве летом были в обозе да в головах для пожару и для всякого воровства в Кремле князь Иван Самсонович Туренин да Григорий Никитич Борисов-Бороздин, в Китае — Богдан Иванович Полев и Константин Дмитриевич Поливанов, в Земляном городе — Иван Федорович Крюк-Колычев»42. Приведенная запись интересна тем, что она показывает, в чьих руках находилась в то время реальная военная сила. В Кремле военное командование осуществлял князь И. С. Туренин, родня Б. Ф. Годунова; в Китай-городе стражей ведали Б. И. Полев и К. Д. Поливанов, бывшие «дворовые» люди и сподвижники Годунова; только на окраине, в Земляном городе, распоряжался известный воевода. И. Ф. Колычев — сторонник Шуйских.

Положение в столице усугублялось абсолютной неавторитетностью царя и открытыми разногласиями среди его опекунов. Прибывшие в Москву литовские послы воочию убедились в том, что московские правители, назначенные покойным Иваном IV, находились между собой в величайшем несогласии и очень часто спорили в присутствии самого Федора без всякого уважения к нему43. Разногласия в верхах могли привести к непредвиденным последствиям в условиях, когда из-за катастрофической разрухи и военного поражения настроения недовольства широко затронуло почти все слои населения.

Через полгода после объявления всеобщей амнистии Б. Ф. Годунов осуществил первые ограниченные репрессии против знати. Репрессивным мерам предшествовали перестановки в верхах. Триумвират Н. Р. Юрьева, Б. Ф. Годунова и А. Я. Щелкалова просуществовал несколько месяцев. Но уже в конце лета 1584 г. в Польшу стали поступать сведения о том, что из-за болезни Юрьев устранился от дел. В последний раз имя Юрьева упоминалось в Разряде московской «семибоярщины» в августе 1585 г. Но это почетное поручение регент уже выполнить не мог. Против его имени дьяки пометили в Разряде: «Болен». По словам очевидцев, Н. Р. Юрьей внезапно лишился речи и рассудка. В столице много говорили о том, что его околдовали44. В связи с отставкой наиболее авторитетного из членов триумвирата борьба в думе вспыхнула с новой силой. Влияние партии Мстиславского значительно усилилось. Вскоре в сферу конфликта было втянуто центральное финансовое ведомство — Казенный приказ, находившийся в ведение Головиных.

При Грозном четверо членов этой семьи — Петр, затем его сын Фома, а позже внуки Петр и Владимир — распоряжались государственными финансами. Но особенно преуспели Головины в начале царствования Федора. По традиции казну возглавляли два лица, проверявшие друг друга. При Федоре казначеями стали двоюродные братья. Впервые казна оказалась в бесконтрольном ведении одной семьи. Два брата главного казначея — Владимир и Иван Большой Мудрый — получили думные чины окольничих. Благодаря знатности, богатству и личным качествам И. П. Головин стал одним из подлинных руководителей той партии в думе, которую номинально возглавлял регент Мстиславский. Он не побоялся бросить вызов Бельскому и добился его отставки. Боярское руководство оценило его заслуги. Во время коронации Федора он нес перед царем главную корону — шапку Мономаха. Располагая поддержкой регентов Мстиславского и Шуйского, главный казначей открыто добивался изгнания бывших опричников из правительства. С Годуновым он обращался дерзко и неуважительно45. Семья Головиных обладала большими местническими преимуществами перед родом Годуновых. Выиграв местнический спор с Бельским, казначей лишь ждал случая, чтобы посчитаться с его свояком.

Интрига боярской партии встревожила Бориса, и он решил нанести упреждающий удар. По его настоянию дума постановила провести ревизию казны. Проверка обнаружила большие хищения. Посольский приказ выступил за рубежом с заявлением, что Головины «покрали» царскую казну46. Подлинность их заявления удостоверена описью царского архива, в котором упомянут столпик с боярским приговором 7094 г.: «…что приговорили бояре Петра Головина за государеву краденную казну Казенного двора казнити смертию, тут же и вин его скаска, какова ему Петру чтена»47. Казначея вывели на Лобное место и обнажили для казни, но в последний момент ему объявили о помиловании. С опальным обошлись сравнительно мягко: его избавили даже от обычной в то время торговой казни. Головина сослали в Казанский край, где он и умер в тюрьме. Ходили слухи, что его тайно умертвили по приказу Бориса. Источники подтверждают версию о насильственной гибели П. И. Головина48. Вместе с ним опале подвергся (не позднее декабря 1584 г.) окольничий и казначей В. В. Головин. Брат казначея — М. И. Головин, находившийся в своей вотчине в Медынском уезде, — бежал от царской опалы в Литву49.

Летописи утверждают, что дело Головина было следствием прямого столкновения между Годуновым и знатью. В открытой вражде бояре будто бы «разделяхуся надвое: Борис Федорович Годунов з дядьями и з братьями, к нему же присташа и иные бояре, и дьяки, и думные и служивые многие люди; з другую же сторону князь Иван Федорович Мстиславский, а с ним Шуйские и Воротынские, и Головины и Колычевы, и иные служивые люди, и чернь московская»50. Столкновение завершилось пострижением Мстиславского и ссылкой Воротынских и Головиных. Хотя летописец верно определил круг аристократических противников правителя, в его записи, по-видимому, были объединены разновременные события. Осуждение Головиных имело место задолго до падения Мстиславского, а ссылка Воротынских относилась к более позднему периоду.

Пострижение главы Боярской думы окружено многими легендами. В поздних и недостоверных источниках XVII века отразилось предание о том, что Мстиславский выступил против Бориса после долгих колебаний, поддавшись уговорам Шуйских, Воротынских, Головиных и других бояр. Старый регент будто бы замыслил призвать Годунова в свой дом на пир и там убить, однако правителя предупредили о его замысле51. Эта версия не внушает доверия. Мстиславскому незачем было прибегать к таким крайним мерам, как убийство. Глава опекунского совета и Боярской думы мог бороться против Годунова в рамках законности. В источниках имеются сведения о том, что Мстиславский и его сторонники разрабатывали планы развода царя с бесплодной царицей Ириной Годуновой. В случае успеха, заметил в своих записках Петр Петрей, бояре рассчитывали женить Федора на дочери Мстиславского. Шведский дипломат, впервые посетив Москву после воцарения Бориса, записал немало слухов без всякой критической проверки. Его сообщение можно было бы опровергнуть как недостоверное, но оно находит косвенные подтверждения в русских источниках. После пострижения Мстиславского судьба его дочерей стала предметом специальных разъяснений со стороны Посольского приказа. Борис поручил своим дипломатам объявить за рубежом, что девица Мстиславская была выдана замуж за князя Василия Черкасского52. Для русской дипломатической практики подобные разъяснения по поводу заурядного брака в боярской среде были случаем из ряда вон выходящим. Интерес Посольского приказа к боярышне подтверждает версию о том, что дочь Мстиславского метила в жены царю Федору. Источники сохранили предание о том, что Борис одолел главу думы и «напрасно измену положи» на него, благодаря поддержке главных думных дьяков — братьев Щелкаловых53. В годы опричнины номинальный глава Боярской думы был послушной пешкой царя в сложной политической игре. После сожжения Москвы татарами Грозный принудил его публично покаяться в том, что он своей изменой навел татар на святую Русь и тем погубил отражение от армии Батория, избил его посохом и взял с него новую запись с признанием вины54.

Годунов и Щелкалов добились отставки Мстиславского без суда, после того как раскрылись его интриги против царицы Ирины. Главный опекун приходился Федору троюродным братом, и ссора была улажена чисто семейными средствами. Первый боярин думы был вынужден сложить регентские полномочия и удалиться на покой в монастырь. Власти старались возможно дольше скрывать опалу Мстиславского. Спустя полгода после его отставки московские дипломаты получили предписание разъяснить за рубежом, что он «поехал молитца по монастырям»55. Это была полуправда. В приходо-расходных книгах Соловецкого монастыря удалось найти запись, раскрывающую обстоятельства и время изгнания регента. «Июля в 23 день (7093 г. — Р. С.), — значится в документе, — приезжал в Соловецкий монастырь помолитися князь Иван Федорович Мстиславский и дал корм на два стола 20 рублей56. Из Соловков боярин уехал на Белоозеро, в Кириллов монастырь, ще подстригся под именем старца Ионы57. Согласие боярина на изгнание избавило от опалы членов его семьи. Более того, старший сын регента боярин Ф. И. Мстиславский унаследовал обширное удельное княжество и сменил отца на посту первого боярина думы. Начиная с ноября 1585 г. он неизменно занимал место главного воеводы в армии и старшего из бояр на торжественных приемах»58.

Суд над Головиными и отставка Мстиславского обострили конфликт между Годуновым и знатью.

Глава 1

Правитель государства

Опекунский совет, назначенный Грозным, окончательно распался. Новая ситуация в Москве получила отражение в польских источниках, отличавшихся большой достоверностью. К их числу относится отчет гродненского капитана Белявского о тайной беседе с переводчиком русского посольства, возвращавшегося в Москву из Праги. Толмач Яков Заборовский, поляк по рождению, еще до того, как попал в московский плен, стал служить в Посольском приказе, в течение десяти лет состоял под началом у Белявского. С помощью всевозможных уловок Заборовский добился свидания с Белявским и после клятвы на распятии о неразглашении тайны подробно рассказал ему о московских делах. Беседа состоялась в начале мая 1585 г., но сведения Заборовского отражали положение, сложившееся в Москве на начало года. По словам толмача, «московиты окончательно договорились между собой, и из них только двое держат в своих руках управление всей страной и царством Московским. Одного из них зовут Борисом Федоровичем Годуновым… А другой временный правитель или нечто вроде этого — Андрей Щелкалов…». Заборовский полагал, что «положение Щелкалова более прочное, чем у зятя князя»1.

Положение Годунова в самом деле было шатким. Против него выступали и низы, и «великие» бояре. Хотя первая вспышка народных волнений в столице была подавлена, но глубокое брожение в народе продолжалось.

Знатный земский дворянин М. Головин, попав ко двору Батория, нарисовал картину полного безвластия, воцарившегося в Москве. Головин настойчиво советовал польскому королю идти ратью на русскую землю, «куда захочет: где, деи, не придет, тут все его будет. Нихто, деи, против его руки не поднимет для того, рознь де… сказывают, в твоих (царя Федора. — Р. С.) государевых боярах великую, а людям строенья нет; и для, деи, розни и строения служити и битися нихто не хочет…»2. Говоря о том, что в Москве «никто не хочет служить», Головин имел в виду, конечно, земскую знать. Годунов прекрасно понимал, что кончина Федора приведет к мгновенному крушению его власти.

30 ноября 1585 г. он неожиданно пожертвовал тысячу рублей в Троице-Сергиев монастырь3. Таким колоссальным вкладом он хотел обеспечить прибежище семье на случай опалы. Немного ранее, в сентябре того же года, Годунов направил в Лондон англичанина Джерома Горсея с рядом секретных поручений. Морская навигация закончилась, и гонцу пришлось ехать через Псков и Ревель. Он спешил так, словно за ним гнались. В пути он бил смертным боем ямщиков, «вымучивал» лошадей на ямских станциях. В своих ранний записях Д. Горсей обошел молчанием суть «особенных» поручений от Годунова, которые «не подлежали обнародованию». Однако в поздних мемуарах англичанина можно найти существенные подробности относительно его миссии. Оказывается, Борис поручил ему договориться с королевой Елизаветой относительно предоставления его семье убежища в Англии. Годунов шел по стопам Грозного. Он ждал смуты и готовился бежать из России. По словам Горсея, он даже приступил к осуществлению этого плана и тайно перевез свои сокровища в Соловецкий монастырь, чтобы оттуда в случае мятежа переправить их в Лондон. В дальнейшем королева не раз беседовала с Горсеем о том, какими средствами можно побудить Годунова исполнить свои намерения и перевезти деньги и имущество в Лондон. На полях рукописи Горсей пометил возле приведенных строк: «Слишком поздно»4. Английский эмиссар не сумел сохранить в тайне цель своей миссии, и через купцов слухи о закулисных переговорах в Лондоне проникли в Москву. Известие об обращении правителя к английским протестантам окончательно подорвало его престиж. Противники Годунова не преминули этим воспользоваться. Кризис власти приобрел более резкие очертания к весне 1586 г. В конце апреля умер боярин Н. Р. Юрьев. Его кончина послужила толчком к новым волнениям в Москве. Беспорядки едва не погубили Годуновых.

Расходные книги кремлевского Чудова монастыря сохранили запись о том, что 14 мая 1586 г. монахи закупали военные припасы «для осадного времени»5. Факт осады Кремля получил отражение в официальных документах в извращенном виде. Русские послы за рубежом пытались опровергнуть неблагоприятную информацию, но их заявления невольно выдали истину. Царский гонец, снаряженный в Польшу в конце 1586 г., получил следующий наказ: «А буде взмолвят, за что же в Кремли-городе в осаде сидели и сторожи крепкие учинили?.. того не бывало, то нехто сказывал негораздо, бездельник. От ково, от мужиков, в осаде сидеть? А сторожи в городе и по воротам, то не ново, издавна так ведетца для всякого береженья». Прибывшие в Польшу в начале 1587 г. «великие послы» не только подтвердили вышеизложенную версию, но и дополнили ее некоторыми подробностями насчет «береженья» Кремля: «И дети боярские, и прикащики по воротам, и стрельцы живут для всякого береженья и на государьском дворе живут, переменяясь, для огня, для пожара»6.

Из разъяснений дипломатов следует, что выступления «мужиков», т. е. московского посадского населения, вынудили правительство ввести в столице осадное положение. В повестях и летописях XVII в. московские волнения получили тенденциозное освещение. «Повесть како отомсти» сообщает, что «всенародному собранию московских людей множеству» стало известно об умышлении Бориса на Шуйских, после чего народ решил побить Бориса и весь его род камнями7. За туманными фразами «Повести» с трудом угадываются контуры народного мятежа, заставившего Годунова сидеть в осаде в Кремле. Составленная при царе Василии Шуйском «Повесть» с очевидным пристрастием описывала события 20-летней давности. Но аналогичную картину нарисовал и автор «Нового летописца», близкий ко двору Романовых. По его словам, гости и всякие московские торговые люди черные — все стояли за Шуйских в их столкновении с Годуновыми8.

Летописцы, по всей видимости, преувеличили роль, которую сыграла в московских волнениях борьба придворных партий. Если бы восстание целиком было инспирировано Шуйскими, ничто не помешало бы им разгромить дворы Годуновых и расправиться с ними. Между тем исход событий указывает на то, что размах внезапно вспыхнувшего возмущения ошеломил бояр и застал врасплох власть имущих. «Московских людей множество», «торговые многие люди черные» двинулись в Кремль и заполнили площадь перед Грановитой палатой. Народ требовал выдачи правителя Годунова, который олицетворял в глазах толпы гнет и несправедливость. Москвичи, повествует летописец, «восхотеша его со всеми сродницы без милости побита камением». Годуновым грозила смертельная опасность. Но Шуйские не смогли использовать благоприятный момент для расправы со своими противниками. Чтобы успокоить восставшую «чернь» и удалить ее из Кремля, боярам пришлось помириться между собой. Роль мирового посредника взял на себя митрополит Дионисий. Учитывая популярность И. П. Шуйского в народе, власти поручили ему переговоры с восставшими. Регент постарался уверить толпу, что «им на Бориса нет гнева», что они «помирилися и впредь враждовать не хотят меж себя». Несколько торговых «мужиков» пытались перечить боярину, но момент был упущен, и настроение толпы переменилось9. Как только народ покинул Кремль, власти немедленно затворили все ворота, расставили стрельцов на стенах и окружили многочисленной стражей государев двор. Началось известное по дипломатическим документам «сидение» в Кремле в осаде.

Мир между Шуйскими и Годуновыми оказался недолговечным. Знать спешила использовать нечем не прикрытое поражение Бориса, чтобы окончательно избавиться от него.

Посылая Джерома с секретной миссией в Лондон, Борис Годунов доверил ему дело самого деликатного характера. Горсей получил царскую грамоту к королеве Елизавете с просьбой подыскать в Англии искусного врача и повивальную бабку для царицы Ирины. Еще 15 августа 1585 г. Борис прислал к Горсею своего конюшего с запиской, в которой настоятельно просил, чтобы доктор прибыл, «запасшись всем нужным». Через Горсея Борис обратился к лучшим английским медикам за рекомендациями относительно царицы Ирины. Во время своего замужества царица часто бывала беременна (в своих записках Горсей написал эти слова русскими буквами ради сохранения тайны), но каждый раз неудачно разрешалась от бремени. Горсей консультировался с лучшими врачами в Оксфорде, Кембридже и Лондоне. Королеве Елизавете агент Годунова объявил, что царица Ирина пять месяцев как беременна, и просил поспешить с исполнением ее просьбы10.

В конце марта 1586 г. Горсей получил от Елизаветы письма к царю Федору и с началом навигации отплыл в Россию. При нем были королевский медик Роберт Якоби и повивальная бабка.

Годуновы надеялись, что рождение сына у царицы Ирины упрочит положение династии, а следовательно, и их собственные позиции при дворе. Но их обращение к иноверцам и еретикам вызвало раздражение истинно православных людей. Из благочестивых побуждений бояре и попы возражали против того, чтобы еретическая «дохторица» помогала рождению царского ребенка.

Англичанка прибыла на Русь в крайне неудачное время. Майский мятеж в Москве дал Шуйским перевес над Годуновыми. Опасаясь, как бы переговоры с Лондоном не повредили доброму имени царицы, правитель был вынужден дезавуировать своего эмиссара и публично заявил, что считает английские предложения по поводу повивальной бабки бесчестьем для сестры. В Боярской думе зачитали грамоту Елизаветы к царице, смысл которой был искажен московским толмачом до неузнаваемости. Так, Елизавета сообщала Ирине, что посылает к ней, «как у нас просимо, повивальную бабку, а также своего лейб-медика, который будет руководить действиями повивальной бабки и, наверное, принесет пользу Вашему здоровью». Королева, значилось в переводе, направляет царице доктора, который «своим разумом дохторстве лучше и иных баб». Правитель публично выразил гнев по поводу действий Горсея, назвал его «шутом и рабом, обманувшим королеву», и даже потребовал его головы. А царица Ирина так и не смогла воспользоваться услугами повивальной бабки. Англичанка оставалась в Вологде в течение года, а потом покинула Россию11. Царская семья оказалась игрушкой в руках могущественных бояр и духовенства, объединившихся против Годуновых.

Получив новые доказательства бесплодия царицы, оппозиция решила нанести правителю открытый удар. Среди русских источников самые подробные сведения о выступлении оппозиции содержит краткая летописная заметка из Хронографа так называемой редакции 1617 г. Этот источник носит компилятивный характер. При составлении глав, повествующих о событиях конца XVI в., автор Хронографа, по-видимому, использовал несохранившийся ранний летописец12. Согласно Хронографу, «премудрый грамматик» митрополит Дионисий, большие бояре и московские гости решили просить царя Федора, чтобы ему «вся земля царские державы своея пожаловати, прияти бы ему второй брак, а царицу первого брака Ирину Федоровну пожаловати отпустить во иноческий чин и брак учинити ему царьскаго ради чадородия»13.

Степень достоверности позднего Хронографа сама по себе невелика. Но его сведения о выступлении оппозиции находят подтверждение в источнике независимого от него происхождения, что значительно повышает их ценность. Шведский агент в Москве Петр Петрей описал обычай, согласно которому Боярская дума разводила великих князей с бездетными женами. Бояре, отмечает Петрей, решили развести царя Федора с бесплодной Ириной и женить его на сестре боярина Ф. И. Мстиславского, но Борис расстроил этот брак14.

Русские писатели XVII в. старались щадить имя благочестивой Ирины Годуновой. Тем не менее в их сочинениях также можно обнаружить намеки на подготовлявшийся развод.

Осведомленный московский дьяк Иван Тимофеев в обычных для него туманных выражениях повествует о том, что Борис насильственно постригал в монастырь девиц — дочерей первых (!) после царя бояр, опасаясь возможности повторного брака Федора: «яко да не понудится некими царь принята едину от них второбрачием в жену ради неплодства сестры его»15. Осторожный дьяк не назвал имен «неких» лиц, которые «понуждали» Федора к «второбрачию». Более того, он умолчал о том, существовала ли угроза «понуждения» царя к разводу или «некие» лица привели ее в исполнение.

По данным Хронографа, бояре созвали «совет», который взял на себя миссию выразить мнение «всей земли». Совещание было достаточно авторитетным и представительным. В нем участвовали многие лица от «больших бояр и от вельмож царевы полаты». Подлинными инициаторами «совета» были глава церкви митрополит Дионисий и бояре Иван Петрович, Василий, Андрей и Дмитрий Ивановичи Шуйские. Влияние Шуйских достигло апогея после весенних волнений. Сторонники развода царя пытались привлечь на свою сторону главу думы Ф. И. Мстиславского. Они обещали Мстиславскому сделать его сестру новой царицей. Боярскую интригу поддержали столичная знать, духовенство и торговая верхушка посада. Участие столичных гостей и купцов придало «совету» земский характер. Совещание выработало письменный документ. Члены совещания скрепили его своими подписями («рукописанием»). «Земля» пыталась продиктовать свою волю самодержцу. Столкнулись два принципа — самодержавный и земский соборный. Закон был на стороне земства. Бесплодие царицы было достаточным основанием для развода. Василий III развелся с Сабуровой, а Иван IV с тремя царицами по той же причине. Решение о разводе было принято старшим регентом, главой церкви, Боярской думой и представителями «царствующего» града.

Боярская дума могла провести в жизнь свое решение, если бы этому не помешал раскол в ее собственной среде. Регента Шуйского и митрополита Дионисия поддержали бояре Мстиславские, бояре Андрей Шуйский с двумя братьями, боярин Ф. Шереметев, воевода И. Крюк-Колычев и другие дворяне. Эти бояре и руководство церкви располагали поддержкой населения Москвы. Активными участниками собора были богатые московские гости и купцы — Федор Нагой, Голуб, Русин Синеус. Против приговора выступили конюший Борис Годунов, бояре Дмитрий, Григорий, Степан и Иван Годуновы, боярин Ф. Н. Романов и кравчий А. Н. Романов, их родня Сицкий и Троекуров, Хворостинины, думный дворянин А. П. Клешнин, дьяки Щелкаловы и др. В столкновении с «землей» Борис одержал едва ли не самую трудную победу в своей жизни. Попытка вмешаться в семейную жизнь Федора потерпела полную неудачу — ее инициаторов постигло наказание.

Последовавшие за смертью Грозного распри в верхах ослабили светскую власть и выдвинули на авансцену церковь. Митрополит выступил с почином созыва «избирательного» собора, а затем короновал Федора в Успенском соборе. Раскол в думе позволил митрополиту выступить в роли посредника между враждующими боярскими партиями. В тот момент «премудрый грамматик» Дионисий был, как никогда, близок к тому, чтобы стать вершителем дел в государстве. В вопросе о разводе царя оппозиция возлагала на Дионисия особые надежды: разводы на Руси всегда входили в компетенцию церкви. Однако едва митрополит выступил с предложением развести царя Федора и открыто примкнул к оппозиции, его влиянию пришел конец.

Правителю удалось сравнительно легко справиться с церковной оппозицией. В памяти иерархов были живы громкие судебные процессы опричнины и свирепые расправы с митрополитом Филиппом, архиепископами Пименом и Леонидом, архимандритами Корнилием, Митрофаном и монахами. Священный собор не осмелился выступить в поддержку митрополита. 13 октября 1586 г. Дионисий был лишен сана, пострижен в монахи и заточен в Хутынский монастырь в Новгороде. Пост главы церкви занял Иов, ставленник Бориса Годунова. «Собеседник» и единомышленник Дионисия крутицкий архиепископ Варлаам Пушкин был заточен, в новгородский Антониев монастырь16. Близкий ко двору Романовых автор «Нового летописца» утверждал, будто церковники пострадали из-за попыток прекратить гонения. Дионисий и Варлаам, повествует летописец, «видя изгнание бояром и видя многие убивство и кровопролитие неповинное и начата обличати и говорити царю Федору Ивановичу Борисову неправду Годунова, многие ево неправды»17. Автора «Нового летописца» можно заподозрить в излишней тенденциозности. К моменту низложения митрополита не произошло еще многого «убивства», а гонения на бояр носили самый умеренный характер.

Внутренние распри осложнялись угрозой внешнего вторжения. Сразу после смерти Ивана VI Баторий порвал перемирие с Россией и стал открыто готовиться к походу в Россию. Одновременно Речь Посполитая выдвинула проект унии с Россией. В 1586 г. В Москву прибыл посол М. Гарабурда с предложением заключить «вечный мир» при условии, что в случае смерти бездетного Федора на московский трон взойдет король Баторий. Если же Баторий умрет ранее Федора, вопрос о троне будет решаться особо18. Переговоры об унии России и Речи Посполитой велись уже при Иване Грозном, и проект унии, без сомнения, имел сторонников в Москве.

Уже в 1586 г. в Польше стало известно, что среди московских бояр образовалось две партии: одну возглавляет Мстиславский, который предан польскому королю, а противоположную — Никита Романов19. В 1585 г. переводчик Посольского приказа в Москве информировал поляков, что Шуйские принадлежат к пропольской партии: «они очень преданы Вашему Величеству… и все надежды возлагают на соседство с Вашими владениями»20. Папский нунций и сам Баторий в письмах не раз замечали, что бояре и почти весь народ московский не желают терпеть Бориса Годунова и «ждут помощи от польского короля»21. В отчете о поездке в Москву Гарабурда уверял, что против унии выступают лишь Годунов и Щелкалов, тогда как «почти вся земля расположена к королю его милости», и даже дворяне отступили от Годунова «и к другой стороне пристали, открыто заявляя, что сабли против польского короля не поднимут, а вместе с другими боярами хотят согласия и соединения»22. А. А. Зимин рассматривает многочисленные сведения подобного рода как всецело недостоверные23. С этим трудно согласиться. Пропольская «партия» в Москве была реальностью. В разгар Смуты она добилась избрания на трон Владислава, но образовалась она задолго до избрания польского королевича.

В условиях надвигавшейся войны Годунов сориентировался на союз с австрийскими Габсбургами — противниками Батория, тоща как Шуйские надеялись устранить угрозу войны с помощью переговоров об унии. Проект передачи трона Баторию подготовлял почву для отстранения от власти потомков Калиты. От исхода столкновения между Шуйскими и Годуновыми зависело, сохранится ли в России династия, олицетворявшая самодержавные порядки, или страна избавится от наследников Грозного.

Пока в роли первосоветников при дворе подвизались бывшие опричники, Федор оставался в глазах подданных воплощением принципа самодержавной власти. Появление на троне бездетного царя впервые подало аристократии надежду на избавление от старой династии, скомпрометировавшей себя кровопролитием и произволом.

Царь Федор часто болел, и его смерти ждали не однажды. Правитель и Дума расходились в вопросе о путях разрешения династического кризиса. Дьяк Андрей Щелкалов в тайной беседе с толмачом, служившим в его приказе, допускал возможность унии с Речью Посполитой при непременном условии брака Батория с вдовой царя Федора, «Если у него (Батория) королева уйдет из этой жизни, так что он мог бы жениться на нашей великой княгине, — говорил дьяк, — то мы сделали бы это очень охотно»24. Предложенная дьяком комбинация устраняла возможность передачи трона Дмитрию и сохранения династии Калиты.

В случае кончины Федора у Бориса был единственный шанс сохранить власть. Ему необходимо подготовить почву для нового династического брака, который позволил бы Ирине Годуновой после смерти мужа остаться московской царицей. Один из таких проектов обсуждался в окружении Щелкалова, другой — в окружении Бориса. В 1585 г. посол Лука Новосильцев, ездивший в Прагу, узнал о смертельной болезни Федора и немедленно завел переговоры с Габсбургами относительно возможности заключения брака вдовы Ирины с одним из братьев императора25. Во время визита в Москву Гарабурда потребовал объяснений по этому поводу. Борис попал в трудное положение. Власти объявили злодейством толки о сватовстве Ирины при живом муже: «И мы то ставим в великое удивление, што такие слова злодейские нехто затеял, злодей и изменник»26.

В конце 1586 г. Баторий умер, после чего Борис послал в Польшу послов для переговоров об унии. Но их миссия потерпела полную неудачу. Польский трон занял Сигизмунд III. Речь Посполитая оказалась связана со Швецией личной унией. Заняв трон, Сигизмунд тотчас начал готовиться к войне. Россия была разорена дотла и не могла противостоять Речи Посполитой и Швеции.

В обстановке военной угрозы Борис Годунов обрушил на своих противников гонения. Боярин князь Андрей Шуйский был сослан в деревню, а затем посажен в тюрьму. Самая жестокая кара постигла московских купцов, которые, как разъяснил Посольский приказ за рубежом, вместе с Шуйскими «поворовали были, не в свойское дело (развод царя. — Р. С.) вступилися, к бездельником пристали»27. Шесть московских купцов и торговых людей, участвовавших в соборе, были обезглавлены «на пожаре» посреди столицы. Власти не осмеливались учинить расправу над регентом И. П. Шуйским. Ему было предложено покинуть столицу и жить в своей вотчине.

В значительной мере победе Годунова способствовало то, что в его руках находилась военная сила — «двор» и, прежде всего, «дворовые» стрелецкие приказы, несшие охрану Кремля. «Двор» был последышем опричнины и включал тщательно отобранных дворян и стрельцов. События 1584 и 1586 гг. показали, что старый механизм управления, основанный на насилии, утратил действенность. Годуновы сделали карьеру в опричнине и на дворовой службе, но они раньше других поняли необходимость перемен. Страна не желала возврата к временам Грозного, и в 1587 г. правитель, проявив политическую мудрость, объявил о роспуске «двора»28. Иначе говоря, именно Борис — преемник Грозного — упразднил его политическое наследие — раскол дворянского сословия, на котором Иван IV воздвиг свою неограниченную власть. Роспуск «двора» был венцом карьеры правителя России. В то же время эта мера отняла у него надежную военную опору.

В 1588 г. страну постигли крупные стихийные бедствия. Неурожай привел к голоду, охватившему громадную территорию. Улицы столицы заполнили толпы неимущих. Именно в это время в Москве появился юродивый Иван Большой Колпак, который нагим ходил по улицам Москвы и обличал правителей, «особенно же Годуновых, которых считают притеснителями всего государства»29. В 1584–1586 гг. поддержка могущественного дьяка A. Щелкалова помогла Борису одолеть Шуйских. Однако в 1588 г. раздор между соправителями привел к опале Щелкалова, длившейся не менее полугода. Круг сторонников Годунова сузился.

Оказавшись в изоляции, правитель прибегнул к репрессиям, которые свидетельствовали о слабости его позиций. По меткому замечанию B. О. Ключевского, современные летописцы верно понимали затруднительное положение Бориса и его сторонников при царе Федоре: оно побуждало бить, чтобы не быть побитым30.

В обстановке нараставшего кризиса власти завершили розыск об измене Шуйских. Следствие вели с применением обычных в то время средств. Участников заговора брали на пыточный двор и допрашивали с пристрастием. Некоторые из арестованных дворян, убедившись, что их дело проиграно, поспешили сменить знамена. Федор Старой, служивший в свите Шуйских, подал донос на своих государей31. Власти получили важные улики, изобличившие вождей оппозиции в изменнических связях с Речью Посполитой. Бояре Шуйские, сосланные в деревню, в 1587 г. оказались под стражей. Как значится в книгах Разрядного приказа, «того же году 95-го сослан в опале в Галич князь Василий Иванович Шуйский». Из записи следует, что приставами у опального боярина были А. В. Замыцкий и галицкий судья князь М. Д. Львов. Оба дворянина внесены в список двора Федора (1588–1589 гг.). Против имени Замыцкого имеется помета «у Шуйских», против имени Львова — «у колодников, в Галич»32.

Более позднее «Сказание» свидетельствует, что Годунов перевел опальных Шуйских из их вотчин в темницы: князя Андрея — в Буй-город, князей Василия и Александра — в Галич, князей Дмитрия и Ивана — в село Шую. Список двора Федора подтверждает факт содержания Шуйских под стражей в трех местах. Так, в нем фигурируют трое дворян — А. В. Замыцкий, Ф. П. Чудинов-Окинфов и И. Р. Вырубов, служившие в конце 1588–1589 гг. приставами у опальных Шуйских33.

Гроза грянула и над головой регента боярина И. П. Шуйского. Из отдаленной вотчины — укрепленного города Кинешмы — его перевели в Суздальскую вотчину — село Лопатниче, где он подвергся аресту34. Несколько позже Шуйского под сильной охраной отправили на Белоозеро и насильно постригли в монахи. В Кирилло-Белоозерском монастыре Иов Шуйский имел возможность увидеться с князем И. Ф. Мстиславским, томившимся там более трех лет. Монастырская тюрьма стала местом заключения одновременно двух знатнейших последних душеприказчиков Грозного.

Старец Иов недолго пробыл в монастырской тюрьме. Даже в отдаленном северном монастыре под монашеским одеянием опальный дворянин казался правителю опасным соперником. В конце 1588 г. по всей стране прошла молва о его смерти. Английский посол Флетчер, Д. Горсей, московские и псковские летописцы упомянули о том, что «великий боярин» был убит по приказу Годунова35. Была ли это обычная клевета на Бориса или современники дознались истины? Подлинные документы, найденные нами в фондах Кирилло-Белоозерского монастыря, позволяют рассеять сомнения. На страницах монастырских вкладных книг кирилловские монахи записали, что 12 ноября 1588 г. в их обитель прибыл князь И. С. Туренин, а 28 ноября этот пристав внес большое денежное пожертвование на помин души князя И. П. Шуйского. «А корм на преставление его (князя Шуйского. — Р. С.), — отметили старцы, — ноября в 16 день»36. Разумеется, Туренин мог пожертвовать деньги на опального только по царскому повелению. Но чтобы снестись с Москвой, ему нужен был по крайней мере месяц. Следовательно, распоряжение из столицы могло дойти не раньше середины декабря. Между тем Туренин «упокоил» душу опального в ноябре на 12-й день после его кончины. Приходится предположить, что правитель поручил Туренину не только сопровождать Шуйского на Белоозеро, но и убить его.

Бывшего опекуна задушили дымом37. Сам способ казни указывал на то, что Борис старался убрать соперника по возможности без огласки. В тех же целях он затеял маскарад пострижения. Казнь Шуйского можно назвать поистине «благочестивым» убийством. Московские государи перед кончиной всегда надевали иноческое платье. По понятиям людей того времени, «ангельский образ» облегчал потустороннюю жизнь. Сколь бы критической ни была ситуация, убийство Шуйского было продиктовано не трезвым политическим расчетом, а чувством страха. Пострижение регента покончило с его светской карьерой, ибо в мир он мог вернуться лишь расстригой.

Из прочих братьев Шуйских также погиб в тюрьме князь Андрей Иванович, признанный глава антигодуновского заговора. Обстоятельства его смерти в точности неизвестны. Поздние летописцы в один голос говорят о насильственной смерти А. И. Шуйского, но местом ссылки боярина называют Каргополь, Самару и др. места, что ставит под сомнение их осведомленность38. Есть сведения о том, что князь А. И. Шуйский был убит в темнице в Буй-городе приставом С. Маматовым 8 июня 1589 (7097) г.39. Последнее известие, однако, не поддается проверке.

Московские летописи четко очертили круг лиц, которые подверглись гонениям в связи с опалой Шуйских. К нему принадлежали князья Татевы, а также знатные дворяне Колычевы40.

Видный воевода и боярин князь Татев-Стародубский занимал влиятельное положение в думе. Он постригся в монахи еще в сентябре 1586 г., т. е. до опалы Шуйских41. Возможно, его пострижение было вынужденным. Сын боярина князь И. П. Татев был сослан в Астрахань в прямой связи с розыском об измене Шуйских. Соратник Шуйского И. Ф. Крюк-Колычев, один из лучших воевод конца Ливонской войны, попал в каменную тюрьму в Нижний Новгород42.

В связи с разоблачением заговора против Годуновых гонениям подверглись не только знатные бояре, но и многие дворяне средней руки, приказные чины и столичные торговые люди. «Сказание о Гришке Отрепьеве» повествует, что после расправы с Шуйскими Борис «многих дворян и служилых людей, и приказных, и гостей, и воинских людей разослал в Поморские городы, и в Сибирь, и на Волгу, и на Терек, и в Пермь Великую в темницы и в пусты места»43. В тюрьму попали суздальский дворянин голова В. М. Урусов, приказной А. Быкасов и многие другие. Имеется предположение, что в связи с «делом» Шуйских в монастырь угодил ростовский сын боярский Аверкий Иванович Палицын, знаменитый впоследствии писатель «смутного времени»44.

Возврат к политике репрессий, неизбежный в условиях глубокого конфликта между властями и боярством, живо напомнил современникам опричнину. По словам псковского летописца, Борис, будучи еще в «правителях», начал «боярския великия роды изводити… и род свой вынес и с теми восхоте царьствовати на многие лета»45. Английский наблюдатель Д. Флетчер, обстоятельно описывая опричные меры Грозного против знати, попутно заметил, что подобные средства доселе используются Годуновыми, которые намерены истребить и унизить все знатнейшее и древнейшее дворянство46.

В действительности же политика Годунова никогда не была простым повторением политики Ивана IV. Грозный стремился к достижению своих целей с помощью неограниченного насилия. Репрессии Бориса носили сравнительно умеренный характер. Главное же различие заключалось в следующем. Опричная политика не ставила своей задачей удовлетворение интересов дворянства в целом. В опричнине царь Иван опирался исключительно на силы дворянского охранного корпуса, наделенного особыми привилегиями. Борис же придал своей политике более широкую ориентацию. Он пытался найти опору в дворянских массах. Осуществленная им программа социальных мероприятий отвечала интересам сословия в целом.

Глава 2

Смерть царевича Дмитрия

Вскоре после смерти Грозного царица Мария и ее сын Дмитрий вынуждены были покинуть Москву. По завещанию, составленному за много лет до смерти, Иван IV распорядился выделить в удел вдове город Ростов, а ее возможному сыну — Углич и три других города. Царица Мария Нагая не получила никаких земель отдельно от сына. Осведомленные русские летописи утверждают, что в последнем завещании Грозный «повелел дать удел град Углич со всем уездом и з доходы» младшему сыну, царевичу Дмитрию1. Над царевичем и его матерью, скорее всего, была учреждена боярская опека. Именно поэтому в уделе не была образована Боярская дума2.

Федор отпустил младшего брата на удел «с великой честью», «по царскому достоянию». В проводах участвовали бояре, 200 дворян и несколько стрелецких приказов. Царице было назначено содержание, приличествовавшее ее сану3. Но никакие почести не смогли смягчить унижение вдовствующей царицы. Удаление Нагих из столицы за неделю до коронации Федора имело символическое значение. Власти не пожелали, чтобы вдова царица и ее сын присутствовали на коронации в качестве ближайших родственников царя.

После распада опекунского совета положение Нагих в Угличе изменилось. В столице княжества водворился государев дьяк М. И. Битяговский. В приказном мире его имя было широко известно. Одно время он был главным дьяком Казанского края. Как помощник первого боярина князя Ф. И. Мстиславского, дьяк провел дворянский смотр во Владимире. В описях архива сохранилась такая запись: «Володимер. 98-го году смотру боярина князя Федора Ивановича Мстиславского до дьяка Михаила Битяговского»4. Самым примечательным в ней является дата — 7098 г. (1589–1590 гг:). Оказывается, в эти годы Битяговский служил не в Угличе, а в Москве в Разрядном приказе. Таким образом, вопреки обычному представлению дьяк сидел в Угличе не более полутора лет. Московские власти сократили ассигнования на нужды княжеской семьи и обязали угличан нести государственные повинности. Царица Нагая и ее братья постоянно ссорились с Битяговским из-за денег «на царицын и царевичев обиход». Они выразили крайнее неудовольствие, когда в Углич пришел приказ о сборе «на посохи пятьдесят человек под город Гуляй». Нагие надеялись, что после смерти царя Федора его трон наследует Дмитрий. В Угличе ждали его кончины с нетерпением. Дьяк Битяговский дознался, что Михаил Нагой держит на своем дворе «ведуна» Андрюшку Мочалова и «тому ведуну велел ворожит, сколько… государь долговечен и государыня царица». Со своей стороны царица Мария обвинила дьяка в том, что он приютил у себя юродивую («жоночку юродивую»), накликавшую на ее сына «падучую болезнь»5.

Углич стал источником многих слухов, порочивших правительство. По русским источникам, угличского князя пытались «окормить зельем». Англичанин Флетчер, будучи в Москве в 1588–1589 гг., записал, будто от яда, предназначенного дли Дмитрия, умерла его кормилица. В действительности же кормилица Арина Тучкова благополучно пережила своего питомца. Вероятно, под впечатлением пересудов Флетчер написал за два года до смерти Дмитрия слова, которые впоследствии стали рассматриваться как пророческие: «царский род России… по-видимому, скоро пресечется со смертью особ, ныне живущих…»6.

При регентах права царевича Дмитрия как сына Грозного не ставились под сомнение. В день коронации митрополит Дионисий пожелал здоровья и многолетия царю Федору с «царицей Ириной и со своим братом со князем с царевичем Димитрием Ивановичем, и со своими бояре»7. Несколько лет спустя царь Федор, вследствие происков Годунова, запретил духовенству поминать имя царевича при богослужениях на том основании, что он рожден в шестом браке и потому является незаконнорожденным8. Проведение в жизнь подобного взгляда на Дмитрия в корне разрушало расчеты и надежды Нагих.

15 мая 1591 г. царевич Дмитрий погиб. Его смерть послужила прологом к восстанию в Угличе. Подстрекаемые царицей Марией и Михаилом Нагим, угличане разгромили Приказную избу, убили государева дьяка Битяговского, его сына и нескольких других лиц. Четыре дня спустя в Углич прибыла следственная комиссия. Она допросила 140 свидетелей. Протоколы допросов, а также заключение комиссии о причинах смерти Дмитрия дошли до наших дней. Однако существует мнение, что основная часть угличских материалов дошла до нас в виде беловой копии, составители которой то ли ограничились простой перепиской имевшихся в их распоряжении черновых документов, то ли произвели их них некую выборку, а возможно, и подвергли редактированию9. Тщательное палеографическое исследование текста «обыска», проведенное В. К. Клейном, в значительной мере рассеивает подозрения насчет фальсификации следственных материалов в момент составления их беловой копии10. Основной материал переписан восемью разными почерками. Входившие в комиссию подьячие провели обычную работу по подготовке следственных материалов к судопроизводству. В подавляющем большинстве случаев показания свидетелей-угличан отличались завидной краткостью, и подьячие, записав их, тут же предлагали грамотным свидетелям приложить руку. По крайней мере 20 свидетелей подписали на обороте свои «речи». Их подписи строго индивидуализированы и отражают разную степень грамотности, довольно точно соответствовавшую их общественному положению и роду занятий. В следственную комиссию вошли очень авторитетные лица, придерживавшиеся разной политической ориентации. Скорее всего, по инициативе Боярской думы руководить расследованием поручили боярину Василию Шуйскому, едва ли не самому умному и изворотливому противнику Годунова, незадолго до этого вернувшемуся из ссылки. Его помощником стал окольничий А. П. Клешнин. Он поддерживал дружбу с правителем, но в то же время приходился зятем Григорию Нагому, состоявшему при царице Марии в Угличе. Вся практическая организация следствия лежала на главе Поместного приказа думном дьяке Е. Вылузгине и его подьячих. По прошествии времени следователь В. Шуйский не раз менял свои показания относительно событий в Угличе, но комиссия в целом своих выводов не пересматривала.

Составленный следственной комиссией «обыск» сохранил не одну, а по крайней мере две версии гибели царевича Дмитрия. Версия насильственной смерти всплыла в первый же день дознания. Наиболее энергично ее отстаивал дядя царицы Михаил Нагой. Он же назвал имена убийц Дмитрия: сына Битяговского Данилу и др. Однако Михаил не смог привести никаких фактов в подтверждение своих обвинений. Его версия рассыпалась в прах, едва заговорили другие свидетели. Когда позвонили в колокол, показала вдова Битяговского, «муж мой Михайло и сын мой в те поры ели у себя на подворьишке, а у него ел священник… Богдан». Поп Богдан был духовником Григория Нагого и изо всех сил выгораживал Нагих, утверждая, что те не причастны к убийству дьяка, погубленного посадскими людьми. Хотя показания попа откровенностью не отличались, он простодушно подтвердил, что обедал за одним столом с Битяговским и его сыном, когда в городе ударили в набат. Таким образом, в минуту смерти царевича его «убийцы» мирно обедали у себя дома вдалеке от места преступления. Они имели стопроцентное алиби. Преступниками их считали только сбитые с толку люди. Показания свидетелей выяснили еще одну любопытную деталь: Михаил Нагой не был очевидцем происшествия. Он прискакал во дворец «пьян на коне», «мертв пьян», после того как ударили в колокол. Протрезвев, Михаил осознал, что ему придется держать ответ за убийство дьяка, представлявшего в Угличе особу царя. В ночь перед приездом Шуйского он велел преданным людям разыскать несколько ножей и палицу и положить их на трупы Битяговских, сброшенные в ров у городской стены. Комиссия, расследовавшая дело по свежим следам, без труда разоблачила подложные улики. Городовой приказчик Углича Русин Раков показал, что взял у посадских людей в Торговом ряду два ножа и принес их к Нагому, а тот велел слуге зарезать курицу и вымазать кровью оружие. Михаил Нагой был изобличен, несмотря на запирательство. На очной ставке с Раковым слуга Нагого, резавший курицу в чулане, подтвердил показания приказчика. Михаила Нагого окончательно выдал брат Григорий, рассказавший, как он доставал из-под замка «ногайский нож» и как были изготовлены другие «улики».

Версия нечаянного самоубийства Дмитрия исходила от непосредственных очевидцев происшествия. В полдень 15 мая царевич под наблюдением взрослых гулял с ребятами на заднем дворе и играл ножичком в тычку. При нем находилась боярыня Волохова, кормилица Арина Тучкова, ее сын Петрушка и еще два мальчика «жильца». Шуйский придавал показаниям мальчиков исключительное значение и допрашивал их с собой тщательностью. Прежде всего он выяснил, «это в те поры за царевичем были». Ребята отвечали, что «были за царевичем в то поры только они, четыре человеки, да кормилица, да постельница». На заданный «в лоб вопрос: были ли в те поры за царевичем Осип Волохов и Данило Битяговский?» «жильцы» дали отрицательный ответ. Мальчики прекрасно знали людей, о которых их спрашивали. (Сын дьяка был их сверстником, а Волохов и Качалов служили «жильцами» в свите царевича и были постоянными товарищами их игр). Они кратко, точно и живо рассказали о том, что произошло на их глазах: «… играл-де царевич в тычку ножиком с ними на заднем дворе, и пришла на него болезнь — падучей недуг — и набросился на нож».

Может быть, мальчики сочинили историю о болезни царевича в угоду Шуйскому? Такое предположение убедительно опровергается показаниями взрослых свидетелей.