Газета Завтра 395 (26 2001)

СВЕТЛАНА СЕМЕНОВА, главный научный сотрудник Института мировой литературы

Александр Проханов точно и просто изложил суть федоровского учения. Как известно, русский мыслитель обращался одновременно ко всем: ученым и неученым, верующим и неверующим, и его учение может быть изложено как на языке религиозного сознания, так и в светских представлениях, в научных терминах. "Последний враг истребится — смерть" — звучит сокровенное христианское обетование, и для Федорова смертность нынешнего несовершенного, грешного человека, болезненно, трагически переживаемая каждым из нас, — интеграл зла. Смерть — глубочайшая причина зла в человеческой природе. Именно она отравляет глубины психики, волю тонкими ядами отчаяния и нигилизма, вызова и демонизма. И борьба с ней может стать единственно действенным принципом всеобщего объединения землян, поголовно смертных. Все остальные принципы объединения — частичны, объединяют кого-то (регион, класс и т. д.), чтобы противостоять кому-то.

Федоровское учение светит детской, в евангельском смысле ("будьте как дети"), простотой. Человек, созданный по образу и подобию Божьему, может и должен стать орудием осуществления Его воли. Через кого еще Бог может действовать в мире, как не через Свое вершинное творение? А основная воля Бога — воля метафизическая. Он смерти не создал ("имущий державу смерти" — не Бог, а Его главный антагонист — сатана), желает спасения всем, Сын Божий явился на землю даровать людям "глаголы вечной жизни". Федоровское "всеобщее дело" основывается на краеугольном камне основных заповедей Христа, и среди них важнейшей: "Верующий в Меня, дела, которые Я творю, и он сотворит, и больше сих сотворит". А делами Своими Христос называл как раз те чудеса, которые обнимали весь круг власти благого, спасающего духа над послегрехопадной природой: утишение бурь, исцеление болезней и увечий, воскрешение умерших... Христовы чудеса, т. е. избавление мира от его хаотических, смертоносных начал, поставлялись Им Самим как своего рода задание ("и больше сих сотворит") будущему облагодатствованному человечеству, вставшему на пути Божии. У Федорова речь идет об активном христианстве, о богочеловечестве как сотрудничестве Бога и человека в деле спасения, в осуществлении Христовых обетований в их полном объеме. Это и преображение природы, самого человека, и претворенное восстановление всех когда-либо живших, и уподобление деятельной, творческой природе Бога, и вечное творчество в безбрежной Божьей вселенной.

Прежде чем понять может ли учение "всеобщего дела" стать магистральной идеей России, надо выяснить: соответствует оно благу или нет? И если да, то есть ли в нем реалистическая, отвечающая законам эволюции и нравственной природы человека основа. Последний вопрос особенно важен как раз для массы "неверующих", агностиков, людей естественно-научного сознания.

Так вот, еще в середине прошлого века была доказана одна удивительная закономерность эволюции живых существ, названная "цефализацией" ("головизацией"): постоянное, в полярном векторе (то есть без возвращения вспять) усложнение нервной системы, рост головного мозга. Такой неотменимый факт, "эмпирический факт", по определению Вернадского, указывает как бы на некую внутреннюю программу эволюции, влекущую ее создания ко все более сложным, все более разумным формам. Человек — пока венец цефализации, но на нем эта глубинная закономерность не может остановиться, более того, по убеждению Федорова, призвана стать сознательной. Речь идет о новом, активно-творческом, этапе эволюции, когда человек должен взять ее штурвал в свои руки и вести ее в том направлении, которое диктуется самим эволюционным законом все большего роста духа в лоне материи, наиболее глубоким нравственным чувством, религиозным императивом.

Весь вопрос упирается в то, что называется фундаментальным выбором человечества. Сейчас он как раз принципиально антиэволюционный: остановить процесс восхождения человека и мира к высшей природе, заклиниться в нынешнем несовершенном, смертном, противоречиво-кризисном естестве, по возможности ублажая себя на краткое время живота "мануфактурными игрушками", комфортом, разного рода развлечениями-отвлечениями. Вот они ценности общества потребления, к тому же предполагающие неизбежную селекцию стран, народов, слоев, отдельных индивидуумов (на всех, увы, благ и сластей в ассортименте не хватает!).

Но быть смертным и при этом осознавать свою смертность, то есть неизбывный трагизм бытия, это такой дикий, казалось бы, невозможный для продолжения существования парадокс, что если человек и человечество будут в нем оставаться, то они так или иначе, в более-менее длительной перспективе придут к самоуничтожению. И по телу современного мира уже идут трупные пятна будущего самоистребительного вырождения, будущего конца, того, который обозначен в Апокалипсисе как следствие негативного варианта развития, противобожеского выбора.

На мой взгляд, Россия с ее устремленностью к последним временам и срокам, к свету незакатному "мужицкого рая", града Китежа, с ее неистребимой душевной логикой, обозначенной русскими религиозными мыслителями как "или всё, или ничего", находясь сегодня почти на дне национального отчаяния, искушаясь "ничто", как раз может взметнуться к этому"всё". Надо сказать, что в совсем недавней истории такое "всё" России померещилось в коммунистической идее. Но, увы, это был идеал дефектный, дробный, по выражению последователя Федорова 1920-1930-х годов Николая Сетницкого. Онтологический ущерб этого идеала был точно зафиксирован теми же религиозными философами: рай на земле со смертным человеком невозможен, не говоря уже о тех неправых, по сути, "сатанинских" средствах осуществления предполагаемого социального блага, которые не могли не отравить, не исказить самого этого блага. Конечно, остается уже лишь риторический вопрос: мог ли бы со временем, в мирной эволюции, не обрушься советская империя, русский социализм и радикально очиститься от атеизма и вобрать в себя метафизические задачи, поставленные в активном христианстве Федорова? Ведь были в советском строе созданы ценные и редкие в новой истории формальные предпосылки идеократии для возможного наполнения ее расширенным, цельным идеалом. И уж никакого "всё" не видит и не чувствует ныне российский народ в раздражающе-рекламном мираже общества потребления. Он уже на собственной шкуре вкусил неизбежную "изнанку" рынка и капитализма, манипулятивной "демократии" и "свободы", начиная осознавать, что их "лицо" улыбается далеко не всем, и то со своими гримасами.

И мне кажется, что федоровское учение как новая национальная идея для потерянной, стоящей на перепутье России, как преодоление во всеобщем деле национального, классового, сословного раскола, как одоление ошибок коммунистической идеи и неприятие ценностей общества потребления, — федоровское учение имеет шансы превратиться в магистральное направление развития русской цивилизации.

Но надо ли спешить с декларациями и призывами? Сколько их сейчас безуспешно сотрясает российский воздух! Для восприятия такой идеи, как федоровская, необходим определенный уровень сознания, который еще надо готовить. (А "синяки и шишки", что набьет себе Россия и весь мир на широких путях погибели, тоже из научающих отрицательно-положительных факторов.) Федоров говорил, что апостолов-миссионеров общего дела должно быть столько, сколько существует профессий, сословий и состояний, и труд научения предстоит немалый.

ГЕННАДИЙ КОСАРЕВ, военный инженер

Философия общего дела Федорова предполагает всеобщность, воссоединенность людей. Для того, чтобы люди могли соединиться, нужны принципы подобного соединения, единомыслия. Можно согнать людей в одну кучу батальонами и танками. А можно, обнаружив при всей сложности и многообразности человечества, те внутренние коды, что присутствуют в каждом из нас, с помощью их научно организовать людей во всемирную творческую, созидающую артель.

АЛЕКСАНДР БАЛАКИРЕВ, старший научный сотрудник Лаборатории музееведения Государственного Центрального музея современной истории

Мы говорим о возможной роли учения Федорова в выработке национальной идеи для России, но осознаем ли в полной мере, насколько федоровская мысль уже является плотью и кровью русской культуры, самой русской истории?

Во-первых, "внехрамовую литургию" Федорова нельзя воспринимать как нечто неожиданное. Она знаменует глубинную тенденцию самой человеческой культуры. Исследования подтверждают тезис Флоренского о происхождении культуры из культа, об изначальном единстве действия и священнодействия. Культура всегда сопротивлялась чрезмерному разрастанию порождаемой ею материальной цивилизации и связанному с ней частно-экономическому интересу: это грозило рассыпанием социума. В древних праздниках-мистериях люди символически восстанавливали божественный космический порядок: связь живых и мертвых, связь людей с Богом, Космосом и, наконец, связь между собой, — тот порядок, который нарушался вследствие их своекорыстия и разобщения. Так или иначе, данная культура находила ответ на вызов цивилизации, материальная деятельность, ее цели приводились на некоторое время в соответствие с целями конечными, сакральными.

Христианство говорит о противоположности земного и небесного порядка, об Абсолютном Божественном совершенстве, но вместе с тем и о возможности и обязанности человека и человечества вслед за Христом преодолеть этот разрыв. О Земном Граде как подножии Града Небесного, о Церкви как небесно-земном союзе, о соработничестве человека и Бога в достижении Царствия Божьего. В этом — предназначение христианского Царства. Здесь человеческая миропреобразующая активность, знание, техника, производство, цивилизация и культура участвуют в богочеловеческом процессе. Эти тенденции прямо предшествуют идеям Федорова, да он и сам это неоднократно подчеркивал. Как и то, что эта линия, заметная в христианском мышлении и мироощущении, не была проведена последовательно ни в одной церкви, ни в одной христианской империи, включая и наш Третий Рим. Господствовала символическая храмовая литургия и пассивное ожидание Божьего суда. Такие воззрения не могли противостоять вызванной тем же христианством эмансипации человеческой личности, расширяющейся миропреобразовательной активности человека. На Западе произошла полная секуляризация культуры. Возникло расширенное производство. "Экономический рост" сразу обнаружил свою оборотную, негативную, сторону — она лишь по-новому высвечивается в каждую конкретную эпоху. Это — усиление социальной атомизации, разрушение нравственных норм, распад личности, рост обезличивания, экономического, социального и культурного порабощения, межцивилизационных конфликтов, новых и новых глобальных проблем. Рецепты спасения в рамках той же секулярной парадигмы никогда не достигали результата. Только грандиозная метаисторическая трансцендентная цель может быть сомасштабна новым силам, вызванным цивилизацией.

Призыв Федорова к "общему делу" и стал достойным ответом на вопрос о цели этого расширенного производства, новым современным ответом культуры на вызов цивилизации. Он вновь, уже в рациональную, индустриальную эпоху, замыкает цивилизацию новой мистерией, "внехрамовой литургией", соединяет уже на качественно новом уровне действие и священнодействие.

Естественно, что только в недрах общества определенного типа — в недрах христианской империи с ее эсхатологической устремленностью — и мог родиться такой ответ. Удерживание цивилизации в подчинении высшим целям, разворачивание ее к ним есть способ существования христианской империи. И если макроэкономически Россия — это периферия мировой цивилизации, то в религиозном и культурном смысле, наоборот, сама "мировая цивилизация" есть не более чем болезненно разросшаяся периферия христианской империи, часть, возомнившая себя Целым. Отсюда не просто центральная, а именно центрирующая, собирающая, синтезирующая роль России в мировой культуре и истории во второй половине XIX-XX вв.

Собственно, новую историю страны XIX-XX вв. можно вполне описать как переживание внутри христианской империи разрыва цивилизации и Смысла и выдвижение ряда утопий как ученых, так и "низовых", которые силятся устранить этот разрыв. По сути, вся светская культура России середины XIX-XX веков, включая естествознание, страдая от разрыва с народом и его ценностями, была устремлена к некоему смысловому центру, к великому синтезу, объединяющему веру и знание, труд и культуру, мысль и дело, город и деревню, "ученых и неученых". Федоров лишь яснее всех выразил потребность и конечную цель такого синтеза.

Наивно было бы ожидать, что историческая Православная Церковь и традиционная самодержавная государственность сразу же окажутся способны принять эту мысль. Она слишком грандиозна, а разрыв был нетерпим для религиозного по существу русского сознания. Цепь кризисов начала века ускорила развязку. Дальнейшая социальная и духовная история страны выглядит как ряд мучительных попыток практического осуществления такого разворота цивилизации к конечному идеалу. Федоров и здесь помогает узреть скрытый смысл происходящего. На федоровские обертоны красной утопии с разных сторон указывали многие наблюдатели. Идеи победы над смертью и даже идеи воскрешения были не чужды мечтателям и революционерам первой трети XX века. Причем выглядят эти идеи не столько как заимствованные у Федорова, сколько как наиболее последовательные выводы из их собственного хилиастического, "активно-апокалиптического" мироощущения.

Принимая во внимание все негативное, что по праву можно сказать о советском обществе, спросим себя, а за счет чего происходило преодоление этих темных сторон? Ведь общество прошло за 70 лет большой путь, сильно изменилось и имело огромные достижения, дающиеся только духовной силой. Какова же духовная природа его развития?

У Федорова важно подчеркнуть новое качество христианской веры — активное христианство. Подумайте, насколько большую свободу предлагает и большую ответственность налагает на человека личное участие в строительстве Царствия Божьего, требующее души, разума, воли, поисковой, конструктивно-проективной деятельности, чем только ожидание личного спасения в награду за соблюдение этических норм и участие в жизни церковного прихода. Мотивы активного христианства как созидания Царствия Божьего можно усмотреть и в других социальных макропроектах того времени. Возникло, по сути, новое, проективно-собирающее, эсхатологическое по сути, но светское по форме мировоззрение, составляющее мотивационную основу русской науки и социальной мысли. Но — вопреки Федорову — утверждение Божьего дела вне храма обычно сопровождалось в них отрицанием храмовой приходской жизни, а часто и религии, и направление этой активности могло быть весьма различным, включая и разрушительную апокалиптику. На это накладывалась неумолимая жестокая логика революции, гражданской войны и постреволюционной стабилизации, логика самодвижения огромных человеческих масс, гениально описанная А. Зиновьевым ("коммунальность").

Но преодоление наиболее темных и уродливых черт нового общества предпринимали люди с тем же примерно духовным багажом, что и его создатели. Здесь "ворожил" прежний комплекс духовных проектов. Не имеет ли смысл предположить, что в процессе "социального конструирования", точнее, отладки нового общества в ходе решения бесконечной череды проблем, оказались по необходимости востребованы именно созидательные стороны утопий, наиболее близкие активному христианству? Только официальный атеизм и догматизм партии, с элементами сознательного смыслового вредительства, блокировали выход общества к осознанию собственной духовной природы.

Собственно, и сейчас нет иного пути вперед. Предстоит достроить платформу активного христианства как светского мировоззрения, а значит, найти созвучные новой эпохе грани в неисчерпаемой идее "общего дела".

АНАСТАСИЯ ГАЧЕВА, хранитель Музея-библиотеки Н. Ф. Федорова

Была затронута чрезвычайно важная тема — о принципах объединения человечества и о том, насколько сейчас могут быть востребованы в связи с поиском этих принципов федоровские идеалы. Учение всеобщего дела вырастает из всей русской культуры, а в ней вопрос о целях и ориентирах развития, о смысле истории, о воплотимости идеала действительно стержневой. Ответ на него искали Хомяков и братья Аксаковы, Тютчев и Достоевский, Лев Толстой и Владимир Соловьев...

Русская религиозная философия XIX-начала XX веков утверждала историю как совокупную творческую работу спасения, как "восьмой день творения", подготовку условий для воцарения в мире нового, совершенного порядка бытия — Царствия Божия. Она стремилась к оправданию истории и оправданию человека. Ведь трагический опыт XX века, когда разверзлись такие сокрушающие бездны коллективного и индивидуального зла, казалось, вообще обессмыслил всякое историческое, социальное деяние. Недаром так сильны сейчас апокалиптические настроения — все как будто свидетельствует о "последних временах": и разобщенность, и вражда, и нравственная разнузданность, и насилие, и экологические катастрофы (как бы возмущения самой природы против безответственной и неразумной деятельности человечества).

Но именно Федоров, глубокий и проницательный критик ложных путей истории, сумел дать альтернативу "страшному суду", выдвинув идею условности апокалиптических пророчеств. Да, судный конец неминуем, если мы будем упорствовать на ложном пути, пребывая в нынешнем неоязыческом, несовершеннолетнем выборе, увлекая к погибели и окружающий мир, и самих себя. Если же народы земли одумаются, прекратят взаимные распри, встанут на путь всеобщего, Божьего делания, то история получит иной, жизнеутверждающий, жизнеподательный смысл. И вместо катастрофы нас ждет свет преображения.

В последнее десятилетие мы живем под колоссальным прессингом западной, американской системы ценностей, не задумываясь о ее тупиковости, не видя коренных изъянов "атомарной" цивилизации, построенной на принципе прагматизма, на идеалах потребления и комфорта. Не забудем, что внешний лоск, мишурная красота фасадов, равно как и понятия здоровой конкуренции, расталкивания локтями, лозунги типа "кто не успел, тот опоздал", которые сегодня столь агрессивно насаждаются в нашем обществе, никогда не имели важного значения в русском мировоззрении. Здесь были другие заповеди — заповеди милосердия и сострадания ко всем униженным и убогим, сирым и неуспешным. Здесь рождались иные образы межчеловеческих, общественных отношений — вспомнить хотя бы идею христианской политики, выдвигавшуюся Иваном Аксаковым и Тютчевым, Достоевским и Владимиром Соловьевым. Политики, построенной на религиозно-нравственных, евангельских началах, ведущей к "братству людей, к всепримирению народов", по пророческому слову Достоевского. Русская культура никогда не жаловала индивидуализм, всегда чаяла соборности, видя в ней высшую, идеальную форму связи людей. В соборном целом личность не обособляется, не отъединяется от других, но и не топится в массе. Она пребывает в родственном, питаемом любовью единстве со всеми, в труде братского всеслужения, и в этом всеслужении наиболее полно раскрывает себя. Такой идеальный принцип устройства социума Федоров называл бытием "по типу Троицы" и вывел замечательную формулу истинного бытия: "Жить нужно не для себя и не для других, а со всеми и для всех".

Кстати, идеал соборности вовсе не был для России плодом отвлеченного умствования, он вызревал во всей ее истории, пробивался в укладе народной жизни, вспомним русскую "общину", "мир", вспомним столь распространенные в деревне обычаи добровольной, безвозмездной помочи, вспомним, наконец, строительство обыденных (однодневных) храмов, столь распространенное в Древней Руси. Представьте себе, в годины страшных испытаний — войн, эпидемий, голода — собирались люди и за один день строили храм. Как вы думаете, возможна была бы такая работа при отсутствии согласия, единодушного порыва, взаимной поддержки и любви друг к другу? Нет, тут сердца поистине бились в унисон, спаянные общей верой и общим делом. И когда мы вспоминаем энтузиазм первых пятилеток, энтузиазм строителей нового мира, которые не щадили себя и чувствовали локоть товарища, то понимаем, что и в коллективизме советской эпохи выплеснулось все то же чаяние соборности — только явилась она здесь в редуцированном, секулярном, если хотите, падшем виде, без понимания того, что полнота единства, влекущая за собой полноту осуществления идеала, возможна лишь при условии совершенствования самого человека: и духовно-нравственного, и физического.

Так что ответ на вопрос: актуально ли сегодня федоровское учение для России, представляется мне на самом деле очень простым — оно актуально и всегда было актуальным, поскольку выражало собой глубинные, фундаментальные основы и чаяния русского духа. В федоровском учении о всеобщем спасении, о творческой работе по построению Царствия Божьего как раз и дан ответ на вопрос, что же это за высшая и сокровенная русская идея, которую России суждено раскрыть миру и человечеству.

Не забудем и то, что Федоров явился родоначальником целого направления философии и науки XX века, — русского космизма, активно-эволюционной, ноосферной мысли. Достаточно вспомнить космические идеи Циолковского, концепцию биосферы и ноосферы Владимира Вернадского, труды основателя гелиобиологии Александра Чижевского, достижения космонавтики и космобиологии, ювенологии и иммортологии; труды мыслителей религиозно-философского ренессанса (Бердяев, Булгаков, Флоренский и др.), творчество Платонова и Заболоцкого, Маяковского и Пастернака, Горького и Пришвина, Клюева и Хлебникова, на которых "Философия общего дела" Федорова оказала глубокое и серьезное воздействие. В трудах представителей философии космизма обрисованы контуры общепланетарного мировоззрения, которое поистине является "мировоззрением третьего тысячелетия", и хочется верить, что ему принадлежит будущее.

ЮРИЙ ПОГРЕБИНСКИЙ, культурный центр "Синтез" имени Федорова

Произошло то, чего я больше всего боялся: уход нашего разговора в академическое русло. Этот академизм продолжается уже двадцать лет, и, на мой взгляд, практической пользы от него мало. Академизм должен сопровождаться расширением, пропагандой идей Федорова.

Есть три основополагающих момента, без решения которых мы не можем обойтись. Первое: является ли учение Федорова национальной идеей России. Если нет, то нам нечего здесь делать. Второе: если это учение не ниспослано свыше, то грош ему цена. Третий момент: если первое и второе принято, то лишь тогда можно приступить к практической стороне вопроса.

АЛЕКСАНДР ПРОХАНОВ

Я хочу резко актуализировать разговор, и со времен Достоевского и славянофилов перейти к дню сегодняшнему. В газете "Завтра" была проведена грандиозная синтетическая работа, которая объединила красных и белых, не дала разгореться страшной вражде, помешала попыткам рассечь веру народа на Красный рай и на Белый Рай. Мы пытались, и не безуспешно, соединить и положить в одну братскую могилу красные кости и белые кости. Мы занимались кладбищем. Нас упрекают: вы — ретрограды, люди прошлого, не хотите встать в авангард, идти вперед. Но мы занимались авангардом и грядущим в той степени, в какой мы занимались прошлым, кладбищем. Мы стараемся сохранить — это федоровский завет! — весь русский некрополь: и Архангельский собор царей и князей, и Красную площадь с Кремлевской стеной, в которой покоятся комиссары, красные маршалы, Гагарин. Мы не даем перессориться костям — для того, чтобы они были воскрешены не в распре, а в единении. Это сделано только что, в современной России, а не во времена Достоевского или Бердяева.

С другой стороны, посмотрим. Потонул "Курск", лучшая русская субмарина с блестящими людьми, которые, оставляя голодных жен на берегу, шли на рыцарский подвиг в своем подводном монастыре. И общество русское соединилось вокруг этой братской могилы, этого подводного некрополя. Оно вытаскивает подводников, оно хочет оживить погибший "Курск". Россия тянется к своим могилам, к праху, Россия не верит в смерть своих героев, Россия сопротивляется собственному умиранию, о котором так много говорили последние годы.

Или вспомним движение по захоронению воинов Великой Отечественной, в котором участвует зеленая молодежь, пешком проходившая всю Россию: ищут кости, хоронят, молятся, хранят фетиши, пули, значки. Это все федоровские деяния. Или Евгений Родионов, которому голову отрезали за отказ отречься от веры, — общество объединяется вокруг этого святомученика, не дает пропасть памяти о нем. И так же, как русского парня Родионова, в лоно святых примут и советских героев: Матросова, Космодемьянскую, Гастелло, Карбышева, Гагарина. Они были некрещеными, но их крестила кровь на поле брани. Это опять соединение мертвых, это наша копилка, наше богатство. И все это — федоровское духовное дело, которое и мы, и вся Россия творит сегодня интуитивно, даже подчас не ведая о фигуре и учении Федорова.

Я хочу, чтобы коллеги высказались, в какой степени сегодняшняя российская научная элита и российское общество, осознанно или интуитивно, уже сегодня делает федоровское общее дело.