Дорога на космодром

Юрий Васильевич КОНДРАТЮК (1897-1942) – один из пионеров советской ракетной техники. Независимо от К. Э. Циолковского и будучи не знаком с его работами, Ю. В. Кондратюк опубликовал теоретическое исследование «Завоевание межпланетных пространств», отчасти повторившее и дополнившее труды основоположника теоретической космонавтики. Ю. В. Кондратюк впервые высказал мысль о громадном значении космических полетов для народного хозяйства.

В этой тоненькой книжке [12] – целая россыпь оригинальных решений многих специальных проблем в области космической баллистики, теории многоступенчатых ракет, методов расчета режимов посадки с использованием атмосферы. Как и Фридрих Цандер (об этих работах рассказ впереди), Кондратюк предлагает использовать поля тяготения небесных тел для маневров в космическом пространстве, что позволит космонавтам экономить горючее. Вторая параллель с Цандером – внимание к металлическим горючим и сжигание конструкций в ходе космического полета. Не зная француза Эсно-Пельтри, австрийца Франца Улинского и немца Ейгена Зенгера, Кондратюк пишет, что использование ядерных излучений «обещает дать такую колоссальную скорость, какой не смогла бы дать и самая огромная ракета». До Оберта и Ноордунга он предлагает концентрировать солнечный свет с помощью параболических зеркал, установленных в космосе.

Кондратюк первый предложил создать искусственный спутник Луны и уже с него осуществлять экспедиции на ее поверхность. Новаторство этой идеи сразу уловил В. П. Ветчинкин, который особо отметил, что «самая база мыслится им как спутник не Земли (как у всех остальных авторов), а Луны, что в значительно большей мере гарантирует базу от потери скорости вследствие длительного торможения хотя бы ничтожными остатками земной атмосферы и от падения на Землю». В 60-х годах, когда американцы разрабатывали программу «Аполлон», они писали, что вся схема полета «Аполлонов» заимствована у русского изобретателя Юрия Кондратюка.

Серьезнее и глубже, чем другие пионеры космонавтики, Кондратюк представлял себе те сложности, которые встретят конструкторы космических ракет из-за аэродинамического нагрева при их движении в плотных слоях атмосферы.

В 30-х годах Кондратюк отходит от проблем космонавтики. Он мечтает об огромной электростанции, работающей на энергии ветра, переезжает из Новосибирска в Харьков, работает в Украинском научно-исследовательском институте промышленной энергетики. Наконец ему удается убедить всех в осуществимости своего фантастического проекта, начинается рабочее проектирование Крымской ветро-электростанции на 12 тысяч киловатт. Кондратюк переезжает в Москву, но ни с кем из ракетчиков связи не поддерживает…

Забыл ли он мечты своей молодости или думал вернуться к ним позднее? Одну свою работу Юрий Васильевич назвал программно: «Тем, кто будет читать, чтобы строить». Сам он не построил, как и Циолковский, ни одной, даже фейерверочной ракеты. Но, кажется, он хотел все предусмотреть, все предвидеть, обо всем предупредить тех, кто будет строить. Он пишет о необходимости разработки надежного жидкостного ракетного двигателя, о том, что надо научиться производить в больших количествах жидкие газы, отработать систему автоматики, исследовать, как перенесет человеческий организм перегрузки. Он словно чувствовал, что сам уже не успеет заняться всем этим…

Когда Циолковский читал о работах других, повторяющих его (и при этом на него не ссылающихся), он словно радовался. «…Мы видим, что европейская наука буквально подтверждает мои выводы, – с воодушевлением отмечал Константин Эдуардович. - …Дело разгорается и я зажег этот огонь». Он-то сам точно знал, что зажег огонь, и это было для него самое главное.

А дело действительно разгоралось все ярче и ярче год от года. В первой четверти века, которому еще предстояло называться космическим, в разных странах уже работают исследователи, крепко верящие в великое будущее ракеты: Герман Оберт в Германии, Роберт Годдард в Соединенных Штатах Америки, Робер Эсно-Пельтри во Франции, – о них надо сказать прежде всего, это пионеры среди пионеров.

Устройство для гашения скорости в плотных слоях атмосферы.

Разделенные пространствами и границами, не скоро узнают они друг о друге. 24 октября 1929 года Оберт раздобудет, наверное, единственную во всем городке Медиаше пишущую машинку с русским шрифтом и отправит в Калугу письмо Циолковскому. «Я, разумеется, самый последний, кто стал бы оспаривать Ваше первенство и Ваши заслуги по делу ракет, и я только сожалею, что не раньше 1925 г. услышал о Вас. Я был бы, наверное, в моих собственных работах сегодня гораздо дальше и обошелся бы без тех многих напрасных трудов, зная ваши превосходные работы», – открыто и честно писал Оберт. А ведь нелегко написать так, когда тебе 35 лет и ты всегда считал себя первым.

У Эсно-Пельтри духу на это не хватило, хотя смелый был человек, летчик. Но, видно, тут другая нужна смелость. В фундаментальном докладе, посвященном космонавтике, француз даже не упомянул Циолковского. Популяризатор науки писатель Я. И. Перельман, прочитав работу Эсно-Пельтри, написал Циолковскому в Калугу: «Есть ссылка на Лоренца, Годдарда, Оберта, Гомана, Валье, – но ссылок на вас я не заметил. Похоже, что автор с Вашими трудами не знаком. Обидно!» Через некоторое время газета «Юманите» довольно категорически напишет: «Циолковского по справедливости следует признать отцом научной астронавтики». Получается как-то неловко. Эсно-Пельтри пытается все объяснить: «…я предпринял все усилия для того, чтобы получить их (работы Циолковского. – Я. Г.). Для меня оказалось невозможным получить хотя бы маленький документ до моих докладов 1912 года». Улавливается некоторое раздражение, когда он пишет, что в 1928 году получил «от профессора С. И. Чижевского заявление с требованием подтвердить приоритет Циолковского». «Мне думается, я полностью удовлетворил его». – пишет Эсно-Пельтри. Письмо из Москвы в Париж датировано 12 апреля. Это, конечно, просто совпадение, но как блестяще подтвержден был приоритет Константина Эдуардовича ровно через 33 года, когда день 12 апреля, день триумфа Гагарина, стал международным праздником космонавтики!

Годдард ни в одной из своих книг, ни в статьях никогда не называл Циолковского, хотя получал его калужские книжки. Впрочем, трудный этот человек вообще редко ссылался на чужие работы. А между тем чикагский журнал «Office Appliances» писал в 1928 году, что «методы профессора Годдарда весьма сходны с теми, которые Циолковский предложил на 20 лет ранее».

Да, они не общались. А жаль. Потому что прав Оберт: дела могли бы пойти быстрее, не надо было бы заново «изобретать велосипеды». Было бы ошибкой утверждать, будто эти люди попросту дублировали Циолковского, хотя и не зная о нем. Нет, это были настоящие таланты, прекрасные изобретатели, опытные инженеры. У каждого была своя цель, свой взгляд на проблему, и каждый внес в решение ее свою неповторимость. «Все трое (К. Циолковский, Р. Годдард, Г. Оберт. – Я. Г.) обладали всеми необходимыми качествами: независимостью взглядов и богатым воображением». – писал американский историк К. Кэнби. Эту оценку можно распространить и на значительно более широкий круг пионеров космонавтики. Сколь ни скромен кажется нам сегодня их вклад в общее дело, негоже было бы представлять их этакими умственными пигмеями рядом с великаном Циолковским. От этого научный подвиг Циолковского не станет выше, напротив, даже умалится. Именно рядом с высокими достижениями пионеров мировой космонавтики увидим мы Циолковского в полный рост. Но все-таки объективная истина заключается в том, что Циолковский не только раньше других создал теорию космического полета, но и с наибольшей философской полнотой и глубиной представил космическое будущее человечества. В великой его формуле: «Планета есть колыбель разума, но нельзя вечно жить в колыбели» – сконцентрирован его ответ на главный вопрос: зачем людям лететь в космос?

Эсно-Пельтри стремился в космос, чтобы найти истоки жизни, понять механизм ее зарождения, доказать истину, в справедливость которой он верил: «Жизнь продолжает зарождаться все время».

Практичный ум Годдарда занимает «поиск методов поднятия записывающих приборов за предел, доступный шарам-зондам…» Ракета – орудие, которым он хочет расколоть небесный свод, пробиться в стратосферу, поднять туда аппаратуру…

«Исследование высоты, состава и температуры земной атмосферы, определение закона сопротивления воздуха при разных высотах и скоростях, а также исследование работы самой ракеты…» – так формулирует свою цель Оберт.

А Циолковский пишет: «Я интересовался более всего тем, что могло бы прекратить страдания человечества, дать ему могущество, богатство, знание и здоровье». Эта высота помыслов, благородство главной цели и делает Циолковского центральной фигурой в истории космонавтики и закрепляет за ним роль лидера, обогнавшего других не только в масштабах времени, но и в масштабах мышления.

…Осенью 1974 года дела газетные привели меня в ФРГ, в Мюнхен. Тут я вспомнил, что читал где-то о том, что под Мюнхеном живет Герман Оберт – последний из оставшихся в живых людей, стоявших у истоков космонавтики. Не зная языка, я попросил немецких друзей позвонить Оберту и спросить, не смог бы он принять меня ненадолго. Откровенно говоря, я даже не знал, о чем буду спрашивать его. Просто очень хотелось увидеть живого Оберта. В параллельной трубке услышал я слабый, очень далекий голос:

– Я слишком стар для интервью и никого не принимаю уже давно, - говорил Оберт. – А если русский журналист хочет написать обо мне, он все нужное ему найдет в книгах. Нет, право, я уже плохой собеседник…

Мне стало жалко старика. Ему было 80 лет. Вся жизнь позади. И нет уже тех, с которыми он начинал, никого нет, один. И в космонавтике он действительно как музейный экспонат – его называют «отцом немецкой ракетной техники», в его честь учреждена медаль, и даже «немецкое общество ракетной техники и космического полета» переименовали лет пятнадцать назад в «Герман Оберт гезелыпафт» – «Общество Германа Оберта». Почетные дипломы, награды, медали, звания… Как нужно все это было ему лет шестьдесят назад, когда разрабатывал 18-летний Герман свой проект космического корабля! Кажется, Стендаль сказал: дайте мне славу в кредит, и я докажу, что достоин ее!

Но увы, жизнь устроена столь несовершенно, что слава в кредит не выдается…

Герман ОБЕРТ (род. 1894). В Германии его называют «отцом немецкой ракетной техники». Один из основоположников космонавтики, энтузиаст использования ракет на жидком топливе. Независимо от К. Э. Циолковского Г. Оберт разработал ряд вопросов полета ракет, использования их для исследования атмосферы и космических полетов. Наряду с теоретическими исследованиями занимался разработкой конкретных конструкций, главным образом военных.

Родился Герман Оберт 25 июня 1894 года в маленьком городке Херманштадте в Трансильвании, который теперь под названием Сибиу можно отыскать на карте Социалистической Республики Румыния. Когда в одиннадцать лет он прочел «Из пушки на Луну» Жюля Верна, роман этот настолько потряс его воображение, что он ни о чем другом не мог думать, все мысли его кружились только вокруг космического полета. В третьем классе шессбургской гимназии он решил проверить Жюля Верна, и оказалось, что снаряд и вся эта затея с пушкой просто выдумка! Люди погибнут еще в стволе гигантского орудия, раздавленные чудовищными перегрузками! Его расчеты доказывали, что надо искать другой путь. Может быть, те самые пороховые ракеты, которыми герои Жюля Верна собирались тормозить свой снаряд? Использовать эффект отдачи! Он решил поставить опыт. Набрал полную лодку камней, а потом стал швырять их в воду за кормой. Всякий раз ощущался словно маленький толчок. Пожалуй, сила отдачи – это то, что надо. А не напутал ли Жюль Верн с невесомостью? Как поставить опыт со свободным падением тела? Двадцать раз прыгал Герман с вышки в бассейн, держа перед глазами перевернутую вниз горлышком бутылку с водой. Перед тем как окунуться с головой, он успевал разглядеть, что вода поднималась по стенкам бутылки, а в середине образовывался воздушный пузырь. Но не помешает ли невесомость нормальной жизни? Будет ли, скажем, пища проходить по пищеводу в желудок, если она ничего не весит? Стоя на голове, Герман попробовал съесть яблоко. Нельзя сказать, что поза удобная, но съел. Значит, пищевод достаточно силен, чтобы победить силу тяжести. Тогда с невесомостью он и подавно справится!

Мне очень нравятся эти опыты юного Оберта. В них выдумка сочетается с желанием проникнуть в самую суть явлений, в них стремление все время проверять собственные догадки и ощущения, ничего не брать на веру.

После окончания гимназии Герман в течение трех лет сумел послушать лекции в четырех, едва ли не лучших, немецких университетах: в Мюнхене, Клаузенбурге, Геттингене и Гейдельберге. Он изучает медицину, физику, астрономию. Нет, он вовсе не разбрасывается, просто все эти дисциплины очень нужны для космического полета. Ничего не зная о работах Циолковского, Оберт в студенческие годы самостоятельно выводит основные математические соотношения, нужные ему для работы над проектом космического корабля. С помощью простых формул вычисляет он расход топлива, скорость, аэродинамическое сопротивление воздуха, высоту полета, траектории. Он изучает теорию гироскопов и думает об автомате, который сможет управлять ракетой.

Началась первая мировая война, и Герман попадает в армию. И здесь мысли о полете в космос не оставляют его. Когда его определили по санитарном ведомству, он ухитрился даже провести серию опытов над вестибулярным аппаратом. С помощью лекарства скополамина и спирта он старался выключать внешние раздражители и плавал в ванне со шлангом во рту, имитируя таким образом состояние невесомости. Его вообще очень занимали проблемы создания систем, которые в современной космонавтике называются системами жизнеобеспечения (СЖО). «Техника тогда достигнет цели, – писал Оберт, – когда в враждебном человеку окружении она сможет создать ему нормальные жизненные условия. Это, конечно, не исключает того, что нужно исследовать все, что вообще поддается исследованию, например поведение человека в необычных условиях».

После войны Оберт работает над докторской диссертацией, в которой доказывает, что космически полет в принципе возможен. Но, разумеется, никто не верит его «фантазиям», диссертацию отклоняют, Герман решает издать ее на собственные деньги в виде книжки. «Ракета в межпланетное пространство» – так называется эта книжка, вышедшая в 1923 году в Мюнхене в издательстве Ольденбурга. Она быстро разошлась и, в общем, имела успех, хотя нашлись критики, взявшиеся поучать молодого инженера. Можете себе представить, что должен бы чувствовать Оберт, когда он читал, будто космический полет невозможен потому, что, едва вылетев за пределы земной атмосферы, ракета неудержимо начнет падать на Солнце. Другой критик уверял, что «каждому известно», что в безвоздушном пространстве ракетный двигатель работать не сможет. Книга Оберта не содержала в себе никаких теоретических откровений по сравнению с работами Циолковского, написанными за два десятка лет до этого, и даже с изданной в 1919 году работой Р. Годдарда. Годдард, кроме того, постоянно экспериментировал и накопил некоторый конструкторский опыт, в то время как Оберту не с чем и негде было ставить опыты. И тем не менее значение книги Оберта весьма велико. Это было первое серьезное европейское издание (если не считать доклада Эсно-Пельтри), рассказывающее о межпланетном полете, которое вызвало общественный интерес. О книге заговорили в кругах технической интеллигенции. Оберт начал получать письма от единомышленников, узнал новые имена – Макс Валье, Вальтер Гоман, Вилли Лей, наконец, Константин Циолковский. Книжка была словно фонарик, призывно горящий в ночи на пути тех, кто ищет свои дороги на космодром. В 1929 году эта книга, расширенная и дополненная экспериментальным материалом – об опытах Оберта речь впереди, - выходит под новым названием, еще более энергичным: «Пути осуществления космического полета».

Какой же путь предлагает немецкий энтузиаст? Оберт разрабатывает несколько проектов космических ракет. Он сразу отказывается от твердого топлива и с необыкновенной инженерной интуицией настаивает на жидкостных двигателях, предлагая для них спирт, углеводороды и жидкие газы: водород и кислород. Как и Циолковский, он не вникает в детали конструкции, ограничивается схематичными набросками и общими замечаниями. Наверное, он был прав, когда говорил о том, что частности начнут интересовать его уже во время конкретных конструктивных разработок. Впрочем, вдруг какой-то второстепенный вопрос задерживает его внимание, и он начинает подробно разбирать его, хотя только что он пренебрегал куда более серьезной проблемой. Вот, например, его заинтересовало следующее – как отыскать на земле ракету, вернувшуюся из космоса? Вопрос явно не самый злободневный в те годы, когда ни одна жидкостная ракета вообще еще не летала. Но Оберт подробно описывает камеру с дверцей в боку спускаемого аппарата, и резиновый баллон с газом при давлении 10 атмосфер внутри камеры, и кислоту, которая разъедает замок дверцы после приземления, и, наконец, финал: пружина распахивает дверцу, баллон устремляется наружу, раздувшись от избыточного давления, и, поднявшись вверх на шнуре, сигнализирует спасателям: «Мы здесь, мы вернулись!»

Наверное, самый любопытный проект Оберта – двухместный пилотируемый космический корабль. По форме это короткий пузатый снаряд из алюминия, который укрепляется в головной части двухступенчатой жидкостной ракеты. Старт планируется в безлюдных районах океана, чтобы первая ступень не свалилась на населенные пункты. Ракета стартует на плаву, прямо с воды. Вес всего ракетно-космического комплекса Оберт определяет в 400 тонн (вес ракеты «Сатурн-1В» 650 тонн). По его расчетам, через 332 секунды после старта, двигаясь примерно с 3-кратным ускорением, космический корабль станет искусственным спутником Земли («Союзу» для этого нужно около 540 секунд). Одна из замечательных догадок Германа Оберта – парашютная система. «Можно сначала затормозить спуск взрывами, - писал он, - а потом воспользоваться парашютом». Предложенный им для спуска космонавтов на Землю парашют напоминает современные транспортные парашюты. Оберт опробовал свою систему во время экспериментов с маленькими ракетами.

Что касается самого космического корабля, то тут Оберт проявил себя щедрым проектировщиком. Корабль весьма просторен, места вполне хватило бы не на двух, а на 4-5 человек. Космонавты лежат в гамаках. У стен – большой пульт с приборами. Некоторые из них Оберт изобрел сам, например акцелерометр, который показывает, с каким ускорением движется корабль, и отмечает высоту подъема в земной атмосфере. Баллоны, циферблаты, ручки управления, а рядом – какой-то наивный диван, тумбочка, привинченные к полу стол и табуретки, люк и лестница в подвал, а там – какие-то ящики и бочки. Очевидно, с припасами для экипажа.

Странное чувство охватывает, когда разглядываешь чертеж Оберта. Это еще не проект и уже не фантастика. Эта пассажирская космическая каюта стоит где-то на пол-пути между снарядом Жюля Верна с его стегаными диванами, стеклянными банками в шкафах, ружьями, породистым сенбернаром и реальным «Востоком» Гагарина, с его пультом и креслом, в котором лежит космонавт.

Независимо от Циолковского, который писал об этом еще в 1895 году, Оберт в своих книгах говорил о необходимости создания обитаемых орбитальных станций. Предугадывая, что длительное воздействие невесомости на человеческий организм может помешать их долгой эксплуатации, Оберт предлагает связать несколько станций длинными – в несколько километров – веревками и раскрутить так, чтобы центробежная сила создала подобие земной тяжести.

Оберт считает, что орбитальные станции могут не только изучать земную поверхность, «оповещать суда о ледяных горах, свою страну о приближении неприятеля», но и «посылать при помощи зеркал на северные страны Земли тепловую солнечную энергию…» В наше время наука преобразила зеркала Оберта в коротковолновые передатчики и лазеры, а сама идея – использование добытой в космосе энергии – находится в стадии инженерных разработок.

И еще одну функцию орбитальных станций совершенно верно подмечает Оберт: они могут служить для больших ракет космическими портами, из которых будут начинаться межпланетные рейсы. Он хорошо представлял себе реальные выгоды подобного решения. «Если ракеты крупных размеров будут обращаться вокруг Земли по кругу, они будут вести себя подобно маленьким лунам, – писал Оберт. – Отпадет необходимость проектировать их с расчетом на посадку. Связь между ними и Землей сможет поддерживаться с помощью меньших ракет. Крупные ракеты – наблюдательные станции – можно будет строить прямо на орбите».

Вновь повторяя Циолковского, Оберт предлагает соорудить на космическом корабле специальный шлюз для того, чтобы облаченный в скафандр космонавт мог выходить в открытый космос.

Когда в космос уже летали реальные корабли и орбитальные станции, биографы Германа Оберта с немецкой пунктуальностью подсчитали, что 95 его «фантастических» идей нашли сегодня свое реальное воплощение. Можно позавидовать Оберту: единственный из пионеров космонавтики, увидел он космический старт человека. В 1961 году, когда полетел Юрий Гагарин, Оберт поздравил советских коллег с этим историческим стартом.

– Я очень рад, что сбылись мои предсказания относительно возможности полетов человека в космическое пространство. Я сделал такое предсказание в 1923 году. – напомнил Оберт.

Но тогда вы не предполагали, что первым космонавтом будет русский? – спросил его корреспондент «Правды».

– Нет, я думал, что им будет немец.

– А когда вы пришли к убеждению, что это будет советский человек?

– 4 октября 1957 года, когда Советский Союз успешно вывел на орбиту первый спутник Земли. Тогда стало ясно, что наша наука и техника не перекроют достигнутого русскими преимущества. Сегодня следует сказать, что Советский Союз поразил мир величайшим достижением с точки зрения науки и инженерной мысли…

Как вы скоро узнаете, многие последователи Циолковского (зная, а чаще не зная о его работах) проектировали космические корабли и орбитальные станции. И главной заслугой Оберта перед историей космонавтики я считал бы не эти его проекты, а упорное убеждение в том, что все космическое будущее ракетостроения связано с созданием именно жидкостных ракет. Это убеждение вовсе не было общепринятым. Твердое топливо – всевозможные взрывчатые вещества – было известно гораздо лучше разнообразных жидких сочетаний горючего и окислителя, а тот маленький опыт работы с ЖРД [13], который уже существовал, указывал, что двигатель этот – штука весьма капризная и даже опасная.

Не сразу оценил жидкостную ракету и такой прозорливый инженер, каким был Роберт Годдард. Приступая к своим опытам в 1915-1916 гг., он предпочел бездымный порох, «который обеспечивает получение большого количества энергии, но не взрывается с такой силой, которая была бы неконтролируемой».

Годдард был старше Оберта на 12 лет, начал раньше, и начал очень цепко. Это был прежде всего практик, человек дела, теоретические работы его лишь обслуживали эксперименты. Уравнение движения ракеты, уже выведенное Циолковским, было ему неизвестно, но без этого уравнения нельзя было проектировать ракеты. И тогда он сам выводит это уравнение, причем выводит, если можно так сказать, совсем с другого конца, формулируя стоящую перед ним задачу именно как экспериментатор: «Какова должна быть минимальная масса ракеты, чтобы она могла поднять некий груз на заданную высоту?»

Опять-таки, независимо от Циолковского, руководствуясь каким-то инженерным нюхом, приходит он к выводу, который доказывает математически: многоступенчатая ракета поднимется выше, чем одноступенчатая равного стартового веса.

В 1920 году Годдард опубликовал главную из своих немногочисленных работ: «Метод достижения предельных высот». Эта маленькая брошюрка – 69 страниц – была, собственно, тем, что сегодня в научно-исследовательских институтах называют «техническим отчетом». Годдард должен был отчитаться перед университетом Кларка, который его финансировал, в проделанной им работе. Вряд ли и сам автор и те немногочисленные читатели, которым предназначалась эта работа, могли предположить, что брошюрка эта будет причислена к классическим работам современной космонавтики. Во всяком случае, появление ее (в отличие от книги Г. Оберта) осталось поначалу никем не замеченным, благо и написана она была сухо, изобиловала отпугивающими непосвященных математическими выкладками. Но в самом конце, никак, впрочем, не выделяя эти абзацы, автор писал о запуске ракеты на Луну. Не куда-нибудь, а сразу на Луну!

Появись подобное сообщение в газетах, оно, пожалуй, не вызвало бы такой сенсации: к традиционным «уткам» в американской прессе все уже привыкли. Но тут скучная, набитая формулами брошюра из цикла трудов Смитсонианского института за № 2540, и вдруг полет на Луну! Может быть, как раз потому, что автор меньше всего думал о сенсационности своего сообщения, оно и вызвало такую сенсацию.

Одна деталь в этих скупых абзацах воодушевляла журналистов: Годдард намеревался начинить голову ракеты магнезиальным порохом американской марки «Виктор», который при попадании в затемненную часть Луны – надо было дождаться новолуния – дал бы вспышку столь яркую, что ее было бы видно с Земли в телескоп!

Что тут началось! Газеты всего мира (в том числе и советские) перепечатали сообщение о лунной ракете. Впопыхах никто и не заметил, что в этих сообщениях слова Годдарда о возможности полета такой ракеты как-то сами собой заменились полной уверенностью в ее близком старте.

Роберт ГОДДАРД (1882-1945) – американский ученый, один из пионеров ракетной техники, занимавшийся с 1907 года вопросами создания и использования ракет. 16 марта 1926 года Р. Годдард произвел запуск первой ракеты с жидкостным ракетным двигателем (ЖРД). В 1914-1940 гг. им были получены 83 патента на изобретения в области ракетной техники, а после его смерти архивные материалы позволили зарегистрировать еще 131 патент.

Годдард, надо отдать ему должное, ажиотаж не разжигал, наоборот, в прогнозах был осторожен. «Что касается вопроса о том, через сколько времени может состояться успешная отсылка ракеты на Луну, – писал Годдард, – то я считаю это осуществимым еще для нынешнего поколения». Газетчики сочинили даже точную дату лунного старта: 4 июля 1924 года. В этот день человек, который действительно пошлет первую ракету на Луну, 18-летний Сергей Королев защищал в Одессе свой первый в жизни проект – планер К-5 и был по горло занят лекциями в планерных кружках одесских заводов.

Ошиблись и журналисты и Годдард: 4 июля 1924 года ракета на Луну не полетела и осуществили полет этот люди все-таки другого поколения: Королев был на 24 года моложе Годдарда. Но мы с вами сами уподобимся охотникам за сенсациями, если не скажем, что в маленькой книжке были, если поразмыслить, вещи не менее интересные, чем вспышка в ночном небе. Годдард дал свой вывод дифференциального уравнения движения ракеты и приближенный метод его решения, определил минимальный стартовый вес ракеты для подъема одного фунта полезного груза на разные высоты, дал свой метод определения КПД ракеты и теоретически обосновал все выгоды ракет многоступенчатых. Советский историк техники В. И. Прищепа так оценивает вклад Годдарда в теоретическую космонавтику: «Монография «Метод достижения экстремальных [14] высот» является первой зарубежной публикацией по научному обоснованию ракеты на химическом топливе как средства достижения больших высот и обеспечения космического полета».

Когда француз Робер Эсно-Пельтри услышал, что Годдард собирается пускать на Луну ракету, он послал ему письмо, в котором уговаривал изменить траекторию и послать ракету вокруг Луны, заменив пороховой заряд для вспышки фотоаппаратом. «Мы видим лишь одну сторону, и никто, пока существуют люди на земле, не видел другой ее стороны, - писал Эсно-Пельтри. - Было бы в высшей степени интересно сфотографировать эту другую сторону».

Дело в том, что сам Эсно-Пельтри тоже мечтал послать ракету на Луну. В своей работе «Соображения о результатах неограниченного уменьшения веса двигателей», опубликованной в 1913 году, он приводит расчет такого полета. И вот теперь он видит, что цифры у американца получаются совсем другие. По его мнению, ракета Годдарда не сможет преодолеть земного притяжения.

– Должен признаться, что я не представляю себе устройство подобного снаряда, - говорит Эсно-Пельтри.

8 июня 1927 года на общем собрании французского Астрономического общества в большом докладе он уточняет причины своих расхождений с выводами американца:

– Результаты, полученные профессором Годдардом и мной, кажутся на первый взгляд противоречивыми, так как первый считает возможным посылку снаряда в мировое пространство, я же полагаю пока невозможным послать туда аппарат, способный преодолеть земное притяжение, пока не найден будет более мощный источник энергии, вроде радия, какового пока в нашем распоряжении нет – Эсно-Пельтри вопросительно оглядывает зал, всех этих изысканных мужчин в строгих костюмах – наверное, им жарко в такой душный вечер, нарядных дам, лениво обмахивающихся веерами и прикладывающих все усилия, чтобы изобразить на своем лице внимательную заинтересованность. Никто из сидящих не возражает: мощный источник энергии действительно никому не известен, и как использовать радий, тоже никто не знает. – Однако это противоречие лишь кажущееся, – продолжает после паузы докладчик, – и происходит оттого, что Годдард и я изучаем вопрос, исходя из разных точек зрения. Он хочет просто послать на Луну снаряд с порохом и определить момент взрыва на Луне в телескоп. Я же исследую вопрос транспортировки живых существ со светила на светило и возвращения их на Землю…

Наверное, и сегодня, когда уже существуют, пусть не такие еще мощные, как хотелось бы, ядерные ракетные двигатели, – и сегодня, наверное, нет среди ракетчиков другого такого энтузиаста применения внутриатомной энергии в космонавтике, каким был Робер Эсно-Пельтри.

Подобно тому как все физики называли Льва Давидовича Ландау просто Дау, все ракетчики сократили двухэтажную фамилию Робера Эсно-Пельтри до РЭПа. Так называли его при жизни, так и теперь называют даже в серьезных научных докладах на международных конференциях и симпозиумах. РЭП родился в Париже 8 ноября 1881 года в семье весьма обеспеченной, и все у него складывалось прекрасно: лицей, Сорбонна [15] и даже военная служба во времена мирные и благополучные была ему совсем не в тягость. Еще до призыва в армию 19-летний Робер заинтересовался авиацией. Уже состоялся полет братьев Райт, слухи о работах авиаторов идут отовсюду, воздухоплавание – едва ли не самая популярная тема всех собраний и застолий, и РЭП чувствует, что в необыкновенном слове этом его судьба.

Годдард с матерью. Снимок 1900 года. У пускового станка. Последние доделки.

Первые попытки Робера построить самолет потерпели неудачу. Он понимает, что конструкция должна быть аргументирована математически, что доверять интуиции и собственным представлениям о красивом и гармоничном не всегда можно. РЭП ищет наиболее совершенный профиль крыла. Эксперименты на аэродинамической трубе ему заменяет автомобиль: он ухитряется замерить сопротивление воздуха, разогнавшись на шоссе. В 1907 году он строит моноплан и вскоре летит на нем.

Велика заслуга Эсно-Пельтри в деле объединения энтузиастов авиации. В наше время каждые два года на парижском аэродроме Бурже устраивается Международный салон авиации и космонавтики – самая большая и знаменитая выставка такого рода в мире. И мало кто помнит, что рождением своим парижский салон обязан РЭПу.

Робер ЭСНО-ПЕЛЬТРИ (1881-1957) – французский ученый, член Парижской Академии наук, создатель первого моноплана, изобретатель системы управления самолетом («ручки управления») и авиационного звездообразного двигателя. С 1912 года Р. Эсно-Пельтри начал заниматься я теорией ракетного движения. Результаты его теоретических исследований и практических разработок составили главный труд ученого – двухтомник «Астронавтика».

В русском языке само уже это слово – «салон», «салонный» – подразумевает нечто замкнутое, ограниченное, явно не подходящее к нынешним бетонным просторам Бурже, куда со всего мира слетается пестрая стая новейших самолетов. Но если заглянуть в историю, в год, когда РЭП летал на своем моноплане, то увидишь действительно салон – выставочный зал парижского Гранд-Пале, где среди удивительных аппаратов-автомобилей стояли еще более удивительные – самолеты. Эту первую авиационную выставку – зародыш будущих салонов – организовал как раз РЭП вместе с другим неистовым авиатором Андре Гранэ. Да не просто организовал, а так сумел заинтересовать общественное мнение, что 25 сентября 1909 года салон торжественно открыл президент Французской республики.

Опыты воздухоплавания имеют географию весьма пеструю. Едва ли отыщется страна, в истории которой не было своих «летунов». Но ни Можайский в России, ни братья Райт в Америке не были поддержаны в своей стране. Кстати, это редкий пример того, как Америка, которую всегда отличал удивительный нюх на технические новинки, проморгала величайшую новинку – авиацию. Детство авиации проходило на европейских аэродромах, прежде всего – на французских. Именно во Франции проклюнулся росток будущей авиапромышленности. Именно Франция начала торговать своими «фарманами» и «вуазенами». И все это случилось потому, что именно во Франции появилась в начале нашего века группа людей, поверивших в крылатое будущее человечества. Одним из них был Робер Эсно-Пельтри.

К космонавтике РЭП перешел вполне логично: раз бензиновый мотор требует для работы воздуха, значит, на больших высотах, в разреженной атмосфере, и еще выше, в межпланетном вакууме, он работать не сможет. Следовательно, нужен другой двигатель, и РЭП приходит к ракете. Французские историки техники доказывают: уже в 1908 году он считал, что космические полеты вполне возможны.

В работе 1913 года, о которой я говорил, в докладе 1927 года и в дальнейших работах РЭП развивает свои мысли о «сообщении между светилами». Как и у Оберта, многие его идеи воплощены в современной ракетно-космической технике.

Как вы помните, Циолковский был против чисто кислородной атмосферы в космическом корабле, считая ее вредной. РЭП видел и положительную сторону применения такой атмосферы: чистый кислород разрешает снизить давление в кабине. Это обстоятельство позволяло РЭПу увеличить запасы газа, потребного для дыхания, – о системах регенерации атмосферы, которые применяются сейчас в пилотируемых космических аппаратах, он не думал. Но много лет спустя о кислородной атмосфере вспомнили совсем по другому поводу. Пониженное давление давало возможность обеспечить нужную прочность кабины при меньшем весе конструкции. Именно жестокая экономия по весу заставила американских конструкторов выбрать кислородную атмосферу для капсулы «Меркурий», откуда она перешла (сила привычки и в технике – страшная сила) в корабли «Джемини» и «Аполлон».

РЭП предлагал использовать ориентацию космического корабля в пространстве по трем взаимно перпендикулярным осям с помощью «трех небольших электродвигателей, каждый из которых снабжен маховичком с достаточным моментом инерции». Иными словами, речь опять идет о гироскопической системе ориентации. Циолковский тоже писал о гироскопах. Речь тут не о том, кто первый. Убежден, что РЭП тогда действительно не знал о работах Константина Эдуардовича. И важно не первенство, а глубокое понимание французским инженером природы космического полета в те годы, когда полет этот буквально со всех сторон был окружен плотным кольцом недодумок, ересей и очевидных ошибок. Это нам сейчас смешно, а ведь РЭПу приходилось доказывать своим парижским оппонентам, что ракете действительно не нужно «отталкиваться от воздуха»!

Снова, словно заглядывая в сегодняшний день, Эсно-Пельтри дает схему посадок космического корабля: разворот вперед двигателями и включение их для торможения. Конструкторы наших дней именно по такой схеме включают ТДУ – тормозные двигательные установки.

РЭП задумывался над проблемами теплового баланса в космосе. Он считал, что «изменить температуру аппарата можно, зачернив одну его поверхность и отполировав другую и поворачивая к Солнцу ту или иную сторону».

Мне вспоминается беседа с одним из сотрудников Сергея Павловича Королева, который принимал непосредственное участие в создании нашего первого искусственного спутника Земли.

Напряженная работа над межконтинентальной баллистической ракетой, запущенной летом 1957 года, заслонила и стушевала воспоминания о простейшем спутнике – ПС, как называли его в технической документации, – вспоминал мой собеседник. – Изготовление «пээсика» по сравнению с ракетой было работой ничтожной, смешной. Помню только, что Королев требовал непривычно высокой степени его полировки. «Не так блестит», – недовольно говорил он и объяснял, что блеск нужен для отражения солнечных лучей, которые могут привести к перегреву радиоаппаратуры…

Казавшаяся всем чисто умозрительной, проблема, о которой Эсно-Пельтри говорил в 1927 году, тридцать лет спустя превратилась в инженерную, технологическую проблему.

Но самым интересным откровением РЭПа стала его… самая большая ошибка. Впрочем, ошибка – слово не совсем то. Вот как было дело.

Несмотря на свою летную практику, которая, казалось бы, позволяла ему, в отличие от других пионеров космонавтики, на самом себе чуть-чуть испытать влияние перегрузок, он в своих теоретических работах относился к перегрузкам с чрезвычайной робостью. РЭП считал, что ускорение ракеты должно быть таково, чтобы приращение веса космонавта не составляло более 10 процентов. Большое торможение при возвращении на Землю тоже пугало РЭПа. Ему казалось, что, если перегрузки возрастут более чем в два раза, «при возвращении возможно сжариться в атмосфере».

Но когда РЭП закладывал в свои расчеты эти более чем деликатные ускорения [16], все шло кувырком и выходило, что энергии известных химических реакций недостаточно, чтобы вывести корабль на космическую орбиту.

Так РЭП заходил в тупик. Единственный выход из тупика, который он видел, – использование внутреатомной энергии. Довольно трудно еще и предвидеть, как пользоваться атомной энергией, – грустно говорил он. – Будет ли в некотором резервуаре заключен почти бесконечный запас этой энергии, которой мы сможем пользоваться без конца? Или она будет, наоборот, столь стойкой, что мы не сможем влиять на нее прямо, а должны будем освобождать ее, затрачивая известную работу. Итак, я не знаю этих способов и тем не менее надеюсь, что когда-нибудь мы овладеем этими источниками кинетической энергии мельчайших частиц, обладающих колоссальными скоростями, близкими к скорости света». Легко понять увлечение РЭПа ядерной энергией. Ведь именно в начале XX века происходит подлинная революция в физике: Макс Планк создает теорию квантов, Альберт Эйнштейн – теорию относительности, Нильс Бор объясняет строение атома, а Эрнест Резерфорд расщепляет его. Силы, скрытые в атоме, завораживают воображение. Они существуют! Весь вопрос в том, как извлечь их. Не один РЭП испытал на себе «чары» атомной энергии. Даже значительно позднее – в середине 30-х годов – выдающиеся советские ученые профессор А. Б. Вериго и академик А. Н. Крылов утверждали, что космические полеты возможны только при использовании внутриатомной энергии. О ней пишут и другие пионеры космонавтики. Немецкий инженер Ейген Зенгер в 1929 году тоже говорит о «радиевых» ракетных двигателях. Юрий Кондратюк в 1918-1919 годах тоже считает, что атомный ракетный двигатель обещает «проверить теорию относительности».

Сегодня мы знаем, что ядерный ракетный двигатель – это реальность: опытный ядерный двигатель «Нерва-ХЕ» с расчетной тягой в 20 тонн впервые испытывался в бесплодной пустыне Невада весной 1969 года. Многие специалисты и в нашей стране, и за рубежом считают, что полет человека к далеким планетам состоится только после создания и отработки таких двигателей. И получается, что мы должны быть благодарны РЭПу за то, что он одним из первых обратил внимание на возможность использования энергии атома в космической технике. Но, с другой стороны, послушайся мы его, дорога на космодром и сегодня не была бы построена.

В принципе РЭП проповедовал ожидание. «Необходимо, чтобы все было готово к тому времени, когда физики дадут в распоряжение человечества могущественный источник энергии (внутриатомную), – убеждал он. – Тогда и состоятся межпланетные сообщения».

Позиция ожидания, пока физики обуздают силы атома, оказалась непопулярной. Никто не отрицал космических перспектив атомной энергии, но зачем же сидеть сложа руки, пока ее нет?! «Пока нам недоступна междуатомная энергия, – писал Годдард, – мы должны пользоваться энергией вырывающихся газов».

Не согласен с РЭПом был и Циолковский. В 1914 году Константин Эдуардович писал: «Успешное построение реактивного прибора и в моих глазах представляет громадные трудности и требует многолетней предварительной работы и теоретических и практических исследований, но все-таки эти трудности не так велики, чтобы ограничиться мечтами о радии и о не существующих пока явлениях и телах».

В 1930 году РЭП опубликовал в Париже первый том капитального труда «Астронавтика». [17] (Кстати, сам этот термин изобрел человек, никакого отношения к космосу не имеющий. – французский писатель Рони-младший.)