Стихотворения

Эмили Дикинсон

Стихотворения

Три классика американской поэзии

Но зычный голос Уитмена не заглушил, не мог заглушить другого, тихого, голоса — голоса его современницы Эмили Дикинсон. Этим тихим голосом, традиционным размером пуританских религиозных гимнов вещались истины, удивительно нетрадиционные. Им говорила поэзия, не менее новаторская по отношению к господствовавшей тогда в американском стихотворстве романтической традиции, чем поэзия Уитмена.

Внешне Эмили Дикинсон не противопоставляла себя этой традиции и, в отличие от Уитмена, никак не декларировала своего новаторства. Она вообще не очень-то умела теоретизировать: суждения ее о поэзии можно посчитать наивными («Если появляется чувство, будто с головы у меня сдирают кожу, я знаю — это поэзия», — писала она своему другу). Она благоговела перед Эмерсоном. Лаконизм, эпиграмматическая краткость его стихов, по утверждению исследователей, повлияли на стиль Дикинсон. Она почитала Лонгфелло и других романтиков. Сама биография Эмили Дикинсон явилась как бы воплощением романтических доктрин, утверждавших необходимость самовоспитания и приоритет духовного над физическим. Ее жизнь — по преимуществу жизнь «внутренняя», жизнь духа. Еще в молодости она замкнулась в стенах отцовского дома (отец ее был видным человеком в городе, одним из столпов местного пуританства), ограничив общение с людьми кругом своих домашних и перепиской; позднее она перестала покидать свою комнату, посещавшие дом люди лишь изредка и случайно могли заметить женскую фигуру в белом, — она одевалась всегда в белое, — мелькнувшую у двери.

Что явилось причиной добровольного затворничества Эмили Дикинсон? Не раз биографы чертили привычную схему: несчастная любовь, роман с женатым человеком или смерть возлюбленного и как результат — уход от мира, принятый на всю жизнь обет. Кто же он, возлюбленный Эмили Дикинсон? Назывались разные лица и среди них Бенджамин Ньютон, клерк, служивший в конце 40-х годов в конторе отца Эмили; Генри Воген Эммонс, студент колледжа, с которым она была знакома в начале 50-х годов, священник Чарльз Уодсуорт, ее многолетний друг, частый адресат ее писем. Однако нет оснований считать кого-либо из них виновником ее «ухода от мира». Быть может, в этих схемах перепутаны причина и следствие? Не вернее ли предположить, что избравшая «жизнь духа» и не нуждалась во взаимности, в каком бы то ни было внешнем выражении чувства помимо строк своих стихов и потому могла питать свою поэзию и выдуманной (илиполувыдуманной) любовью?

В стихотворениях Дикинсон (особенно ранних) можно обнаружить и романтические штампы, и следы романтического мироощущения, родственного философии трансцендентализма. Но только лишь следы… В главнейшем она противостоит своим предшественникам — американским поэтам-романтикам. Если им человек и природа представлялись слитыми воедино в гармоническом созвучии, то у Дикинсон гармония раскалывается в диссонансе, как зеркало, раскалывающееся на тысячи кусочков.

Стиль Эмерсона современники признавали причудливым, хаотичным. Считалось, что мысль его скачет. «В чем связь частей вашей книги?» — спросили его однажды. «В боге», — ответил Эмерсон. Бог Эмили Дикинсон не круглит ее вселенную. И потому стиль ее поэзии — это как бы потерявший скрепляющую его ось стиль Эмерсона; строку рвут на части тире — излюбленный знак Эмили Дикинсон, рифмы неточны, порой заменяются ассонансами, стих дышит неровно. Поэтическая форма Дикинсон, как и Уитмена, предвосхитила XX век. Но дисгармоничность ее стиха — отражение дисгармонии мира, явленной глазам Дикинсон. И то, что она увидела мир именно таким, отличает ее от современников, в том число от Уитмена, и приближает к нашему времени, как бы переносит в Америку XX века.

Вселенная Дикинсон ощетинилась углами противоречий, трагических контрастов. Любовь, мгновение счастья — лишь пролог к разочарованию или утрате. Пьянящая надеждами весна — предвещает горечь осеннего увядания. За жизнью — следует смерть. О смерти Дикинсон пишет много. Она вглядывается в лица умирающих, воображает себя мертвой, вновь и вновь пытается разрешить непостижимую тайну смерти. Уитмена смерть не страшит — он провидит в ней продолжение и начало новой жизни, естественное звено в великой гармонии бытия. Для Эмили Дикинсон смерть разрушает эту гармонию; непонятность ее привносит в мир хаос, обесценивает, лишает смысла жизнь:

Провал и все же круговая цепь — Семя — Лето — Склеп. Рок — сужденный кому? Почему?

Разгадать смерть — значит разгадать загадку жизни. Каждый поэт, стремившийся в стихах своих «дойти до самой сути», неизбежно касался этой темы. Таким поэтом была и Эмили Дикинсон, и потому прав критик Конрад Эйкен, утверждавший, что Дикинсон «умирала в каждом своем стихотворении».

Для Дикинсон смерть пугающе реальна. Смерть преследует поэта и все же ускользает от него. И так же ускользает от него цель бытия. Природа у Эмили Дикинсон предстает непостижимой, чуждой человеку:

Но кто — по правде говоря — С ней коротко знаком? Ведь мы тем дальше от нее — Чем ближе подойдем.

Знание человеческое — ограниченно. Свершение не приносит радости, ибо оно мелко, радует лишь мечта:

Радость радужней всего Сквозь кристалл муки. Прекрасно то — что никогда Не дастся в руки…

Удел человека — одиночество. Оно огромно и беспредельно, им полнятся все стихи Дикинсон, как полнится поэзия Уитмена ощущением братства людей, связанности всех со всеми. И беспредельно страдание человеческое. Мир вопиет от боли. Кого винить в этом? И Дикинсон, дочь правовернейшего пуританина и сама человек глубоко религиозный, обращает к богу слова, дотоле неслыханные по дерзости:

Я все потеряла дважды. С землей — короткий расчет. Дважды я подаянья просила У Господних ворот. Дважды ангелы с неба Возместили потерю мою. Взломщик! Банкир! Отец мой! Снова я нищей стою.

Тихая старая дева из Амхерста, этой цитадели пуританства, обладала темпераментом и смелостью богоборца и скептицизмом, который был в США совсем не в духе времени.

Аксиом для Дикинсон не существует. Печатью скептицизма отмечены все области ее воззрений — и взгляд на возможность человеческого общения, возможность выразить себя так, чтобы быть понятой, и на способность разума познавать мир, и отношение к славе и извечному стремлению бороться со злом и несправедливостью.

Дикинсон оттачивает свой стиль в приеме, до нее американской поэзией не использованном, — в романтической иронии. Любую из святынь американской романтической философии — и Священное писание, и веру в райское блаженство, и самого бога, она может сделать мишенью своей иронии. В стилевом отношении прием романтической иронии выражается у Дикинсон как бы в смещении планов — отвлеченные понятия, предметы «плана высокого», она трактует намеренно сниженно, а бытовые предметы и понятия повседневного круга «завышает» лексикой подчеркнуто отвлеченной, абстрактной, иногда научной. Столкновение стилевых пластов высекает искру-иронию.

Ирония Дикинсон — подлинно романтическая ирония, и потому она всеобъемлюща, она охватывает собой и разрушает все стереотипы, привычные представления и связи вещей. Логический выход из такого умонастроения — либо самоубийственныйнигилизм (и к нему подчас бывала близка Дикинсон), либо намеренный возврат от абстракций к незыблемости простых вещей, ограничение себя областью конкретного. Второй путь для Дикинсон более характерен. Если могучий земной реализм Уитмена, его влюбленность в конкретное — вещь, факт — питались его энтузиастическим мировоззрением, то Дикинсон толкает к реализму неверие. Простая красота мира — ее прибежище от разъедающего душу нигилизма.

Не раз и не два доказала Дикинсон свою любовь к красоте ординарного:

Если неба не сыщем внизу — Вверху его не найдем. Ангел на каждой улице Арендует соседний дом.

Скромность она противопоставила пышности, безвестность — славе. Отношение ее к собственному творчеству не противоречит высказанному в стихах. Ее стихи при жизни не увидели света. Лишь несколько стихотворений нашли себе дорогу в печать. Они появились в периодических изданиях без ведома поэтессы.

День! Здравствуй — День очередной! Означь свой малый срок. Случайный выстрел иногда — К виктории пролог!..

Но «виктория» венчает «случайный выстрел», когда он меток. Стихи Дикинсон не были бы великой поэзией, если б она лишь рифмовала самоочевидное. О своем даре — увидеть необычное в обычном — хорошо сказала сама Дикинсон:

Он был Поэт — Гигантский смысл Умел он отжимать Из будничных понятий — Редчайший аромат Из самых ординарных трав, Замусоривших двор, — Но до чего же слепы Мы были до сих пор!

Отвергнув общепринятое — старые каноны, стереотипы мышления, она устанавливает свои связи между вещами, сближает несовместимое, сопоставляет несопоставимое. Так рождаются знаменитые парадоксы Эмили Дикинсон.

Так рождаются ее метафоры, ошеломляющие своей новизной и своей правдивостью. В отличие от многих романтиков, в частности Эдгара По, Дикинсон всегда стремилась к правде, которая, по ее понятиям, нерасторжима с красотой, и потому эстетика ее тяготеет к реализму.

Трудно приводить примеры метафор Дикинсон, ибо стихи ее — тугие узлы метафор: они сцеплены между собой, одна ведет за собой другую — и так движется поэтическая мысль. Метафоры для Дикинсон — не украшение стиха, но его суть, суть мышления поэтессы, а строй ее мышления так же современен, так же предвещает век XX в поэзии, как и содержание мысли. В отличие от Лонгфелло, в отличие от Уитмена, она не обольщалась иллюзиями. Она радовалась красоте мира, мужественно встречала горести и беды жизни, проницательно судила о них. Она не нашла от них лекарства, как не находят его и многие современные поэты, но нашла им выражение. А разве выразить боль не значит наполовину освободиться от этой боли? Освободиться самому и тем самым облегчить боль страждущим, показать им путь исцеления.

Если сердцу — хоть одному — Не позволю разбиться — Я не напрасно жила! Если ношу на плечи приму — Чтоб кто-то мог распрямиться — Боль — хоть одну — уйму — Одной обмирающей птице Верну частицу тепла — Я не напрасно жила!

В совершенстве выражения универсальных человеческих чувств — гуманистический смысл поэзии Эмили Дикинсон.

Генри Лонгфелло, Уолт Уитмен, Эмили Дикинсон, каждый по-своему, воплотили в поэтическом творчестве грани сознания своего современника — американца XIX века. Наследие каждого из них, став вехой на путях развития американской культуры, а тем самым и культуры мировой, и в наши дни продолжает оставаться живой поэзией.

Е. Осенева.

ЭМИЛИ ДИКИНСОН

СТИХОТВОРЕНИЯ

Стихотворения

перевод Аркадий Гаврилов

1

Вот все, что принести смогла, И сверх того — любовь, Вот облака и ширь полей, И красота лугов. Сочти — чтоб не забыть чего — Чтоб точен был итог — Вот сердце, вот жужжанье пчел, Вот клевера цветок.

1858

2

Покуда в роще на пруду Не зазвенят коньки, Покуда не коснется Холодный снег щеки, Покуда хлеб не убран И зеленеет лес — Сколько приключится На земле чудес! Чье же мы дыханье Слышим в летний день — Что повсюду бродит, Не роняя тень, — Что поет и движет Крыльями стрекоз? Пусть ответит платье, Мокрое от слез.

з

Мы его забудем, сердце! И сотрется след! Ты тепло его забудешь — Я забуду свет. Как забудешь — сообщи мне, Только поспеши! Чтобы вспомнить не успела Я его души.

1858

4

Лишь дважды испытать пришлось Мне боль таких утрат. Стояла дважды нищей Я у Господних врат. И ангелы сходили — Дарили мне любовь. Грабитель! Мой банкир! Отец! Я обнищала вновь!

1858

5

Ходила ль лодочка моя В далекие моря — У изумрудных островов Бросала ль якоря — Держит тайный якорь Лодку у земли — И только мой бессонный взгляд Устремлен в Залив.

б

Восточней Иордана, Где Галаад-гора, Борец и некий Ангел Боролись до утра. Они еще боролись, Когда — часам к шести — Взмолился бедный Ангел: «На завтрак отпусти!» «Э, нет, — сказал Иаков, — Тебя не отпущу, Пока благословенья Себе не получу!» Уже светило солнце На горы и на дол, Когда Иаков понял — Он Бога поборол!

1859

7

Успех считают сладким Те, кто его не знал. Узнает вкус нектара — Кто сильно возжелал. Не тот из доблестных бойцов, Кто ныне стяг несет, Победы настоящий вкус Почувствовал — а тот, Кто проиграл сраженье И умирал в тоске, Чужой победы пенье Услышав вдалеке.

8

Ликованье — это выход В океан земной Души — Мимо маяков и мысов К Вечности она спешит. Как и мы, в горах рожденный, Может ли моряк понять Неземное опьяненье, Слыша: «Якоря поднять!»

1859

9

Услышу слово я «побег» — И закипает кровь, И я готова полететь — Жива надежда вновь. Но вот я слышу — беглеца Они смогли поймать — И тщетно прутья я трясу — Решетку не сломать!

10

Присело сердце отдохнуть На придорожный скат И не заметило, как день Склонился на закат, И не заметило, как ночь На небосклон взошла И — чтоб дорогу осветить — Созвездия зажгла. Два ангела, спеша домой, По той дороге шли — Увидели его в пыли И к Богу принесли — А там — на небесах — у всех Есть обувь и еда — И облака — как паруса — И летний день всегда.

11

Пойти на Небо! Но когда? Не знаю и молю — Не спрашивай — чтоб дать ответ, Я слишком жизнь люблю. Пойти на Небо! Звук пустой! И все же — Боже мой! — Иду туда я — как стада Идут с лугов домой! И ты придешь туда! Как знать? И если впереди Окажешься — прошу тебя — Местечко мне найди Поближе к тем, кого я здесь Любила — к тем двоим — И пышный не готовь прием — Ведь я приду к своим. Я рада, что не верю. А то бы умереть Могла — а я еще хочу На Землю посмотреть! Но и за них я рада — За тех, кто верил в Рай, Кого пришлось мне проводить В далекий этот край.

12

Мы, как в Швейцарии, живем В себе — но Альпы вдруг Однажды сбросят облака И вот он — мира круг! Италия внизу лежит! Но как туда пройти? Все те же Альпы на пути —  И их не обойти.

1859

13

Цветы посеяны в саду Уже другой рукой — Другие ноги мнут траву — И дрозд поет другой. Другие дети на лугу Играют по весне — Но так же лето настает И в срок белеет снег.

1859

14

Вот это — лодочка плывет, Качается вдали. А это — море, что зовет Подальше от земли. А это — жадная волна, Разинувшая пасть. Не догадаться парусам, Что лодочке пропасть.

15

Пчела — приятельница мне, Я с Бабочкой дружна. Лесной народец говорит, Что я ему нужна. Ручей смеется — Ветерок Колышет листьев тень. Но почему туманит взор Мне этот Летний День?

1859

16

Дана нам Ночи часть И Утра доля, И Радости чуть-чуть, И много Боли. Тут Звезда и там Звезда, И всюду — Тень. Тут Туман и там Туман, А дальше — День!

17

Что за корчма, Куда ездок Спешит — ночлегу рад? Хозяин кто? И слуги где? И что за комнат ряд! Не видно в очаге огня И ужин не несут. Хозяин! Некромант! Кто эти — там, внизу?

1859

18

Стоит за морем, говорят, Бессмертных Альп гряда — Их Шляпы достают Небес, Их Туфли — города. И Маргаритки хоровод Ведут у этих ног. Кто вы, кто я — ответить смог Один бы только Бог.

19

За каждый миг экстаза, Что слезы вдруг исторг, Должны платить мы мукой, Не меньшей, чем восторг. За каждый дивный час — Лета бесплодных грез — И кровью выстраданный грош — И вдесятеро слез!

1859

20

Сражаться в битве — смелым быть — Но те смелей в сто крат, Кто в Сердце атакует Грусть И Конницу Утрат — Кто побеждал не на виду — Кто незаметно пал — И умирая, взгляд страны С любовью не искал. Я верю, что парадом В торжественном строю — Проходят Ангелы в их честь — Чеканя шаг — в Раю.

21

Не только осенью поют Поэты, но и в дни, Когда метели вихри вьют И трескаются пни. Уже утрами иней И светом дни скупы, На клумбе астры отцвели И увезли снопы. Еще вода свой легкий бег Стремит — но холодна, И эльфов золотистых век Коснулись пальцы сна. Осталась белка зимовать, В дупло упрятав клад. О,дай мне, Господи, тепла — Чтоб выдержать Твой хлад!

1859

22

Меняющийся вид холмов — Тирийский свет среди домов — В полнеба розовый рассвет И сумерек зеленый цвет — Под кленом прелая листва — По склонам желтая трава — Биенье мухи о стекло — Паук — опять за ремесло — И новый голос петуха — И ожидание цветка — И пенье топора вдали — И запах торфа от земли — Все это в пору первых гроз — И этот звук, и этот цвет — И Никодим на свой вопрос — Всё получает свой ответ.

1859

23

Вот так и умерла она. Когда же умерла — Сложила платья в чемодан И к Раю побрела. А там — у Ангелов — прием, Наверно, очень скор — Поскольку я ее нигде Не видела с тех пор.

1859

24

Как страшно умереть в ночи! И некому подать свечи — Чтоб посветить, куда идти, Чтобы не сбиться мне с пути! А Иисус? Где Иисус? Он должен был коснуться уст Моих! Но, видно, заплутал В снегу и дом искать не стал. Ворота скрипнули в тиши. О, это Долли! Поспеши! Ее шаги уже слышны! Теперь и страхи не страшны!

1860

25