Винчестер

Часть первая  ПОЕЗД БЕГЛЕЦА

Runaway train never going back

Wrong way on a one-way track

Seems like I should be getting somewhere

Somehow I`m neither here nor there.

(Soul Asylum)[1]

Глава 1. Штормовое предупреждение

 Ураган навалился на город ночью.

 Повалил тополя на площади, содрал кое-где кровлю с крыш, выдавил пару окон. По ящику с утра гоняют ролик о злоключениях зеленой «шестерки», которую поднял в воздух невесть откуда взявшийся смерч.

 В новостях говорят, такого здесь еще не было. Да и откуда местным знать, что ураган – моя черная метка. Предупреждение, что Они снова нашли меня и готовят визит.

 Антракт между кошмарами окончен. Всем спасибо. Пока. Я срываюсь из города сегодня же, до полуночи.

 Опять уезжать… А я успел так привязаться к этому заросшему аквариуму и его донным жителям...

 Я врубил плеер, набрал сентиментального пива и отправился бродить по улицам.

 Вот круглая тумба для концертных афиш с удивительно символической афишей "Обитаемый остров". Голубая церковь царапает крестами медленные облака. Местное озеро спокойно как стекло, на берегу по вечерам можно слушать шуршащую в камышах  шушеру.

 Горожане живут неспешно, и так же не торопятся похоронные процессии под гнутую медь самодеятельных оркестриков. Здесь больше деревьев, чем людей, и до сих пор уютен полузаброшенный парк с ржавыми скелетами советских аттракционов. Здесь все как в моем детстве…

 Зажглись фонари. Пора зайти за вещами в съемную конуру и отчаливать.

 Угол в квартирке пятиэтажки мне сдавала Клара Алексеевна или просто КА - одинокая интеллигентная женщина из тех самых высчитанных швейцарскими учеными 5 процентов Абсолютных Добряков, на которых держится мир.

 Кроме меня, в ее доме проживала и другая бродячая живность: стадо громких котов, дряхлый пес, галка с перебитым крылом. Дети улиц быстро отъедались и обзаводились барскими привычками.

 В то же время в быту она была бережлива до скупости и долго не могла понять, зачем я прошу не выключать свет у двери моей комнаты.

 Там, где я останавливаюсь, круглосуточная иллюминация сияет, как в Лас-Вегасе. КА не понимала столь вопиющей расточительности до тех пор, пока я не стал выкладывать за свет двойную плату.

 **

 Пятиэтажка смотрит желтыми окнами первого этажа, ставшего почти родным. Я люблю жилье на первом этаже. Это лисья нора, где всегда не меньше двух порталов для бегства.  

 Когда я вхожу в подъезд, неожиданно гаснет свет. Кромешная тьма кажется густой даже на ощупь. Я мгновенно взлетаю по лестнице. Дрожащий ключ не сразу попадает в скважину

 Есть!

 Переведя дух, шагаю в мерцающую прихожую, навстречу силуэту КА со свечой в руке.

 Электричество здесь часто бывает в отключке. На этот случай в каждой квартире запасен килограмм свечей и спичек. По вечерам, когда обесточивались целые районы, окна пятиэтажек освещались дрожащим белесым светом, на стенах плясали огромные тени, а за стеклом маячили смутные фигуры. Город превращался в поселение призраков.

  - А у нас опять света нету, - сообщает мне КА свежую новость, подсвечивая попыткам избавиться от обуви.

 - Это жизнь.

 Я прохожу в свою комнату.

 Конверт с оплатой проживания за месяц вперед – на стол. Дорожная сумка собрана заранее: документы, деньги, сигареты и кое-что из одежды.

 - Артур, суп в холодильнике! Не забудь разогреть! – ее уютный голос из кухни звучит в унисон эмалированному звяканью.

 Мне слишком нравится хозяйка этого дома, чтобы врать ей о причинах скорого отъезда. А  правду, которой все равно никто никогда не поверит, говорить не хочется еще больше. Значит, мы расстанемся по-английски.

 Путавшийся в ногах котяра неожиданно выгибает спину и шипит в темноту на нечто, невидимое мне.

 Сзади ме-е-едленно скрипит дверца старого шкафа.

 Что-то или кто-то открывает его изнутри.

 Началось.

 Я бросаюсь из комнаты. По лбу ползут крупные капли ледяного пота.

 - Артур? – окликают меня из кухни.

 Я хватаю сумку, захлопываю дверь в комнату и быстро запираю ее снаружи. За дверью что-то тяжело шлепает по полу.

 Мне вовсе не интересно, ЧТО там на самом деле.

 - Артур, как на работе?

 - Замечательно, - я стараюсь, чтобы голос не хрипел.

 Нужно просто покинуть ее дом, и все кончится. Им нужен только я.

 В два шага я преодолеваю прихожую и осторожно отвожу собачку замка входной двери. Смотрю в глазок.

 Взгляд упирается в порванный рот с гнилыми осколками  зубов.

 - Я слышу, как ты дышишь, - голос похож на вой зимнего ветра из окоченевших труб.

 - Артур, все в порядке?

 Когда я поворачиваюсь, чтобы заверить КА в своем чудесном самочувствии, ледяная рука хватает мое запястье – существо выросло рядом прямо из пятна темноты. Изуродованное лицо с разорванным ртом оказывается на уровне моих глаз. Клочья черных волос, лохмотья рубахи в угловатых индейских узорах.

 - Я слышу, как ты дышишь, - шипит мертвый рот, а пустые глазницы втягивают мой взгляд, как черные дыры.

 Колени превращаются в вату, все вокруг кружится, я теряю равновесие и...

 ...слышу голос старшего брата - он такой же  сильный, как его смех и знает эти места, как линии своей ладони.

 - Осторожнее, Тана! - он подает мне крепкую руку, все еще усмехаясь над моей нерасторопностью, - вставай!

 - Я просто не заметила камень…

 - Чтобы стать хорошей охотницей, нужно иногда смотреть себе под ноги, - его белые зубы сверкают на солнце.

 Я не отвечаю - он очень язвительный, этот Тункан, все старшие братья такие.  От меня он обиды не дождется, я знаю, как держат спины свободные женщины из племени сиу.

 Мы продолжаем путь по холмам молча, я спотыкаюсь все чаще, и он уже, наверно, пожалел, что взял меня с собой.

 - Если  устала, можно сделать привал, -  говорит Тункан.

 Брат достал из кожаного мешка ломоть сушеного мяса и протягивает мне. Я знаю, что это последний запас еды и нужно поделиться с братом, но ничего не могу с собой поделать: я прожорлива, как койот. Так говорит моя мать и смеется. Мать говорит, что в моем теле наступила весна, и оно готовится  к тому, чтобы стать подарком для достойного мужчины.

 Я опрокидываю лицо в синее небо, во мне плывут огромные облака, щебечут невидимые птицы и волнуется далекая кромка лесов, похожее на гигантское объятие. Все во мне и я во всем, так было и будет, так говорили мои предки и так чувствую я, вдыхая терпкое лето полной грудью...

 - Красиво мурлычешь, - улыбается Тункан.

 Он лежит напротив, подперев рукой щеку, а я оказывается, и не заметила, что давно напеваю что-то.

 - Пора идти, - брат аккуратно гасит костер, - до деревни уже недалеко.

 Чем ближе мы подходим к дому, тем тревожнее становится его лицо. Из-за холма, где стоят наши дома, все явственнее доносится запах гари, и слышатся громкие щелчки. Тункан снимает с плеча большой охотничий лук.

 - Жди здесь.

 - Я с тобой!

 - Жди. Здесь.

 Но я не собираюсь отсиживаться, как мышь. Кустарник скрывает меня, я иду на крики и дым.

 Я вижу горящие дома и  неподвижные тела своих близких. Брат лежит в луже крови, его пальцы так и не успели отправить стрелу в одного из больших белых людей на оседланных лошадях. У них в руках железные палки, из которых гремит смерть.

 Я поднимаю лук и стрелы - я умею убивать диких животных. Стрела находит горло толстяка на вороной кобыле. Он клокочет кровью, тяжело падая на землю. Его товарищ направляет на меня оружие. Вспышка, и я опрокидываю лицо в небо.

 Белый человек останавливает лошадь рядом со мной и рвет ее на дыбы, чтобы убить подкованными копытами и я...

 ...вырываюсь в проклятый темный подъезд, оставляя за спиной эту ужасную женщину, скатываюсь по лестнице, ныряю в синий двор и бегу по дороге из битого асфальта - не оглядываться, Они следуют за мной по пятам.

 Облупленное здание вокзала я пробегаю насквозь. У первой платформы темнеет поезд. В городках вроде этого они обычно не задерживаются, так что нужно торопиться.

 Вагоны с лязгом вздрогнули. Я влетел в первый попавшийся тамбур, споткнувшись о недовольный взгляд проводницы.

 - Все в порядке!- бормочу я, с облегчением чувствуя, как после мягкого толчка и гудка поезд быстро набирает ход.

 Как минимум, ей придется терпеть мое общество до следующего перегона.

 - Молодой человек! - проводница старательно хмурит брови. - Ваш билет!

 - Я сейчас все объясню...

 - Мне начальника поезда позвать?

 - А в сказках красавицы обычно добрые...

 Она улыбается - значит, все не так уж плохо.

 - Я сейчас билеты соберу у пассажиров, а вы пока здесь, в углу постойте. Вы наказаны, - девушка поправляет прядку и отправляется по плацкартным купе, откуда уже шелестят пакетами, извлекая неизбежную курицу и пшикают пробками дорожного пива.

 А я прижимаюсь лбом к холодному стеклу вагонного окна и смотрю на мелькающие редкие фонари. Под железный стук колес я опять вспоминаю время, когда Они пришли за мной в первый раз.

Глава 2. Крутые не танцуют

 Тогда мне исполнилось шестнадцать. Я жил в маленькой хрущевке у бабушки – она забрала меня к себе на следующий день, после того как мать покончила с собой, наглотавшись снотворного. В руке самоубийцы нашли смятую в комок черно-белую фотографию веселого мужчины - моего биологического отца.

 Мать никогда не рассказывала о нем. Зато кое-что удалось узнать после ее гибели от бабушки.

 Отец был иностранцем. Неизвестно, каким ветром его принесло в нашу провинцию из США. Мать влюбилась без памяти. Последовал международный скандал районного масштаба. Узнав о ее романе, маму выгнали со швейной фабрики - наверно, чтобы не разболтала американцу секреты производства советских наволочек. Тот поспешил унести ноги, пообещав писать письма, но забыл спросить почтовый адрес.

 Через девять месяцев появился я. Мама не слишком обращала внимания на это обстоятельство и заливала душевные раны алкоголем.

  - Я хочу уехать отсюда! – кричала мать, покачиваясь посреди общажной комнатушки. – Здесь нет жизни!

 - Вот твоя жизнь, - спокойно говорила бабушка, кладя руку на мое плечо.

 В военных госпиталях она видела трагедии пошекспиристее. Она брала пьяную дочь под руку и уводила в ванную на водные процедуры. Но все повторялось до тех пор, пока мать не решила поставить на себе точку.

 В мой шестнадцатый День рождения бабушка подарила немецкие белые кроссовки, они почему-то оказались в посылке с гуманитарной помощью из-за границы. В голодные девяностые на моей малой родине многие ветераны Великой Отечественной получали такие посылки от немцев. Непонятно, какую цель преследовали побежденные, отправляя «гуманитарку» своим победителям: помощь или издевательство. Иногда в посылках оказывались сюрпризы вроде упакованной в красивые коробочки блевотины. Но маневр с кроссовками у фрица не прошел - обувь прибыла аккурат к шестнадцатилетию внука победителя и оказалась точь-в-точь по его ноге.

 - Глаз-алмаз, - скупо похвалила бабушка далекого спонсора.

 Кроссовки были высокие, на толстой рубчатой подошве и прекрасно гармонировали с синими джинсами-трубами. Я с полчаса расхаживал перед зеркальной дверцей шкафа, напрягая воображаемые мускулы и не в силах налюбоваться собой.

 - Красота неописуемая, - сказала бабушка и позвала к столу. Как всегда, по торжественным случаям она пекла яблочный пирог.

 К семи должен был позвонить товарищ Штирлиц - вместе отправиться на дискотеку в технарь. Из неработающей стиральной машины в прихожей уже были украдены две пачки папирос «Астра», хранившиеся для дяди Витали. Товарищ Штирлиц обещал стырить у родителей бутыль «сэма».

 Телефон затрещал ровно в семь.

 - Але! – крикнул я в трубку.

 - С Днем рождения, козлина, - приветливо сказал Штирлиц, - собирай манатки и выдвигайся. «Сэм» у меня.

 - Окейно!

 Бабушка посмотрела на меня и вздохнула.

 - Самогон ни с чем не мешайте, - сказала она мне, пока я надевал любимую футболку перед зеркалом.

 - Хорошо, ба, - сказал я, набрасывая парадную олимпийку в прихожей. Спорить и оправдываться было бессмысленно. – Я задерживаться не буду!