Пражский студент

И как-то странно тихо стало сразу в комнате... Как-то тихо стало на улице и во дворе... Смолк глухой шум, доносившийся обычно из Старого Града. Ни звука грома из нависшей грозовой тучи, ни капли дождя. Но от окна сквозь гардины просочиласт струйка странного серно-желтого дыма.

— Хе-хе-хе! — закряхтел Скапинелли во внезапно наступившей тишине.

Балдуин, тяжело дыша, смотрел на него. Что происходит?

Все показалось ему насмешкой, все: издевательский смех старика и он сам — да еще не было ли в комнате третьего? Он оглянулся — никого... Да наяву ли это все происходит?

— Где же золото? — спросил он сердито и стукнул по столу.

Скапинелли с довольным видом успокоительно кивнул:

— Сейчас будет здесь, сынок! — заявил он. — Не спеши! Сейчас будет все — и больше того... еще кое-что будет!

Он обращался к Балдуину на «ты». Тот принял это с легким недоумением, но мысленно запретил ему повторять это обращение впредь. Скапинелли поднялся. Встав напротив Балдуина, он вдруг поднял в руке над столом зеленый шелковый денежный мешок. Глаза его хищно сверкнули, когда он разъединял кольца застежки.

И из мешка хлынуло, звеня, золото и градом забарабанило по столу. Куча росла, громоздясь все выше, — полноценные золотые дукаты с орлами и профилями императоров... Золото, золото, все больше и больше — больше, чем могло бы вместиться в мешке... Монеты сыпались с краев стола, и со звоном катились по полу. И как оно сияло в полумраке комнаты! Давно уже на старом столе не хватало места, а золотой дождь вселился и звенел... и все из маленького мешка Скапинелли... Уже и самого старика заслонила сверкающая куча золота. Монеты сползали сверху, утыкались в стены, бренчали, словно смеясь...

Балдуин стоял, не шевелясь и уставясь остекленевшими глазами на волшебное представление. Ему все еще не верилось. Иллюзионист — этот Скапинелли... Старый шарлатан, он играет в какую-то дьявольскую игру... Может быть, хочет зачаровать его призраком обманного богатства и потом, в одно мгновение, низвергнуть в прежнюю нищету?

Но вот череп старика вновь поднялся над золотым холмом. Лицо Скапинелли, полное коварного торжества, прямо-таки лоснилось от удовольствия. Круглые глаза без ресниц сверкали, широко раскрывшись; с выражением дьявольского ликования глядели они на охваченного ледяным ознобом Балдуина, и казалось — костяной клюв щелкал, клюя воздух, открытый рот беззвучно смеялся, а между губ дрожал тонкий, острый кончик языка...

— А теперь — моя часть условия! — прошипел старик, оскалившись, и одним прыжком очутился по другую сторону стола, у плеча Балдуина.

Балдуин отступил, оттолкнул руку ростовщика.

— Хорошо! — засмеялся он. — Получайте вашу долю! Но что же вы выберете из моего хозяйства? Я бы порекомендовал вашей милости этот драгоценный шлафрок, он хоть уже и не совсем новый, зато прослужил мне верой и правдой целых четыре года! Или, может, мою верную рапиру? Я нанес ею немало добрых ударов! Тоже нет? Но, быть может, досточтимому господину понравится Corpus juris императора Юстиниана в переплете из свиной кожи? Опять нет? Да, а что же еще у меня есть? Какие еще сокровища скрывает моя лачуга? Может, вот этот земной шар? Трубка с цепочкой и кистями? Череп из анатомички? Нет? И череп не надо?

Скапинелли все качал головой. Он загадочно глядел на Балдуина снизу вверх и вдруг, схватив его холодными костяными пальцами, подвел к большому зеркалу.

Балдуин очутился в полумраке перед зеркальным стеклом. Он видел свое отражение в полный рост — на каштановых волосах низко надвинутая шапка с козырьком, светлые глаза; на губах удивленная улыбка, он увидел стройного юношу в кавалерийских сапогах и бекеше со шнурками застежек... Но было в этом привычном отражении нечто новое — остекленевшее, страшно отчужденное, неприятное...

И тут произошло то, отчего у студента кровь буквально застыла в жилах. Скапинелли поманил пальцем — Балдуин видел этот жест в зеркале — и наклонился, словно совершая сверхчеловеческое усилие. Балдуин услыхал, как он тихо покряхтывает. Властно, страстно, притягательно манил Скапинелли, беззвучно вращая руками и делая снующими в воздухе пальцами какие-то магические жесты... Потом внезапная радость, почти восторг, осветила лицо старика. Недвижно стоял Балдуин, недвижным оставалось и его отражение — но глаза отражения смотрели уже не на Балдуина, а мимо — на Скапинелли.

Окаменевший, словно вросший в пол, стоял Балдуин. А зеркальный двойник вдруг медленно дрыгнул ногой и качнулся навстречу Скапинелли. Трясясь от ледяного ужаса, Балдуин попятился прочь от зеркала. Но двойник не удалялся. Наоборот, он приближался, находясь еще в зеркале, он двигался к ним — в сторону комнаты...

Тихо-тихо, скользящими шагами, словно поднявшийся после долгой болезни, ступал по полу зеркальный призрак. И смотрел он по-прежнему мимо Балдуина, — на дрожащего в страстном напряжении Скапинелли. Только на миг он встретил взгляд студента, но тотчас отвел глаза, подчиняясь, как автомат, дьявольской воле итальянца. Теперь он был уже на поверхности зеркала, без видимого удаления вглубь; медленно, осторожно вынес он вперед правую ногу в высоком сапоге, и — подобный тени, плоский, как привидение — шагнул из зеркала в комнату.

Но это же... это было невозможно! Или Балдуин грезил наяву? Нет, это был не сон: студент чувствовал, как в спину его упирался твердый край стола, ощущал боль от ногтей, впившихся в ладони от того, что кулаки его судорожно сжались. Тут Скапинелли мелкими шажками попятился к выходу. За ним бездумно и механически, с недвижной меловой маской вместо лица последовал зеркальный двойник Балдуина. Еще раз встретились их глаза: со смертельно-печальным и одновременно грозным выражением глянул призрак на бывшего хозяина, будто хотел обвинить его в чем-то страшном... Он миновал отступившего студента, следуя за уже очутившимся снаружи стариком. Выскользнул в дверь — и исчез.

Первые минуты Балдуин был не в силах шевельнуться. Потом — медленно, постепенно, но непрерывно усиливаясь, — его охватило чувство неизъяснимого счастья. Он ощутил внутри себя абсолютную свободу. То, что сейчас ушло, было всего-навсего его прошлым, его безумным, диким и запутанным прошлым... А осталось — светлое будущее: солнечный свет, счастье и много золота!

Он быстро подбежал к груде золота и с детским смехом накинулся на нее: копался в ней, ощупывал монеты, пересыпал их и играл ими. Золото было настоящее, не обманное, не мираж: полноценные дукаты и десятиталеровые, шестьсот тысяч гульденов, или даже больше...

Он теперь богат, невероятно богат! Он может жить и веселиться, иметь любую женщину, покупать замки, лошадей и драгоценности! Вспыхнула молния, грянул гром, дождь хлынул на каменную мостовую как из ведра — освежающая прохлада ворвалась в открытое окно. Балдуин жадно глотал воздух.

Боже мой, да это же действительность, золотая, великолепная действительность! Он набил золотом карманы. Тысячи желаний и надежд, теперь уже легко исполнимых, обуревали его, и он звонко засмеялся, глубоко дыша, пьянея от счастья.

И тут случайно его взгляд упал на зеркало. Он увидел заваленный золотом стол, софу, клинки на стене... Старое кресло, глобус и оскаленный череп, — все, что было в комнате, кроме себя самого! Он подскочил к зеркалу: отражения не было! Провел рукой по стеклу, отшатнулся назад, вновь приблизился: нет сомнения, — он больше не отражается в зеркале!

На несколько минут страх вновь сковал его; но вскоре уступил место прежней радости и чувству облегчения. Тот, другой, зеркальный фантом, был им самим и все же не совсем им. Он ушел вместе с ростовщиком. И пусть его, — что Балдуину до того? И студент звонко присвистнул: к чертям все прошлое! К чертям, раз само настоящее засияло перед ним!

* * *

На следующий день посыльный привез в замок Шварценбергов огромную корзину дорогих цветов для юной графини. Маргит было подумала, что они доставлены от жениха, но с радостным изумлением обнаружила маленькую визитную карточку с именем «Балдуин».

Балдуин арендовал красивый дворец во внутренней части города. Предыдущий владелец велел построить и отделать его для своей требовательной любовницы, и потому роскошное убранство его соответствовала самым высоким запросам. Особенно богато украшена была спальня — гобелены, плафон с пастушескими сценами. Она, как и примыкающая к ней гардеробная, выходила окнами на ухоженный сад с тиссовой аллеей, фигурно подстриженными кустами и прелестными мраморными скульптурами. Тыльную сторону первого этажа занимал обширный паркетный бальный зал с настоящим фонтаном в центре; в бассейне фонтана резвились всевозможные декоративные рыбки. Окнами на фасад выходили небольшой чайный салон, музыкальный зал, комната для игры с ломберными столами и удобными диванами у стен.

В покоях второго этажа Балдуин устроил себе кабинет и библиотеку; впрочем, книг было мало — только те, которыми он владел прежде. Теперь, получив богатство, он вообще не был расположен к чтению и учебе. Элегантное бюро со множеством выдвижных ящичков и тайников, казалось, было лучше приспособлено для переписки с дамами и хранения их портретов, чем для ученых занятий. Стеклянные дверцы пузатых шкафов красного дерева были задернуты зелеными шелковыми занавесками. Из своей студенческой каморки Балдуин перенес сюда череп и старую рапиру, висевшую теперь над углом камина в кабинете.

Сегодня его друзья — Заврел и фон Даль — явились за ним в нарядных фраках. Ибо вечером все трое были приглашены на большое летнее празднество, какие ежегодно устраивал наместник его величества в богемской столице. Оба приятеля впервые навещали Балдуина в его новой резиденции. И хотя они уже слышали кое-что об «огромном наследстве», поскольку Балдуин устроил в первые же дни пир для бедных студентов и пожертвовал несколько тысяч университету, но еще не представляли себе размеров богатства. Они только удивлялись его роскошным костюмам и добродушно посмеивались над ним. Но подъехав к великолепному особняку, возле которого два огромных фонаря в виде канделябров разливали в вечерних сумерках яркий свет, оба студента прямо остолбенели...

Так вот как живет Балдуин! Парень и впрямь стал баловнем судьбы! Их изумление все возрастало, когда на стук Заврела бесшумно растворились большие ворота и целая группа ливрейных лакеев вышла навстречу. Был тут и Факс, старый верный слуга корпорантов, теперь чисто выбритый, с расчесанными бакенбардами и в богатом костюме камердинера, какие полагалось носить в аристократических домах. Вальяжно, с достоинством встретил он молодых господ.

— Мой господин еще занят утренним туалетом, — сказал он фон Далю и Заврелу, которые еле удержались от смеха. — Его милость просит вас, господа, считать его дом своим и устраиваться поудобнее, как вам только будет угодно, пока его милость готовится к встрече...

— Превосходно, — улыбнулся фон Даль, в то время как двое слуг снимали с него плащ и шляпу. — Тогда мы осмотрим изнутри этот дом, который так внушительно выглядит снаружи. Веди нас, старина!

Они прошли по салонам и праздничному залу, поднялись по широкой мраморной лестнице, осмотрели библиотечную комнату, заглянули в спальню. Через открытую дверь гардеробной они увидели Балдуина; он сидел в кресле, парикмахер делал ему завивку. Верный пудель, теперь изящно подстриженный и с бантиком на ошейнике, притулился рядом и блестящими глазами поглядывал на этот торжественный акт.

— А! Вы уже здесь! — весело крикнул Балдуин. — Привет, друзья! Устраивайтесь поудобней, у нас еще уйма времени. Я почти готов!

— Мы тебе мешать не будем, — усмехнулся Заврел. — Мы пока посмотрим, как скромные зрители, на твое нынешнее роскошество!

— Ну, Бог мой! Не надо так шутить! Как скромные зрители! Я все еще пражский студент, как и вы! Ну, и как вам моя лачуга? Красиво, верно? Неплохо я устроился? Факс, как я выгляжу? Все в порядке?

— Все в порядке, милостивый господин! — с достоинством подтвердил старый слуга. И верно, к облику Балдуина не мог бы придраться и самый взыскательный знаток моды. На нем был голубой фрак с широкими фалдами, полузастегнутый на груди, и облегающие брюки-кюлоты с шелковыми чулками. Великолепная булавка с большим изумрудом, обрамленным маленькими брильянтами, блестела на его галстуке; изящные кружевные манжеты ниспадали на белые, холеные кисти рук, украшенные сверкающими кольцами.

Четыре благородных коня в роскошной сбруе подвезли к порталу особняка карету Балдуина. Факс отворил дверцу. Заврел, фон Даль и Балдуин забрались внутрь. Форейтор вскочил на левого коня передней пары, лакей занял место возле кучера, а Факс поместился на запятках. Так Балдуин отправился на бал к наместнику...

* * *

Когда они подъехали к Карлову мосту, им пришлось замедлить движение из-за большого потока экипажей. У подножия статуи Яна Непомука стояла Лидушка. Она, как обычно, подходила к приостанавливающимся каретам со своей корзинкой, но испугалась, увидев в роскошном экипаже знакомые лица студентов и среди них Балдуина. А он достал из жилетного кармана пару золотых и бросил ей в корзинку. Эта милость явно не обрадовала цыганку. Она смотрела вслед тронувшейся карете наполовину печально, наполовину — с вызовом... И пошла следом. У конца моста с головы старого Факса ветер сорвал бархатную шляпу. Он крикнул кучеру, и карета приостановилась. Факс торопливо спрыгнул и стал бегать меж каретами, колясками и почтовыми возками, ища свою потерю, — к немалой потехе трех друзей. Лидушка воспользовалась этой заминкой. Она подбежала к карете и ловко вспрыгнула на запятки. Кучер, почувствовав сзади толчок от прыжка, не стал оглядываться и тронул коней с места. В уличной суете он так и не расслышал жалобных призывов Факса. Элегантная карета стремительно покатилась вперед.

Перед замком «Бельведер» толчея карет вновь заставила придержать коней; гостей к господину наместнику было приглашено много. Лидушка держалась смело. Ее одолевало любопытство, ей хотелось видеть, что будет делать в этот вечер ее друг, так внезапно взлетевший на неимоверные высоты...

Наконец, когда карета остановилась перед въездом в замок, Лидушка соскочила и смешалась с толпой, которая с любопытством теснилась у ворот, вытягивая шеи, чтобы разглядеть, как проходят к украшенному розами крыльцу под большим балдахином знатные дамы, увешанные орденами вельможи и высокопоставленные офицеры.

Когда трое молодых господ вышли через боковую дверь в приемный зал, они увидели наместника среди его знатнейших гостей; он как раз беседовал со старым графом Шварценбергом. А подле них стояла графиня Маргит в длинном белом шелковом платье со шлейфом; волосы ее были убраны в высокую прическу, темные локоны обрамляли лицо, а чистый лоб охватывала драгоценная диадема. В этой же группе со скучающим видом стоял ее кузен и жених барон фон Вальдис-Шварценберг, как всегда — в безупречном наряде.

Господа, которые были удостоены приглашения на праздник, почти все принадлежали к большому свету и были давно знакомы друг с другом; иногда то в одном, то в другом кружке мелькали лица, известные всей Европе со времен Венского конгресса. В таком обществе наши три студента вначале чувствовали себя неуютно; но вскоре природная непосредственность помогла им увереннее двигаться по паркетному залу, все меньше стесняясь «превосходительств» и придворных дам. К тому же Балдуин, о неожиданном сказочном богатстве которого судачили уже и в высшем свете Праги, сам вызывал интерес и откровенное любопытство. Дамы обменивались улыбками, замечая его, и сама госпожа наместница, рассматривая его в окаймленный бриллиантами лорнет, заметила вслух: «Очаровательный юноша!»

Она позволила ему тут же представиться ей, приветливо поговорила с ним, пригласила его открыть в паре с нею первый менуэт, с которого должен был начинаться после ужина бал. Это, конечно, было для него большой честью; он почтительно поклонился и поцеловал руку пожилой дамы. Во время ужина он был в отличном настроении, остроумно болтал со своей соседкой и отдал должное шампанскому, которое разносили лакеи, — может быть, даже чересчур. И часто его взгляд устремлялся к нежной, волшебно красивой графине Маргит, сидевшей подле своего жениха за соседним столом. Казалось, ему не хватает терпенья дождаться начала бала, который даст возможность оказаться рядом с нею.

Но существовало одно нелепое и более чем неловкое и неуместное обстоятельство, которое угрожало испортить общее благоприятное впечатление о Балдуине и его внешности уже в самом начале первого менуэта. Об руку со старой наместницей, которая с благожелательной улыбкой позволила ему повести себя в круг, он зашагал по залитому сиянием хрустальных люстр бальному залу. Уже послышались первые звонкие, скачущие такты мелодии Моцарта...

Но напротив боковой двери в задней стене зала было встроено огромное зеркало — от пола до потолка — в котором, разумеется, отражалось все танцующее общество. Вошедшему показалось бы, что за стеной открывается еще один зал, заполненный множеством людей.

Маргит находилась в веренице танцующих пар всего в нескольких шагах от Балдуина; она танцевала с пожилым камергером. Уже издали она заметила в зеркале себя, партнера и окружающих и, улыбаясь, искала глазами Балдуина. Балдуин, болтая с наместницей, разглядел отражение Маргит.

Он видел ее беглые, ищущие оглядки на зеркало, и понял, что она не находит его отражения. Это лишило студента самообладания, или, возможно, сказалось шампанское, но только он вдруг резко качнулся. Он выпустил руку наместницы, поскользнулся и почти упал. Правда, тут же выровнялся, быстро выдавил извинение, но сразу же, ощупав ногу, поморщился и прохромал до дивана у стены — вне прямой досягаемости зеркала...

Ничего особенного не случилось; маленькое происшествие привлекло внимание лишь танцевавших поблизости и не имело никаких последствий, кроме усмешек некоторых господ и хихиканья дам. Несколько кавалеров окружили пожилую даму, кто-то подошел к Балдуину, который смущенно извинялся. Пустяки, о, сущие пустяки! Чтобы успокоить озабоченную наместницу, он встал и слегка прошелся по залу. Вот только танцевать сегодня, видимо, не придется, вздохнул он. Добрая наместница утешала его и сама присела рядом.

Маргит заметила, как Балдуин, хромая, шел к дивану; полный сострадания взгляд девушки на мгновение встретился с его глазами. Праздничное настроение Балдуина окончательно улетучилось. Не то обстоятельство, что его неловкость поставила госпожу наместницу в неудобное положение, это она уже простила и легко позабудет, а другое — необходимость пропустить весь ряд танцев, невозможность поговорить на балу с Маргит переполнила его досадой и горечью. Он даже не пытался отвлечься, когда в паузах между танцами Заврел, фон Даль и другие знакомые подходили к нему, болтали и шутили. Он мрачно сидел и не смел двинуться с места, со стороны рассматривая огромный бальный зал. Маргит переходила от партнера к партнеру! Балдуин грыз нижнюю губу. И вдруг к нему приблизился граф фон Шварценберг.

— У вас изумительная булавка, господин Балдуин! — начал он. — Если не секрет, где вы ее приобрели?

— Я купил ее у торговца антиквариатом в Еврейском городе, — охотно ответил Балдуин, вынул булавку и протянул ее графу.

Граф рассмотрел вещицу с видом знатока. Тут как раз кончился вальс. Пары двигались к боковой двери, среди толпы мелькнула Маргит. И подошла к ним. Барон Вальдис, выпустив ее руку, следовал за нею.

— Жаль, что господин Балдуин сегодня не танцует, — сказала Маргит.

— Я весь вечер надеялась, что вы пригласите меня на танец!

— Но, увы, завистливая судьба распорядилась иначе! — отозвался Балдуин.

Тем временем граф показывал барону Вальдису булавку.

— Видали такую работу, дорогой племянник? — спросил он.

— Да, на редкость хорошая работа! — подтвердил Вальдис. — Это ваша?

— Нет, это вещь господина Балдуина, — ответил граф, возвращая булавку студенту, который тут же воткнул ее в свой пластрон.

— Ах, так, — протянул барон. — Да, видно, за деньги можно раздобыть все, что угодно...

Наместница вернулась в зал. Для большинства гостей это стало сигналом к завершению вечера. Только в комнате для игры и смежном с нею салоне осталась компания хозяина дома — пожилые господа, расположившиеся в благодушном настроении попить горячего пунша на бургундском и провести время за анекдотами и воспоминаниями. За ломберными столами еще осталась публика. Граф Щверценберг и барон Вальдис вызвали свою карету и после обычной церемонии прощания спустились на первый этаж. Балдуин последовал за ними.

Довольно долго они стояли в просторном вестибюле, поскольку отправление множества экипажей требовало немалого времени. Балдуин, наконец, смог заговорить с Маргит. Лунный свет озарил их на верхней ступеньке крыльца... Балдуин что-то страстно шептал, Маргит молчала, но он видел ее глаза, он читал в них ответное желание...

Слуга доложил, что кареты поданы. Пора было прощаться. Граф потряс руку Балдуина и попросил навещать их дом; старая графиня с удовольствием протянула ему руку для поцелуя, и даже барон

Вальдис первым пожал ему руку. Прощальный привет Маргит прозвучал как вздох. Поворачиваясь, она обронила кружевной платочек.

Мгновенно перехватив его, Балдуин вырвал листок из блокнота, лихорадочно написал пару строк, приколол листочек к платку изумрудной булавкой и бросился за девушкой.

Карета старых супругов уже отъехала; открытая коляска барона еще стояла перед подъездом. В миг сбежав с крыльца, Балдуин подал платок Маргит.

— Ах, мой платок! — вскрикнула она. — Благодарю вас!

И еще раз протянула ему руку, которую он нежно поцеловал.

Балдуин долго стоял и смотрел вслед коляске. Сердце его готово было выскочить из груди. Он не слышал вокруг прощаний, смеха, стука колес... Исполнившись тихого блаженства, он, наконец, повернулся и зашагал обратно во дворец. Взошел на залитую лунным светом галерею вокруг первого этажа. И долго смотрел на чудесную лунную ночь. Издали еще доносились шум экипажей и выкрики возниц. Резким движением головы Балдуин откинул со лба прядь волос, счастливо вздохнул и направился в большой зал.

Кто-то вышел ему навстречу оттуда — бесшумно и медленно... Но не из тех, что съехались на бал, не слуга, — какой-то человек, которому здесь быть не подобало, чье появление таило нечто непонятное и неприятное... Он был одет в старую куртку со шнурками, какие носили в своем кругу студенты, в высокие кавалерийские сапоги, шапочку с козырьком, надвинутую на самые брови... Беззвучно двигалось это призрачное существо навстречу Балдуину. Войдя в лунный свет, тень ночного визитера засветилась жизнью, черты стали рельефными, а глаза буквально вонзились в лицо Балдуина. Тот, дрогнув, зашатался от ужаса и со сдавленным криком упал на колени.

Ибо встречный, который, пряча насмешку в уголке губ, прошел мимо, не издав ни звука, — это был он сам! Это было его другое Я, зеркальный двойник, которого он продал и который теперь во власти Скапинелли жил собственной жизнью... Это был он, Балдуин, часть его души, полнокровная часть его самого; он ее предал, и вот она возникла в глубине ночи, напоминая ему о расплате! Взгляд его зачарованно следовал за удаляющимся образом минувшего, только что обдавшим его в лунном свете страшным стеклянным взором. Призрак неспешно скрылся в стене сада... Балдуин стоял неподвижно, в холодном поту, судорожно сжав кулаки. Сердце глухо билось, удары его отдавались в горле и висках, в ушах гудело, мозг сверлило ужасное видение...

Напиться! Забыть! Он тяжело поднялся с колен, побрел в еще освещенную комнату — а, приемный зал... Слуга, шедший из кухни с подносом лимонада и грога для игроков, испугался, увидев фигуру и особенно лицо Балдуина, побледнел и робко спросил: «Милостивому господину что-нибудь угодно?» Балдуин кивнул, схватил стакан горячего вина и жадно осушил его. Мягкий дурман, чувство сонной отрешенности медленно разливались в его тяжелой голове. Почти бессознательно он прошел в салон. Два-три пожилых генерала и несколько штатских сановников еще продолжали играть. Балдуин хорошо слышал их реплики, но не понимал их. Он уловил изумленный взгляд одного седовласого господина и с испугом прошептал: «Ну и вид же, верно, у меня...» Спохватившись, он вскочил и, пошатываясь, вышел в приемный зал и дальше — в вестибюль. Тут возле него возник фон Даль.

— Да что с тобой, дружище?! — вскричал он. — Ты болен или шампанское в голову ударило?

— Да нет, ничего, все в порядке, — прошептал Балдуин.

— У тебя и волосы испачканы и башмаки в пыли... Где это ты валялся? — улыбнулся ему Даль. И, достав маленькое зеркальце, протянул другу. — Погляди-ка на себя!

Балдуин машинально посмотрел в зеркальце. И увидел только кусок стены вестибюля и оленьи рога на ней — больше ничего...

Хрипло вскрикнув, он отбросил зеркальце, закрылся рукой, словно желая спрятаться, и побежал по двору. Даль еле успел перехватить его и довести до кареты.

* * *

Когда Балдуин распрощался с Маргит, Лидушка находилась совсем близко и все видела. Как кошка, проскользнула она мимо галереи. Легкими прыжками понеслась за каретой и коляской Шварценбергов. Оба экипажа быстро катились по озаренной луною улице, все дальше отрываясь от задыхающейся девушки, которая недолго могла гнаться за могучими конями. Но она не сдавалась. Так эта женщина любит ее студента! Цыганка видела, как он писал записку и передавал ее с платком! Узнать, кто она, где она, узнать...

Лидушке повезло — сначала она срезала большой кусок пути, пробежав через дворы, потом экипажи задержались на перекрестке. Девушка почти догнала их, и, хотя тут же упала, споткнувшись о корень дерева, порвала юбку, но уже не потеряла коляску из виду.

Экипажи остановились у ворот парка, когда Лидушка, выбившись из сил, еле дыша, появилась между акациями у поворота дороги к замку.

Маргит молча шла между родителями к дому. Она закусила губку, и легкая складка появилась на ее лбу. У нее только что был короткий, очень неприятный разговор с нареченным женихом.

— Зачем вы компрометируете себя и меня, кузина? — спросил ее барон. — Вы думаете, люди не будут сплетничать, что вы при всех шепчетесь на крыльце с молодым студентом темного происхождения, щеголем, которому Бог весть откуда свалилось в руки неслыханное богатство?

Маргит виновато молчала. Все это было правдой.

— Так не допускайте этого в будущем! — назидательно добавил кузен. — Подобными выходками вы принесете вашей семье мало чести!

Девушка утомилась после бала. Поцеловав мать, она сразу направилась в спальню. Горничная помогла ей раздеться. Маргит бросилась на кровать, и, когда служанка вышла, поспешно схватила дрожащими пальцами ридикюль, вынула платок. Она выдернула булавку, взяла записку Балдуина и прочла:

«Я должен поговорить с вами! Будьте завтра в полночь на еврейском кладбище! Это самое уединенное место в городе, там нас не увидит ни один человек».

Ночная бабочка впорхнула через балконную дверь и закружилась вокруг пламени свечи. Маргит смяла записку — и вновь разгладила ее. Грудь ее бурно вздымалась, в сердце отчаянно боролись противоречивые чувства. «Да, я должна идти!» — прошептала она наконец. Она не подозревала, что снаружи, с ограды сада, за ее тенью в окне неотрывно следит смуглая цыганская девчонка. Когда графиня погасила свечу, Лидушка перебежала сад, взобралась на балкон по прочным стеблям плюща и затаилась у двери.

Скоро в тихой благоуханной спальне послышалось ровное дыхание спящей Маргит. Дверь балкона тихо отворилась, цыганка скользнула в комнату, осмотрелась в ярком лунном свете, быстро схватила платок, булавку и лежавшую рядом смятую записку — и исчезла бесшумно, как и появилась...

* * *

Маргит провела следующий день в мучительной тревоге. Утром она сразу обнаружила пропажу. Что же — служанка, ее горничная нашла булавку и письмо? И что это должно означать для нее? Боязливо вглядывалась девушка в лица родителей и домашних. Но ничего подозрительного не заметила; отец и мать были так же приветливы, как обычно...

За волнениями она не заметила, как настал вечер. Когда часы на камине пробили десять, Маргит поднялась и попросила мать позволить ей лечь пораньше. Беспокойно садилась она на постели, подходила к балкону, выглядывала, ложилась снова.

В половине двенадцатого Маргит, одевшись и закутав голову и плечи в черный шерстяной платок, незаметно скользнула в калитку сада...

* * *

...Когда она спускалась по узкой улочке, дорогу ей с писком перебежали две крысы и исчезли в щели забора. Улица круто сворачивала. Маргит очутилась у длинной пологой деревянной лестницы, растрескавшейся и почерневшей от времени, которая уводила в черно-зеленую мглу. Теперь улица пошла вверх.

Графиня остановилась. Луна то выглядывала, то вновь скрывалась за облачными громадами, время от времени озаряя крыши. Впереди, на третьей или четвертой ступени, высвеченной бледно-зеленоватым лучом, прикорнул, привалившись к старому забору, тощий человек в черном. Очертания его фигуры четко выделялись на сером фоне, а тень падала на деревянную мостовую.