Помоги проекту - поделись книгой:
Когда вернулся в избу, Марья уже грела большой котел с чаем. Сосед Филипка сидел у печки и раскуривал туго набитую махоркой трубку.
Максим присел и молча, прикурил от лучины.
Филипп, молодой и курносый парень, почесал под малицей живот. Его глаза смыкались еще неотлетевшим сном. Нехотя спросил:
— Пойдем?
— Надо итти, — уверенно ответил Максим.
Чай пили усердно, молча. Звонко перемалывали зубами куски сахара, вперемежку с белыми сухарями. Кончив чаевать, повернули чашки вверх дном и снова закурили.
Утопая в облаках дыма Максим удовлетворенно чмыхал носом, распустившим от чайного тепла и дыма свою хлябь.
Вместе с Филипкой собрали немудрую кладь на санки. Марья скликала и запрягла собак.
Закинув за спину ремингтоны, самоеды спустились к морю. Один пошел впереди упряжки, другой сзади. Скоро их качающиеся фигуры слились с серой мутью полярного утра.
Марья хлопнула дверью и полезла под кучу облезлых нерпичьих и оленьих шкур, служивших и постелью и одеялом.
Максим уверенно шагал впереди. Он пересек губу и свернул в пролив. Там, по бухточкам и разлогам, где летом копошились под кучами измельченного шифера пестрые тельца леммингов, были расставлены песцовые капканы.
Лед в проливе был бугристый, изрытый трещинами и перегороженный торосами. То и дело приходилось перетаскивать сани на руках. Через час, другой, Филипка, недавно только оправившийся после болезни, уже устал. Его тело покрылось испариной и он задыхался, когда приходилось поспевать за санями, катившимися с откоса. К половине дня, когда Максим наконец остановился, Филипп с трудом передвигал ноги.
Максим внимательно поглядел на спутника:
— Ты, Филипп, больной человек. Тебе надо оставаться дома. Не нужно ходить на пролив больному человеку.
Но Филипп виновато улыбнулся и помотал головой:
— Это ничего. Я уже не больной. Немного посидим,, и я снова пойду дальше, как всегда.
— Лучше вернись в становище.
— Нет, я пойду с тобой. Ты не можешь итти один.
Отдохнув немного, пошли снова и шли до вечера. Филипп опять едва двигался к тому времени, когда Максим раскинул одеяло и перевернул сани в изголовьи.
Напившись чаю с маслом они легли спать между собаками.
Наутро Максим встал первым и согрел чай. Только тогда разбудил Филипку.
Пили чай молча и старательно, пока не осушили весь котелок.
Пока люди пили чай, собаки терзали брошенных им замороженных турпанов. По полтурпана на пса.
Когда все насытились, самоеды разошлись в разные стороны, чтобы осмотреть капканы. За Максимом пошла собачья упряжка, так как Филипка был слаб и не мог бы перетащить саней через препятствия.
Уходя Филипка сказал:
— Будет ростепель.
Максим потянул носом воздух, внимательно оглядел горизонт и темное небо.
— Да, будет ростепель и снег будет.
— Да, пожалуй, и снег будет — сказал Филипка, — нам нужно вернуться домой до снега.
— Будем итти быстро. Ты по тому берегу я по этому. К вечеру мы сойдемся у Гусиного мыса и завтра вернемся домой.
— Хорошо, будем итти быстро, — покорно ответил Филипка.
Максим поднялся на правый берег пролива. Филипп пошел наискось через пролив, чтобы выбраться на его левый берег. Скоро они потеряли друг друга из виду. Неверные очертания их фигур слились тенями от бугров и торосов. Качающиеся пятна людей расплылись в безграничной серости неба, ничем не отделенной от серого тусклого снега.
Только скрип под ногами отличал людей от окружающего пространства. Да за Максимом скрипели но твердому насту тонкие полозья саней.
Бойко идя впереди собак, Максим думал о том сколько песцов он может вынуть сегодня из капканов. Песцы были ему нужны. Очень нужны. Агент госторга сказал, что без полной нормы песцов артель не добьется моторного катера и ремингтонов для новых артели. Катер нужен. Ремингтоны тоже нужны.
Максима занимал еще вопрос, каких песцов ему удастся сегодня снять. Нужно, чтобы песцы были первого сорта. Экспортные. Это очень нужно. Так же как катер и ремингтоны.
Но голова Максима не была приспособлена к тому чтобы долго думать о таких серьезных и сложных вещах. Скоро он перестал размышлять и спокойно и бездумно шагал вперед. Губы его сами бормотали слова и из горла вырывались заунывные звуки. Это была песня никем не сложенная, никем не выдуманная, никем не положенная на музыку. Мотива в ней вообще никакого не было. Слова же приходили от темного горизонта, от серого неба, от хрустящего снега и морозной мглы:
Филипка шел медленнее, чем Максим и часто останавливался, чтобы передохнуть. У него так звенело в ушах, что на ходу даже было трудно думать. Поэтому только на остановках он размышлял о том, удастся ли ему сегодня вынуть из капкана столько песцов, сколько нужно, чтобы сдать норму.
Филипка был еще молод и только начал работать в артели. Но он уже хорошо знал, что без моторного катера трудно работать летом на морском промысле.
Иногда Филипке приходила мысль о том, что ему не удастся поработать на новом катере, так как он слишком слаб для артели и его отправят в школу учиться грамоте, но он только жалел об этом и ему не приходило в голову, что может быть не стоит утруждать себя ради мотора, которым ему не придется воспользоваться.
Артели нужен катер. Очень нужен. Значит артели нужны песцы. Очень нужны.
Переведя дух, Филипка шел дальше. Чутко прислушивался к серому молчанию, расступившемуся перед скрипом его шагов и звонко бросавшему этот скрип в пустоту за его спиной.
Иенсен успел поесть и выспаться, а Свэна все не было.
Кнут не спеша приготовил обед, поел и занялся сортировкой шкурок. Он разбирал их и, подобрав по сортам, паковал в плотные тюки для перевозки на свою основную базу в Айсфьорд.
За этим занятием незаметно прошел весь день. Перед ужином, выйдя кормить собак, Иенсен внимательно прислушался к серой молчаливой мгле, но собаки скулили, мешая что-нибудь разобрать. Он хотел еще раз выйти после ужина, чтобы послушать не доносится ли откуда-нибудь скрип Свэновых лыж, да выпив лишний стакан виски забыл о своем намерении. Так и лег спать, не дождавшись товарища.
На следующий день у Иенсена неуклюже повернулась в голове мысль:
— Это слишком долго даже для неповоротливого Яльмара. Не свихнул ли он себе где-нибудь шею?
К вечеру, так как Яльмара все еще не было, эта мысль обросла уже несколькими простыми, наиболее вероятными догадками, не шедшими дальше основных опасностей, вылезавших навстречу охотнику из серой мглы ледяных полей Норд-Остланда.
Плотно поужинав и полакомившись банкой ананасов, Кнут решил, что завтра придется выйти навстречу Яльмару.
Перед сном он крепко выругал своего медлительного компаньона и прежде чем ложиться, приготовил все для завтрашнего похода. Ему очень не хотелось тратить силы и время на поиски и, засыпая, решил, что запишет лишние продукты и собачий корм, ушедшие за эти дни ожидания, на счет Свэну. С этим и заснул.
Когда хронометр обозначал еще только половину ночи, Иенсен проснулся от возни, поднятой собаками у дверей избушки. Он вышел и разогнал собак. Но не успел он улечься, как возня и визг поднялись снова. Собаки скулили так, как скулят они только в сильном волнении.
Заставив собак замолчать, он прислушался к ночи. Ничего не было слышно. Наградив псов пинками, Кнут полез обратно в низкую дверь избушки, когда ему показалось, что он слышит далекий жалобный вой. И как только ему это послышалось, собаки снова вскочили и, подняв заиндевевшие морды, принялись дружно выть.
Через несколько минут это повторилось снова. Потом еще раз, Иенсен решил, что возвращается Свэн, и успокоенный лег спать. На этот раз он проспал до утра, не обращая внимания на собак.
Но утром Свэна не оказалось.
Еще раз выругав Яльмара, Кнут быстро собрался и двинулся в том направлении, откуда должен был прийти компаньон.
Собаки дружно бежали вдоль трещины, прорезавшей глетчер, сбегающий к Зордрагербею. Они волновались и без понуканий тянули так, что Кнут едва успевал за упряжкой.
Уже через полчаса Иенсен Понял причину необычайного рвения собак. Навстречу ему ясно донесся вой.
Теперь он не мог ошибиться: это были собаки Свэна.
По мере движения Иенсен удивлялся только одному. Собаки Свэна выли так, точно они сидели на одном месте. На ходу им не хватило бы дыхания для такого отчаянного воя, Это послужило поводом еще для нескольких крепких ругательств по адресу Ленивого компаньона, повидимому, устроившего привал под самой базой. Иенсен хотел было уже проучить приятеля и повернуть обратно, но обратил внимание на то, что визг слишком близок и что стоянка Свэна даже в серой мгле не могла оставаться невидимой. Он присмотрелся внимательнее, но ничего не мог разобрать.
Продвинулся еще на километр, но и тогда ничего не увидел, хотя собачий плач доносился откуда-то рядом.
Через четверть часа он с удивлением удостоверился в том, что собаки Свэна перекликаются с его упряжкой, оставаясь невидимыми.
Еще через десять минут он разгадал загадку. Они плакали далеко внизу. В той самой трещине, по краю которой он шел с самого утра.
Привязав своего вожака к воткнутой в снег лыжной палке, Иенсен подошел к трещине и крикнул во весь голос:
— Эй! Яльмар… Алло!.. Свэн… Алло!
Но снизу с удвоенным отчаянием ответили только собачьи голоса.
Тогда Иенсен лег на живот и пополз к самому краю трещины. Он хорошо знал, что края ее достаточно крепки, чтобы можно было спокойно к ним подойти на лыжах и даже без них, но трещины его всегда пугали. За двенадцать лет он привык на Шпицбергене ко всему, кроме трещин, поглотивших уже двоих из его компаньонов. В глубине души у него всегда копошилось опасение, что он не попадет на материк именно из-за такой трещины. А он хотел попасть на материк во что бы то ни стало, и потому пуще всего опасался трещины.
Подползая к краю трещины, Иенсен еще несколько раз позвал Свэна. Ответа не было.
Наконец, он заглянул вниз. Сразу, на глубине не более десяти метров, на выступе, выдавшемся из гладкой ледяной стены пропасти, Иенсен увидел двух собак и между ними скрюченное тело Свэна.
Первое, что его поразило: собак было двое; но он сейчас же сообразил, что, вероятно, две других сорвались в пропасть. Следующей его мыслью была мысль о санях, так как, с санями неразрывно связывалось представление о всех песцах, которые Свэн должен был вынуть из своих капканов во время обхода.
И только в последнюю очередь возникла мысль о самом Свэне.
Но сейчас же и исчезла, так как было совершенно очевидно, что если Яльмар и не разбился при падении, то, повидимому, уже замерз. Мысль о санях, как основная, заняла весь невместительный мозг Иенсена. Он стал их искать глазами и не без труда различил концы полозьев, торчащие из под тела Яльмара.
При мысли о пропавшей поклаже Кнут сердито выругался, помянув неловкость Яльмара: «даже умереть не смог ленивец так, чтобы не погубить с собой и ценный груз». И тут ему пришло в голову, что поклажу можно было бы спасти, если бы компаньон был жив. Но так как сомнений в смерти охотника быть не могло, Кнут сокрушенно пополз обратно.
Его голова быстро подсчитывала те запасы мехов, которые Свэн успел сложить за эту зиму на базах.
Отползши от трещины, Иенсен присел на сани, увлеченный подсчетом. Собаки умолкли, навострив уши в сторону сидящего человека.
Как только они перестали скулить, прекратился и лай собак в трещине. В наступившей серой тишине Кнут совершенно ясно различил стон, который не мог принадлежать собаке. Мозг автоматически зафиксировал быстро всплывшую мысль: «жив».
Иенсен сразу забыл о своих подсчетах, но не двинулся с места. В голове его заворочались трудные мысли о том, что нужно теперь делать, чтобы спасти груз, придавленный Свэном.
Через минуту он решительно поднялся и отвязал своего вожака от палки.
Не было никакого сомнения в огромной ценности запасов Свэна, которому всю эту зиму улыбался случай. Рядом с ним те шкурки, что могли лежать под компаньоном, потеряли для Кнута всякий интерес.
Иенсен решительно сунул ноги в ремни лыж.
Из последних сил Филипка переставлял ноги.
— Совсем худо. Очень худо, — ежеминутно повторял он себе.
Сквозь мечущиеся перед глазами снежные закрутни, не было ничего видно. Снег налипал на ресницы, комьями падал с шапки на лицо.
За крутящейся снежной пеленой Филипка с трудом различал направление. Он твердо знал, что к вечеру должен дойти до Гусиного мыса. Но не имел возможности различить за снегом, где кончается берег и начинается лед пролива. Филипка все больше и больше терял уверенность в том, что найдет мыс.
В отчаянии он хотел остановиться и переждать метелицу, но испугался, что будучи слаб, заснет под снегом и дальше не пойдет, даже, когда кончится метелица. И потому он настойчиво шел вперед.
Несколько раз в отчаянии спускался к проливу, чтобы не потерять береговой полосы. Однако мысль о трещинах, в которые так легко провалиться, гнала его обратно на косогор.
Наконец, ему показалось, что сквозь расступающиеся полосы вьюги он различает раздвоенную вершину нависшей над Гусиным мысом горы. Филипка радостно побежал к берегу. Но он не рассчитал своих сил. Споткнувшись на крутом откосе, он не удержался на ногах и покатился с кручи.
Пропахивая лицом снежный холодный покров, Филипка несколько раз почувствовал удары острых льдин на голове. Парень летел долго. Очень долго. Переворачивался через голову. Перевернулся раз, другой и третий. Много раз. Так много, что сознание уже не могло дать ему отчета в том положении, какое приняло его тело, когда парню показалось, что он плавно, без всяких толчков, летел в пропасть, ни за что не задевая. От этого полета закружилась голова. Темной багровой пеленой застлало глаза.
Филипка пришел в себя нескоро, и только тогда почувствовал, что лежит в очень неудобном положения, вниз головой. Он попробовал подняться, но тотчас же потерял сознание от нестерпимой боли, разлившейся по всему телу снизу, от непослушных, обмякших, как тряпки ног.
На этот раз он пролежал без сознания недолго. Придя в себя он отчетливо сознавал, что с ногами кончено. Хотел ощупать их, но тут же понял, что в таком же состоянии, как ноги, находится и правая рука. Только левая слушалась его, не причиняя боли при движениях.
Филипка лежал ни о чем не думая, кроме того, что ему неудобно и холодно. Скоро, очень скоро он понял, что неудобное положение и холод — навсегда. Мысль его не испугала. Он знал промысел. Знал Новоземельную охоту. Без всякого сожаления он думал о своей жизни, пока шаря левой рукой по поясу в поисках трубки, не наткнулся на подвязанных к нему скоробленные морозом шкурки песцов. Тут он сразу пожалел о трубке и о песцах. Но за песцами забыл про трубку. С мыслью о песцах возникло воспоминание об артели. Подумалось про катер и стало еще жальче песцов.
Глядя на бессмысленно кружащиеся над его лицом снежинки, Филипка всхлипнул в тупую мглу.
Сделав несколько шагов, Иенсен понял свою ошибку. Было ясно, что нельзя предъявить никаких прав на долю Свэна, не дав сколько-нибудь правдоподобного объяснения его исчезновению.
Иенсен вернулся к трещине.
Он как и в первый раз пополз к краю пропасти на животе и крикнул вниз:
— Эй, Яльмар.
Свэн пошевелился и поднял голову. Кнут впервые увидел его лицо. С трудом узнал своего компаньона. Лицо Яльмара посинело. Вместо носа чернел кусок разбитого и отмороженного мяса.
Свэн долго смотрел на Кнута. Сознание не сразу пробудилось в его мутных глазах. Наконец он прохрипел:
Поделиться книгой: