Лекарство от измены

— Слышали, Хосеп? — спросил Ромео. — Что же будет, когда все бумажные работы захватят евреи?

— Ну, этому не бывать, дружище, — сказал мужчина, который выглядел таким состоятельным. — Я знаю, как защитить свои интересы.

— Пришло время что-нибудь сделать, — произнес голос с противоположного конца стола.

— Мы здесь, Марк, — сказал третий. — Присоединяйся к нам.

— Тише вы, дураки, — пробормотал кто-то. — Кто знает, кто нас здесь может подслушать?

— Меч мести архангела Михаила сразит правителей-кровопийц, грязных священников и еврейских колдунов, — произнес голос из темноты. — Так же, как во времена наших дедов, в день его памяти он спас нас от французских захватчиков.

Но когда все повернулись, чтобы посмотреть, кто это говорит, там уже никого не было.

Глаза Ромео блеснули, он улыбнулся, держа в руке стакан с вином, который он даже не допил. Он поставил стакан на стол, перекинулся несколькими словами с владельцем таверны, заплатил за вино и выскользнул в теплую ночь. Его работа только начиналась.

Уже наступила полночь. Луна низко скользила над холмами, а дневной жар все еще окутывал бархатную темноту Жироны, как одеяло. От реки сочились миазмы грязи и мертвой рыбы, соединяясь с ароматами самого города — запахами кухонных остатков, гниющего мусора, уборных и умирающего дыма кухонных печей.

Город затихал. Только несколько самых отпетых гуляк еще не нашли себе ночлег — ароматный луг, пару мягких рук, или даже их собственные убогие лежанки. Стоя в северных городских воротах, лекарь Исаак попрощался со своим эскортом, перебросился со стражником парой слов и, сунув тому монету, целеустремленно направился в сторону еврейского квартала. Его башмаки из мягкой кожи привычно ступали по булыжной мостовой, и эхо его шагов разносилось в неподвижном июньском воздухе. Неожиданно он остановился. Эхо слышалось еще несколько мгновений, а затем исчезло: кто-то крался за ним в ночи. Исаак почувствовал в неподвижном воздухе дуновение страха и вожделения, а затем ощутил сильный запах зла. Он покрепче перехватил посох и ускорил шаги.

Теперь шаги слышались на значительно большем расстоянии, и лекарь мысленно вернулся к больному ребенку, от постели которого он только что ушел. За последнюю неделю его состояние определенно улучшилось: тот стал лучше есть и снова стремился пойти поиграть около конюшен или у реки. Больной больше не нуждался в лекарствах; хорошая еда и свежий воздух, и к концу лета он снова станет таким же сильным и живым, как любой мальчишка его возраста. Большая радость для его отца.

Ворота Еврейского квартала давно были заперты и заложены засовом. Исаак постучал посохом по толстым доскам. Никакого ответа. Он заколотил сильнее.

— Яков, — позвал он глубоким, пронзительным голосом, — ты, ленивый бездельник, проснись. Ты что, хочешь, чтобы я простоял здесь всю ночь?

— Вы пришли, мастер Исаак, — заворчал Яков. — Заходите. Неужели я должен был всю ночь держать ворота открытыми, ожидая, когда вы наконец появитесь? — Его голос становился все тише, и к концу был уже почти не слышен.

Исаак поставил корзину на землю, оперся на посох и стал ждать. Легкий ветерок принес густой аромат роз из сада епископа, сдунул прядку волос с лица Исаака и затих. Где-то залаяла собака. Ночной воздух квартала прорезал тонкий плач ребенка. Судя по болезненному тону крика, скорее всего, это был первенец раввина Самуила, которому не было и трех месяцев. Исаак тряхнул головой. Он сочувствовал раввину и его жене. В любой момент их служанка могла появиться в дверях его дома, чтобы позвать к ребенку.

Наконец тяжелый брус был снят, в замке заскрипел ключ и послышался визг открывающейся калитки.

— Уже слишком поздно пускать кого-либо внутрь, господин, — сказал Яков. — Даже такого уважаемого человека, как вы. Сегодня тревожная ночь, полно пьяных мужланов, не поймешь, что у них на уме. Вы уже второй раз вытащили меня из постели, — добавил он многозначительно. — И еще я впустил чужих людей, которые пришли за вами.

— Ах, Яков, если бы остальная часть мира проводила ночи в покое, и ты, и я могли бы провести ночные часы, предаваясь мирному сну, так ведь? — Он вложил монету в руку привратника. — Но как бы мы тогда заработали себе на хлеб? — добавил он немного раздраженно, направляясь к дому.

Когда он уже стоял в дверях, его окликнул незнакомый ему голос. Похоже, это был голос подростка. Он говорил с акцентом каталонских горцев.

— Мастер Исаак, — сказал незнакомец, — меня прислали из женского монастыря Святого Даниила. Одна из наших послушниц серьезно заболела. Она кричит от боли. — Он говорил так, как будто с трудом запомнил слова и теперь мучительно вспоминал обрывки фраз. — Мне велели привести вас и сказать, чтобы вы принесли лекарства.

— В женский монастырь? Сегодня ночью? Я только что пришел.

— Мне сказали, что я должен привести вас, — сказал незнакомец, и в его голосе послышалась паника.

— Успокойся, парень, — мягко сказал Исаак. — Я приду, но сначала мне нужно собрать все необходимое. Давай не будем будить все семейство. — Он отпер дверь и вошел внутрь дома. — Подожди здесь, во внутреннем дворе, — сказал он, показывая вперед. — У меня еще дела в доме.

Помощник садовника из женского монастыря наблюдал за Исааком с любопытством, граничащим со страхом. Верно о нем говорили в городе. Мастер Исаак мог пройти пролет каменной лестницы, не издав ни звука. Перешептывались также, что Исаак мог пролететь рядом, а вы бы почувствовали только легкий ветерок. Мальчик напряг зрение, чтобы увидеть, поднялся ли лекарь сам, или прислуживающие ему демоны вознесли его на верхний этаж дома.

Что-то мягкое, бесформенное и угрожающее, прижавшееся к ноге, отвлекло его от наблюдения. Он подпрыгнул, героически подавляя вопль ужаса. Ответом на его придушенный крик было вопросительное мяуканье. Кот. Устыдившись, он наклонился, чтобы почесать его за ухом, и снова стал ждать.

Исаак достиг верхней площадки лестницы, немного постоял, прислушиваясь, около двери в комнату жены, пересек холл и подошел к другой двери. Он тихо постучал.

— Ракель, — прошептал он. — Ты не спишь? Ты мне нужна.

Услышав тихий голос своей шестнадцатилетней дочери, он прислонился к стене, поджидая ее.

— Исаак! — В ночной тишине это слово прозвучало как труба Иерихона, и он даже напрягся, чтобы не дать стенам обрушиться. Внимание и забота Юдифи настигали его всегда в тот момент, когда он меньше всего этого ожидал, и окутывали, как плотная ткань, отнимая силы и энергию. — Что случилось?

Он услышал, как она встала с постели и быстро прошла по комнате. Заскрипела, открываясь, дверь, позволяя прохладному ветру ворваться в душный холл.

— Ничего, любовь моя, — сказал Исаак. — Все хорошо. Просто за мной послали из женского монастыря, и нужно, чтобы Ракель помогла мне.

— Где ты был? — спросила Юдифь. — Тебя всю ночь не было, ты где-то ходил один, даже без сопровождающего. Это небезопасно.

Он протянул руку, чтобы коснуться ее лица и остановить поток ее недовольства.

— Сын раввина скоро умрет, дорогая моя. Его жена в отчаянии. После того, как они три года ждали сына, это будет для них большим ударом. Если они пошлют за мной, скажи, что мы придем сразу же, как только я вернусь из монастыря.

Юдифь стихла, пойманная в ловушку своими же жесткими правилами поведения. Вслух ни он, ни она ничего не говорили по поводу помощи раввину. Но Юдифь сама потеряла двух сыновей в младенчестве, прежде чем родились близнецы, и в душе считала, что в горе все равны. Душевные терзания и сомнения относительно того, что ей теперь следует делать, отвлекли ее настолько, что она даже не заметила, что Исаак не ответил на ее вопрос.

— Я не могу понять, почему вся семья не должна спать только потому, что какая-то монахиня заболела, — сказала она. — Разве монахини когда-нибудь хоть что-то сделали для тебя, муж мой?

— Ш-ш, — сказал Исаак. — Епископ был нам добрым другом.

К счастью, Ракель выскользнула из своей комнаты прежде, чем ее мать успела высказаться по поводу епископа. Она быстро обняла мать и, несмотря на то что воздух был довольно теплым, плотно завернулась в плащ.

— Подождите минутку, — сказала Юдифь.

— Что такое? — сказал Исаак с ноткой нетерпения. — Мы должны поторапливаться.

— Я пойду с вами до дома раввина, — сказала она. — Идите. Я встречу вас во дворе.

Ракель последовала за отцом вниз по лестнице. Он открыл дверь в широкую комнату с низким потолком, служившую ему сушильней для трав, кладовой, операционной и, когда он ожидал ночного вызова, спальней.

Исаак снял со стены новую корзину и начал заполнять ее пузырьками, завернутыми в ткань корешками и травами.

— Эй, парень, — тихо позвал он через открытую дверь. — Что ты знаешь о болезни госпожи?

— Ничего, мастер, — сказал тот. — Я передаю сообщения и приношу все необходимое из города. А в остальное время я работаю в саду. Мне ничего не рассказывают. — Он остановился, задумавшись. — Я слышал, как она кричала, когда аббатиса давала мне поручение. Она сама велела мне привести вас.

— Как она кричала? Громко?

Он задумался на мгновение.

— Громко, мастер. Как свинья, которую режут, или… или как рожающая женщина. Она так рыдала. Затем затихла.

— Отлично. Ну, Ракель. Я слышу, идет твоя мать.

Надо же, возле тяжелой двери стояла, ожидая, сама аббатиса Эликсенда, вместе с казначеем, сестрой Агнетой и привратником, поддерживающим сестру Марту.

— О, мастер Исаак, — сказала она. — Спасибо. — Поспешно пробормотав сдавленным от беспокойства голосом имена двух монахинь, она пресекла попытку завести легкую вступительную беседу. — Я буду краткой. Донья Исабель находится под опекой нашего монастыря. Болезнь наступила внезапно. Она приходит в себя очень ненадолго; остальное время она бредит, ее беспокоят тревожные видения. Боюсь, что она может не пережить эту ночь. Если вы не сможете сделать ничего больше, я прошу вас хотя бы немного уменьшить ее страдания. Я уже послала за епископом. Сестра Марта отведет вас к ней.

Сестра Марта не дала Исааку времени задуматься над вопросом, почему именно его друг-епископ, а не обычный монастырский исповедник, вытащил его из постели, чтобы он помог этой умирающей в монастыре девушке. Она быстро провела его вверх по винтовой лестнице, а потом направилась вниз по длинным коридорам, ее мягкие кожаные башмаки быстро ступали по каменным плитам. Затем шаги замедлились. Исаак услышал громкий крик, рыдание и захлебывающиеся звуки сухой рвоты. Сестра Марта постучала в тяжелую дверь и вошла, пробормотав, что вскоре сюда придет сестра Бенвенгуда, работающая в лечебнице.

Дверь снова открылась и закрылась. Прошелестела одежда, явственно почувствовалось присутствие больничной сестры.

— Мастер Исаак, мы благодарны вам за помощь, — произнес ее язык, хотя в голосе отразились гнев и негодование. — Сам епископ порекомендовал нам обратиться к вам. Вы, вероятно, захотите узнать, что с ней случилось?

Дверь открылась, чтобы выпустить кого-то из комнаты больной в коридор. С ним частично ушел запах лихорадки, обезвоживания и слабое зловоние гниющей плоти.

— Я сам могу сказать вам, что ее беспокоит, — резко сказал Исаак. — Она страдает от гнойника, вызвавшего сильную боль и жар.

Одна из сестер, стоявших в коридоре, резко вздохнула от изумления.

— Прежде чем я могу сказать больше, — добавил он, — я должен обследовать ее, чтобы определить причину и оценить, смогут ли мои скромные знания помочь ей.

Сестра Бенвенгуда была не поражена. Нет, она была оскорблена.

— Это невозможно. Ее стыдливость…

— …Не будет оскорблена пристальным взглядом слепого человека.

Больничная сестра сбилась, не находя слов.

— Я не знала, мастер Исаак, — наконец произнесла она. — Я недавно в этом монастыре и еще плохо знакома с его правилами. Раньше я жила в монастыре в Таррагоне, — затем она глубоко вдохнула и возобновила сопротивление. — Однако не годится даже слепому мужчине раскрывать…

— До нее будет дотрагиваться только моя дочь. Она расскажет мне обо всем, что обнаружит.

— Мы не можем допустить такого. Это не могут делать даже сестры нашего монастыря.

— Это совсем другое дело, — решительно сказал Исаак. — Ваши сестры обязаны следить за тем, чтобы не оскорбить их собственное целомудрие. Моя дочь осторожна и добродетельна, но она не давала никаких клятв, которые не дали бы ей возможности прийти на помощь этой несчастной госпоже.

— Это невозможно.

Послышались шаги еще двух человек, прошедших по коридору и остановившихся около двери.

— Что невозможно, сестра?

— Я не могу позволить этому человеку и его дочери обследовать донью Исабель, матушка.

— Донья Исабель — племянница нашего епископа, — резко сказала аббатиса. — Он поручил ее нашей заботе; мы в ответе за ее здоровье и благополучие. Я прошу вас помнить о том, что его святейшество счел возможным сообщить нам, сестра, — добавила она. — Он желает, чтобы мастер Исаак обследовал его племянницу и сделал все возможное, чтобы излечить ее. Я думаю, что мы не можем игнорировать его пожелания. — Ее голос прорезал тяжелый воздух комнаты, как острая сталь.

— Да, госпожа, — пробормотала сестра Бенвенгуда.

— Принесите лампы и все, что им может понадобиться.

— Лампы? Но ведь он слепой…

— Совершенно верно, сестра. Но она-то зрячая. — В коридоре зазвучали удаляющиеся шаги. — Как тебя зовут, дочь моя?

— Ракель, госпожа. — Исаак услышал, как ее легкое бумазейное платье прошуршало по полу, когда она присела в поклоне.

— Мы будем благодарны вам и будем молиться за успех, независимо от результата усилий, ваших и вашего отца. Если это может помочь, знайте, что донье Исабель семнадцать лет, пять из которых она провела в нашем монастыре. Все это время она отличалась превосходным здоровьем. Если вам что-то понадобится, пошлите за мной. Сестра Агнета останется здесь, чтобы незамедлительно передать мне ваше сообщение.

Ракель вошла в лечебницу и подвела отца к узкой постели, стоявшей посередине комнаты, где лежала больная. С правой стороны комнаты, в стене, находился большой камин со свисающим крюком для чайника. Несмотря на то что ночь была жаркой, в очаге горел огонь, а неподалеку от него пылала жаровня с древесным углем. Древняя монахиня сидела на табурете между очагом и жаровней, размешивая в медной кастрюле нечто похожее на овсянку. Время от времени она протягивала руку к стоявшей около нее на полу корзине, брала из нее немного трав и бросала на жаровню. Ее сладкий аромат, плывущий по комнате, слегка скрывал запах заражения. В простенке между двумя узкими окнами стояла послушница с сильными руками, осматриваясь с таким сварливым выражением лица, будто за нею послали, чтобы обмыть тело, а она пришла и увидела, что еще слишком рано. Просторная комната тускло освещалась светом одной свечи и мерцанием огня в камине. Две молоденькие монахини, вспотевшие и бледные от усталости, стояли около камина рядом с лазаретной сестрой, а сестра Агнета свирепо смотрела на происходящее, не отходя от двери.

— Вот кровать, отец, — сказала Ракель, — стол слева от тебя. В ногах кровати есть еще один стол, достаточно большой для корзины. Я поставлю ее туда? — Не дожидаясь ответа, она поставила принесенную корзину в ногах кровати.

— Расскажи мне что-нибудь о пациентке, дитя мое. — Исаак обратился к ней настолько тихо, что ожидающие монахини едва поняли, что он сказал.

Ракель взяла свечу и поднесла ее поближе к девушке. Когда свет упал на тонкие нежные черты ее лица, она с удивлением втянула в себя воздух.

— Она выглядит… — тачала Ракель, заметила, что монахини наблюдают за ней, и повторила: — Она выглядит больной, отец. Глаза запали, губы сухие и потрескавшиеся, у нее бледная кожа и… — Дверь отворилась, впустив немного прохладного воздуха и двух монахинь с большим количеством свечей. Они установили их на столах около кровати и зажгли. — Они принесли больше свечей. Теперь я могу видеть, что кожа у нее серая, но без желтизны. На щеках лихорадочные пятна. Она мотает головой из стороны в сторону, как будто страдает от сильной боли, но лежит на спине, и спина твердая и прямая.

— Спроси ее, мягко и осторожно, где она чувствует боль.

Ракель встала на колени около кровати, приблизив лицо к больной.

— Госпожа, — прошептала она, — вы слышите меня? — Голова, больше похожая на череп, слегка шевельнулась. — Скажите мне, где болит?

— Попроси ее, чтобы она указала, если сможет, место, где чувствует боль. И встань между нею и этими надоедливыми монахинями.

Донья Исабель услышала и протянула руку. Она притянула Ракель поближе к себе и хрипло зашептала ей на ухо.

Ракель встала на цыпочки и зашептала отцу на ухо:

— Она говорит, что опухоль находится на бедре, отец.

Исаак повернулся, двигая головой взад-вперед, чтобы определить, где находится больничная сестра.

— В этой комнате слишком много народа, сестра, — властно сказал он. — Они загрязняют воздух и нарушают покой больной. Отошлите их.

Сестра Бенвенгуда посмотрела на сестру Агнету; та мрачно кивнула.

— Как скажете, мастер, — сказала больничная сестра. — Но, конечно, это не касается сестры Теклы? Она была нашей опытной и уважаемой больничной сестрой и может оказать вам огромную помощь. — Ее голос упал до шепота. — Она работала здесь одна после того, как все ее помощники были унесены смертью. Она будет очень огорчена, если ее отошлют прочь. — Она снова возвысила голос. — Сестра Текла готовит припарку из отрубей и овса, возможно, это будет необходимо.

— Я тоже потерял ценного помощника во время чумы, — сказал Исаак. — Но Господь в Его мудрости дал мне умную дочь с ловкими пальцами, которая заняла его место. Конечно, сестра Текла может остаться. Она не помешает.

— Я тоже останусь, — сказала сестра Агнета. — Больше никто не нужен. Я останусь здесь, возле двери, и буду сообщать все, что надо будет передать. Сестра, вы можете подождать снаружи, пока вы не понадобитесь.

Сестра Бенвенгуда бросила на нее злобный взгляд и направилась к двери.

— Спасибо, сестра, — сказал Исаак. Он подождал, когда шаги стихнут и дверь закроется, после чего снова повернулся к больной.