Южнее реки Бенхай

— Есть вещи, которые мы должны ценить дороже денег, — назидательно заметил Браун.

— Господин Браун, — спросил корреспондент ТАСС, — по каким целям бьют американские бомбардировщики? В американской печати сообщалось, что Пентагон уже определил — видимо, это было сделано еще до совещания в Гонолулу — девяносто с лишним целей. Не назовете ли вы хотя бы некоторые из них?

— Насколько мне известно, авиация бомбит только военные или жизненно важные экономические объекты, чтобы сломить сопротивление противника.

— А вот в сегодняшнем номере «Вашингтон пост» помещено сообщение агентства Рейтер о том, что в первые дни бомбардировок пострадали в основном жилые районы, школы, больницы, небольшие рыболовные шхуны. Как вы объясните это?

— Я не могу объяснять безответственные писания…

— Простите, господин Браун, — прервал представителя госдепартамента корреспондент агентства Рейтер, — мой коллега сообщает, что он лично видел, какие объекты разрушают американские самолеты. Чтобы опровергнуть его, вы должны представить более веские доказательства, чем вы привели. Они есть у вас?

— У меня есть уверенность, что наши воздушные силы скрупулезно выполняют приказ президента. Других доказательств и не требуется.

— Но ведь это похоже на вмятину выше ватерлинии, о которой говорил подполковник. Вы не находите?

Браун вытер лицо платком. В зале становилось жарко.

— Как сообщалось в американских газетах некоторое время назад, — поднялся японский журналист, — военное командование США еще в феврале разработало «оперативный план 34-А». Это план открытой войны против Северного Вьетнама. А в мае были утверждены упоминавшиеся здесь 94 цели на его территории. Потом в Тонкинский залив вошли ваши корабли и начали обстрел Вьетнама с моря. Как вы объясните после этого, что будто Вьетнам напал на вас? Ну кто из вас ответит, пожалуйста?

Браун посмотрел на подполковника, будто приглашая дать ответ, но тот пожал плечами.

— Пока наступило замешательство в рядах наших хбзяев, — начал под смех журналистов корреспондент французской газеты «Монд», — я хотел бы задать вопрос такого характера. После событий у берегов Вьетнама конгресс принял так называемую «тонкинскую резолюцию», которая дает президенту как главнокомандующему право принять меры для отражения нападения любых вооруженных сил. За минувшие несколько дней, как сообщают американские, я подчеркиваю — американские, газеты, совершено уже много боевых вылетоз американских, я подчеркиваю — американских, самолетов. И каждый из них что-нибудь бомбил. Извините, господин подполковник, что я сделал такое долгое вступление. Я давал вам время прийти в себя аосле вопроса моего японского коллеги. Теперь мой вопрос: скажите, где, в каком районе, на какие цели сбрасывали бомбы самолеты… Ханоя? Ведь, как вы заявили, — добавил корреспондент, с трудом пробиваясь сквозь смех и шум зала, — Северный Вьетнам — нападающая сторона.

Даже если бы кто-то попытался отвечать, услышать было бы невозможно. Зал бурлил. Кинокамеры беспрерывно снимали растерявшихся представителей госдепартамента и Пентагона, микрофоны на длинных шестах пытались поймать фразы, которыми они обменивались, блокноты заполнялись скорописью едких замечаний в адрес представителей двух ответственных ведомств Вашингтона.

Прошедшая пресс-конференция в большинстве газет была зло высмеяна. Как только не изощрялись журналисты, описывая смехотворные доводы американской администрации выставить себя потерпевшей стороной. Сколько карикатур было помещено на эту тему! В сенате выступил с речью Брайтсан: «Нет необходимости указывать сенату или американскому народу, какова была бы позиция США, если бы советские военные корабли или подлодки патрулировали в 5 или 10 милях от американского побережья. Наши обвинения Северного Вьетнама в агрессии будут встречены за границей смехом. И как бы этот смех не обернулся в будущем слезами для наших не очень дальновидных руководителей».

Снежный ком недовольства нарастал среди союзников Америки, обвинявших ее лидеров в рискованных шагах, способных привести мир к военному столкновению. «Решение президента было столь быстрым и необходимым, — с издевкой писала газета «Вашингтон пост», — что ему не хватило двух дней, чтобы проконсультироваться с союзниками по глобальному вопросу, который ставит мир перед лицом невиданных испытаний. Вероятно, именно это нанесет престижу Америки больший ущерб, чем фантастическое нападение вьетнамцев на корабли 7-го флота. Даже отец политики «с позиции силы» Дуайт Эйзенхауэр не доходил до таких акций, как нынешняя администрация. Айк говорил: «Я не могу представить себе большей трагедии, чем прямое участие объединенных Штатов в настоящей войне в Индокитае». Неужели он меньше понимал в политике, чём техасский фермер Джонсон?»

Но военную лихорадку уже нельзя было остановить. Америка шла к президентским выборам, и Джонсон хотел показать тем, кто делает президентов, что он не пойдет на капитуляцию во вьетнамском вопросе. За месяц до выборов, которые по традиции должны были состояться в первый вторник после первого понедельника ноября 1964 года, во Вьетнаме были применены отравляющие вещества против предполагаемой партизанской базы. Испытывались новые препараты концерна «Доу кэмикл». На военно-воздушную базу «Таншоннят» перебазировались крупные авиационные соединения с базы Кларк-Филд на Филиппинах. Американские авианосцы «Вэллифордж» и «Констэлейшн» в сопровождении крупных соединений эсминцев снимались со своих стоянок и направлялись к берегам Вьетнама.

Не думая о последствиях, Америка вступила в войну, которую она с особым размахом стала готовить сразу, как только Линдон Джонсон, торопливо принявший присягу после убийства Джона Кеннеди, вступил в Белый дом в качестве 36-го президента Соединенных Штатов.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Линдон Джонсон вернулся из Гонолулу, где проходило совещание военных самого высокого ранга, решавших вопрос о том, как быть с Вьетнамом, сильно озабоченным. Положение в этой стране складывалось катастрофическое. Все, что предпринималось Белым домом и Пентагоном под названием «особая война», приносило чаще поражения. Ни помощь оружием, ни посылка военных советников — их общее количество уже превысило численный состав дивизии — не давали результатов. Сайгонский режим лихорадили внутренние распри, на остроту которых не могли не влиять все более успешные атаки сил Вьетконга. Поэтому в Гонолулу лидеры сай-гонской администрации, приглашенные на совещание вроде бы как равноправные партнеры, чувствовали себя посторонними. Как выразился один бойкий на язык журналист, сайгонцы наблюдают собственные похороны: о них преувеличенно много говорят лестного, но их не принимают в расчет. В новых условиях американцы решили взять на себя всю ответственность за развитие событий.

Каким же сложным путем пришлось идти к нынешнему ясному решению, думал Джонсон, которого не могли найти ни Трумэн, ни Эйзенхауэр со своим всесильным руководителем внешней политики Джоном Фостером Даллесом. Не справился с этим и Джон Кеннеди. Джонсон вспомнил, что людей поколения Трумэна и Эйзенхауэра, а значит, и его самого, Кеннеди называл «уставшим поколением, которому недостает воли и воображения». А вот если бы клан Кеннеди чуточку больше прислушивался к его, Джонсона, советам и повнимательнее был к его политическому опыту, сколько бы острых углов удалось избежать! Но Кеннеди, думавший, что он-то уж сдвинет Америку с мертвой точки, был лишен размаха. Во Вьетнаме, как теперь стало ясно, нельзя было обходиться полумерами, оперировать ограниченными силами. А ведь были же обнадеживающие признаки правильного подхода к проблеме! Не хватало масштаба!

В 1961 году началось создание «специальных сил Пентагона» для Вьетнама. Предполагалось, что в них войдут несколько тысяч солдат, прошедших боевую школу в Корее и на Филиппинах, обученных воевать в джунглях, знающих азиатские условия. В первый отряд из четырехсот человек зачисляли людей, не только умеющих владеть всеми видами оружия и приемами борьбы, но и Ъдним из двух самых трудных языков мира — русским или китайским. Никто толком не знал, зачем нужен, к примеру, русский язык в джунглях Вьетнама, но не возражали, принимая с добродушной улыбкой как издержку новых веяний.

В октябре того же года сотрудники военных атташа-тов западных стран, аккредитованные при Пентагоне, были приглашены в учебный лагерь Форт-Брэгг, чтобы посмотреть, как солдаты готовятся для борьбы с партизанами. Пентагон устроил почти театральное представление, в котором солдаты «спецсил» разыграли сражение с «партизанами», создававшее впечатление, что трех тысяч таких суперсолдат хватит не только усмирить партизан в Южном Вьетнаме, но и вообще завоевать всю страну. Коронным номером была демонстрация недавно изобретенной новинки: солдаты, надев реактивные ранцы, по воздуху перепрыгивали через водную преграду.

Помощник военно-воздушного атташе Англии, взяв под руку своего французского, коллегу, поделился своими мыслями:

— Что ни говорите, месье, а это впечатляет.

— Да, сэр, впечатляет. Забавно только одно: десять лет назад мы испробовали почти все подобные штуки во Вьетнаме. Но они не помогли.

Два дня спустя после этих учений на заседании Совета по национальной безопасности при президенте начальники штабов высказали мнение, что для победы во Вьетнаме потребуется сорок тысяч американских солдат. Председатель Объединенного комитета начальников штабов генерал Тэйлор, который только что прибыл из Вьетнама, чтобы через некоторое время вернуться туда уже в качестве американского посла, наделенного правами распоряжаться и военным контингентом, доложил президенту: «Отправка американских войск настоятельно необходима. Я не верю, что без этого наша программа по спасению Южного Вьетнама увенчается успехом».

Проанализировав складывающуюся во Вьетнаме ситуацию, министр обороны Роберт Макнамара в памятной записке на имя президента Кеннеди подчеркнул ту же мысль, но в более решительной форме: «Падение Южного Вьетнама повело бы к серьезному ухудшению положения во всей Юго-Восточной Азии, а этому едва ли можно помешать, если не послать наши войска».

Нагнетание обстановки, все более настойчивые и растущие требования о посылке американских войск во Вьетнам всерьез встревожили одного из авторитетных дипломатов, помощника государственного секретаря Джорджа Болла. Он попросил аудиенции у президента Кеннеди.

— Мы редко встречаемся, — приветливо встретил Кеннеди Болла, — но каждая наша встреча обогащает меня, Джордж.

— Спасибо, господин президент, — ответил тронутый вниманием дипломат.

Они обсудили несколько ничего не значащих вопросов, поговорили о новостях, посетовали на загруженность. Весь протокольный ритуал соблюден.

— Я думаю, Джордж, — сказал президент, — что ты пришел ко мне не за тем, чтобы узнать мое мнение о погоде.

— Да, сэр, меньше всего меня интересуют прогнозы синоптиков. Пугают предсказания о погоде военной. Меня беспокоит, господин президент, что генералы, зараженные ложным оптимизмом, требуют слишком многого.

— Ты имеешь в виду восемь тысяч солдат, которые запросил генерал Тэйлор? Но это же мелочь, стоит ли беспокоиться?

— Не только восемь тысяч солдат Тэйлора, но и сорок тысяч, о которых говорит Макнамара. Это опасный шаг, сэр.

— Вряд ли мы дойдем до того, чтобы посылать во Вьетнам сорок тысяч человек, — сказал Кеннеди. — По-моему, и восьми тысяч хватит, чтобы решить вопрос.

— Нет, господин президент, — возразил Болл, — если мы пошлем сейчас восемь тысяч, через несколько лет там будет уже триста тысяч человек [3].

— Джордж, да ты с ума сошел, — рассмеялся Кеннеди. — Не надо так мрачно смотреть на события.

В декабре Кеннеди все-таки решил довести «силы поддержки» во Вьетнаме до пятнадцати тысяч человек. Кеннеди думал, что берет в свои руки бразды правления американской политикой в отношении Вьетнама, а на самом деле толкал Америку в трясину «особой войны».

Генерал-лейтенант Поль Харкинс был назначен главой «военных советников США» во Вьетнаме. Сойдя с трапа самолета в Сайгоне, он, широко улыбаясь, сделал заявление окружившим его корреспондентам:

— Я оптимист и хочу видеть при себе только оптимистов.

Два с половиной года Харкинс слал в Вашингтон военные сводки, не отвечавшие действительности, но зато показывавшие «команду Харкинса» в самом лучшем свете. Он даже придумал постоянную рубрику для своих донесений: «Сообщения о продвижении вперед». Оптимизм Харкинса скоро стал костью в горле тем американским офицерам, отряды которых сидели не в кондиционированных кабинетах в Сайгоне, а вместе с сай-гонскйми частями воевали против сил национального освобождения. Через голову Харкинса и его штаба в Вашингтон стали поступать донесения о том, что делается на самом деле на военйых полях Вьетнама. Специальная комиссия, занявшаяся проверкой этих донесений, пришла к выводу, что Поль Харкинс, мягко говоря, был необъективен в своих реляциях. Макнамара сказал по этому поводу более определенно:

— С самого начала было видно, что он не стоит ломаного гроша.

Но это будет значительно позже, тогда же, в шестьдесят первом, «особая война» только набирала силу, сулила, казалось, несомненную победу.

На совещании в Гонолулу, с которого только что вернулся Линдон Джонсон, он услышал беспощадную оценку тому, к счастью, думал он, закончившемуся бесславному периоду.

— Особая война пошла не так, как мы планировали, — сказал один из военных советников в Южном Вьетнаме, генерал Брайтон. — Наши друзья не смогли использовать все те преимущества, которые давало им сотрудничество с нами. Это, как известно, привело к поражению президента Нго Динь Зьема, о чем мы глубоко сожалеем. Нельзя сидеть между двух стульев в этой войне. Надо принимать резкие, безжалостные, но ведущие к победе решения. Вместе с нашими друзьями мы обсуждали ситуацию и пришли к выводу, что надо просить правительство Соединенных Штатов Америки послать свои войска во Вьетнам.

Два дня шло серьезное обсуждение самых жизненных вопросов американской политики во Вьетнаме, от которого зависела вся политика в Азии. Были представлены планы «строительства новых деревень», которые вместе с решительными мерами подавления сопротивления должны привести наконец к успокоению семнадцати миллионов южновьетнамских крестьян, умы и сердца которых пока завоевывает Вьетконг.

— Во Вьетнам, — говорил генерал Брайтон, — должны поехать умные головы из американских специальных служб, из экономических компаний и корпораций, идеологи антиповстанческого движения. Они помогут создать здоровое общество в этой части Индокитая. Пока они будут заняты этим делом, американские дивизии займутся сокрушением партизанских армий Вьетконга. Все хорошо просчитано, обдумано, выверено…

Линдон Джонсон, впервые в качестве президента США принимавший участие в решении таких жизненно важных вопросов, проникся к себе уважением. Он видел, с каким почтением обращались к нему известные генералы и адмиралы, как выслушивали его советы, и это возвышало его в собственных глазах. Джонсон испытывал удовлетворение оттого, что он, по примеру великих президентов Америки, практически с первых шагов стал автором «нового курса». Вьетнам, думал он, только начало смелой и динамичной политики. Потом будут новые решения, новые шаги, которые с помощью бога сделают его имя бессмертным.

Сейчас президент готовился к неофициальному совещанию, на которое по совету министра обороны Макнамары были приглашены самые влиятельные люди, даже те, кто был в оппозиции к администрации Джонсона.

— Но ведь среди них, — сказал он сидящему рядом Макнамаре, — есть такие, которые могут не согласиться с нашими доводами. Что ты на это скажешь, Боб?

— С несогласными, господин президент, нам придется иметь дело и за стенами вашего кабинета, и в стенах конгресса. Они постараются сделать все, чтобы затруднить проведение в жизнь вашего курса. Это придется принимать как неприятную реальность.

Президент еще раз пробежал глазами список приглашенных. Помимо сенатора Брайтсана, которого Джонсон давно недолюбливал за строптивость и грубую прямолинейность в оценке его, Джонсона, действий, когда он был вице-президентом, еще несколько имен показались ему случайными, но спорить с Макнамарой было трудно.

— Начинаем большое дело, Боб, — сказал он, отодвигая листок в сторону. — Политика, рассчитанная на победу, не может кончиться крахом, потому что это будет не только наш с тобой проигрыш, Боб. Это будет проигрыш Америки. Правда, я верю в счастливую звезду, которая укажет путь к победе.

Макнамара знал, как любит Джонсон выспренние выражения, и, будучи человеком в высшей мере рациональным, в душе подсмеивался над ним, но в то же время сам использовал эту слабость президента, чтобы воздействовать на него. Более того, Макнамара, оперируя словами из лексикона Джонсона, умело подсовывал свои идеи, заставляя думать, что они родились в голове президента. У президента и министра обороны не было каких-либо расхождений, просто министр был за действия без лишних психологических анализов.

— Я согласен, господин президент, — сказал Макнамара, — и верю, что нам будет сопутствовать провидение в нашем нелегком выборе. Ваша твердость в проведении нового курса должна убедить всю нацию в том, что это единственно верная политика.

По сигналу, поданному Джонсоном, в кабинет стали входить участники совещания, вежливр здороваясь с президентом. Высокий, застывший, как изваяние, президент стоял у торцовой части стола, кивком отвечая на приветствия. Из-под густых с сединой бровей глядели внимательно и настороженно острые глаза, казавшиеся слишком маленькими на крупном лице.

— Мы собрались сегодня для того, — начал президент, когда закончилась неизбежная несколько суматошная процедура рассаживания вокруг большого стола, — чтобы поговорить и подумать об одной сложной проблеме, волнующей сейчас весь американский народ. Я имею в виду нашу политику во Вьетнаме. Недавнее совещание ответственных военных и гражданских лиц в Гонолулу показало, что эффективность нашей политики в этой стране резко снизилась. Причину можно искать и в неспособности прежнего президента Зьема покончить с хаосом в стране, и в нашей недостаточной активности. Совещательный характер нашей доверительной встречи не мешает быть ей очень важной для определения политики на будущее. Здесь, как видите, собрались люди, которые отвечают за нашу военную мощь и безопасность, — президент красноречиво повернул голову в сторону сидящего справа от него министра обороны, — и выдающиеся политики, от которых во многом зависит настроение общественного мнения Америки, — такой же красноречивый жест рукой в сторону сенатора Брайтсона. — Я рассчитываю на то, что каждый из вас мудро подойдет к оценке серьезной ситуации и поможет нам в поисках наиболее оптимального решения. Мы все несем ответственность за нашу страну. Пусть неодинаковую по возложенным на каждого из нас долгом и народом, но одинаковую перед богом. Я знаю, что есть люди, которые сомневаются в правильности наших действий и хотели бы видеть другой нашу политику по отношению к Вьетнаму. Говорят, что мы должны уйти оттуда и бросить таким образом своих друзей на произвол судьбы. Я повторяю, а после совещания в Гонолулу с еще большей уверенностью и твердостью, что, прими мы такие решения, мы нанесли бы величайший ущерб моральным принципам, на которых держится наша страна.

Оглядывая участников совещания, президент заметил полковника Юджина Смита, которому не так давно вручал медаль за мужество, и испытал приятное чувство удовлетворения, подумав о том, какие умные и храбрые офицеры стоят у истоков вьетнамской политики. Таким можно доверить любое дело, и они сделают все, что от них потребуется.

Полковник Смит, почувствовав на себе взгляд президента, испытал некоторое смущение, поскольку не смог объяснить себе причину приглашения на совещание такого ранга. Но распоряжение быть на нем он получил непосредственно от руководителя военной разведки министерства обороны. Полковник был польщен высоким доверием, согласившись в конце концов с тем, что оно оказано ему по заслугам, — позади полтора года упорной, без отдыха работы, наисекретнейшей по своему характеру. При неблагоприятном исходе событий оплатить провал можно было только собственной жизнью. Совершенно непроизвольно в голове прокрутились события совсем недавнего прошлого. Каждый поворотный эпизод, каждый документ возникли в памяти полковника Смита, будто освещенные глубинным светом. Они были связаны с именем Нго Динь Зьема, взлет и трагедия которого отражали сущность политических зигзагов, сделанных в тысячах и тысячах миль от Сайгона.

Когда в середине пятидесятых годов Франция, только что потерпевшая поражение в Северном Вьетнаме, хотела закрепиться на Юге, она обнаружила, что ее позиции очень сильно подорваны. К императору Бао Даю американцы уже приставили нового премьер-министра Нго Динь Зьема. Второе бюро — французская разведка — стало в срочном порядке, но тщательно подбирать досье на этого быстро набиравшего силу человека, так быстро, что опытные специалисты только разводили руками. Найденный где-то в Калифорнии, Нго Динь Зьем числился в активе Джона Фостера Даллеса. Уже после исчезновения Зьема со сцены респектабельный и всезнающий журнал «Лук» напишет о нем: «Джон Фостер Даллес подобрал его, сенатор Майк Мэнсфилд одобрил его, вице-президент Никсон полюбил его, кардинал Спеллман похвалил его, а президент Эйзенхауэр дал ему о’кэй». Когда так много людей благосклонно отнеслись к Зьему, Америка поручила ему любыми путями сорвать Женевские соглашения 1954 года о проведении всеобщих выборов во Вьетнаме.

Получая широкую помощь, Зьем топит в крови выступления религиозных сект каодай, хоахао, биньксюен, требовавших создания коалиционного правительства. Он принимает закон, замаскированный цифрами 10/59, который вводил военно-полевые суды и смертную казнь для любого, кто выступает против режима. И все-таки Зьем не чувствовал, что прочно стоит на земле.

Чтобы получить покрепче опору, он просит новой и новой помощи, заявляя при этом, что «границы Соединенных Штатов простираются до 17-й параллели во Вьетнаме». Линдон Джонсон, будучи еще вице-президентом, подписал декларацию об увеличении военной помощи Зьему и назвал его лидером, борющимся за свободу «та периферии владений в Азии». Это было в мае 1961 года, а в октябре советники президента Кеннеди обосновали необходимость посылки крупного контингента американских войск во Вьетнам. В декабре Зьем шлет президенту Кеннеди телеграмму, составленную американским послом Нолтингом, в которой просит дополнительно помощь оружием и войсками, чтобы противостоять агрессии с Севера.

Но полковник Смит помнит телеграмму посла Кэбота Лоджа, посланную в Вашингтон двумя годами позже, в августе 1963 года: «При сохранении зьемовской администрации невозможно выиграть войну и еще менее возможно, чтобы Зьем или какой-либо другой член его семьи смог управлять страной так, чтобы добиться поддержки народа». Потом был подготовлен доклад, более тревожный по содержанию, чем телеграмма: «Зьем лавирует, колеблется. Есть опасность, что он пойдет на нейтрализацию Южного Вьетнама или даже на компромисс с Вьетконгом, если ему предложат удовлетворяющую его альтернативу». Указание послу из госдепартамента, помеченное 24 августа 1963 года, было предельно ясным: «Правительство Соединенных Штатов не может более терпеть такое положение, когда власть фактически находится в руках брата президента — Нго Динь Ню. Нго Динь Зьему нужно предоставить самому избавиться от Ню и его людей, заменить их лучшими, имеющимися в его распоряжении военными и политическими деятелями. Если, несмотря на все усилия, Нго Динь Зьем воспротивится и откажется, мы должны будем, предусмотреть такую возможность, когда и сам Зьем не будет сохранен. Послу и его аппарату в стране надлежит немедленно изучить всех возможных лидеров и разработать детальный план осуществления замены Зьема на случай возникновения такой необходимости».

Совет по национальной безопасности дал указание послу Лоджу своей властью прекратить передачу помощи Зьему, связаться с военными, недовольными Зьемом, организовать их и добиться устранения последнего. Президент Кеннеди одобрил планы, разработанные Пентагоном и ЦРУ. Юджин Смит, совсем недавно вернувшийся в Вашингтон, снова был послан в Сайгон как способ ный и знающий разведчик для конкретной работы по подготовке заговора. На месте он узнал факты, вывод из которых мог быть только один — необходимо устранить Зьема, чтобы не пострадали интересы Америки.

Совсем некстати он вспомнил свою встречу с братом Нго Динь Зьема — Нго Динь Ню. Это было в президентской резиденции в Сайгоне, в уютной комнате, застланной коврами и украшенной слоновьими бивнями, разными фигурами, картинами, вытканными на шелке. Нго Динь Ню, связанный с американскими деловыми кругами и военными интендантами, стал раньше своего брата догадываться, куда подул ветер американской политики. Он первым ощутил, что земля под ногами зашаталась. Может быть, из информации своих агентов, может быть, душой бизнесмена Ню почувствовал, что занимающий скромную должность в аппарате американской военной миссии полковник Юджин Смит на самом деле— видная фигура зреющего заговора. Воспользовавшись каким-то незначительным предлогом, Нго Динь Ню пригласил Юджина Смита в президентский дворец на коктейль. Когда гости после выпитого уже не обращали ни на что внимание, он привел Юджина в ту памятную комнату, напоминающую то ли рабочий кабинет, то ли будуар красавицы легкого поведения.

Сначала разговор вертелся вокруг светских событий, потом перешел к положению в экономике, которую американцы уже начали перестраивать на свой лад — закрывая отрасли, считавшиеся невыгодными. Они говорили, что дешевле и перспективнее ввозить в Сайгон рис, хлопчатобумажные ткани из США и других стран, чем плодить партизан в сельских районах.

Беседа была долгой, крутилась как водоворот, в воронку которого Нго Динь Ню боялся нырнуть, а полковник, не желая бросать ему спасательного круга, отделывался словами в духе официальной политики.

Уже стала стихать вечеринка, видимо, гости расходились, когда Нго Динь Ню решился наконец идти напрямую.

— Господин полковник, — произнес он, приглушив голос, — сейчас мы вдвоем, нет никаких свидетелей. За ваш честный ответ вы будете щедро вознаграждены и навсегда останетесь нашим другом. Скажите, мы с братом уже стали для Америки кожурой банана, на которой она боится поскользнуться? Нам надо готовиться уступить место кому-то более подходящему? Кому? Может, можно поправить дело? У вас еще не было более преданных друзей, чем мы. Я понимаю, если мы не устраиваем вас, то пощады ждать нечего. Если~ можете, то ответьте честно. Или ничего не говорите.

Юджин Смит был слишком тесно связан с делом некогда всесильных братьев, пришедших на смену императору Бао Даю, и потому, не имея права ответить честно, как просил собеседник, стал напускать риторический туман. Он говорил, что Соединенные Штаты всей душой и силами поддерживают президента Зьема, они планируют предоставить ему дополнительную помощь, чтобы сокрушить Вьетконг, объединить весь Вьетнам под рукой президента Зьема. Он нес еще какую-то чепуху, от которой было стыдно самому. Собеседник понял его.

— Ну что ж, — грустно сказал он, выпив последнюю рюмку апельсинового ликера, — может быть, вы когда-нибудь пожалеете — я имею в виду не вас лично, а Америку, — что сбросили нас со счетов. Спасибо вам, хотя я рассчитывал на откровенность. Будет время, мы еще побеседуем с вами на эту тему.

Встретиться им не пришлось. Через пять дней, 1 ноября 1963 года, президент Южного Вьетнама Нго Динь Зьем был убит. Его брат не избежал той же участи.

Юджин Смит не знал и не мог знать, как развивались события задолго до их трагического завершения. А предыстория носила любопытный характер.

25 мая 1962 года в одном из фешенебельных ресторанов Манхэттена встретились два человека влиятельного клуба избранной элиты Нью-Йорка — мультимиллиардер Джон Рокфеллер III и редактор газеты «Нью-Йорк тайме» Джон Оукс. Оба они носили звание «центурионов». Как обычно, люди такого положения собираются, чтобы провести приятно несколько часов в компании единомышленников. Вести во время обеда деловые разговоры считается признаком плохого тона. Но все знают, что именно для деловых разговоров приглашает один центурион другого. Поэтому Джон Оукс не был шокирован, когда Джон Рокфеллер познакомил его с письмом еще одного центуриона — Фредерика Нолтин-га, бывшего тогда американским послом в Южном Вьетнаме. «Дорогой Джон, — писал посол, — я обращаюсь к тебе с дружеской просьбой. В последнее время уважаемая «Нью-Йорк тайме» усилила свои нападки на режим президента Зьема. Она обвиняет его в неспособности руководить страной, в продажности, трусости и других грехах. Я не беру полностью под защиту Нго Динь Зьема, но открытое выступление против него не отвечает интересам Америки в Юго-Восточной Азии, усугубляет наши трудности, которые и так довольно велики, ставит под сомнение целесообразность нашего сотрудничества с администрацией Зьема. Я прошу тебя, дорогой Джон, поговори с нашим другом Оуксом и посоветуй ему пересмотреть позицию на освещение положения в Южном Вьетнаме».

— Ну, что вы скажете на это, дорогой друг? — спросил Рокфеллер, заметив, что письмо прочитано.

Оукс передал листок Рокфеллеру, поднял стакан с рейнским вином и, любуясь благородной жидкостью, пронизанной солнечным лучом, неожиданно для Рокфеллера произнес:

— Вот теперь мне совершенно ясно, что Южный Вьетнам надо быстрее избавить и от Нго Динь Зьема, и от нашего друга Нолтинга. Ты, Джон, входишь в Совет по международным отношениям. В Америке знают, что именно там, в вашем четырехэтажном особняке на углу 68-й улицы и Парк-авеню, вырабатываются рекомендации по долгосрочной политике и намечаются их стратегические решения. От этих рекомендаций, как мне известно, не отказываются ни в государственном департаменте, ни в Белом доме. Наша политика в Южном Вьетнаме, Джон, заходит в тупик. Ее надо менять. И менять людей, на которых мы возлагали надежды. Пропустите все факты через ваш генератор идей — Рокфеллеры, Форды и Морганы лучше, чем наш друг Нолтинг, разберутся в обстановке — и примите новую стратегию, пока мы не попали в еще более тяжелое положение.

Рокфеллер хорошо понял Оукса и предложил продолжить беседу на более приятные темы, чем внешняя политика. Обед закончился в полном согласии. После того как с письмом Нолтинга и беседой Оукса ознакомился брат Джона — Дэвид, возглавлявший Совет по международным отношениям, мозговой трест начал работу. В особняк на 68-й улице стали приходить секретные пакеты из государственного департамента, из сенатской комиссии, Пентагона, специальных служб. Когда все полученные документы были изучены, судьба южновьетнамского президента была решена окончательно. Значительно позже Юджин Смит понял, каким крошечным винтиком был он в машине, маховик которой вращался с неотвратимой беспощадностью.

Все это в какие-то секунды пронеслось в голове Юджина Смита. Нет, он не переживал из-за свержения Зьема. Если Америке было выгодно его уничтожить, значит, спастись у него не было шанса. Хотя тогда, после разговора с братом президента, Юджин Смит, не зная всей суммы фактов, испытывал смутное недовольство и собой, и развитием событий. «Нго Динь Ню был прав, — думал Юджин Смит, — вряд ли в Южном Вьетнаме найдется более преданный слуга Америки, чем Зьем». По первому намеку американского посла он перетряхивал свое правительство, удаляя из него всех, кем было недовольно американское посольство. Двенадцать раз Зьем реорганизовывал свое правительство. Он уволил в отставку тридцать пять министров и треть генералов своей армии. Перед самым своим концом он сместил восемнадцать губернаторов и тридцать вице-губернаторов, которые также были неугодны американскому посольству и военной миссии за плохую организацию борьбы с Вьетконгом. «А тот, кто придет на смену обреченного президента, — думал полковник Смит, — разве он сам пойдет воевать с солдатами Вьетконга? Война во Вьетнаме все равно будет войной американской». В канун получения медали за мужество Юджин Смит почувствовал иголочный укол совести. «Зачем потребовалось Америке свергать императора Бао Дая, заменять его Нго Динь Зьемом, а потом убивать и этого, чтобы возводить на трон тех, у кого тоже нет сторонников?»

— Сейчас генерал Фрэнсис Райтсайд, — донесся до Смита голос президента, — кратко изложит предысторию— я повторяю — предысторию — нового курса, чтобы было яснее, чем диктуется его необходимость. Пожалуйста, генерал.

Генерал Фрэнсис Райтсайд поднялся, раскрыл папку и стал рассказывать о положении во Вьетнаме, изредка подходя к карте, висевшей сбоку от президента.

— Присутствующие здесь господа хорошо знают, какие обстоятельства заставили нас взять на себя ответственность за судьбы Вьетнама. Полностью провалившаяся, беззубая политика французов привела не к удушению заразы коммунизма, а к ее более широкому распространению. Она стала разливаться как река в половодье, и в ней тонули и французские амбиции владеть Индокитаем, и наши расчеты не допустить проникновения в этот район земного шара советской идеологии, которая с победой коммунистов непременно стала бы здесь господствующей. Когда после поражения французской армии под Дьенбьенфу, — генерал ткнул указкой в едва приметную точку на огромной карте, — было решено созвать конференцию в Женеве, мы уже имели свой план. Мы считали тогда, как считаем и теперь, что Индокитай — это приз, стоящий большой игры. Капитан нашей сильной сборной бейсбольной команды — это слова президента Эйзенхауэра — покойный Джон Фостер Даллес поехал в Женеву, чтобы статьями соглашения закрепить наши интересы в Индокитае. Однако расчеты не оправдались. Россия и Северный Вьетнам, поддержанные другими участниками совещания, сумели настоять на своем методе решения индокитайской проблемы. Правда, обнадеживающей была секретная встреча Джона Фостера Даллеса с министром иностранных дел красного Китая. Характер отношений с Пекином был таков, что нельзя было ожидать полного взаимопонимания и откровенности. Пекин искал, а скорее всего — прощупывал пути сближения с нами, но был осторожен. Мы же, если говорить откровенно, напоминали лошадь, глаза которой были прикрыты плотными шорами… Мы не придали значения намеку, сделанному министром иностранных дел Пекина, и опасались, что если вмешаемся во Вьетнам так же, как это было в Корее, то столкнемся с объединенным фронтом Вьетнама, Китая и России. А намек был брошен, между прочим, такой: «У Китайской Народной Республики слишком много забот по строительству нового Китая, чтобы после победоносно завершившейся революции втягиваться в военное противоборство с такой великой страной, как Америка. Но пусть у вас не будет иллюзий, мы не оставим в беде наших друзей во Вьетнаме». Мы тогда, повторяю, не поняли ситуации. Генерал Эйзенхауэр проводил свою очередную партию в гольф, когда ему доложили о телеграмме Джона Фостера Даллеса о положении в Женеве перед обсуждением индокитайского вопроса. Даллес сообщил, что Соединенные Штаты могут оказаться в крайне неудобной позиции и что решение о проведении всеобщих выборов во Вьетнаме все равно будет принято. Лучше, предлагал Даллес, мы возьмем дело в свои руки, которые не будут связаны нашими слишком определенными обязательствами. «Передайте Джону, — сказал тогда президент, — что мяч, лапта и рукавицы — наши. Мы их решили забрать домой, поэтому игра, которую нам хотят навязать, не состоится. Пусть Джон не задерживается в Женеве, там хороший климат, но я его жду на партию в гольф уже в этот уикэнд».

Фрэнсис Райтсайд перевернул в своей папке несколько листков, сделал глоток кока-колы и продолжал:

— Мы усилили свою работу в Южном Вьетнаме, направляя все внимание на то, чтобы не допустить всеобщих выборов, оставить страну разрезанной семнадцатой параллелью по реке Бенхай на длительное время, во всяком случае до тех пор, пока не появится возможность для ее объединения, но уже на наших условиях. И, как показали события, этот курс был наиболее правильным. Позже в своих воспоминаниях, которые вышли под названием «Мандат на перемены», президент Эйзенхауэр писал — я позволю привести дословно его высказывания: «Если бы в 1956 году, как это было предусмотрено. Женевским соглашением, были проведены всеобщие выборы, то, возможно, восемьдесят процентов населения проголосовали бы за коммуниста Хо Ши Мина». Таким образом, этот раунд игры был за нами. После свержения императора Бао Дая, который слишком внимательно прислушивался и приглядывался к тому, что говорилось в Париже, к власти пришли более смелые люди. Впоследствии, правда, они не оправдали наших надежд, но на первых порах они действовали энергично. Они пригласили большую группу наших советников. Во Вьетнам отправилось не так много — тысяч двадцать наших солдат и офицеров, которые не только теоретически учили вьетнамцев воевать, но и показывали, как надо это практически делать. Наши солдаты проявили героизм в джунглях и болотах Вьетнама, показали, что их не связывают нормы ложно понимаемого милосердия, когда речь идет о сокрушении и уничтожении носителей враждебной коммунистической идеологии.

Полковник Юджин Смит заметил, как снова нервно задвигался на своем стуле сенатор Брайтсан, как поморщился помощник государственного секретаря Робертс. Но он заметил также недоброжелательный, мгновенно брошенный на сенатора взгляд президента Джонсона. А генерал между тем уже излагал план Стэйли — Тэйлора.

Директора Стэнфордского исследовательского института Юджина Стэйли полковник Смит знал довольно хорошо, он не раз приезжал во Вьетнам в ранге специального посла президента США. Сухой, отчего казался еще более высоким, подозрительно осматривающий каждого, кого встречал первый раз, Стэйли жил, кажется, одной идеей — идеей ненависти. Он ненавидел всех — в самой Америке или за ее пределами, — кто выражал несогласие с глобальными планами США или просто сомневался в их целесообразности. Смит хорошо помнит, как в американском посольстве на улице Тхонг-нят во время выступления Стэйли кто-то из дипломатов задал вопрос:

— Господин посол, а так уж важен для нас этот Южный Вьетнам, чтобы за него платить жизнью и кровью наших парней?

— Как ваша фамилия? — истерически крикнул Стэйли. — Скажите, как ваша фамилия, чтобы я знал человека, которому чужды интересы Соединенных Штатов? — И, не дожидаясь, а может, и не нуждаясь, чтобы фамилия была названа, Стэйли разразился грозной речью, в которой говорил, что Америка не зря ступила на эти берега, чтобы уходить, не добившись своей глобальной стратегической цели. Никто не знает, с каких рубежей может начаться война против коммунизма в будущем. Так будет лучше, если эти рубежи выдвинуть подальше вперед, создать дружественные Америке режимы в большем числе стран, поддержать всех, кто выступает вместе с Америкой. — Кто с нами — тот прав! — выкрикнул Стэйли, — Я не думал, что среди наших работников за рубежом есть люди со слабыми нервами, дрожащие, когда видят, как из порезанного пальца течет кровь. Нам ли бояться жертв, когда речь идет о том, чтобы прочным бастионом демократии укрепиться на всех материках? Колумб открыл Америку, а мы сделаем ее вершительницей судеб мировой истории.

Стэйли, которого поддержал председатель объединенного комитета- начальника штабов генерал Максуэл Тэйлор, разработал свой план победы над коммунистами во Вьетнаме.

— Почему коммунисты оказываются для нас неуловимыми? — задавал вопрос Стэйли, обращаясь к американским солдатам частей «особого назначения». — Я бы сравнил Вьетконг с бактерией, которая, попав в благоприятную питательную среду, начинает плодить себе подобных в неисчислимых количествах. Надо лишить его этой питательной среды, сделать так, чтобы коммунисты были окружены безлюдной зоной, чтобы, куда бы ни кинулись, они натыкались не на вьетнамских крестьян, а на пустыню, где каждый подозрительный может быть убит даже без предварительного окрика: «Стой! Кто идет?»

— Но куда же деть народ из этих безлюдных зон? — удивленно спрашивали Стэйли.

Именно этого вопроса он ожидал, подводил, подталкивал к нему своих слушателей. И когда он возникал, Стэйли, как техасский ковбой, садился на своего мустанга и его было трудно остановить.

— В Южном Вьетнаме — а когда-нибудь этот план пригодится и на Севере, — убежденно предсказывал Стэйли, — сейчас его одобряют президент и высшее командование— мы создадим особую зону. Южнее реки Бенхай, то есть южнее 17-й параллели, вообще не будет ни одного коммуниста, будет только железо и колючая проволока. Они пресекут любое наступление врага. Мы выльем из кастрюли бульон, хорошо просушим ее, и пусть тогда микробы коммунизма попробуют найти себе пищу. «Стратегические деревни» отрежут все население Южного Вьетнама от партизан, потому что между ними будет лежать безлюдная зона, всегда открытая для свободной бомбардировки. Мы построим здесь дороги, — продолжал он, — и они перережут местность во всех направлениях. По ним специальные отряды будут добираться до самых отдаленных мест, чтобы проводить акции против упорствующих деревень. Мы сотрем их с лица земли. Мы пришли сюда не для того, чтобы искать безопасное место. Нам нужна тут только победа.

За основу своего плана Стэйли взял идею, разработанную еще советниками Нго Динь Зьема, которая фигурировала под названием «лагеря правого дела» и уже находила воплощение в создании укрепленных поселений, форпостов борьбы с Вьетконгом. Стэйли с профессорской скрупулезностью начертил на карте Вьетнама квадраты новых "стратегических деревень», разделив всю страну на желтые, красные и синие зоны. Желтым цветом обозначались территории, верные сайгонскому правительству и подпадающие под щедрую руку американской помощи всем — продовольствием, товарами, оружием, военными советниками. Синие районы вызывали у Стэйли сомнение. При благоприятном развитии событий они могли оказаться под защитой Америки, а при неблагоприятном — стать объектом «умиротворения». Что касается красных районов, то тут разговор один — беспощадное уничтожение. Стэйли учел все в своем плане. Семнадцать тысяч деревень, хорошо укрепленных, окруженных колючей проволокой, станут деревнями образцового типа, где за каждым подозрительным человеком будут следить агенты. Жизнь поселенцев новых деревень будет регламентироваться четкими правилами. Своеобразным удостоверением личности станет их одежда. По ее цвету и форме можно определить пол, возраст, занятие человека. Крестьяне, добровольно переселившиеся в «стратегические деревни», получат компенсацию за то, что их дома сжигаются, а посевы обрабатываются ядохимикатами: нельзя же оставлять имущество Вьетконгу! Он должен получить выжженную землю.

— План Стэйли — Тэйлора, одобренный в свое время администрацией, — продолжал генерал Фрэнсис Райтсайд, — был очень хорошо продуман. Он дал бы свои результаты, если бы коммунисты не пустили в ход свои коварные планы. Они стали проводить тактику инфильтрации. И хотя мы успели создать тысячи «стратегических деревень», подавить движение Вьетконга не удалось. Мы должны признать, что все старые методы борьбы не оправдали себя. Вы знаете, что коммунисты проложили через горы и джунгли «тропу Хо Ши Мина», и по ней теперь в Южный Вьетнам идут регулярные подкрепления с Севера. Она стала петлей, которая занесена над престижем Америки. Нынешнее положение дел диктует поиск новых решений. Новая стратегия во Вьетнаме обсуждалась на встрече в Гонолулу. Президент Джонсон выдвинул идею ограниченной войны. Она предусматривает прямое участие вооруженных сил США во Вьетнаме, чтобы остановить коммунистическое проникновение, угрожающее интересам Америки. Плам президента суров, он может встретить кое у кого возражение, но это план спасения нашего престижа. Вот все, что я хотел доложить о предыстории нового курса во вьетнамском вопросе, — сказал Фрэнсис Райтсайд.

— Благодарю, генерал, — сказал Джонсон, — большое спасибо вам за обстоятельное объяснение ситуации. Сейчас, господа, я дам возможность министру обороны изложить перед вами в первоначальном варианте наш план, нашу политику во Вьетнаме на современном этапе. Хочу подчеркнуть конфиденциальность того, что вы услышите. Это не может быть предметом дискуссий. Поскольку вопрос очень важный, имеющий для Америки жизненное значение, мы приняли решение обсудить его в этом узком кругу, чтобы, учтя ваши замечания и мнения, приступить затем к детальной разработке плана. Пожалуйста, Боб.

— Спасибо, господин президент, — сказал Макнамара. — Вопрос, который мне поручено поставить перед вами, господа, уже вышел за рамки какого-то одного ведомства или даже, извините, господин президент, за рамки возможностей правительства. Президент намерен обратиться к нации и получить поддержку своему плану.

Министр говорил медленно, с расстановкой, подчеркивая тем самым все значение того, что он скажет далее.

— Америка оказалась в тупике. Это звучит, может быть, резко, но мы сейчас на грани капитуляции, то есть на грани национального позора. Или мы предпримем самые крайние меры, или престижу Америки, ее интересам будет нанесен непоправимый ущерб. В своих собственных глазах, в глазах наших союзников и друзей во всем мире мы можем стать страной, которая уступает позиции в борьбе за идеалы демократии. Обстановка в Южном Вьетнаме вынуждает нас к пересмотру наших обязательств по отношению к этой стране, раздираемой гражданской войной, в которой наши друзья теряют одну позицию за другой.