Помоги проекту - поделись книгой:
Стивен Кинг, Стюарт О'Нан
Лицо в толпе
Летом после смерти жены Дин Эверс начал засматриваться бейсболом. Как и многие другие перелетные птички из Новой Англии, нашедшие убежище он северных бурь на побережье залива во Флориде, Дин хотя и болел за «Ред сокс», но великодушно взял под крылышко еще и тамошних «Скатов», слывших в те годы вечными мальчиками для битья. Пока Дин тренировал в Детской лиге, ярого фанатизма в нем не наблюдалось (до Пата, его сына, ему было далеко), но все чаще и чаще по вечерам, когда небо на западе окрашивалось вычурным закатом, он включал телевизор в своей пустой квартире и смотрел матчи.
Дин знал, что это всего лишь способ скоротать время. Они с Элли прожили вместе сорок шесть лет, в радости и в горести, а теперь разделить воспоминания было не с кем. Именно Элли убедила его переселиться в Сент-Пит, но не прошло и пяти лет после переезда, как у нее случился инсульт. А ведь была она в прекрасной форме, вот в чем весь ужас. Они как раз размялись неплохой партией в теннис. Элли снова выиграла, а, значит, напитки покупал Дин. Они сидели под клубным зонтом, попивая ледяной джин с тоником, когда Элли внезапно вздрогнула и приложила к глазу руку.
— Что, холод в голову ударил? — спросил Дин.
Элли не двинулась. Так и застыла: один глаз накрыт, другой вперился в какую-то точку далеко позади него.
— Эл… — Дин притронулся к ее плечу. Позже он вспомнит, какой холодной оказалась кожа, хотя доктор и скажет, что быть этого не могло.
Она упала лицом на стол. Разлетелись бокалы, на звон сбежались официанты, управляющий и спасатель из бассейна, который мягко положил голову Элли на сложенное полотенце и встав на колени следил за ее пульсом, пока не приехали парамедики. Всю правую сторону парализовало, но она, слава богу, выжила. Вот только не прошло и месяца после ее возвращения домой из реабилитационного центра, как ее разбил второй, на этот раз смертельный инсульт. Дин в это время ее купал, и страшная сцена настолько врезалась ему в голову, что он решил переехать. Так он и оказался здесь, в многоэтажке недалеко от гавани. В округе он никого не знал, и поэтому радовался любому способу хоть как-то скоротать время.
За просмотром Дин ел собственноручно приготовленный ужин. Ходить по ресторанам в одиночку ему надоело, да и заказывать дорогие блюда на вынос тоже. Пока он лишь осваивал азы этого искусства. Он мог сварить макароны, поджарить бифштекс или нарезать красного перца для заправки готового салата из пакета. Получалось довольно аляповато, и Дин частенько разочаровывался в результатах, поедая пищу без всякого удовольствия. Сегодня он готовил купленные в «Пабликсе» свиные отбивные. Казалось бы, кидай их на горячую сковородку и вперед, но Дин никак не мог определить, когда мясо готово по-настоящему. Бросив отбивные на сковородку и быстренько сварганив салат, Дин освободил место на кофейном столике перед телевизором. Вскоре жир на днище сковородки начал подгорать. Дин пощупал мясо пальцем, проверяя на мягкость, но так и не понял, готово оно или нет. Тогда он разрезал отбивную и увидел, что внутри все еще оставалась кровь. А со сковородкой он еще намучается.
Когда Дин, наконец, откусил первый кусок, отбивная оказалась жесткой. — Гадость какая, — отругал он себя. — До шефа Рамзи тебе далековато.
«Скаты» играли с «Моряками», поэтому трибуны пустовали. Когда в город приезжали «Сокс» или «Янки», «Троп» набивался битком, в остальных же случаях народ на стадион не спешил. В старые скудные времена это еще имело смысл, но ведь теперь-то «Скаты» могли дать отпор любому клубу. Пока Дэвид Прайс разделывался с бэттерами противника, Эверс с ужасом заметил, что на обитых сиденьях за «домом» сидят несколько болельщиков и говорят по телефону. И, ясное дело, какой-то подросток принялся бешено махать руками. Кораблекрушение потерпел, не иначе. Наверное, его собеседник видел его сейчас по телику.
— Смотрите, — сказал Эверс. — Я в телевизоре, следовательно, я существую.
Парень промахал еще несколько подач. Расположился он как раз над плечом у рефери. Когда Прайс запустил крученый мяч, и при повторе показали вблизи зону страйка, в кадр попала увеличенная придурочная улыбка пацана вкупе с его замедленными взмахами. В двух рядах позади него одиноко сидел человек. Одет в медицинскую робу, редкие напомаженные волосы зализаны назад. Монолитный и суровый, словно нефритовый божок. Таким Эверс и запомнил доктора Янга, своего старого стоматолога из Шрусбери.
Молодой доктор Янг. Так называла его мать Эверса, потому что тот был старым уже тогда, когда Эверс сам был ребенком. Доктор служил в морской пехоте на Тихом океане и домой вернулся, оставив на Тараве часть ноги и всю надежду. Всю оставшуюся жизнь он отыгрывался не на японцах, а на местных детках, безжалостно находя крючком уязвимые места в зубной эмали и втыкая им в десны иглы.
Эверс даже жевать перестал и наклонился вперед, чтобы удостовериться. Прилизанные назад волосы, лоб размером с гору Рашмор, очки с бифокальными стеклами и тонкие губы, которые белели от усердия, когда доктор брался за бормашину. Да, это он, и не постарел ни на день, с тех пор как Эверс видел его в последний раз, больше пятидесяти лет назад.
Но ведь это невероятно: ему же должно быть не меньше девяноста. Хотя… В таком заповеднике, как Флорида, полно мужчин его возраста, а некоторые даже неплохо сохранились, едва не превратившись в загорелых, облаченных в гуайаверы мумий.
Нет, подумал Эверс, он же курил. И как же Эверс ненавидел запах одежды и дыхания доктора, когда тот наклонялся к нему поближе, чтобы получше пристроить бормашину. Карман робы плотно облегал красную пачку «Лаки страйк», причем бесфильтровых, самых что ни на есть гробовых гвоздей. Помните старый слоган: ЛСЗЛТ — «Лаки страйк» значит лучший табак? Может быть, то младший брат доктора. Или сын. Не просто молодой, а очень молодой доктор Янг.
Выполнив неберущийся фастбол, Прайс завершил иннинг. Тут же в трансляцию вклинилась реклама и вернула Эверса к действительности. Отбивные оказались жестче, чем перчатка кэтчера. Эверс выбросил их в корзину и взял банку холодного пива. Первый же глоток привел его в чувство. Нет, не мог то быть его доктор Янг, с дрожащими от похмелья руками по утрам и с дыханием, в котором к запаху сигарет примешивался явственный аромат джина. Сегодня его состояние назвали бы посттравматическим синдромом, да только отданному на милость его инструментов ребенку это бы не особо помогло. Эверс его презирал. Смерти доктору он не желал, но точно бы обрадовался, если бы тот куда-нибудь исчез.
Когда «Скаты» перешли в атаку, подросток снова замахал руками, но теперь ряды позади него пустовали. Эверс все ждал, что доктор Янг вернется с пивом и хот-догом, но иннинги шли, Прайс одного за другим выбивал игроков противника, а доктор все не появлялся. Недалеко от подростка сидела женщина в блестящей блузке. Она тоже махала телезрителям.
Эверсу очень хотелось, чтобы рядом оказалась Элли и поделиться с ней увиденным. Да и маме тоже уже не позвонить и не узнать, что да как с Молодым доктором Янгом. В общем, обычное дело: поделиться ему было не с кем. Скорее всего, там просто сидел еще один старик, которому нечем было заполнить пустые вечера, кроме как бейсболом. Вся разница в том, что сидел он на стадионе, а не у телевизора.
Поздно ночью, где-то около трех, Эверс понял, почему из всех возможных наказаний заключенные больше всего боятся камеры-одиночки. Побои, так или иначе, закончатся, а вот мысли покоя не дадут, питаясь бессонницей. Откуда он взялся, этот доктор Янг, о котором Эверс не вспоминал уже многие годы? Что это, знак? Предзнаменование? А, может быть, он потихоньку теряет связь с действительностью? После смерти Элли он боялся, что это может случиться.
Сходить с ума Дину не хотелось, поэтому следующий день он провел в бегах по делам. Поболтал с клерком на почте, поговорил с женщиной у столика выдачи книг в библиотеке. Так, легкий треп, но хоть какая-то связь с внешним миром. Каждое лето Пат с семьей уезжали на Мыс к родственникам Сью. Эверс все же позвонил им на автоответчик и оставил сообщение. Надо бы им как-нибудь собраться всем вместе. Он с радостью отведет их куда-нибудь пообедать или купит билеты на бейсбольный матч.
В тот вечер Эверс как ни в чем не бывало приготовил ужин. Правда, время теперь ощущалось острее, и поэтому цыпленка он слегка пережарил, стараясь успеть к первой подаче. «Скаты» снова играли с «Моряками», и народу опять пришло немного: верхний ярус трибун — синее море пустых сидений. Эверс устроился перед телевизором, но за игрой особо не следил, сосредоточив все внимание на третьем ряду, чуть левее рефери. И тут вселенная словно бы показала язык в ответ на его немой вопрос: по трибуне проскакал Рэймонд, талисман «Скатов», щеголяя синим мехом, какого в природе нигде не найти. Рэймонд встал за спиной у Ичиро и потряс кулаком.
— Недостаток общения, — успокоил себя Эверс. — Только и всего.
Феликс Хернандес, козырь «Моряков», разыгрался сегодня не на шутку. Игра летела: к тому времени как Эверс открыл вечернее пиво, шел уже шестой иннинг, а «Моряки» вели в счете на пару очков. И вот, когда король Феликс выбил Бена Зобриста, не дав тому даже взмахнуть битой, Эверс заметил в третьем ряду Леонарда Уилера, своего старого партнера по бизнесу. На нем был костюм в светлую полоску, тот самый, в котором его похоронили.
Леонард Уилер (всегда Леонард и никогда — Ленни) ел хот-дог, запивая его, по выражению умников с ESPN, «взрослым напитком». Эверс испугался настолько, что вместо отрицания предался ярости, которую любая мысль об Уилере вызывала у него до сих пор. — Ах ты ж властный сукин сын! — крикнул он и уронил свой собственный взрослый напиток, не успев поднести его ко рту. Банка упала на стоявший на коленях поднос, сбила его, и тот шлепнулся Эверсу промеж ног. Цыпленок, порошковое пюре и стручки гороха (цвета которых тоже в природе не наблюдалось) плескались теперь в растекшейся по ковру пивной луже.
Эверс ничего не заметил: он лишь пялился в новый телевизор, такой продвинутый, что казалось, задери ногу, пригни голову, чтобы о рамку не удариться, и можешь смело входить в картинку. Нет, все-таки это Уилер: те же очки в золотой оправе, та же выпирающая челюсть и пухлые до странности губы, та же копна пышных, белоснежных волос, которые делали его похожим на актера из мыльных опер, эдакого благостного доктора или магната, которому наставляет рога его трофейная женушка. А вон и огромный значок с флагом, который тот носил не снимая на лацкане пиджака, словно какой-то проворовавшийся конгрессмен. Элли как-то пошутила, что, наверное, Ленни (наедине они только так его и называли) кладет его перед сном под подушку.
Тут на первичный испуг набросилось отрицание, как набрасываются белые кровяные тельца на свежий порез. Эверс закрыл глаза, сосчитал до пяти, открыл их в уверенности, что увидит кого-то всего лишь похожего на Уилера, или, что, может быть, еще хуже, не увидит вообще никого.
Картинка на экране изменилась: вместо вставшего на позицию нового бэттера камера сосредоточилась на левом полевом игроке «Моряков», который исполнял какой-то странный танец.
— Что-то новенькое, — сказал один из комментаторов. — Что это Уэллс там вытворяет, Дуэйн?
— Думаю, что-то из хип-хопа, — подыграл ему Дуэйн Стаатс, и оба захихикали.
«Хватит искрометного юмора», — подумал Эверс. Сдвинув ногу, он умудрился наступить на пропитанную пивом грудку цыпленка. — «Вы лучше „дом“ покажите».
Словно бы услышав его мольбы в своем набитом аппаратурой микроавтобусе, режиссер трансляции снова показал кадр с «домом», но лишь на секунду. Люк Скотт пулей запустил мяч в сторону второго бейсмена «Моряков», а мгновение спустя «Троп» исчез, уступив место утке компании «Афлак». Утка затыкала пробоины в лодке и рекламировала страховку.
Эверс хотел было подняться с кресла, но на полпути колени подкосились, и он плюхнулся обратно. Кресло устало чавкнуло. Он глубоко вдохнул, а выпустив воздух, почувствовал небольшой прилив сил. На этот раз подняться удалось, и он прошаркал на кухню. Вытащил из-под раковины средство для чистки ковров и принялся читать инструкцию. Элли бы инструкция не понадобилась — она бы просто сделала какое-нибудь полушутливое замечание (что-нибудь вроде «не поваляешь — не поешь») и принялась бы за работу, заставив пятно исчезнуть.
— Да не был то Ленни Уилер, — сказал Эверс пустой гостиной. — Просто не мог быть.
Утка уступила место обнимающейся пожилой парочке. Скоро они пойдут наверх и займутся виагровой любовью, ведь мы живем в эпоху, в которой все нацелено на результат. Эверс тоже нацелился на результат (не зря же он прочитал инструкцию): встав на колени, он в несколько заходов вернул ужин на поднос, затем побрызгал «Ризолвом» на оставшиеся пятна, зная, что полностью их все равно не вывести.
— Ленни Уилер мертв, как Джейкоб Марли. Я же был на его похоронах.
Что верно, то верно. Тогда Эверсу удалось сохранить подобающе серьезное лицо, хотя внутри он ликовал. Смех, может быть, и лучшее лекарство, но Дин Эверс верил, что нет лучшей мести, чем пережить своих врагов.
С Уилером Эверс познакомился в школе бизнеса, а позже они вместе основали «Спиди трак рентал», компанию по перевозкам, когда Уилер понял, что «в рынке Новой Англии зияет дырища размером с туннель Самнер». В дело пошли все их скудные сбережения. Поначалу Эверсу не мешала жуткая нахрапистость Уилера, которую прекрасно отражала табличка на стене его кабинета: КОГДА Я ЗАХОЧУ УСЛЫШАТЬ МОЕ МНЕНИЕ, Я ВАС О НЕМ СПРОШУ. В те дни, когда Эверс еще только вставал на ноги, такое поведение Уилера ему помогало. Уилер, можно сказать, был его стержнем. Но молодые люди взрослеют и начинают развивать собственные идеи.
Спустя двадцать лет «Спиди» стала самой большой перевозочной компанией в Новой Англии и одной из тех немногих, которых не коснулись ни организованная преступность, ни проблемы с налоговиками. И тогда Леонард Уилер (которого Эверс с женой рисковали называть Ленни, лишь свернувшись под одеялом и хихикая, словно пара детишек) решил, что компании пора выходить на федеральный уровень. Эверс впервые нашел в себе силы встать на дыбы и заартачиться по-настоящему. Дверь они закрыли, но крики их, без сомнения, разносились по всему офису.
Пока «Ризолв» впитывался, вернулся бейсбол. За «Скатов» все еще подавал Хелликсон, и подавал здорово. Конечно, не так здорово, как Хернанадес, и в любой другой вечер Эверс бы мысленно подбадривал его. Но не сегодня. Сегодня он сидел на пятках у основания кресла и пялился на трибуны за «домом», а промеж его худых колен чернело пятно, которое он пытался счистить.
Уилер сидел все там же, держа пиво в одной руке и сотовый телефон в другой. Один только вид сотового привел Эверса в ярость. Не потому, что мобильники следовало запретить на стадионах наряду с курением, но потому, что Уилер умер от сердечного приступа задолго до того, как они вошли в широкое употребление. Да он просто
— Ни-ичего себе ударчик! — заорал Дуэйн Стаатс. — Джастин Смоук приложился по по-олной!
Камера проследовала за мячом до почти пустых трибун и задержалась на двух дерущихся за него мальчуганов. Один таки вышел победителем и помахал мячом в камеру. Бедрами он при этом вилял жутко неприлично.
— Да иди ты на хер! — закричал Эверс. — В ящике ты, в ящике, ну и что с того?
Эверс редко пользовался такими выражениями, но разве не так он ответил своему партнеру на его планы о расширении? Так. И не просто «иди ты на хер», а «иди ты на хер, Ленни».
— И ты это заслужил. — Эверс с ужасом почувствовал, что сейчас заплачет. — Ты все никак не желал снять ногу с моей шеи, Леонард. Так что выбора у меня не было.
Наконец, камера вернулась на поле, к Смоуку. Тот трусцой обегал базы, указывая пальцем на небо (то есть, купол). Пара дюжин болельщиков, соизволивших прийти на стадион, вяло ему аплодировали.
Биту взял Кайл Сигер. В третьем ряду позади него место, на котором до этого сидел Уилер, опустело.
«То был не Уилер, — думал Эверс в попытках счистить пятно (соус для барбекю сходить категорически отказывался). — Просто кто-то похожий на него».
С Молодым доктором Янгом самовнушение не помогло, не помогло оно и теперь.
Решив пойти спать пораньше, Эверс выключил телевизор.
Бесполезно: ни в десять вечера, ни в полночь сон не пришел. В два часа он принял таблетку эмбиена, надеясь, что тот его не убьет (срок годности уже восемнадцать месяцев как истек). Не убил, но и заснуть тоже не помог. Эверс принял еще полтаблетки и лег в кровать, размышляя о табличке, которая когда-то висела в его офисе. Гласила она: «ДАЙТЕ МНЕ ТОЧКУ ОПОРЫ ДА РЫЧАГ ПОДЛИНЕЕ, И Я ПЕРЕВЕРНУ МИР». Скромнее, конечно, чем у Уилера, но, возможно, практичнее.
Когда Уилер отказался расторгнуть договор о сотрудничестве, который Эверс когда-то подписал по молодости своей и неопытности, Эверсу понадобился такой вот рычаг, чтобы повлиять на партнера. И так получилось, что рычаг у него оказался. Леонард Уилер изредка увлекался мальчиками. Нет, не совсем уж мальчиками, а такими, которые уже закончили школу. Марта, личная помощница Уилера, поведала Эверсу об этом одной пропитанной ромом ночью после какой-то конференции в Денвере. По словам Марты, особую слабость Уилер питал к мальчикам-спасателям. Потом, на трезвую уже голову и в приступе раскаяния, она умоляла его не говорить никому ни слова. Уилер — прекрасный начальник, говорила она, строгий, но хороший, а жена у него просто золото. И сын с дочкой у него чудесные.
Эверс держал язык за зубами, даже Элли ничего не сказал. Если бы Элли узнала, что он воспользуется такой неприличной информацией для расторжения партнерства, она бы просто ужаснулась. «Нельзя же опускаться до такого», в полной уверенности сказала бы она. Эл считала, что она понимает переплет, в который попал Эверс, но она ошибалась. И, что самое важное, она не понимала, что это их
Начал он не с «иди ты на хер, Ленни». Сначала он испытал рациональный подход, подкрепляя свое мнение новейшими выкладками. Их доля новоанглийского рынка обуславливалась тем, что они предоставляли аренду «в один конец» и по таким часовым тарифам, с какими большие парни тягаться просто не могли. Покрываемая ими территория была такой компактной, что они всегда могли перераспределить парк грузовиков максимум за три часа, в отличие от больших парней, которым приходилось взимать надбавку. Первого сентября, когда студенты возвращались с каникул, в Бостоне правила балом «Спиди». Размажь они свой парк тонким слоем по «нижним» сорока восьми штатам, и у них появятся те же проблемы, что и у «Ю-Хол» с «Пенске» с их громоздкими моделями ведения бизнеса, которых «Спиди» до сих пор сторонилась как огня и с которыми так успешно конкурировала. С чего бы им подражать остальным, если они разрывали этих самых остальных в пух и прах? Если Уилер не заметил, по «Пенске», как и по «Трифти», уже плакала одиннадцатая глава кодекса о банкротстве.
— Правильно, — сказал Уилер. — У больших парней проблемы, поэтому расширяться надо именно сейчас. Подражать им, Дин, мы не будем. Поделим страну на мелкие зоны, и будем заниматься тем же, чем занимались до сих пор.
— Ты хоть знаешь, как ведут дела на северо-западе? — спросил Эверс. — Или на юго-западе? Или даже на среднем западе? Страна слишком большая.
— Поначалу, прибыль, конечно, упадет, но ненадолго. Ты же видишь, у конкурентов дела идут не лучшим образом. Через полтора, самое большее, через два года мы их прихлопнем.
— Мы и так работаем на пределе, а ты еще хочешь, чтобы мы брали дополнительные ссуды.
Они все спорили и спорили, но от своих доводов Эверс не отказывался. Даже будь их компания публичной, проблемы капитализации и денежных потоков оказались бы непреодолимыми (спустя двадцать лет, когда начался спад, оценка эта оказалась разрушительно точной). Да только Ленни Уилер привык поступать по-своему, и никакие доводы Эверса влияния на него не возымели. Уилер уже успел связаться с несколькими венчурными фондами и напечатать симпатичную брошюрку. Он планировал поднять вопрос о расширении на собрании акционеров, и пусть Эверс протестует, сколько хочет.
— Не стоит тебе этого делать, — сказал Эверс.
— Да? И почему же, Дин?
Что ж, он пытался, на самом деле пытался соблюсти этику и приличия. Эверс знал, что он прав, и время тому свидетель. В бизнесе все служило одной цели: выживанию. Эверс верил тогда, верил и по сей день: он должен спасти компанию. Вот и пришлось прибегнуть к ядерному варианту.
— Думаю, тебе не стоит этого делать, потому что вряд ли тебе понравится то, что я припас для собрания акционеров. Вернее, не «что», а «кого».
Уилер хохотнул. Получилось жалковато. Смотрел он на Эверса так, словно тот наставил не него пистолет.
— Кого?
— Мы оба знаем, кого.
Уилер потер щеку. — А я-то думал, чего это ты вдруг завалился ко мне так, словно победа у тебя в кармане.
— Дело не в победе. Мы лишь избегаем фатальной для нас ошибки. Мне жаль, что пришлось дойти до такого. Если бы ты меня послушал…
— Да пошел ты, — ответил Уилер. — Не пытайся извиняться за шантаж, это невежливо. А раз уж мы тут одни, почему бы тебе не свернуть все эти выкладки потуже — только так ты сможешь их засунуть в свою тугую задницу — и не признать правду: ты трус. И всегда был трусом.
Год спустя Эверс выкупил долю Уилера в бизнесе. «Развод» обошелся ему в копеечку, и уже потом он понял, что Уилер получил гораздо больше, чем заслуживал. Ленни покинул Новую Англию, потом жену, а в реанимационном отделении Палм Спрингс — нашу бренную юдоль. Из уважения Эверс полетел на похороны, на которые, как ни странно, мальчиков-спасателей не пригласили. Из родственников там оказалась только дочь, сухо поблагодарившая Эверса за визит. «Сарказм толстушкам не к лицу», подумал он, но вслух не сказал. Несколько лет спустя, после тщательного изучения рынка и заручившись поддержкой «Бэйн капитал», «Спиди» таки вышла на федеральный уровень. Для этого пришлось внести некоторые изменения в старый локальный бизнес-план. Как с самого начала и предполагал Эверс, для «Спиди», как и для ее поверженных соперников, все закончилось одиннадцатой главой кодекса о банкротстве. В результате Эверс получил кругленькую сумму и отошел от дел.
Самое смешное в том, что без особых усилий Уилер мог обеспечить себе железную страховку, задай он парочку невинных вопросов Марте и проследи за ее реакцией. Поняв это, Эверс мягко с ней порвал, а поскольку людьми они были совестливыми, от разрыва им только полегчало. Об интрижке у Эверса сохранились весьма приятные воспоминания, и вместо того, чтобы Марту уволить, он только приблизил ее к себе, сделав ее своим исполнительным ассистентом и удвоив ей зарплату. Так они и работали бок о бок, пока Марта, наконец, не согласилась выйти на пенсию, получив щедрый пенсионный пакет. На прощальной вечеринке Эверс произнес речь, подарил Марте «Хонду Голдвинг» и клюнул ее в щечку под теплые аплодисменты и поднятые бокалы. Закончилось все слайд-шоу: Марта сидит на своем старом «Харлей-Дэвидсон Три-Глайд», а на фоне Джордж Торогуд поет «Вперед, Жозефина».
Эверс не привык к таким вот счастливым расставаниям. Помимо той глупой интрижки, Марта просто ему нравилась. Нравился ее заразительный смех и то, как она мурлыкала себе под нос, когда печатала на машинке, заткнув за ухо карандаш. В своей речи он сказал, что Марта была ему не просто ассистентом, но хорошим и верным другом. И не лукавил. Они не общались уже много лет, но из всех людей, с которыми Эверсу приходилось работать, скучал он только по ней. Уже засыпая (сказывалось действие эмбиена), Эверс вяло раздумывал, жива ли она еще и увидит ли он ее завтра по телевизору на трибуне за «домом», одетую в легкое желтое платье с маргаритками, которое так ему нравилось.
Проснулся он в восемь, на целый час позже, чем обычно. Взяв газету с коврика у двери, он открыл спортивную страницу и увидел, что «Скаты» сегодня не играют. Ну и ладно: всегда можно посмотреть «C.S.I.: Место преступления». Приняв душ, Эверс съел здоровый завтрак, в котором пшеничные зародыши играли главную роль. Затем он уселся за компьютер, чтобы узнать как можно больше о Молодом докторе Янге. Чудо двадцать первого века помочь Эверсу отказалось (а, может, он где-то напортачил, ведь в их семье спецом по компьютерам была Элли). Пришлось взяться за телефон. Согласно разделу некрологов в шрусберийском «Глашатае», зубной кошмар его детства скончался в 1978 году. Поразительно, но ему тогда едва исполнилось пятьдесят девять, на десять лет меньше, чем Эверсу сейчас. Что же его так рано доконало: война, сигареты, стоматология? А, может, все вместе?
Некролог ничего интересного не содержал — всего лишь упоминание оставшихся родственников да информация о похоронном бюро. К смерти старого сатрапа-алкаша Эверс не имел решительно никакого отношения — ему лишь выпало несчастье быть его жертвой. Так что, избавившись от чувства вины, Эверс выпил вечером лишний стаканчик (или четыре) за доктора Янга. Ужин он заказал на дом, но доставили его уже после того, как он основательно нализался. Оказывается, этот эпизод «C.S.I.» он уже смотрел, а по другим каналам шли какие-то идиотские ситкомы. Где же ты, Боб Ньюхарт, когда ты нам так нужен? Эверс почистил зубы и принял две таблетки эмбиена. Он стоял, пошатываясь, перед зеркалом в ванной, видя перед собой лицо с налитыми кровью глазами. — Дайте мне печень подлиннее, — проговорил он, — и я переверну этот чертов мир.
Встал он снова поздно и привел себя в чувство растворимым кофе с овсянкой. Открыв утреннюю газету, он с радостью обнаружил, что на выходные приедут «Сокс» и проведут серию игр. Первую игру он отпраздновал бифштексом, не забыв включить запись, чтобы не упустить ни одного призрака из прошлого. В общем, к этому матчу Эверс подошел во всеоружии.
Ожидания его оправдались в седьмом иннинге на редкость напряженной игры. Эверс мог бы все пропустить, если бы пошел мыть посуду, но нет, он сидел на краешке дивана, пожирая взглядом каждую подачу. Лонгория пробил дабл в брешь между вторым и третьим бейсменами, и стоявший на первой базе Аптон ринулся к «дому». Брошенный мяч обогнал его, но ушел в сторону, на линию первой базы. Пока Келли Шоппач, кэтчер «Сокс», несся к «дому» в попытке выбить Аптона, с места поднялся тощий, веснушчатый мальчуган лет девяти.
Стрижку мальчика когда-то называли голландкой, а если в школе вы его дразнили, то горшком. — Эй, Горшок! — любили кричать они, гонясь за ним по всему спортзалу и мутузя, превращая любую игру в кучу-малу. — Эй, Горшок, Горшочек!
Звали его Лестер Эмбри, и здесь, на стадионе, на нем красовалась все та же изношенная рубашка в красно-белую полоску и вылинявшие джинсы с заплатками на коленках. Той весной 1954-го он, казалось, из них не вылезал. Был он белым, но жил в черном районе за ярмарочной площадью. Мальчик рос без отца, а самые добрые слухи о его матери гласили, что работает она в прачечной больницы святого Иосифа. В Шрусбери он приехал посреди учебного года из какого-то захолустного городишки в Теннеси, и Эверсу с дружками такой поступок казался сущим оскорблением. Они обожали пародировать его мягкий, тягучий говор, превращая каждый робкий ответ на уроке в монолог Фогхорна Легхорна. «Я грю, мисс Притчетт, мэ-эм, я сообщаю вам, что я напрудил вот в эти самые шта-анишки.»
На экране Аптон вскочил на ноги, посмотрел на распростертого на земле кэтчера и просигналил успешное взятие базы. Рефери, правда, с ним не согласился, просигналив аут. Другая камера показала Джо Мэддона, тренера «Скатов», который в ярости встал с командной скамейки и ринулся на поле. Набитый битком стадион бесновался.
При повторе — еще до того, как Эверс успел поставить на паузу и перемотать назад — камера захватила Лестера Эмбри с его идиотской стрижкой под горшок прямо над плакатом с логотипом FOX 13. А дальше, когда стало видно, что Аптон таки умудрился увернуться от кэтчера, и что никакого аута не было, тихий мальчишка, сморщенный и беспалый труп которого вытащили из Марденского пруда (Эверс с друзьями были тому свидетелями), поднялся и указал обгрызенной рыбами рукой не на поле, а на Эверса. Он, казалось, заглядывал прямо в его кондиционированную, тускло освещенную квартиру. Губы мальчишки двигались, но он явно не кричал вместе со всеми «судью на мыло».
— Да ладно, — усмехнулся Эверс, словно он тоже осуждал рефери за ошибку. — Я же тогда ребенком был.
По телику пошла живая картинка. Даже слишком. У «дома» Джо Мэддон стоял нос к носу с судьей. Сцепились они не на шутку. Скоро Мэддон отправится в раздевалку — к гадалке не ходи. Удаление тренера Эверса не интересовало. Он снова прокрутил картинку назад к тому месту, когда на экране появился Лестер Эмбри.
«Может, его там не будет, — думал Эверс. — Может, приведений на записях не видно, как не видно вампиров в зеркалах».
Лестер Эмбри не исчез, а остался на трибуне, причем на дорогих местах. Эверс вдруг вспомнил тот день в начальной школе «Фэйрлон», когда он увидел старину Горшка у своего шкафчика. Эверсу тут же захотелось треснуть его как следует, ведь этот чмошник нарушил границу. «Они прекратят, если ты им скажешь», — сказал тогда Горшок, как обычно растягивая слова. — «Даже Каз прекратит».
Он имел в виду Чаки Казмиерски, но даже сейчас Чаки его никто не называл. Эверс мог это подтвердить, потому что из всех друзей детства, только Каз оставался его другом до сих пор. Жил он в Пунта-Горде, и время от времени они собирались на партию в гольф. Просто два веселых пенсионера, один разведен, другой — вдовец. Они частенько предавались воспоминаниям (да и на что еще годятся такие вот старики?), но о Горшке Эмбри они не говорили уже много лет. А почему, собственно? Из-за чувства стыда? Или вины? Может, для Эверса это и так, но не для Каза. Мелкому Казу, младшему из шести братьев, приходилось бороться за каждую крупицу уважения. Своего положения в их ватаге он добился кулаками и кровью, и поэтому беспомощность Лестера воспринимал как личное оскорбление. Казу никто поблажек не делал, значит и этой плаксе-деревенщине легко не отделаться. «Нет ничего бесплатного», — любил говорить Каз, качая головой, словно признавая горькую правду. — «По-любому кому-то приходится платить».
«Может, Каз его просто забыл, — подумал Эверс. — Да и я о нем тоже не думал. До сего вечера». Сегодня у него вечер воспоминаний. В памяти всплыли умоляющие глаза пацана, стоявшего в тот день у шкафчика. Большие, голубые и ранимые. И подобострастный голос, который умолял Эверса сделать хоть что-нибудь, словно бы это было в его власти.
«Каз к тебе прислушивается. Остальные тоже. Оставьте меня в покое, а? Я вам деньги буду давать. Два бакса в неделю, все мои карманные. Я ведь просто хочу, чтобы меня никто не трогал».
К сожалению, Эверс помнил и свой ответ. В злобной пародии на говор мальчишки он сказал: «Вали-ка ты отсюда, Горшочек. Не надо нам твоих денег, они ж, наверное, мандавошками кишат».
Как преданный лейтенант (а не генерал, что бы там не думал Лестер Эмбри), Эверс сразу рассказал обо всем Казу, приукрасив события еще больше и смеясь над своей же пародией. Позже, в тени флагштока, он подбадривал Каза вместе с другими окружившими драку ребятами. Собственно, на драку это походило мало, потому что Горшок даже не сопротивлялся. От первого же удара, он согнулся и свернулся калачиком на земле, а Каз продолжал его мутузить, сколько душе угодно. Потом, словно устав, Каз оседлал его, схватил за запястья и завернул ему руки за голову. Горшок плакал, на разбитой губе вздувались кровавые пузырьки. В драке его полосатая рубашка порвалась, и через дыру размером с кулак проглядывала бледная кожа на груди. Горшок не сопротивлялся, когда Каз отпустил ему руки, взялся за края дыры и потянул в разные стороны. Рубашка порвалась, только воротник еще держался. Каз схватился за оставшиеся лохмотья и в три рывка стянул их сопернику через голову. Встал, повертел ими над головой, словно лассо, бросил их на Горшка и ушел. Эверса поразил не только пробудившийся в Казе зверь и то изящество, с которым тот уничтожил своего соперника. Поразило его еще и то, насколько быстро все произошло. Минуты за две, не больше — учителя даже не успели выбежать наружу.
Когда неделю спустя мальчик исчез, Эверс с приятелями подумал, что он убежал. Мама Горшка считала иначе. Мальчик любит прогулки на природе, говорила она. Парнишка он мечтательный, поэтому мог просто задуматься о чем-нибудь и заблудиться. Начались масштабные поиски по окрестным лесам, в которых участвовали приехавшие из Бостона поисковые команды с ищейками. Как бойскауты, Эверс с друзьями тоже принимали участие в поисках. Услышав переполох около дамбы на Марсденском пруду, они тут же туда помчались. Позже они пожалеют, что увидели, как из водослива вытаскивают безглазое, сочащееся водой нечто.
И вот теперь, непонятно каким образом, Лестер Эмбри стоял на стадионе «Тропикана фиелд» и вместе с другими болельщиками наблюдал за игрой у «дома». Из пальцев на руках остались только большие. Глаза и нос (ну, большая его часть) тоже были на месте. Лестер смотрел на Эверса сквозь экран, как смотрела мисс Нэнси из «Детской комнаты» в свое волшебное зеркало. «Ромпер, стомпер, бомпер, бас, — напевала мисс Нэнси в те стародавние времена. — Мое зеркальце видит вас».
Лестер указывает на него полусъеденным пальцем, губы его двигаются. Что он там говорит? Прокрутив запись дважды, Эверс, наконец, понял: «Ты убил меня».
— Неправда! — закричал он на мальчика в красно-синей полосатой рубашке. — Неправда! Ты сам упал в пруд! Сам! По своей чертовой вине!
Эверс выключил телевизор и пошел спать. Лежа в кровати, он чувствовал, как его трясет. Он встал и взял две таблетки эмбиена, запив их изрядным глотком виски. Сочетание таблеток и выпивки тряску подавило, но все равно заснуть он не мог, пялясь в темноту глазами, которые казались ему большими и гладкими, как дверные ручки. В три часа он развернул часы-радио к стене. В пять часов, когда через занавески забрезжил рассвет, в голову ему пришла утешительная мысль. Он хотел поделиться ею с Горшком Эмбри, но не мог, поэтому просто высказал ее вслух.
— Горшочек, старина, если бы у нас имелась машина времени, на которой мы могли бы вернуться в школьные годы и исправить все идиотские ошибки, то очередь на нее растянулась бы века до двадцать третьего.
Вот именно. Нельзя винить детей. У взрослых есть мозги, но дети — они же глупы по своей природе. А иногда и жестоки. Эверс вроде бы вспомнил, как какая-то девочка в Новой Зеландии забила маму до смерти кирпичом. Она нанесла бедной женщине пятьдесят ударов, а когда ее признали виновной, ей дали… сколько? Семь лет? Пять? Меньше? Освободившись, она переехала в Англию и стала стюардессой, а позже — популярной писательницей детективов. Кто ему рассказал эту историю? Элли, кто же еще. Эл детективы обожала: она всегда пыталась угадать, а зачастую и угадывала убийцу.
— Горшочек, — сказал Эверс светлеющей спальне, — ты не можешь меня винить. Я заявляю о частичной недееспособности. — Тут он даже улыбнулся.
Вслед за этим в голову пришла еще одна, не менее утешительная мысль: «Сегодняшнюю игру смотреть не обязательно. Меня же никто не заставляет».
С этой мыслью Эверс и заснул, а проснулся уже после полудня, впервые со времен колледжа. Он собрался было сварить овсянку, но передумал и приготовил себе яичницу из трех яиц. Добавил бы и бекон, но бекона не было. Пришлось добавить его в список покупок под магнитом-огурцом на холодильнике.
Поделиться книгой: