Убийца без лица

Хеннинг Манкелль

Убийца без лица

1

Что-то он забыл, это точно. Что-то приснилось, А вот что… Он напрягает память. И ведь не вспомнить. Сон — черная дыра, бездонный колодец, что там в нем — поди узнай.

Но не быки. Будь это быки, он бы проснулся в испарине, словно от приступа лихорадки. Этой ночью быки оставили его в покое.

Он лежит в темноте. Жена дышит так тихо, что надо прислушиваться — дышит ли?

Однажды утром Ханна будет лежать рядом мертвая, а я и не замечу. Или это буду я. Все равно один из нас умрет раньше. Однажды на рассвете кто-то из нас осиротеет.

На столике рядом с кроватью стоят часы. Без четверти пять.

С чего это я проснулся? Обычно сплю до полшестого. Уже сорок лет. И с чего я проснулся?

Он вслушивается в темноту, и сон окончательно покидает его. Что-то не так. Что-то не так, как всегда.

Он осторожно протянул руку, дотронулся кончиками пальцев до ее лица. Теплое. Значит, не умерла. Что же это было?

Лошадь. Не слышно ржания лошади. Вот почему я проснулся. Кобыла обычно ржет по ночам. И я это слышу, но не просыпаюсь. Она всегда ржет. Заржала — значит, все в порядке. Можно поспать еще.

Он медленно встает, стараясь, чтобы не заскрипела кровать. Этой кровати уже сорок лет. Купили сразу после свадьбы. И наверное, в ней же и умрут.

Он идет к окну. Идет по деревянному полу, стараясь не обращать внимания на боль в колене.

Я уже старый, думает он, старый и больной. Каждое утро удивляюсь, что мне уже семьдесят.

На дворе зимняя ночь. Зимняя ночь 8 января 1990 года, а снега в Сконе нет. В свете лампы на кухонном крыльце ему виден сад, голый каштан и чуть подальше — поля. Он смотрит прищурившись на соседний двор, где живут Лёвгрены. Большой и низкий белый дом погружен во тьму. Над черной дверью в конюшню, пристроенную к дому под прямым углом, висит желтая лампа. Это там стоит кобыла в своем стойле и ржет по ночам.

Он опять вслушался. Кровать за спиной заскрипела.

— Что ты там делаешь? — сонно бормочет Ханна.

— Спи, — отвечает он. — Хочу немного размять косточки.

— Ничего не болит?

— Нет.

— Тогда спи! И не стой у окна, простудишься.

Он слышит, как она поворачивается на другой бок.

Когда-то мы любили друг друга, думает он и тут же усмехается про себя. Нет, это чересчур шикарно сказано; «любили» — это не для таких, как мы. Если ты крестьянин, если ты сорок лет копался, согнувшись в три погибели в тяжелой и вязкой сконской глине, сказать «любовь» просто не придет в голову, когда говоришь о жене. Какая еще любовь… Нет, в нашей жизни это не любовь, это что-то другое.

Он вглядывается прищурившись в соседский дом, пытается что-то рассмотреть во тьме зимней ночи.

Что бы тебе не заржать, мысленно обращается он к лошади.

Заржешь — значит, все в порядке, можно еще немного полежать под одеялом. Все равно для крестьянина на пенсии, у которого все болит, день тянется бесконечно.

Внезапно он настораживается. Что-то не так. Окно в кухне. Долгие годы маячило это окно перед глазами, а сейчас что-то в нем не так. Или это просто ему кажется в темноте? Зажмуривается и считает до двадцати, чтобы дать глазам отдохнуть. Потом опять всматривается. Совершенно точно — окно открыто. Окно, которое всегда закрыто по ночам, теперь открыто. И кобыла не ржала, и…

Кобыла не ржала потому, что старик Лёвгрен не зашел к ней ночью, он всегда заходил к ней ночью, когда простата напоминала о себе и выгоняла из теплой постели…

Мне все это только чудится, убеждает он себя. Глаза уже не те.

Все, как обычно. Что здесь может случиться? В маленькой деревушке Ленарп, чуть севернее Кадешё, по дороге к красивому озеру Крагехольм, в самом сердце Сконе? Здесь ничего не случается. Время стоит неподвижно, жизнь — как ручей на равнине, в ней нет ни силы, ни страсти. И живут-то здесь всего лишь несколько стариков крестьян, которые сдали в аренду или продали свою землю, и мы тоже здесь живем — в ожидании неизбежного…

И еще раз он смотрит на окно кухни. Чтобы старик Юханнес или Мария забыли его запереть? Ну нет… С возрастом подкрадываются страхи, замков и запоров становится все больше, старый человек не забудет закрыть окно до наступления ночи. Стареть — значит бояться. Когда человек стареет, возвращаются детские страхи.

Надо бы одеться и выйти. Всего-то несколько шагов через морозный ветреный двор до забора между усадьбами. Уж там-то он наверняка все разглядит.

Или подождать? Наверняка Юханнес встанет и начнет варить кофе. Сначала загорится лампа в туалете, потом на кухне. Все, как обычно.

Стоять у окна холодно. Это он от старости так зябнет, ему зябко даже в жарко натопленной комнате. Мария и Юханнес… Лёвгрены им уже почти родня. Они помогали друг другу в худые времена, вместе тянули лямку, вместе радовались. Вместе отмечали праздник середины лета и сидели за рождественским столом. Их дети бегали друг к дружке в усадьбы, как к себе домой. А теперь вот старятся вместе…

Сам не зная зачем, он открывает окно, очень тихо и осторожно, стараясь не разбудить спящую Ханну. На всякий случай он придерживает раму — а вдруг ветер? Но на дворе совершенно тихо, ну да, по радио же говорили, никакой непогоды в Сконе не предвидится.

Ясное звездное небо. Ну и мороз, думает он. Он уже собирается закрыть окно, как вдруг ему чудится какой-то звук. Он поворачивается на звук левым ухом — левое слышит хорошо, а вот правое почти совсем оглохло, и ничего странного — сколько лет провел он в душных грохочущих тракторах!

Птица. Это кричит ночная птица.

Ноги внезапно сделались ватными. Откуда-то снизу поднялась ледяная волна страха.

Никакая не птица. Это человеческий крик. Кто-то кричит из последних сил, старается докричаться.

Человек, который знает, что его голос должен преодолеть толстые каменные стены, чтобы услышали соседи.

Он так резко захлопнул окно, что цветочный горшок подпрыгнул и Ханна проснулась.

— Что ты там возишься? — спрашивает она, и он ясно слышит раздражение в ее голосе.

Он уже уверен: что-то случилось. Страх его не напрасен.

— Кобыла не ржала, — говорит он, садясь к ней на край кровати. — И кухонное окно у Лёвгренов настежь. И кто-то кричит.

Она села в кровати.

— Что ты такое говоришь?

Ему не хочется верить, но теперь он знает совершенно точно — это не птица.

— Это Юханнес или Мария, — говорит он. — Кто-то из них зовет на помощь.

Она вылезает из кровати и идет к окну. Встала там, такая огромная в своей ночной рубашке, и смотрит в темноту.

— Окно на кухне не открыто, — шепчет она, — оно разбито.

Его бьет озноб.

— И кто-то зовет на помощь, — говорит она дрожащим голосом.

— Что будем делать? — спрашивает он.

— Иди туда, — говорит она, — да поторопись же!

— А если там опасно?

— И что? Разве мы не должны помочь нашим лучшим друзьям? У них что-то случилось!

Он быстро одевается. Фонарик лежит на полке рядом с банкой с кофе. Земля во дворе насквозь промерзла. Он оборачивается и видит в окне силуэт жены.

У забора он останавливается. Все тихо. Теперь и ему видно, что кухонное окно разбито вдребезги. Он осторожно перелезает через низкий забор и приближается к белому домику. Никаких голосов не слышно.

Все я себе сам напридумывал, думает он. Я выжил из ума. Уже не могу различить, что происходит на самом деле, а что только чудится. Или все же ему снились ночью быки? Давний сон: на него мчатся огромные быки, как тогда, в далеком детстве. Тогда он впервые понял, что смертен…

Нет, снова крик. Даже не крик, а слабый стон. Это Мария.

Он крадется к окну спальни и осторожно заглядывает в щель между гардинами.

И внезапно осознает: Юханнес мертв. Он светит фонариком внутрь и крепко зажмуривается, прежде чем решается посмотреть еще раз.

Мария сидит на полу. Она привязана к стулу. Лицо в крови, сломанный зубной протез валяется на испачканной кровью ночной рубашке.

Потом он видит ногу Юханнеса. Только ступню, больше из-за гардины ничего не видно.

Он торопится назад, вновь перелезает через забор, бежит по замерзшей глине. Колено болит просто невыносимо.

Сначала он звонит в полицию.

Потом открывает пахнущий апельсиновыми корками гардероб и находит там ломик.

— Оставайся здесь, — говорит он Ханне. — Тебе не надо на это смотреть.

— Но что случилось? — спрашивает она, и в глазах ее блестят слезы страха.

— Еще не знаю, — говорит он. — Но точно знаю, что проснулся оттого, что кобыла не ржала нынче ночью. Это уж точно.

8 января 1990 года. Еще не рассвело.

2

Телефонный звонок был зарегистрирован в управлении полиции Истада в 5:13 утра. Трубку взял измученный полицейский, дежуривший почти непрерывно с самого Нового года. Он слушал заикающийся голос и думал, что это наверняка какой-то впавший в детство старик. Но что-то все-таки его насторожило, и он стал задавать вопросы. Повесив трубку, несколько секунд поразмышлял, а потом снял трубку и набрал номер. Он знал этот номер наизусть.

Курт Валландер спал. Накануне он засиделся за полночь, слушая записи Марии Каллас, присланные приятелем из Болгарии. Раз за разом Валландер возвращался к предсмертной арии Виолетты из «Травиаты» и лег только в два часа ночи. Телефонный звонок оборвал роскошный эротический сон. Чтобы убедиться, что это был только сон, он на всякий случай протянул руку и пощупал постель. Нет, он был один. Рядом не было ни жены — она ушла от него три месяца назад, — ни белозубой негритянки, с которой он черт-те что вытворял во сне.

Взяв трубку, по привычке посмотрел на часы. Автомобильная авария, быстро решил он. Неожиданная гололедица, и кого-то на большой скорости занесло на дороге Е-14. Или ссора беженцев, прибывших утренним паромом из Польши.

Он поудобнее сел в постели и прижал трубку к щеке, ощущая неприятное покалывание отросшей щетины.

— Валландер!

— Надеюсь, я тебя не разбудил?

— Нет, конечно. Я уже встал.

Интересно, зачем люди врут? Почему не сказать как есть? Что охотнее всего он бы снова свернулся под одеялом и попытался снова настичь этот сон с голой шоколадной красавицей?

— Я подумал, что должен тебе позвонить.

— Авария?

— Да нет, не совсем. Позвонил какой-то старик крестьянин, сказал, что его зовут Нюстрём. И что живет он в Ленарпе. Он утверждает, будто их соседка сидит связанная на полу, а кто-то еще — мертв.

Валландер стал поспешно вспоминать, где же этот Ленарп. Недалеко от Марсвинсхольма, там еще такой необычный для Сконе холмистый ландшафт.

— Похоже, дело серьезное. Я решил, что лучше всего позвонить прямо тебе.

— Кто сейчас в управлении?

— Петерс и Нурен где-то в городе, пытаются найти, кто разбил окно в «Континентале». Вызвать их?

— Скажи, чтобы ехали к перекрестку между Кадешё и Катслёсой и ждали меня там. Дай им адрес. Когда он позвонил?

— Несколько минут назад.

— А это точно не какой-нибудь алкоголик?

— Не похоже.

— Ну ладно. Действуем…

Он быстро оделся, даже не приняв душ, налил чашку остававшегося в термосе чуть теплого кофе и поглядел в окно. Он жил в центре Истада на Мариагатан. Серый фасад дома напротив покрывали трещины. Будет ли вообще снег этой зимой? Лучше бы не надо. Сконские вьюги означают непрерывную и утомительную работу. Автокатастрофы, роженицы, которые не могут добраться до больницы, отрезанные от мира старики и оборванные линии электропередач. Со снегом наступал хаос, а к хаосу он нынче не готов. После ухода жены в душе осталась жгучая горечь.

Он вел машину по Регементсгатан, пока не выехал на Эстерледен. На Драгунгатан его остановил красный свет, и он включил радио, чтобы послушать новости. Взволнованный голос рассказывал подробности авиакатастрофы на далеком континенте.

Время жить и время умирать, подумал он и потер глаза, чтобы окончательно прогнать сон. Эту формулу он усвоил много лет назад. Он был еще совсем юным полицейским и патрулировал улицы в родном Мальмё. Как-то они пытались уговорить пьяного, бузившего в парке Пильсдам, идти домой, и тот внезапно выхватил здоровенный нож. Валландер получил глубокое проникающее ранение у самого сердца. Несколько миллиметров отделяли его от неминуемой смерти. Тогда ему было двадцать три и он впервые осознал, что значит быть полицейским. И с тех пор неизменно повторяет эту фразу как заклинание. Она всегда спасала, помогая отогнать стоящие перед глазами картинки.

Курт Валландер выехал из города, миновал недавно построенный мебельный центр на выезде и увидел полоску моря на горизонте. Оно было серым, но странно спокойным — большая редкость зимой в Сконе. Где-то далеко на горизонте виднелся силуэт корабля, идущего на восток.

Будут снег и метели, подумал он, будут на нашу голову.

Он выключил радио и постарался сосредоточиться на деле, которое его ожидало.

Что он, собственно, знает?

Связанная старуха на полу? И старик сосед, который утверждает, что видел ее через окно. Проехав поворот на Бьерешё, он увеличил скорость и решил, что у деда, скорее всего, внезапно случился приступ слабоумия. За долгие годы службы он уже встречался с этим: одинокие старики нередко звонят в полицию. Что это? Крик о помощи?