Пестрая лента

— Когда отчим ваш вернется домой, вы запретесь в свою комнату под предлогом головной боли. Как только вы услышите, что он пришел к себе спать, вы отворите ставни и отодвинете задвижку у вашего окна, поставите лампу на подоконник в виде сигнала нам и, взяв с собой все, что может понадобиться вам на ночь, уйдете в соседнюю комнату, которую занимали прежде. Я думаю, что, несмотря на начатую там перестройку, вы все-таки можете провести в ней одну ночь?

— О, да, легко могу.

— Остальное будет уже в наших руках.

— Что же вы намерены делать?

— Мы проведем ночь в вашей комнате и постараемся узнать причину того шума, который так беспокоил вас.

— Мне кажется, м-р Холмс, что вы уже составили себе ясное представление об этом деле, — сказала мисс Стонер, положив руку на рукав моего друга.

— Может быть.

— Прошу вас, сжальтесь надо мной и скажите мне, что было причиной смерти моей сестры?

— Мне хотелось бы иметь более определенные указания, прежде чем сообщить вам это.

— Скажите мне по крайней мере, верно ли мое предположение, что она умерла просто от испуга?

— Нет, я не думаю. Тут вероятно были более существенные причины. Теперь же, мисс Стонер, мы должны покинуть вас. Если доктор Ройлот вернется домой и застанет нас, — поездка наша сюда окажется совершенно бесполезной. Прощайте, и не бойтесь; если вы сделаете все, о чем я просил вас, — вы можете быть уверены, что мы скоро устраним всякую опасность, грозящую вам.

Мы с Шерлоком Холмсом без затруднения наняли себе комнату в деревенской гостинице «Корона». Она находилась в верхнем этаже, и нам из окна видны были ворота и обитаемый флигель дома Сток-Моран. Когда начало смеркаться, мы видели, как доктор Граймсби Ройлот проехал мимо нас. Громадная фигура его казалась еще больше в сравнении с мальчиком, сидевшим рядом с ним и правившим лошадью. Мальчик замешкался, отворяя тяжелые железные ворота, и мы слышали сердитый голос доктора, бранившего его, и видели, как он гневно грозил ему кулаком. Тележка поехала дальше, и несколько минут спустя блеснул свет между деревьями, когда зажгли лампу в одной из гостиных дома.

— Знаете что, Уатсон, — сказал мне Холмс, сидя со мной в густевших сумерках комнаты. — Мне немножко совестно брать вас туда с собой. Тут есть положительная опасность.

— Могу я быть полезен вам.

— Ваше присутствие может быть мне большой помощью.

— В таком случае я, разумеется, пойду с вами.

— Я очень благодарен вам.

— Вы говорите об опасности; значит, в этих комнатах вы видели что-нибудь такое, чего я не видел.

— Нет, но мне кажется, что я сделал несколько выводов из того, что и вы видели вместе со мной.

— Я ничего особенного не видел, кроме звоночного шнурка, и должен признаться, что не понимаю, к чему он повешен там.

— Вы видели позже и вентилятор.

— Да, но я не вижу ничего необыкновенного в том, что сделано маленькое отверстие между двумя комнатами. Оно так мало, что даже и крыса не пролезет в него.

— Еще до приезда моего в Сток-Моран, я уже знал, что мы найдем вентилятор в этой комнате.

— Что вы, Холмс?

— Да, знал. Помните, как она рассказывала нам, что сестру ее беспокоил дым сигар доктора Ройлота? Это очевидно указывало на то, что было какое-то сообщение между обеими комнатами. Отверстие могло быть только очень небольшое, а то его непременно заметили бы при обыске комнаты; из этого я заключил, что это вентилятор.

— Но что же в этом особенного?

— Согласитесь однако, что тут несколько странное сочетание обстоятельств. Делают вентилятор, навешивают шнурок, — и девушка, спящая в кровати, внезапно умирает. Разве это не поражает вас?

— Я никакой связи в этом не вижу.

— Вы ничего не заметили особенного в этой кровати?

— Нет.

— Она приделана к полу. Вы прежде когда-нибудь видели, чтобы кровати накрепко прибивали к полу?

— Не помню.

— Кровать эту нельзя было сдвинуть с места; она всегда должна была оставаться в том же положении относительно вентилятора и веревки, — мы можем назвать ее так, потому что она по-видимому никогда и не предназначалась для звонка.

— Холмс, — вскрикнул я. — Теперь я начинаю смутно понимать, на что вы намекаете. Мы только что успеем предупредить самое хитрое и страшное преступление.

— Да, и хитрое, и страшное. Когда доктор — злодей, он всегда бывает самым ужасным преступником. У него есть и смелость, и знание. Пальмер и Притчард[3] были первоклассными учеными; а этот, кажется, еще замечательнее их. Нам с вами, Уатсон, надеюсь, однако, удастся перехитрить его. Кто знает, какие ужасы предстоят нам в эту ночь! Выкурим пока еще трубочку в покое и поговорим о чем-нибудь другом, — повеселее этого!

Около девяти часов свет между деревьями исчез, и старинный дом погрузился в полный мрак. Медленно прошли еще два часа; ровно в одиннадцать вдруг засветился яркий огонек в одном окне флигеля.

— Вот наш сигнал, — вскрикнул Холмс, вскакивая со стула. — Он горит в среднем окне.

Выходя, он сказал несколько слов хозяину гостиницы, объяснив ему, что мы отправляемся к знакомому и, может быть, проведем ночь у него. Минуту спустя мы были на железной дороге, где холодный ветер дул нам в лицо, и спешили по направлению желтоватого света, горевшего в ночном мраке и указывавшего нам путь к месту темного дела.

Нам не трудно было войти в сад. В каменной ограде старого парка было много не починенных проломов. Пробираясь между деревьями, мы дошли до луга, перешли его и собирались уже влезть в открытое окно, как вдруг из группы лавровых кустов выскочило что-то, похожее на отвратительного кривляющегося ребенка. Существо это бросилось на траву, кувыркаясь и выворачивая члены, и торопливым шагом скрылось в темноте.

— Боже мой! — прошептал я.

— Вы видели?

Холмс на мгновение тоже испугался. Пальцы его, как щипцы, стиснули мою руку. Потом он тихонько засмеялся.

— Вот приятное общество! — пробормотал он. — Это павиан.

Я совсем было забыл про своеобразных любимцев доктора. Здесь водилась и чита; она каждую минуту могла прыгнуть нам на плечи. Я, признаться, почувствовал некоторое облегчение, когда, по примеру Холмса, сняв башмаки, очутился в комнате. Спутник мой бесшумно закрыл ставни, переставил лампу на стол и огляделся в комнате. Все было совершенно в том же положении, как и днем. Подкравшись ко мне и согнув руку трубой, он шепнул мне в ухо так тихо, что я едва мог расслышать слова:

— Малейший звук расстроит все.

Я кивнул головой в знак того, что понял.

— Нам надо потушить лампу; а то он увидит свет в вентилятор.

Я опять кивнул.

— Не засыпайте, жизнь ваша зависит от этого. Приготовьте на всякий случай пистолет, может быть, он понадобится. Я сяду на кровать, а вы на этот стул.

Я вынул револьвер и положил его на угол стола.

Холмс захватил с собой длинную тонкую трость, которую он положил около себя на постель. Рядом с ней он поставил коробочку спичек и маленький огарок свечки. Потом он потушил лампу, и мы очутились в полной темноте.

Забуду ли я когда-нибудь эти страшные часы бдения во мраке! В отдалении слышался густой звон церковных часов, бивших каждую четверть часа. Какими невыносимо долгими казались мне эти четверти часа! Пробило двенадцать, потом час, два и три; а мы все сидели и ждали, что будет.

Вдруг, в направлении вентилятора, блеснул свет и сейчас же исчез, но вслед за ним стал распространяться запах горевшего керосина и разогретого металла. Кто-то в соседней комнате, очевидно, зажег глухой фонарь. Я услышал тихий звук движения, и потом все опять затихло, только запах все усиливался. С полчаса я просидел, напрягая слух. Тут вдруг мне послышался новый звук. очень тихое шипение как бы тонкой струйки пара, равномерно выходившей из маленького котелка. В то самое мгновение, как раздался этот звук, Холмс вскочил с постели, поспешно зажег спичку и бросился изо всех сил бить тростью по висевшему на стене звоночному шнурку.

— Видите, Уатсон, — кричал он, — видите?

Но я ничего не видел. В ту минуту, как Холмс зажег огонь, я ясно услышал негромкий свист, но внезапный свет ослепил мои усталые глаза и отнял у меня всякую возможность разглядеть то, на что друг мой набросился с такой яростью. Я видел только, что лицо его было смертельно бледно и выражало ужас и отвращение.

Он перестал колотить веревку и смотрел теперь вверх на вентилятор. Тут вдруг в ночной тишине поднялся самый страшный крик, который я когда-либо слышал. Он становился все громче и громче; в этом хриплом звуке слышались боль, ужас, гнев, соединенные вместе в один отчаянный человеческий вопль. Говорят, что в деревне и даже еще дальше, в доме пастора, крик этот разбудил спавших жителей. Мы как будто окаменели от ужаса, я смотрел на Холмса, а он на меня, пока последнее эхо этого звука опять не замолкло в ночной тишине.

— Что это может быть? — спросил я, задыхаясь.

— Это значит, что все кончено, — отвечал Холмс. — Может быть, и к лучшему. Возьмите ваш пистолет, мы войдем в комнату доктора Ройлота.

Он зажег лампу и со строгим выражением лица повел меня по коридору. Постучавшись в дверь два раза и не получив ответа, он повернул ручку и вошел, я следовал за ним, держа в руке пистолет со взведенным курком.

Нам представилось странное зрелище. На столе стоял полуоткрытый глухой фонарь, и яркий свет падал из него на железный шкап, дверца которого была отворена. У стола, на деревянном стуле, сидел доктор Ройлот, одетый в длинный серый халат, из-под которого виднелись его босые ноги, всунутые в турецкие туфли без каблуков. На коленях его лежала та самая короткая плетка, которую мы видели в его комнате днем. Подбородок его был поднят кверху, и неподвижный, ужасный взгляд широко раскрытых глаз устремлен в угол потолка. Вокруг его головы была обернута какая-то странная желтая лента, покрытая темными пятнами, и, казалось, плотно облегала ее. Когда мы вошли, он не обернулся и не двинулся.

— Вот она лента! Пестрая лента! — прошептал Холмс.

Я сделал шаг вперед. В ту же минуту странный головной убор его зашевелился, и из-за волос его поднялась плоская, угловатая головка и надутая шее ядовитой змеи.

— Это болотная ехидна! — воскликнул Холмс. — Самая опасная змея Индии. Он умер через десять секунд после укуса. Вот как зло наказывает злодея, и как он попадает в яму, вырытую им для другого! Бросим это отвратительное существо опять в его жилище, а потом отвезем мисс Стонер в более надежное место и уведомим местную полицию о том, что случилось.

Говоря это, он быстрым движением схватил плетку с колен мертвого, накинув петлю на голову змеи, стащил ее с ее ужасного места, и, держа руку далеко от себя, кинул ее в железный шкап, который тотчас же запер за ней.

Вот достоверные факты, касающиеся смерти доктора Граймсби Ройлота из Сток-Морана. Нет надобности еще удлинять этот без того уже длинный рассказ подробным описанием того, как мы сообщили грустное известие испуганной девушке, как отправили ее с утренним поездом к ее тетке в Хэрро, и как полиция, после долгого и сложного следствия, пришла к тому заключению, что доктора постигла смерть во время опасной игры с прирученной змеей. Все, что мне хотелось еще узнать об этом деле, Шерлок Холмс объяснил мне на следующий день, когда мы ехали домой.

— Сперва, — говорил он, — я составил себе совершенно ошибочное понятие об этом деле, что доказывает, мой милый Уатсон, как опасно выводить заключения из недостаточных указаний. Присутствие цыган и слово «лента», которым бедная умершая девушка хотела вероятно объяснить то, что поразило ее глаза, когда она зажгла спичку, навели меня на совершенно ложный след. В свое извинение я могу только сказать, что немедленно отказался от своего предположения, когда мне стало ясно, что никакая опасность не могла постичь жильца этой комнаты ни в дверь, ни в окно. Внимание мое, как я уже говорил вам, прежде всего привлек вентилятор и звоночный шнурок, висевший у постели. Открытие, что это немой звонок и что кровать прикреплена к полу, сейчас же внушило мне подозрение, что веревка служила проводником для чего-то, что могло пролезть в вентилятор и достать до постели. Тут я подумал о змее, и, приняв в соображение, что доктору присылали разных животных из Индии, я понял, что попал на настоящий след. Мысль употребить такой яд, который нельзя было бы открыть никаким химическим опытом, именно могла прийти в голову умному, злому человеку, знающему восточные уловки. Быстрота, с которой действует такой яд, была с его точки зрения тоже большим преимуществом. Судебному следователю надо было бы иметь очень зоркие глаза, чтобы рассмотреть на теле умершей две темные точки, следы ядовитых зубов. Тут я вспомнил и свист. Ему необходимо надо было как-нибудь вернуть назад змею, прежде чем утренний свет обнаружит ее глазам жертвы. Он приучил ее, вероятно, с помощью молока, которое мы видели, возвращаться на его свист. Он, очевидно, всовывал ее в вентилятор в тот час ночи, который казался ему самым удобным, уверенный, что она сползет вниз по веревке в постель. Конечно, она могла ужалить или не ужалить девушку, предположим даже, что в продолжение целой недели мисс Стонер избегнула бы укуса, однако рано или поздно она непременно должна была сделаться жертвой его. Я пришел к этим заключениям еще прежде, чем вошел в его комнату. Осмотрев его стул, я увидел, что он имел привычку становиться на него ногами, что, разумеется, было нужно ему, чтобы достать до вентилятора. Вид железного шкапа, блюдечка с молоком, петли в плетке окончательно рассеяли все сомнения. Металлический звук, который слышала мисс Стонер, очевидно, был причинен поспешно захлопнутой дверцей шкапа за ужасной жилицей его. Решив все это про себя, вы знаете, что я сделал, чтобы проверить свои предположения. Услышав шипение змеи, что без сомнения и вы слышали, я сейчас же засветил огонь и напал на нее.

— И этим заставили ее вернуться назад в вентилятор.

— Да, и кроме того причинил ее нападение на ее господина в другой комнате. Несколько ударов моей трости попали в нее, раздражили ее змеиный гнев, и она напала на первого человека, которого увидала. Я, конечно, косвенно виноват в смерти доктора Граймсби Ройлота, но не могу сказать, что это сознание очень тяготит мою совесть.