Смертельное сафари

Я постучал, но в ответ не донеслось ни звука. Тогда я взялся за ручку, она легко поддалась, и передо мной предстала обставленная с невиданной роскошью комната. Я внес багаж и затворил дверь. Номер состоял из нескольких помещений, я попал в гостиную. Громоздкая изогнутая мебель, обитая пурпурной тканью, того же цвета бархатные шторы и ковер, который, однако, был здесь по меньшей мере вдвое толще того, что лежал в коридоре. Широкие балконные двери были распахнуты настежь. Однако фон Шелленберга я не увидел. Открыв одну из дверей, я обнаружил за ней не менее роскошную спальню - с кроватью, по размерам приближавшуюся к футбольному полю. Шторы в комнате были задвинуты, что создавало ощущение, будто здесь давно никто не жил. Ковер на полу, покрывало на кровати и бархатные шторы были холодноватого оливкового цвета. Сквозь приоткрытую дверь виднелась ослепительно белая ванная комната с розовой ванной, в которой легко можно было искупаться втроем.

Вернувшись в гостиную, я открыл еще одну дверь, которая вела во вторую спальню, где расположился фон Шелленберг. Я окинул ее цепким взглядом: два чемодана на специальной подставке для багажа в углу, платяной шкаф, недопитый бокал на тумбочке у кровати, еще дымящаяся сигара в пепельнице. В ванной булькала вода, и я решил обождать в гостиной.

Возле цветного телевизора стоял уставленный бутылками столик на колесах. Налив себе виски с содовой, я опустился в массивное кресло, одно из тех, что были расставлены здесь в продуманном беспорядке.

Зазвонил телефон. Аппарат стоял на столике рядом с моим креслом, и я снял трубку. Вы удивитесь, когда узнаете, что я услышал: низкий бас с акцентом произнес нечто похожее на мое имя!

Я не отозвался, поскольку не имею обыкновения отвечать, если не знаю, с кем говорю; кроме того, никому не следовало знать, что я нахожусь в номере фон Шелленберга. Так что я лишь буркнул что-то неопределенное.

- Янос, - пророкотал голос. - Получено "добро" на двадцать второе.

В голове закружился рой мыслей. Но может, звонивший попал сюда по ошибке? Я по-прежнему молчал, и тогда обладатель баса насторожился.

- Алло? - с беспокойством воскликнул он.

- Алло! - отозвался я.

- Кто говорит?

- А кого вам надо?

- Люкс номер пять.

- Слушаю.

- Это отель "Бульвар"?

- Слушаю.

- Люкс номер пять?

- Кто говорит?

- Неважно. - Теперь уже в его голосе был гнев. - Мне нужен постоялец люкса номер пять.

- Да, это люкс номер пять, - наконец сообщил я.

Последовала пауза. Говоривший, видно, был столь же озадачен, как и я сам, поэтому тон его переменился.

- Вероятно, это какая-то ошибка, - сказал он с сомнением.

- Кому вы звоните?

- Мне нужен фон Шелленберг. - В голосе опять появился металл. - Карл фон Шелленберг из люкса номер пять. Пожалуйста, соедините меня с ним, мне некогда!

- Откуда вы звоните? - спросил я.

- Какое вам дело? - Мужчина исходил злобой. - Немедленно подзовите его.

- Фон Шелленберг в ванной, - сказал я.

Снова пауза.

- В таком случае с кем я говорю? - потребовал он.

- Я Канджа.

- Как-как?

- Личный помощник фон Шелленберга. Если желаете что-нибудь передать...

Незнакомец в сердцах бросил трубку, точно в ухо мне выстрелил.

- Что там такое? - спросил фон Шелленберг, показавшись на пороге гостиной.

Я пожал плечами.

- Кто-то спрашивал вас. Как будто его имя Янос. Он не просил ничего передать, не сказал, откуда звонит.

- Ах Янос. - Фон Шелленберг сухо кивнул. - Это мой компаньон. Любопытно, что ему понадобилось на этот раз? Я велел не беспокоить меня на отдыхе. Видно, что-то срочное. Значит, ничего не передал и не просил перезвонить?

Я замотал головой:

- Нет, и даже бросил трубку.

Завязывая шелковый пояс купального халата, фон Шелленберг приблизился к столику с напитками и налил себе водки с содовой, потом повернулся ко мне его глубоко посаженные серые глаза были так же пусты, как стены разграбленной церкви.

- Рано вы пожаловали, - сказал он.

- Лучше рано, чем поздно. - Я поднялся, чтобы снова наполнить свой стакан.

Тем временем фон Шелленберг опустился на упругий диван, зажав в тонких бескровных губах огромную сигару и задумчиво разглядывая багаж, оставленный мною на полу у входа.

- Не успел вам сказать, - объяснил я, опять усаживаясь в кресло, - что отныне мы соседи по номеру - во всяком случае, до тех пор, пока вы не откажетесь от моих услуг.

Обветренное лицо фон Шелленберга нахмурилось, он не мог скрыть охватившего его раздражения.

- Я, кажется, ясно дал понять, что нанял вас только как попутчика, и не допущу, чтобы вы во все вмешивались и отравляли мне отпуск. Прежде чем что-то предпринять, вы должны заручиться моим согласием. Нечего вам околачиваться у меня в номере. Позвоните администратору - пусть вам дадут отдельную комнату.

- Я не могу останавливаться в отеле под собственным именем. Меня разыскивает полиция.

Глаза фон Шелленберга оставались все такими же бесстрастными, лишь чуть-чуть сузились. Он затянулся сигарным дымом, ожидая, что еще я скажу. Задавать вопросы самому не в его правилах. Он же босс! Это мне надлежало представить подробное объяснение всех обстоятельств.

Я рассказал о стычке с комиссаром Омари, упомянул о прежней службе в Особом отделе. С равным успехом я мог бы излагать все это кирпичной стене фон Шелленберг сидел передо мной точно изваяние. И на будущее я решил опускать подробности.

Фон Шелленберг наконец удостоил меня ленивым кивком, пожал плечами и перенес свое внимание на стакан со спиртным.

Я поднялся, подхватил чемодан и портфель и занес их в свободную спальню. Поскольку босс молчал, я посчитал, что вопрос улажен. Распаковав чемодан, я отдал фон Шелленбергу все, что купил для предстоящего сафари, вместе с квитанциями. Теперь пора и мне принять ванну. Я разделся и только тут ощутил тяжелую усталость. Свалив одежду на кровать, я взял с собой в ванную только "кобру", завернутую в носовой платок. Наполнив огромную ванну горячей водой, я нырнул в нее, испытав после долгого и жаркого дня неописуемое блаженство.

Я плескался и скребся, пока не появилось ощущение, будто я заново родился на свет; да и пахло от меня, как от младенца, душистым мылом администрация гостиницы бесплатно снабжает им постояльцев.

Когда я наконец появился на пороге спальни, то увидел, что фон Шелленберг в полном облачении стоит у кровати и вертит в руках мой пистолет. Взвесив "стар" на ладони, он вскинул его и начал целиться в различные предметы в комнате, как вдруг почувствовал, что я за ним наблюдаю. Он опустил руку, пожал плечами и зловеще ухмыльнулся.

- Простите, - сказал он, - я хотел только...

Я махнул рукой - пустяки, мол, что уж там извиняться: каждому мужчине присуще любопытство по отношению к оружию, - а сам незаметно спрятал завернутую в полотенце "кобру" в ящик комода.

- Вам часто приходилось иметь дело с огнестрельным оружием? - спросил я, натягивая брюки.

Фон Шелленберг отрицательно покачал головой, но у меня осталось тревожное впечатление от того, как он сжимал рукоятку автоматического пистолета, как перекладывал его из левой ладони в правую - сразу видать, что ему все равно, из какой руки палить, заправский профессионал!

- А вы со своим ловко управляетесь? - этак небрежно спросил фон Шелленберг.

Я скромно промолчал, хотя однажды уложил горного чекана - есть такая птица - с двухсот метров. Если вы разбираетесь в орнитологии, то наверняка знаете: чекан не крупнее вылупившегося цыпленка. Попасть в него из пистолета с такого расстояния - один шанс из тысячи. Целые сутки я шел по следу вооруженных бандитов сквозь влажные Абердерские леса, и, когда чекан зашелестел в кустах на другом берегу ручья, нервы мои, понятно, сдали. Конечно, я не знал, что это птичка, и, только отыскав ее в кустах, понял, как ошибся. В конце концов я захватил громил, всю троицу, но это уже другая история...

Фон Шелленберг осторожно опустил мой пистолет на кровать и ответил, что стрелял из дробовика. Охота - его увлечение, он охотился в разных странах на зайцев и уток.

Пока я одевался, он вернулся в свою спальню, чтобы позвонить во Франкфурт. В половине девятого мы спустились в гриль-бар поужинать. На мне был голубой костюм и широкий галстук в тон, немец был в черном костюме, красном галстуке и белой сорочке.

В ресторане играл оркестр "Скорпионы". Негромкая музыка лилась с затемненной эстрады, красные и зеленые лампочки, украшавшие инструменты, напоминали светлячков. Танцевальный круг был пока совершенно пуст: лишь несколько пар сидели за столиками по углам, их лица призрачно блестели в мерцании свечей.

Я заказал охлажденное пиво, бифштекс, картофель и зелень. Фон Шелленберг выбрал форель, салат-ассорти и бутылку белого вина. Он был недоволен тем, что я предпочел дорогим винам пиво, однако я не обязан притворяться, будто мне нравится отрава только потому, что он платит по счету.

Неподалеку от нас ужинала та самая юная француженка, которую я видел раньше в вестибюле. Во главе стола сидел щеголеватый лысый старец - должно быть, отец мадемуазель. Он почти все время молчал, не вмешиваясь в довольно горячий разговор, почти что перебранку, между матерью и дочкой.

Толстый американец, любитель плоских шуток, ужинал один, мрачно склонившись над тарелкой. Перед ним стояла бутылка вина. Лицо его было довольно грустным - давешняя веселость исчезла без следа.

В разгар трапезы я вспомнил о телефонном разговоре с человеком, назвавшимся Яносом.

- Вам удалось до него дозвониться? - спросил я.

- Нет, на месте не оказалось, - ответил фон Шелленберг.

- Он сказал, будто дело решенное, - стал припоминать я. - Если не ошибаюсь, оно назначено на двадцать второе число. Вы не можете предположить, о чем идет речь?

Фон Шелленберг покачал головой и аккуратно вытер алой салфеткой рот.

- У нас теперь в работе сразу несколько проектов. Придется снова позвонить после ужина.

- Мне почудилось, будто он был уверен, что вы сразу поймете, о чем речь.

Фон Шелленберг уставился на меня через стол. В неярком отблеске свечей его глаза, казалось, еще глубже вжались в череп, напомнив узкие просветы в конце длиннющего туннеля. Больше за ужином не было сказано ни слова.

Фон Шелленберг заказал на десерт кофе с коньяком, затем поднялся в номер, чтобы вновь позвонить в Германию. Едва он скрылся за дверью, как из-за своего столика встал одинокий янки и поспешил в вестибюль. Я бы этого не заметил, если бы американец едва не сбил с ног итальянца-священника, с которым я раньше ехал в лифте, и даже не извинился - так он спешил догнать фон Шелленберга.

Итальянец, и без того взвинченный, теперь уже едва сдерживался. Плюхнувшись за столик в дальнем углу зала, он судорожно схватил большущую картонку с меню, пряча за ней посеревшее от расстройства лицо.

Официант принес кофе. Я заказал еще пива и тоже вышел. Заглянув на открытую веранду, полез в карман за сигаретами и, делая вид, будто прикуриваю, обшарил взглядом вестибюль. В дальнем его конце я увидел спину фон Шелленберга, говорившего по телефону, которым разрешено пользоваться лишь проживающим в гостинице. Американца же видно не было. Швейцар с дубинкой сторожил выход на улицу. В вестибюле были еще какие-то люди, каждый занимался своим делом: одни въезжали, другие покидали гостиницу, третьи торговались в сувенирной лавке или ждали заказанного такси, чтобы ехать в аэропорт.

Я вернулся в ресторан. Официант уже принес пиво и стоял возле столика в явной тревоге - не сбежали ли мы с фон Шелленбергом, не расплатившись. Завидев меня, он лучезарно улыбнулся и тут же подал счет. Теперь уже танцевали несколько пар, но как-то вяло, их движениям не хватало жизни. Телефонный разговор фон Шелленберга затянулся, но наконец он возвратился за столик. И вид у него был довольный. Американец же в тот вечер больше на глаза не попадался.

Мы выпили кофе, расплатились и встали из-за стола. В моем портфеле была куча писем, нуждавшихся в прочтении и ответе. Я извинился перед фон Шелленбергом за то, что не имею возможности показать ему ночной Найроби, главным образом из-за опасения, что ищейки комиссара Омари устроили на меня засаду во всех барах и других злачных местах, куда я хаживаю. Фон Шелленберг сочувственно кивнул, и я было подумал, что он испытывает искушение отправиться в увеселительную экскурсию в одиночку. Оказалось, однако, что и у него накопились срочные бумаги, и мы поднялись к себе.

Увы, ни один из нас не смог в тот вечер заняться корреспонденцией: наш люкс был перевернут вверх дном, как говорится, выворочен наизнанку. Остановившись на пороге, мы молча взирали на учиненный разгром. Гостиную подвергли тщательнейшему обыску. Каждый предмет обстановки сдвинут с места, стулья перевернуты, диванные подушки раскиданы. Меня сразу же осенило: американец!

Каждый из нас поспешил в свою спальню. Там царил еще больший хаос: одежда на полу, постельное белье скинуто с кроватей, из ящиков комода все вывернуто на ковер. В ванной тоже побывали, свидетельством тому разбросанные повсюду туалетные принадлежности. Единственной вещью, пережившей катастрофу без ущерба, был портфель, который я запихнул под кровать не из предчувствия, а в силу привычки. Я сразу же определил, что мое имущество в целости, ничего не украдено.

Спальня фон Шелленберга была в таком же состоянии, только вещей у него было побольше, чем у меня, соответственно и гора на ковре выше. Он стоял посреди всеобщего разгрома, онемев от злобы. Потребуется взвод горничных, чтобы привести номер в божеский вид.

Мы перешли в гостиную и, устроившись поближе к напиткам, которые, как ни странно, уцелели в пронесшемся здесь урагане, налили себе чего покрепче, потом фон Шелленберг зажег сигару, я тоже закурил. Что и говорить, владеть собой мы умели, однако давалось нам это не без труда.

- Дверной замок не сломан, - негромко заметил я.

Фон Шелленберг кивнул. Уже один этот факт говорил о многом.

- У вас что-нибудь ценное пропало? - спросил я фон Шелленберга.

- Деньги целы, - изрек он лаконично.

- Сколько?

- Довольно много.

- Нет, - я с сомнением покачал головой, - тут что-то другое. Были у вас драгоценности, конфиденциальные бумаги?

Серые глаза фон Шелленберга округлились.

- Кое-какие документы, - наконец сказал он. - Никакой ценности для посторонних не представляют. Так, сугубо внутренние дела фирмы. Однако я предусмотрительно положил их на хранение в сейф гостиницы вместе с чеками и наличными, которые в ближайшие дни не понадобятся.

- Другими словами, грабители ничего не унесли? - спросил я.

- Поскольку нечего было взять. Если только что-нибудь из одежды...

Я покачал головой. Если бы их интересовала одежда, наши дорогие костюмы не валялись бы теперь на полу. Кроме того, только безумец мог рассчитывать пронести чемодан с краденым барахлом мимо швейцара. Во всяком случае, какова бы ни была причина вторжения, разгром учинен с нарочитой наглостью.

Мы оба пришли к единодушному мнению, что не стоит извещать о случившемся полицию. Мне не хотелось наводить на свой след омариевских гончих. Поди объясни им, отчего это я прячусь в люксе отеля "Бульвар". Фон Шелленберг сказал, что, попади эта история в газеты, его инкогнито будет раскрыто и факт приезда в Кению с частным визитом крупнейшего европейского промышленника станет достоянием гласности. Не говоря уже о том, что никакого материального ущерба мы не понесли.

Я предложил позвать горничную, но фон Шелленберг рассудил, что это равносильно звонку в полицию. Мы сами взялись за наведение порядка, потребовалось не меньше часа, чтобы вернуть все на свои места, повесить одежду в шкаф и застелить кровати.

Я не высказал вслух подозрений относительно американца. То, что он поспешно покинул ресторан, еще ни о чем не говорит. После всего, что случилось, мне уже было не до писем, и я отправился на боковую с твердым намерением наутро обстоятельно побеседовать с фон Шелленбергом.

4

Я проснулся, как обычно, около шести, принял ванну, оделся - словом, приготовился к грядущему дню. Фон Шелленберг еще спал, когда я вышел из номера.

В вестибюле отеля было пустынно, так бывает в дежурке полицейского участка наутро после спокойно прошедшей ночи. Ночной портье, задрав ноги на телефонный коммутатор, делал вид, что бодрствует, но то и дело клевал носом. А швейцар даже не притворялся - он спал, как сиротка, свернувшись калачиком на узкой кушетке.

Хотя мне жаль было тревожить портье, я его разбудил и попросил разрешения позвонить в город. Со сна он даже не спросил, откуда я взялся и почему не звоню из номера.