Помоги проекту - поделись книгой:
Эти-то две эмоции и предопределяют поведение больших человеческих масс. Миллионы мусульман всех толков Ислама объединяет ненависть к расширяющейся Западной цивилизации, несущей разрушение их патриархальной скованности и фатально обрекающей их на мучительное осознание своей неконкурентоспособности. При таком впечатляющем народном единстве для священной войны против неверных не хватает только выдающегося вождя.
Страх перед стремительно нарастающей угрозой со стороны мусульман объединяет все большее число избирателей и в странах Западного мира. Кстати, и это объединение в каждой стране также взывает к появлению харизматического вождя.
При соответствующих политических условиях это в самом деле может привести к войне цивилизаций, которую пророчил нам профессор С. Хантингтон. Такие условия, однако, еще не сложились. Для войны цивилизаций необходимо еще совпадение настроения масс с интересами национальных политических элит.
Понимание всегда было уделом только элит. И это понимание предопределяло судьбы государств и цивилизаций. Вряд ли свободный мир могла бы спасти его (очень сомнительная, впрочем) верность своим благородным моральным принципам. И, может быть, против тотальной партизанской войны бесчисленных миллионов не помогло бы ему даже и очевидное техническое превосходство.
Западный мир может спасти только подавляющее превосходство в уровне понимания противника.
Такому пониманию в элите препятствуют обычно два фактора: коррупция и идеология. По уровню коррупции правящие элиты мусульманских стран пока что не отстают от Европы и Америки. Но идеология — фактор специфический именно для Запада. Мусульманские народы заимствуют случайные обрывки западных идей, но, в основном, идеи не определяют их жизни, и они продолжают довольствоваться только своей религией. Действительно ли принципы (или, скорее, наличная практика?) этой религии несовместимы с принципами свободного мира?
«Ислам предъявляет к своим последователям пять основных требований:
1) исповедовать, что нет бога, кроме Бога, и что Мухаммед — посланник Божий;
2) совершать молитву;
3) жертвовать в пользу бедных;
4) совершать паломничество в Мекку;
5) соблюдать пост в рамадан.».
Что в этом наборе элементарных правил может помешать принять западный образ жизни? В самой формулировке, кроме деталей, как будто нет ничего отличающего Ислам от, скажем, христианства. Ну, не Мухаммед — посланник Божий, а Иисус — так ли уж важно, как зовут посланника с точки зрения буддиста (или марксиста)? Не в Мекку, скажем, велено идти, а в Иерусалим — стоит ли из-за этого копья ломать? Да и пост в рамадан — постись, когда хочешь, хоть круглый год, кому до этого дело! Здесь нет ничего, что могло бы препятствовать мусульманину с комфортом жить в Европе или в Америке.
Принципиальное отличие состоит не в содержании заповедей, а в форме представления добрых дел, как неотменимых законов, записанных в Коране в качестве обязанностей, не подлежащих обсуждению. Тот, кто этими обязанностями пренебрегает, оказывается вне закона и, в принципе, подлежит наказанию.
Еще строже Ислам относится к иноверцу:
«Творящих суд не на основании Божьего откровения Коран называет неверными и развратниками — слова, имевшие для человечества столь же печальные последствия, как и слова о беспощадной войне с иноверцами.» (То же сочинение).
Переключить внимание верующих вместо собственных грехов на грехи нарушителей и иноверцев — это и есть безотказный механизм, позволяющий манипулирование большими массами людей.
Конечно за века, что прошли от времен дарования людям первоисточников до сегодняшнего дня, все цивилизации сильно видоизменились. И действующая практика во всех странах заметно отклоняется от первоначальной простоты. Но отсутствие прямых указаний в Новом Завете дало его приверженцам поводы много веков с оружием в руках обсуждать «единственно верное» толкование евангельского идеала любви. В итоге этого процесса им, конечно, не удалось достигнуть согласия, но удалось зато выработать образ жизни, примиряющий их с разноголосицей человеческих мнений.
Не так повернулась история мусульманских стран:
«Законы, изданные в VII в. в культурно-отсталой стране, сделались предписаниями религии, и был отрезан путь если не для отступления от них, то для замены их другим, столь же авторитетным законодательством… Характерная черта законодательства Корана — чрезмерная заботливость о правах собственности и явно недостаточное внимание к правам личности.» (То же соч.)
Воевать-то они воевали не меньше христиан, но до примирения с инакомыслием так и не дошли.
Христианство, хотя и несет свой идеал праведной жизни, никаких узаконенных формальных требований христианину не предъявляет. Царство небесное он может стяжать одной своей верой. После всех войн и смут христиане, таким образом, в конце концов оказались вольны сами выбирать форму своего служения. И слишком многие из них воспользовались этой свободой без всякого учета евангельских заповедей. Такая смущающая свобода от обязательств (кроме принятых на себя добровольно), вкупе с политической атмосферой предыдущих столетий в Европе, сделала современного христианина (хотя уже и почти без веры) поборником неограниченных (и всеобщих) прав, т. е. как раз «неверным и развратником» в глазах мусульманина.
Конечно, именно эта европейская идеология дает каждому отдельному последователю Ислама шанс достигнуть равенства. Но она же и заставляет подавляющее большинство отставших ежеминутно чувствовать свое унижение, поскольку равенство это предъявляет им непосильные культурные требования.
За одно-два поколения невозможно перепрыгнуть через все те века, что мусульманская мысль пропустила в своей, отчасти умышленной, изоляции от христианства. В IX в. в Багдаде «было предписано прекратить всякие споры о Коране. Халифы старались оградить народные массы от всяких рассуждений, опасных для бесхитростной веры» (то же соч.). В XI11 в., когда Европа как раз вошла во вкус интеллектуальной дискуссии и догматические споры положили начало науке и развитию рационализма, в Исламе «догматические споры потеряли свою остроту не столько под влиянием мероприятий правительств, сколько под влиянием общего упадка культуры и понижения образовательного уровня народных масс» (то же соч.).
Европейски образованному человеку совершенно очевидны преимущества свободного образа жизни. Воспитанному на религиозных обязательствах, культурному мусульманину столь же очевидны недопустимая распущенность и разложение, которые неизбежно сопутствуют свободе во всех Западных странах. Для сегодняшних вестернизованных политических (и особенно военных) элит многих мусульманских стран (Иордании, Турции, Пакистана, Индонезии) ответственный выбор пути отнюдь не очевиден. Пока они не враждебны Западу и склонны соблазняться европейским образованием и сопутствующими ему либерально-демократическими ценностями, войны цивилизаций в полном смысле быть не может…
Современные демократические режимы обнаруживают свое сходство с автократическими в том, что понемногу превращаются в диктатуры политических элит. Превращение это происходит просто в результате многолюдства, при котором невозможно учесть требования и амбиции всех. Но и автократии сегодня сходятся с демократическими режимами в том, что их элиты стараются приспособиться, насколько можно, к народным пристрастиям. И это, конечно, — результат того же многолюдства, при котором никакая армия не защитит элиту против человеческого месива, одержимого единой страстью. Те и эти элиты как-то договариваются (и даже иногда сближаются) между собой, на благо или на беду своих народов. Но надолго обвести свои народы и противостоять их страстям не могут ни те, ни эти. И тогда открывается вакансия для разгула Случайности.
Некоторые деликатно называют такую особенность нашего времени «повышением роли личности в истории». Впрочем, у нас есть настоящий специалист по реализации маловероятных исторических событий, которого мне уже пришлось процитировать выше. Начиная 2-ю Мировую войну, 22 апреля 1939 г. Гитлер произнес: «Среди благоприятствующих факторов нынешней ситуации я должен упомянуть собственную особу и квалифицировать ее при всей скромности так: я незаменим… В сущности, все покоится на мне… Вероятно никто и никогда не будет в такой степени пользоваться доверием германского народа. Вероятно никогда в будущем не будет человека, располагающего такой властью… Я знаю свои способности и свою силу воли. Я не кончу войну, пока не сокрушу противника. Я не приму компромиссов. Судьба Райха зависит от меня и только от меня… Вот почему мое существование является политическим фактором наибольшего значения. Но я могу быть устранен в любой момент каким-нибудь сумасшедшим или идиотом… Нужно, чтобы эта война разразилась еще при моей жизни…».
Нужно сказать, что это не пустое бахвальство, и он довольно проницательно судил о политических событиях и действующих силах истории. Если бы какой-нибудь «идиот» сумел прикончить его в самом начале карьеры, никакой другой ответственный вождь при наличных ресурсах Германии не решился бы затеять безнадежную войну со всем миром, которую Гитлер, однако, успешно вел более пяти лет. Мы можем утешаться, что в конце концов он войну проиграл и худшего не случилось. Но 50 миллионов человек, что погибли на той войне, никто уже не воскресит, и вряд ли кто-нибудь мог бы назвать эту войну победой разума. Победой разума и гуманности было бы, как раз, однократное действие «сумасшедшего или идиота», которое бы эту войну предотвратило. Правящие элиты демократических стран предотвратить 2-ю Мировую войну не сумели. Их идеология предопределила фатальное непонимание ими решимости их противника и громадной силы его гипнотического воздействия на массовую психику…
Аналогичную идеологически мотивированную ошибку, хотя и в меньшем масштабе, совершил и Джордж Буш-старший, который оставил Саддама Хусейна попрежнему во главе его народа, что было всем мусульманским миром интерпретировано, как его победа. В результате этой войны выяснилось, что можно бросить вызов гегемонизму Западной демократии и уцелеть, остаться в седле…
Если и Джордж Буш-младший не сумеет выполнить свою неблагодарную роль «сумасшедшего», который устранит не только Осаму Бен Ладена, уже обладающего уникальной харизмой в мире Ислама, но и все следы его талантливой деятельности, «незаменимый» вождь — этот или его заместитель («халиф» по-арабски и значит заместитель) — может еще все повернуть по-другому…
Покой нам только снится
Наше время характеризуется ужасающим несоответствием между мизерностью целей и сокрушительной мощью средств. Если бы дети в детских садах обладали силой взрослых, большая часть из них погибла бы в ежедневных схватках по ничтожным поводам («Петя в сарае нашел пулемет — Больше в деревне никто не живет.»). А если бы у них в руках оказались бомбы и самолеты…
Это не шутка, а реальная модель состояния современного мира.
200 000 человек было убито в маленьком соседнем Ливане в ходе гражданской войны. Ненамного больше людей погибло недавно в Индонезии от цунами. Два эти явления считаются качественно различными. О причинах землетрясений не принято спрашивать. Но я не до конца уверен и в том, что кто-нибудь сможет внятно сформулировать из-за чего была война в Ливане (или в Судане), и каковы ее результаты. Скорее она тоже выглядит, как нерационализируемое и все же регулярно повторяющееся природное явление.
Может быть, ничего исторически ненормального или злокачественного не содержится ни в исламе, ни даже в исламизме. Может быть это обычное природное явление, «детская болезнь» всех цивилизаций.
Пока скандинавы и венгры не вышли из дикости, они веками опустошали Европу, завидуя ее богатству. Даже, когда их короли приняли христианство, они не сразу заметили противоречие между указаниями своей новой религии и практикой. Никто из них и не думал подставлять вторую щеку. Толпы крестоносцев триста лет шатались по миру, ища применения своему религиозному энтузиазму. А с началом Реформации уже и богобоязненные христиане стали резать друг друга во имя Божие. Возглавляемые своими королями англичане, французы и испанцы столетиями воевали между собой, попутно вовлекая немецких, итальянских и швейцарских наемников. Война для европейцев была естественным состоянием общества, путем к карьере и наиболее почетным поприщем для благородного юношества.
Почему бы не позволить теперь и мусульманам порезвиться, повторяя зады европейского развития? («Руку правую потешить. Сорочина в поле спешить… Иль башку с широких плеч у
Почему бы не позволить и мусульманам резвиться…, если только отобрать у них чрезмерно дорогую игрушку — современные европейские изобретения — взрывчатые и отравляющие вещества. (А есть еще бактериология и радиоактивность!) К тому же мусульмане начали на триста-четыреста лет позже Европы и еще не пережили отрезвляющего опыта Мировых войн. Средства уничтожения им насущно необходимы для их государственного престижа и народного самоуважения. Говорят, что большой мир и великие державы обращают свое внимание только на страны, владеющие атомной бомбой. Гражданам мусульманских стран не хватает общественного внимания (психологический механизм, кстати, хорошо нам знакомый по российскому опыту: «Зато мы делаем ракеты, и т. д.» — Россия ведь тоже отстает на одну-другую сотню лет). Господи! Как был бы счастлив Израиль, если бы внимание всего мира к нему, хоть на время, ослабло!..
Когда европейцы еще с энтузиазмом играли в эти игры, в их распоряжении были едва лишь аркебузы и мортиры. Поэтому они не сумели полностью перебить друг друга. Хотя старались, как могли. Тогдашние убогие технические средства не позволяли им достичь по-настоящему впечатляющих результатов. Таких, чтобы каждая семья в каждой стране эти результаты прочувствовала до печенок. Выживших все еще оставалось гораздо больше, чем убитых и покалеченных.
Только первая Мировая война, благодаря всеобщей воинской повинности наглядно познакомившая миллионы людей с применением бомб, отравляющих газов, артиллерии и авиации, была уже осмыслена всей Европой как грандиозная ошибка.
Когда Гитлер пришел к власти, повзрослевшее человечество долго не могло поверить в серьезность его намерений. Еще труднее было поверить, будто и трезвый немецкий народ настолько обезумел, что спустя всего двадцать лет был готов повторить свой неудачный опыт. Только этим, по видимому, и объяснялись феноменальные начальные успехи гитлеровского руководства. Он ведь действовал в Европе, которая после осознанной бессмыслицы Мировой войны жаждала покоя любой ценой. И вправду, какая радость от войны может быть у взрослого человека?
Однако, «Гитлер лелеял в своем воображении героический мир: Сильные, жестокие люди всегда возглавляли и направляли массы. Они делали историю… Он восхищался Чингиз-ханом —
— Если это не детский склад личности, то что?
Стоит сравнить это умонастроение с сегодняшним текстом «Аль-Каиды»: «История пишется только кровью. Славу можно обрести только на основании из черепов…» Напрасно мусульманским бойцам приписывают наивные мотивы ожидания райского блаженства. Райское блаженство не много добавляет к их детской земной мотивации. «Обрести славу» — очень земное стремление, хорошо известное Европе еще в XIX в. и не полностью забытое и сейчас. Это совсем не то же самое, что «обрести вечное блаженство».
Неправда, что мусульманские террористы абсолютно непримиримы. Вот, Бин Ладен не устает приглашать американский народ и самого Буша принять ислам: «Мы зовем вас в ислам, мир придет к тем, кто ступит на правильную дорогу. Я предлагаю вам увидеть радость жизни и избавиться от сухого, жалкого, бездуховного материалистического существования…Воспримите уроки Нью Йорка и Вашингтона (т. е. теракты 11 сентября 2001 г.!), они даны вам за прежние преступления.» — Можно считать это умеренным предложением, если поверить, что и западные люди просто капризные, избалованные дети, не ведающие чего хотят. — Им щедро открывают радость жизни, а они не берут! Не хотят мира. По-видимому, из упрямства не хотят «ступить на правильную дорогу». Поневоле приходится их наказывать…
Не тот же ли упрощенный, детски-романтический склад личности просвечивает и здесь? Заигравшийся ребенок диктует всему миру свои законы…
Это приподнятое состояние духа планетарного вождя — стратега Третьей Мировой войны — пропало бы втуне, если бы не услуги всей современной системы массовой информации (а также Интернета), растиражировавшей героический облик борца с «бездуховным Западом» по всему миру (особенно, мусульманскому миру). Не только оружие мусульманский мир получает от растленного, «бездуховного» Запада. Также и добровольное сочувствие людей, которые ищут в жизни экстраординарного, которым не хватает романтики, не хватает «идеализма» в слишком трезвой атмосфере свободных обществ, где «нет места подвигам»… Терроризм без западных масс-медиа — ничто. Людские и материальные потери свободных западных стран не идут ни в какое сравнение с моральными потерями от чувства беззащитности, которое охватывает их граждан после каждого террористического акта.
Полдела сделано. Славу себе Бин Ладен уже обрел.
«Дети — это будущее человечества», но взрослые никак не могут отнестись к этой формуле всерьез. Даже средний биологический возраст жителей большинства мусульманских стран вдвое меньше возраста европейцев, а об их историческом возрасте не приходится и говорить. Вот, что писал еще в 30-х гг. XX в. серьезный культуролог: «Вступление полуграмотной массы в духовное общение, девальвация моральных ценностей и слишком большая «проводимость», которую техника и организация придали современному обществу, приводит к тому, что состояние духа незрелого юнца, не связанное воспитанием, формой и традицией, тщится в каждом деле получить перевес и слишком хорошо в этом преуспевает. Целые области формирования общественного мнения управляются темпераментом подрастающих юнцов и мудростью молодежных клубов.».
Эти слова говорят о причинах Второй Мировой войны (и удивительном военном воодушевлении немецкого народа при этом) больше, чем аналитические статьи политологов. В еще большей степени эти слова относятся к сегодняшним мусульманским странам, где техника и организация (благодаря содействию европейцев, конечно) уже придали обществам «слишком большую проводимость», но уровень общего образования еще не позволил бы назвать массу их населения даже «полуграмотной». Увещевания взрослых в такой ситуации превращаются в скучную либеральную болтовню, которую подростки на всех континентах привыкли стряхивать с ушей.
Многие публицисты стараются доказать (с помощью цитирования первоисточников), что сама религия ислама изначально пробуждает в душах верующих агрессию и нетерпимость. Им обычно возражают другие, которые находят, что религиозные заповеди ислама искажены и ошибочно поняты современными проповедниками-радикалами. Но, цитируя источники тысячелетней давности, можно доказать все что угодно. Значение имеет только народное понимание — не исторически реальный, а привычный, сказочный — образ прошлого, оставшийся в памяти поколений.
Ранний ислам, в отличие от христианства, не столько стремился смирить варварский дух народа, сколько звал их на новые дерзания. Коран и Предание («Сунна») были записаны между жестокими боями и набегами в воинственно настроенной среде и проникнуты оптимистическим духом предопределенного триумфа.
Может быть, теперь и агрессивные наклонности мусульманских толп, и милитаристская риторика их священников («джихад») объясняются вовсе не исходными принципами, записанными в Коране (кто там вчитывается в эти исходные принципы!), а памятью о грандиозном военном успехе, с которого в У11 веке начался поход кучки полудиких номадов, воодушевленных новой для них идеей единобожия, на окружающие культурные страны, где эта идея давно уже потеряла новизну. Невиданный начальный успех тогда задал им их этику превосходства мусульман над всеми народами, и внушил уверенность в совершенстве их образа жизни, обеспечившего эти победы. Чем проще, тем победоносней, тем ближе к тому исходному раскладу, который по-видимому был любезен Всевышнему, раз вопреки всякой вероятности, Он чудом привел их к овладению полумиром…
Сложность стала проникать в исламскую культуру только от побежденных. От них же у мусульман появились и ремесла, искусства и науки. Первоначальный мусульманин (его архетип) — это воин, палладии, чья жизнь без остатка отдана войне за Веру. Этот идеальный образ (неважно насколько он исторически достоверен) и сегодня вдохновляет на самопожертвование мусульманского подростка, который еще не ощутил вкуса к жизни, но уже ищет случая проявить себя.
Смолоду очень трудно бывает осознать конечный характер всех обозримых ресурсов человека. В «расколдованном мире» конечны все пути человека, куда ни кинься: память наша ограничена — запомнить все, что нужно для успеха в современной жизни, невозможно. Возможности понимания в любую сторону встречают предел — что-то важное обязательно упущено. Ознакомиться со всем, что происходит в мире, не хватает времени. Даже проявить достаточное внимание ко всем, кто этого заслуживает, мы не в силах. Поневоле выбор оказывается случайным — внимание направляется на тех, кто ближе. При неизбежно ограниченном кругозоре трудно ожидать от людей памяти о том, что произошло в прошлых поколениях и, что могло бы, пожалуй, их вразумить, предостеречь. Им приходится помнить так много в настоящем, что на прошлое (особенно далекое прошлое) памяти не остается. Это относится не только к мусульманам. Мышление недоросля, которому не терпится заявить о себе, поневоле приобретает черно-белый характер.
Германия потерпела поражение в Первой Мировой войне по весьма веским причинам. Но уже следующему поколению, спустя всего 21 год, эти причины показались незначительными. И они развязали Вторую… Молодежь опять горела энтузиазмом. Начальные успехи Тысячелетнего рейха и впрямь были вдохновляющи. Только старые, опытные генералы знали, что страна вступила на гибельный путь…
Подавляющее наступление Советской армии в последние месяцы войны (почти такое же страшное, как и ее предшествующий разгром) ускорило эту гибель и фактически спасло Германию от американских атомных бомбардировок. Романтический дух в стране на время угас и сменился тягой к покою. Может быть, не навсегда…
И чудесные победы начального периода ислама сменились со временем жестокими поражениями. Ислам в его конфронтации с Европой проигрывал одну войну за другой, пока в начале прошлого века Кемаль Ататюрк со товарищи не взялись за глубинную перестройку мусульманского сознания и приступили к преобразованиям, которые не завершены и по сей день. Но во всех мусульманских странах (в том числе и в Турции) и сегодня есть решительная молодежь, которой причины поражений Ислама видятся в ином свете. Эта молодежь горит энтузиазмом, отметающим оппортунизм (слово происходит от английского opportunity, т. е. возможность!) последователей Ататюрка и ищет решения своих проблем на пути невозможного, т. е. чуда: «Пусть так случится, что мы ИХ победим! Ведь они дряхлые, а мы молодые. Они плохие, а мы хорошие. Они трусливые, а нашей отваге нет предела. Они в Бога не веруют, а мы для Него на все готовы!».
Однако, смириться перед Его непостижимой волей, которая даровала именно дряхлым и неблагочестивым народам бесценные преимущества, они не готовы.
Поэтому снова и снова эти люди во всех мусульманских странах тщетно пытаются подставить на место Его воли — свою.
В этом, собственно, они похожи на всех других.
Они готовы разбить голову об стенку, только бы не последовать примеру старших. Это выглядит скорее законом природы, чем заблуждением лидирующих групп.
Суть не в том, что манихейское видение событий в наше время получило более широкое распространение. Суть дела в том, что оно стало эмпирически гораздо убедительнее. До тех пор, пока можно было с основанием говорить о конфликте богатства и бедности, о вражде невежества к просвещению, даже о ненависти одной расы к другой, монистическое мировоззрение могло оставаться непоколебленным, а конвергенция противоречивых стремлений и конечное примирение казались возможными. Но в наше время все реальные противопоставления становятся только предлогами для вражды. Эдипов комплекс овладевает целыми народами. А само наличие вражды, ее включенность в природу мира и человека на наших глазах все чаще обнаруживает свой онтологический, трагически неустранимый характер.
Сандро из Чегема и палестинский вопрос
Эскалация насилия в наших отношениях с арабами в течение последних лет вызывает тревогу не только у многолетних приверженцев левых партий, для которых вопрос о мире сводится к вопросу о собственной власти. Есть основания для беспокойства и для тех, кого вопрос о власти не волнует. Всякий человек хочет быть в согласии со своей совестью, и вопли мировой прессы и телевидения, решения ООН и всяких добровольных организаций, которые винят нас в превышении необходимой меры защиты и требуют объективности, не могут нас не задевать. Всякому хочется быть объективно правым.
Идея объективной истины нависала над нами с самого детства. Начиная от выяснений, «кто первый ударил?» в детском саду, до «настоящей причины Мировой войны». Сначала еще только Первой войны, а после шумных выступлений Виктора Суворова уже и Второй. Сюда входят и выматывающие душу выяснения «роли евреев в Революции», и смехотворные счеты «от кого больше было пользы Советской власти — от физиков или от лириков?» Отсюда недалеко уже и до вопроса «у кого больше прав на землю в Палестине?».
Вообще говоря, объективная истина это что-то вроде абсолютной системы координат. Физики уже примирились с тем, что в космосе ее не существует. Но людям на земле сетка координат, привязанная к земной поверхности, кажется еще достаточно объективной, чтобы определять их взаимное расположение, в пространстве. Сторонники Защитной стены между Израилем и Палестинской автономией так наивно и формулируют свое кредо: «Мы — здесь, они — там!» Действительно расположение в пространстве кажется объективным. По крайней мере, пока картина остается неподвижной. Можно ли столь же однозначно определить и взаимоотношение явлений — т. е. событий во времени? Особенно, событий в человеческом мире?
Для этого необходимо иметь возможность рассматривать их не только в общем пространстве, но и на одной шкале в общем времени. Это условие, как правило, не соблюдается. Несмотря на всеобщее распространение часов и унификацию календарей время остается прибежищем субъективности.
Расстояние все люди оценивают приблизительно одинаково. А время… молодые и старые, спортсмены и философы, европейцы и азиаты ощущают время по-разному. И столь же по-разному влияет на их оценку актуальных событий их прошлое.
Скажем, тот факт, что большая часть земель занятых теперь еврейскими поселенцами была в свое время заброшена и куплена у арабских владельцев на законных основаниях, в какой-то степени укрепляет нашу уверенность в своей правоте, но никак не влияет на настроение арабского населения, которое либо ничего не знает о своем прошлом, либо сознательно игнорирует его.
Юридическая идея «истины», которая выясняется в суде, основана на предположении, что объективная картина события, включающая необходимые причинные связи, существует независимо от того, что мы о нем думаем (значит хранится в памяти какой-то группы лиц и подтверждается документами) и может быть восстановлена в ходе тщательного расследования. Значит ли это, что примерно так же может быть прослежена и цепь событий, т. е. история народов? И можем ли мы полагаться на объективность этой группы и правильное прочтение аутентичных документов прошлого?
Народная память сильно расходится в своих оценках. В Париже на могиле Наполеона я с удивлением обнаружил, что Бородино, и даже Березина, названы там в числе памятных мест его воинской славы, хотя российская история числит эти сражения среди своих особо впечатляющих побед — «Скажи-ка, дядя, ведь недаром?..».
Невозможно ответить на прямой вопрос, что на самом деле правда.
Человеку, погруженному в еврейскую традицию или знатоку истории тот факт, что мы живем на земле древнего Израиля много говорит, но для тинэйджера, который знает о мировой культуре в лучшем случае по музыкальным клипам, все это уже расплывается в тумане. И две тысячи лет, разделяющие Моисея и Магомета, сливаются в одно неразличимое мифологическое «начало времен».
Даже у одного и того же современного историка оценка событий кардинально меняется на протяжении его жизни. Газета «Гаарец» опубликовала сенсационное интервью с израильским профессором Бени Моррисом. 20 лет назад проф. Моррис прославился на весь мир своими «разоблачениями» израильских «зверств» во время Войны за независимость 1948 г., заклеймив их как «военные преступления». Теперь, после «интифады Аль-Акса», он пришел к выводу, что тогдашнее жесткое поведение израильского руководства было не только полностью оправдано, но, даже более того, оно было еще недостаточно решительным, чтобы окончательно изгнать из Израиля арабское меньшинство, фактически не способное к мирному сосуществованию.
Способность палестинского населения к сосуществованию остается под вопросом, но способность профессионального историка к таким «сальто-мортале» на основе одного и того же материала заставляет задуматься о самой возможности объективного подхода в остро конфликтной ситуации.
А что, если бы юридическая логика действительно доказала, что наше пребывание в Израиле незаконно (а какой, собственно, общий закон существует между нашим и арабским обществом?), мы хотели бы вернуться в Россию? И, размахивая книгой «200 лет вместе», требовали бы вернуть нам назад половину территории в «черте оседлости»? Это приблизительно то, чего хотел добиться Арафат и его компания, размахивая резолюцией ООН 1947 г., которую арабские страны тогда дальновидно отказались выполнить. Прошло 58 лет… Спустя три поколения можно еще продолжать считаться беженцем?
Для разных групп населения России одна и та же цифра участия евреев в Революции свидетельствует о совершенно разных явлениях. Для одних — это индикатор былого отчаянно неравноправного положения евреев в Империи, для других — свидетельство необыкновенной активности избранного народа, а для третьих — часть Сионистского заговора для достижения мирового господства. Выбор людей, конечно, определяется не статистикой, а тем, какие образы и идеи кажутся им наиболее близкими при моделировании события.
Образ «Империи», образ «еврейства», «идея равноправия» и «идея заговора» — или «мирового господства» — дают богатый набор сочетаний, позволяющий, как будто, различные частные точки зрения. Вскрыть «объективную» картину — значит оценить относительный «вес» этих факторов в историческом процессе. Однако, оказывается, что этот «вес» даже в одной и той же культуре меняется на протяжении жизни нескольких поколений не меньше, чем он поменялся у проф. Б. Морриса на протяжении одной его жизни.
Так, в современном европейском сознании «идея равноправия», конечно, вышла на первый план. «Идея еврейства» остается пока допустимой, «идея Империи» энергично осуждается, а «идея Заговора» — тем более «с целью достижения мирового господства» — даже не рассматривается всерьез.
Напротив, 200 лет назад на первом месте была как раз «идея Империи», «равноправие» всего лишь допускалось тут и там, но и идея мирового господства не отвергалась полностью. Впрочем, заговор с этой целью и тогда выглядел маловероятным, хотя «идея еврейства» осуждалась единодушно. В течение этих столетий соотношение образов в сознании европейцев изменялось таким образом, что по избранной шкале предпочтений можно было даже судить о политических взглядах человека или общества. Российская империя, в которой и к началу XX в. шкала столетней давности все еще оставалась приемлемой, считалась отсталым государством.
Хотя Россия и считалась отсталой в Европе, в собственном сознании множества русских людей из самых разных кругов Россия при этом была и осталась передовой и даже во многих отношениях опережающей всех остальных. Идея, что Россия вот-вот возглавит все человечество, приходила в голову почти одновременно и свободолюбивому «неистовому Виссариону» Белинскому и убежденному «душителю свободы», консерватору графу Бенкендорфу.
Для того, чтобы как-нибудь объяснить этот феномен, необходимо признать, что время у разных людей (и в разных цивилизационных группах) психологически течет по-разному и причинно-следственные цепи замыкаются неодинаково.
У Фазиля Искандера есть прелестный рассказ, в котором его излюбленный персонаж, Сандро из Чегема, ударил старика-сторожа городского музея в Гагре прикладом винтовки по голове. На суде Сандро спрашивают, как он мог так поступить. Тот отвечает, что сторож его оскорбил. «Каким именно образом?» — строго спрашивает судья. «Он пукнул в мою сторону» — отвечает Сандро.
… «Вы уверены, что он имел в виду именно вас лично?» — сомневается пораженный таким оборотом дела судья. «Но вокруг ведь больше никого не было!» — простодушно отвечает герой Искандера.
Этот ответ мог бы внести в израильскую политическую дискуссию яркий аргумент в пользу возведения «защитной стены», предназначенной отделить друг от друга народы с разными представлениями о мире. Оскорбительная идея проступка сторожа получает полноценное существование только на распахнутой границе двух замкнутых культурных миров, вступивших, в отсутствие стены, в невольный и неконтролируемый контакт.
«Небольшой процент» убийств, происходящий из-за просачивания через границы отдельных агрессивных индивидов и даже групп, возможно, не помешал бы нормальным отношениям между странами внутри арабского мира. Но нервным израильским гражданам с их европейским представлением о безопасности трудно с этим мириться. Мы могли бы сохранить «объективность» перед лицом террора, только если бы у нас было такое же отношение к смерти и человекоубийству, как у наших соседей.
В свое время в полемике с экуменической идеей Эдуард Бормашенко сформулировал в духе Спинозы фундаментальное требование к любому содержательному диалогу: «Когда два математика произносят два одинаковых утверждения, они имеют в виду одно и то же». Такое предположение (а это именно предположение!) следовало бы назвать нулевой аксиомой математики, ибо только после его принятия приобретают смысл все остальные определения и аксиомы. Проблема неадекватного понимания, на самом деле обязательно присутствует и во всех других человеческих коммуникациях. Особенно, если иметь в виду коммуникации между представителями разных цивилизаций. Любой язык (в том числе и математика) может вести людей к согласию, только если обеспечено предварительное согласие в нулевой аксиоме. Два человека, говорящие одно и то же на одном языке, должны быть предварительно уверены, что они стремятся к одному и тому же. Ибо, если цель одного из них — уничтожить другого, этому другому лучше прекратить разговор и подумать о спасении.
Для разных народов, государств, тем более разных культур, стратегическая оценка возможных намерений оппонента просто входит в обязанность правительств. Наше правительство уже много лет имеет дело с организациями и группами не делающими секрета из своего намерения нас уничтожить. Никаких общих понятий, тем более общего принципа, между Израильским и арабским руководством никогда не было. На какой же основе вести переговоры? Что выбрать за нулевую аксиому?
Вплоть до XX в. Западная цивилизация не нуждалась ни в каком одобрении со стороны остальных и приводила другие народы к согласию силой. Во многих исторических случаях (например, Япония) это привело к отличным результатам. Такое «согласие», однако, включало и усвоение множества свободолюбивых западных идей (в том числе, например, идею «прав человека»), которые неизбежно вступали в противоречие с насильственным способом их внедрения.
Российские выходцы, хорошо понимают эту проблему на примере насильственного внедрения европейских порядков в России Петром 1-ым. С тех пор прошло 300 лет, но и сейчас не перевелись там ожесточенные сторонники допетровского уклада.
Основатель «Евразийской партии» Александр Дугин так и определил свое ведение чаемого будущего «Евразийской» цивилизации в России, как «цивилизации пространства», в отличие от беспокойной «Атлантической цивилизации времени», под которой подразумеваются либеральные демократии.
Недавний прецедент парадоксального культурного взаимодействия «цивилизации времени» с «евразией» — война в Ираке. По представлениям американцев эта война должна была обеспечить народу Ирака свободу. В какой-то степени это даже удалось…
Освобожденное шиитское большинство народа хотело бы теперь воспользоваться этой свободой в соответствии со своим правосознанием (сложившимся у них раз и навсегда около 1000 лет назад, когда в ходе борьбы за власть был убит халиф Али, ставший для шиитов святым) и расправиться с угнетавшими их много лет суннитами. Готовы ли «атлантисты» позволить им это сделать? Похоже, что — нет. Где же обещанная свобода?
Неожиданно выплыла на поверхность, бывшая нам привычной из школьного марксизма, истина, что государство, вообще говоря, есть орган насилия, и только насилие, слишком явно выпиравшее при Саддаме Хусейне, способно было сдержать эти (и многие другие) враждебные тенденции в рамках неоднородного, деспотического государства, включавшего разные народы, каким был Ирак.
Должны ли (и могут ли?) американцы (чье государственное мышление сложилось под влиянием скорее противоположной идеи — «общественного договора» Жана Жака Руссо) применить насилие, чтобы удержать эти народы от взаимной резни, а бывшее это искусственное государство от распада? Искусственных, «неудачных» государств на Земле еще очень много. «По оценке Всемирного банка в неудавшихся государствах живёт около 500 миллионов человек.» (А. Кустарев, «Kosmopolis», М., 1998).
Фактически, конечно, гораздо больше. Такое же нежизнеспособное государство «атлантические» благодетели планируют и для палестинцев, пренебрегая их неспособностью выполнить, возлагаемые на них обязательства, и нашей неготовностью мириться с вечной войной, которая от этого произойдет. Чтобы быть объективными с представителями арабской «цивилизации пространства», нам пришлось бы приспособить весь наш образ жизни к их немыслимому стандарту.
Политическое развитие самой Западной цивилизации и распространение ее идей по планете в XX в. привело к тому, что для нормального существования мира политическим ее представителям стало казаться необходимым добровольное согласие чуть ли не всех народов…
Согласие, конечно, лучше конфронтации. Но достигалось ли оно когда-нибудь в истории добровольно? Может ли оно вообще быть добровольным? Может ли оно остаться добровольным вопреки течению времени (которое у разных народов течет по-разному) и всем сопутствующим конфликтам? Менее всего способствует добровольному согласию объективный подход.
Сионистская идея, первоначально снискавшая именно всеобщее одобрение (и в Европе, и в Азии) всех заинтересованных сторон, неожиданно вызвала неудовольствие части местных, палестинских феодалов. Соображения этих несовременных людей (и сами эти люди) казались европейцам в конце XIX в. настолько незначительными, что в течение последующих почти ста лет и сионистское руководство, и мировое сообщество просто игнорировали это препятствие, заглушая его громкими призывами к миру и дружбе.
За 100 лет, однако, небольшой еврейский ишув в соответствии со своим субъективным чувством времени превратился в самодостаточное государство с принципами, несовместимыми с укладом всего ближневосточного окружения. И теперь уже дальновидная несговорчивость нескольких шейхов, упорно сосредоточенных на своей идее пространства («оккупированные территории», «День земли»!), была осознана и широко осмыслена интеллектуалами, как якобы судьбоносный конфликт между цивилизациями.
Редкое арабское население, 100 лет назад одинаково равнодушное, как к политическим амбициям своих мнимых представителей, так и к наивным призывам евреев к совместному развитию, теперь обратилось в 2–3-миллионный «палестинский народ», лишенный средств существования и с малолетства воспитанный в уверенности, что его обманули и обидели, лишив родной земли, которую он любовно возделывал последние 5000 лет. Нет никакого смысла объяснять им, что это не так. Такие объяснения обижают их еще больше…
Не только согласие, но даже и обсуждение подобных вопросов, не может быть обеспечено без принятия какого-нибудь общего принципа, который смог бы послужить начальной аксиомой для обществ, не имеющих между собой в культурном отношении почти ничего общего. Обменивать «территории на мир» — такое же пустое, бессодержательное выражение, как «поменять пространство на время».
Есть, впрочем, в Библии призыв, который внятен почти всем народам и, в первом приближении, мог бы рассматриваться как нулевая аксиома для всех: «Вот, я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло… Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие… Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое…» (Втор. 30, 19.)
Предпочтение жизни для всех жизнелюбивых народов кажется чуть ли не само собой разумеющимся. Если люди хотят жить, можно попытаться найти такую общую формулу, которая позволила бы им примирение перед лицом неминуемой смерти. Даже и «джихад» предусматривает такой компромисс для крайних случаев — «сульх» — перемирие. Однако, призыв «Избери жизнь!» становится действенным, только когда люди ценят свою жизнь и в самом деле чувствуют, что в противном случае смерть неминуема.
Поделиться книгой: