Генерал-адмирал. Война

— Капитан Роксошанский, командир отдельного авиаотряда Четырнадцатого пехотного корпуса. — Он протянул руку. Штабс-капитан улыбнулся и пожал ее.

— Рад знакомству. — Нестеров окинул взглядом самолеты авиаотряда на стоянках и покачал головой. — Всё на этом летаете?

Роксошанский слегка напрягся. Да, самолеты, по сравнению с теми, на которых прибыли гости, выглядели не очень, но это боевая техника, она верно служила ему и его пилотам уже почти год войны. На его собственном уже третий двигатель поменяли…

— Не сердитесь, капитан, — тут же сказал Нестеров, как видно заметив его напряжение, — сам на таком же начинал. И на таком же первого своего с неба ссадил. Еще на безоружном.

— Как это? — удивился Роксошанский, а затем прищурился, припоминая. — Так вы тот самый Нестеров!

Штабс-капитан улыбнулся:

— Ну да. Вот после этого меня в истребители и перевели. У меня, конечно, самолет покрепче, чем у австрияка оказался, но я ж во время того тарана колесо потерял. Ну, при посадке мой самолет и того… скапотировал. Вот меня и перевели от греха подальше, чтобы больше самолеты зря не портил. — Он весело расхохотался.

Роксошанский некоторое время изумленно смотрел на него. А затем тоже засмеялся. Так они и ржали, пока над головами не послышался рокот моторов подошедших бомбардировщиков.

Следующую неделю пилоты авиаотряда Роксошанского, по меткому выражению старшего техника эскадрильи, чувствовали себя «барами», вылетая на задания под прикрытием орлов штабс-капитана Нестерова. Сам Роксошанский в эту неделю почти не летал — хватало административной работы. Крутился как белка в колесе. Единственное — в воскресенье съездил в армейский госпиталь, расположенный неподалеку, в Седлеце, проведал Костю и отвез ему гостинцев. У летнаба все было в порядке, раны подживали. Очень вовремя они успели с ногой. Попутно выяснилось, что в госпитале испытывают какую-то хитрую методику восстановления костей, разработанную самим доктором Боткиным. Капитан сам видел этих «испытателей» — они ковыляли по коридору, позвякивая странным аппаратом, закрепленным на ноге и состоящим из проволочек, пластинок и всего такого прочего, либо таскали на «косынке», перекинутой через шею, руку, упакованную в такой же странный аппарат. Костя сказал, врачи считают, что так можно даже восстановить конечность с раздробленной костью, а раньше ее просто отрезали бы.

Хирургов, работавших с подобными аппаратами, было уже довольно много. Еще прошлой осенью все началось. Медики вообще, как выяснилось, действовали оперативно: едва появлялась новая методика, ее тут же шустро испытывали — во время интенсивных боевых действий пациентов-то было тьма, — а затем, когда накал боев спадал, обрабатывали результаты испытаний и организовывали переобучение персонала, так что к следующему немецкому наступлению хирурги и младший медперсонал оказывались готовы уже лучше, чем к отгремевшему. Ну а потом по новой. Как заявил главный хирург госпиталя, к которому Роксошанский заглянул установить контакт и попросить отнестись к раненому орлу-летчику с особой заботой, война для хирургической науки — самое благодатное время, очень много возможностей для исследований и экспериментов, поскольку пациенты идут валом…

А во вторник на аэродром, где базировался авиаотряд Роксошанского, прибыл очень необычный гость.

Началось все с того, что в понедельник, на следующий день после того, как капитан Роксошанский проведал в госпитале своего летнаба, с расположенной поблизости станции Сток-Ляски к аэродрому прибыла батарея новейших восьмидесятисемимиллиметровых противоцеппелинных орудий. Возглавлявший батарею бравый штабс-капитан, представившись Рок-сошанскому, доложил, что явился в его распоряжение.

— Для организации лучшей охраны аэродрома, господин капитан, — сообщил он.

Роксошанский с глубокомысленным видом кивнул, напряженно размышляя, с чего бы это и что ему теперь делать с такими орудиями. Как их лучше применить, он пока представлял себе слабо. Капитан был ни разу не артиллерист и опыта использования про-тивоцепелинных орудий у него не имелось. Он вообще впервые столкнулся с ними в том злополучным полете, когда был ранен Костя.

Похоже, штабс-капитан все понял, поэтому после краткой беседы предложил:

— Господин капитан, давайте так: вы мне отдаете распоряжение, а я уж сам решу, как исполнить его наилучшим образом. Только мне надобно будет полетать вокруг аэродрома, прикинуть, где тут поблизости реки, железнодорожные пути и так далее…

— Завтра же с утра вывезем вас. Летали уже?

— Было дело, у меня все офицеры летали и все командиры орудий. Правда, только на местах летнабов. Считается, что это способствует боевой подготовке командиров-зенитчиков.

— Как? — не понял Роксошанский странное слово.

Штабс-капитан улыбнулся:

— Ну, ежели все время выговаривать «противоцеп-пелинное орудие», так и язык сломать недолго, вот и решили, что лучше будет — «зенитки». Наши же пушки в отличие от обычных орудий почти в зенит стрелять могут, вот потому их так и обозвали. Ну а мы, соответственно, зенитчики.

— Хм, оригинально, но основание под собой имеет. А зачем вам реки и железные дороги?

— Ну так вы ж, летчики, по ним в основном и ориентируетесь. И по всяким там выступающим точкам — пожарным вышкам, водонапорным башням, соборам с колокольнями, ратушам с часами. Так что ежели немцы свою авиацию сюда пошлют, она по этим ориентирам и пойдет. А мы аккурат на подходах-то свои пушки и поставим, нечего во все стороны стволами тыкать, врага кулаком бить надобно.

Роксошанский удивленно покачал головой. Ты гляди, как все устроено… Надобно запомнить да с летчиками занятия провести. А то они ведь тоже именно по этим ориентирам ходят и германцы их, получается, точно так же подлавливают…

А вечером следующего дня, когда зенитки, как тут же стали именовать орудия все летчики, уже были расставлены по местам, Роксошанскому позвонили из штаба корпуса и приказали быть готовыми к приему еще одной группы самолетов.

Девятка самолетов появилась над летным полем уже на закате. Все дневные полеты были давно выполнены и, если бы не звонок из штаба, Роксошанский, вполне возможно, и сам бы покинул летное поле и укатил в гости к Петру Нестерову, с которым он довольно близко сошелся.

Первый самолет, внешне напоминающий истребители, на которых прилетели орлы Нестерова, но с двойной кабиной, сел практически сразу. Остальные, оказавшиеся обычными истребителями, сделали над аэродромом круг, охраняя приземление первого, а затем тоже пошли на посадку. Роксошанский дождался, пока первый самолет зарулит на стоянку, указанную ему унтером с белыми флажками, и двинулся навстречу, гадая, кого это принесло к нему в гости на сей раз. Нет, старшим у них здесь являлся командир Второго ударного авиационного полка подполковник Насядь-ко, и он сейчас шел чуть впереди капитана, но аэродром по-прежнему считался закрепленным за его, Роксошанского, авиаотрядом. Вон и зенитчик свои вопросы решал именно с ним, а подполковнику только представился. В общем, как ни крути, если в гости, то к нему…

— Господин… — начал подполковник, но тут же поправился: — Ваше высочество, вверенный мне Второй ударный авиационный…

А Роксошанский стоял рядом и старался побыстрее прийти в себя. Ибо прилетевший был не кем иным, как шефом Императорского военно-воздушного флота великим князем Александром Михайловичем.

Великий князь выслушал доклады Насядько и Роксошанского, пожал обоим руки и проследовал в избу, ранее бывшую штабом Роксошанского, а теперь уже неделю как занятую штабом Насядько.

— Господа, — начал великий князь, когда все расселись и Перебудько разнес чай, — позвольте представить вам полковника Отдельного корпуса жандармов Александра Александровича Дундича. Времени у нас мало, именно поэтому я отказался от ваших любезных предложений по поводу баньки либо просто отдыха после перелета. Нам надобно будет уже к завтрашнему утру спланировать операцию и немедленно начать ее подготовку. О том, что будет целью этой операции, вам расскажет Александр Александрович. Прошу вас…

— Господа, — заговорил жандарм, — первопричиной того, что мы заинтересовались станцией Дембе-Вельке, стала информация капитана Роксошанского о появлении у вас тут германской противоцеппелин-ной артиллерии. Таковых пушек пока чрезвычайно мало, так что сам факт их появления нас уже насторожил. Затем нам удалось выяснить, что немцы перешили одну ветку железнодорожной колеи на свою ширину на участке от границы до станции Дембе-Вель-ке. Следующим настораживающим фактом стали беспрецедентные меры безопасности, предпринятые немцами на этой станции. Например, они практически полностью отселили с нее гражданское население. Все это позволило предположить, что немцы ожидают скорого прибытия на станцию некоего груза чрезвычайной важности. Груза, который, вероятно, имеет отношение к планирующемуся вскоре очередному их наступлению. — Полковник сделал короткую паузу, обвел всех многозначительным взглядом, но продолжить не успел, потому что сидевший рядом с Роксошанским Нестеров выдохнул:

— «Варшавская отрава»…

Полковник усмехнулся:

— Это, конечно, не единственная версия, рассматриваются и другие варианты, както: артиллерия особо крупного калибра, крупный состав с боеприпасами и так далее, но разведывательное управление фронта склоняется именно к упомянутому господином штабс-капитаном вариант)'. Тем более что от Департамента морской и береговой информации поступили сведения об отправке с заводов «Бадише анилин унд сода фабрик»18 нескольких тысяч баллонов с очень токсичным газом хлором, который предположительно и является той самой «варшавской отравой». — Он замолчал.

Некоторое время в избе стояла тишина, затем заговорил великий князь:

— Господа, нам предстоит решить очень сложную задачу. Во-первых, мы должны вовремя заметить прибывший состав, а германское командование явно будет пытаться сохранить его прибытие в секрете. Во-вторых, наблюдать надобно будет таким образом, чтобы не насторожить немцев, иначе они перенаправят баллоны с газом куда-то еще. Ну и в-третьих, что совершенно понятно, надобно будет сделать так, чтобы германцы не смогли воспользоваться «варшавской отравой» для своего наступления…

Совещание затянулось почти на час. Роксошанско-му дали слово последним, так что он сумел к тому времени привести мысли в порядок.

— Ваше высочество, во-первых, ежели мы не хотим насторожить немцев, нам следует производить разведку, не используя самолеты-разведчики, для чего я попросил бы выделить моему авиаотряду несколько истребителей.

— А почему бы нам не использовать для разведки пилотов истребителей? — спросил великий князь.

Роксошанский покачал головой:

— Не думаю, что это хорошая мысль. Мои пилоты в качестве разведчиков гораздо опытней. Им уже приходилось летать на разведку в одиночестве, и они имеют в этом лучшую подготовку. Кроме того, они лучше знают местность и потому смогут выходить к станции не привычным путем, то есть используя железнодорожную линию, а с разных направлений. Скажем, следуя на расстоянии видения вдоль русла реки Меня или вообще со стороны Сулеювека. Дальность полета истребителей это позволяет, я уточнил. Далее… поскольку мы пока не использовали бомбардировщики — пусть так и будет. Считаю, если мы не хотим насторожить германца, надобно как можно дольше не давать ему узнать о том, что у нас тут есть бомбардировщики. Что истребители появились — знает, и хватит с него. Что же касается подготовки бомбардировщиков к нанесению удара, придется обойтись картами и схемами. Схему станции нарисуем для них в лучшем виде. А насчет подходов к станции… тут я предлагаю после обнаружения поручить лидирование бомбардировочных эскадрилий нам. Мы сможем привести их к цели и, более того, подвести их к станции со стороны, откуда германец нас ждать не будет.

Его высочество кивнул и окинул Роксошанского задумчивым взглядом. У капитана засосало под ложечкой. Да уж, вылез — не дай бог опозориться перед столь высокопоставленной особой. Зато ежели все удастся, так, глядишь, и орденок упадет. Да и продвижение не заставит себя ждать. Ежели выживешь, конечно. Летать-то самому тоже придется, он, Роксошанский, среди всех оставшихся самый опытный летчик. Ну да, как говорится, или грудь в крестах, или голова в кустах…

Эшелон с «варшавской отравой» засекли через два дня, рано утром. И к великой досаде Роксошанского, не он засек, а его подчиненный — подпоручик Кня-жьев. Во время совершенного капитаном перед самым закатом разведывательного вылета на станции все было как обычно. А вот вылетевший перед рассветом подпоручик, прошедший над станцией почти сразу, как рассвело, увидел на ней эшелон, вокруг которого было выставлено аж два кольца оцепления. И великий князь решил, что это — оно.

Подготовка к боевому вылету всем полком затянулась на час. Пока привезли ночевавших в соседней деревеньке летчиков и технический персонал, пока подвесили бомбы, пока получили задачу — так время и пробежало. Поэтому, уже поднявшись в воздух, Роксошанский страшно нервничал: а ну как немцам удалось разгрузить эшелон и их удар запоздает. Но все обошлось…

Когда, убрав обороты мотора, дабы не отрываться от тихоходных бомбардировщиков, капитан подходил к станции со стороны реки Длуги, он явственно разглядел все еще стоящее оцепление, а у вагонов оцепленного эшелона царила жуткая суета — сновали люди, подъезжали подводы и грузовые автомобили. Кроме этого эшелона, на станции были еще два, но они Роксошанского в данный момент интересовали не очень сильно. Капитан повернул голову, окинул взглядом идущие за ним бомбардировщики, выстраивающиеся для бомбометания, и, покачав крыльями, отвернул в сторону. Бомб у него не было, и летел он сегодня не на истребителе, а на своем стареньком разведчике, причем без Константина либо кого-то еще в качестве летнаба. Выбранный им маршрут подхода к станции требовал обеспечить максимально возможную дальность полета, так что ничем прищучить германца он не мог. Потому и отвернул, чтобы не мешать профессионалам.

Первая тройка бомбардировщиков опустила носы и, все ускоряясь, устремилась в атаку.

Капитан проводил их взглядом, прошептал:

— С Богом… — и заложил пологий вираж. Надобно проследить за налетом, чтобы потом сообщить о результатах, ибо это одна из обязанностей разведчика. Правда, о результатах бомбежки он будет сообщать в первый раз — обычно капитан докладывал командованию о результатах атаки либо артналета. Ну да не одним хирургам в этой войне новому учиться…

В тот момент Роксошанский не думал ни о перспективах, ни о великом князе, ни о том, вернется ли он на свой аэродром. Он просто делал свое дело. Так же, как тысячи и миллионы таких же, как он, русских солдат и офицеров, сражавшихся в этой чудовищной войне…

Глава 6

Пятнадцатый год у нас начался с февраля. И в Дарданеллах.

Я снова с головой закопался в дела производственные. Мобилизация лишила промышленность огромного числа рабочих рук, да и сельское хозяйство должно было серьезно перестроиться, чтобы не допустить по весне резкого снижения площади посевных площадей. Нам же кормить не только себя, но и союзников. Я не собирался упускать ни одного франка и фунта стерлингов из числа тех, что Россия могла бы заработать. В итоге известие о том, что объединенный анг-ло-французский флот начал операцию прорыва в Мраморное море, застало меня, мягко говоря, врасплох.

Связями с союзниками у нас занимался великий князь Николай Николаевич Младший, с которым у меня отношения как-то не сложились, поэтому он по большей части общался непосредственно с государем. Так что начало Дарданелльской операции, целью которой, как было объявлено, стало создание угрозы Константинополю для принуждения Османской империи к выходу из войны и открытия проливов кораблям союзных держав, оказалось для меня неожиданным. И я воспринял ее как попытку англичан взять под контроль черноморские проливы, пока их не захватили русские. Впрочем, после разговора с императором сделалось ясно, что не я один. Согласие на проведение операции было личной инициативой Николая Николаевича Младшего19. Государя тоже поставили перед фактом, и он был страшно недоволен планами англичан, которые те неуклюже пытались объяснить всеми возможными способами — например, желанием отвлечь турецкие силы от Кавказского фронта. Но на Кавказском фронте у нас все было нормально. Война там началась несколько позже, чем в той истории, что здесь знал только я. Кажется, позже… Развитие ситуации на Кавказском фронте мы изучали куда хуже, чем на Западном и Юго-Западном. Не было тут у русских войск ни впечатляющих побед, как Галицийская операция или Брусиловский прорыв, ни громких поражений типа кампании пятнадцатого года. Во всяком случае, нам ни о чем подобном не рассказывали. Хотя воевали здесь вроде бы неплохо. Ну да против турок-то…

Так что здесь все началось в конце 1914-го, после подавления восстания «грузин-мусульман», как здесь называли аджарцев. Задавили их быстро и жестко, тысяч десять даже с испугу рванули в Турцию. Ну и скатертью дорога… Все остальное время мы оборонялись, используя заранее подготовленные позиции и подавляющее превосходство войск в пулеметах и ар

тиллерии. И уже в самом конце года, когда турки после чудовищных потерь полностью выдохлись, две горнострелковые бригады броском, походя сбивая турок с любых позиций, на которых те пытались закрепиться, преодолели более полутора сотен верст по прямой и взяли города Хорасан и Алашкерт. Кстати, стосемимиллиметровые минометы показали себя великолепно. Так, обстрел двумя десятками минометов турецких позиций в районе селения Кеприкей привел к тому, что два турецких полка дали дёру, бросив подготовленные позиции. Туркам, вероятно, почудилось, что по ним открыли огонь как минимум полсотни крупнокалиберных орудий. Скорострельность минометов составляла до пятнадцати выстрелов в минуту, и за короткий десятиминутный налет рота минометов обрушила на турок порядка шести сотен мин. А едва налет прекратился — турки повыскакивали из своих мелких, обложенных камнями окопчиков и дунули в тыл. После этого линия фронта стабилизировалась. Причем не столько даже потому, что наши войска утратили наступательный порыв, сколько потому, что основной задачей Кавказского фронта в этой войне я вместе с нашим Генеральным штабом видел не захват территорий, а перемалывание турецких войск и оттягивание их из района Константинополя. Чем мы потихоньку и начали заниматься. Два поспешно подготовленных наступления турецких войск в районе Хорасана были успешно отражены нашими войсками, укрепившимися в окрестностях этого городка, с большим уроном для турок. И вот тут англичане влезают со своей Дарданелльской операцией…

Впрочем, насколько я мог припомнить, в той истории, что здесь знал только я, Дарданелльская one-рация союзников закончилась полным провалом. И я не видел причин, почему здесь все должно произойти иначе. А с датой нашей Босфорской операции мы пока не определились, и я сильно сомневался, что она состоится в начавшемся году. Так что, немного позлившись, я решил попытаться извлечь из случившегося максимальную пользу. В конце концов, мы тоже планируем крупную операцию в том районе, только с другой стороны проливов, так почему бы нам не поучиться на чужом опыте тому, как не стоит, ее проводить? И прикинуть, как стоит…

Я попросил Николая обратиться к англичанам с просьбой принять на их эскадру нашу морскую миссию в составе нескольких офицеров для наблюдения и координации. Отказать нам в этой малости у англичан причин не было, и 25 февраля из Романова-на-Мурмане в Лондон отбыла морская миссия во главе с контр-адмиралом Колчаком. Он получил этот чин только что, за лихие действия его дивизии на Балтике. В отличие от популярного в покинутом мною будущем героя фильма особой романтичностью господин новоиспеченный адмирал не отличался, а вот склочным характером — вполне. И амбиции имел немалые. Но дело, как говорится, разумел. Короче, для англичан — самое то.

А затем на Германском фронте произошла катастрофа…

Двадцать седьмого февраля немцы начали массированную артподготовку. И в этой истории она продолжалась не несколько часов, а почти двое суток, после чего немцы двинулись вперед — не слишком быстро и со своими немецкими матюгами, поскольку участок фронта в десять верст шириной и три глубиной был превращен в лунный пейзаж, даже просто передвигаться там стало весьма затруднительно. Зато по ним никто не стрелял… Но далеко они не продвинулись, поскольку за двое суток непрерывной немецкой артподготовки нашим войскам, через пять часов после ее начала оттянутым назад, удалось наскоро соорудить в десяти верстах от переднего края, то есть в тылу перемалываемых в пыль укреплений, вторую линию обороны. Она представляла собой жиденькую линию траншей, хлипких перекрытых щелей, дохленьких блиндажей с одним накатом и открытых пулеметных площадок вместо защищенных ДЗОТов. То есть была сделана из того, что можно выкопать и приспособить к делу за двое суток дрожащими руками. Дрожащими как от напряжения, так и от страха, ибо пять часов артподготовки, которые солдатам пришлось выдержать, прежде чем мы додумались дать команду на отход, не прошли даром. К тому же эта артподготовка еще не закончилась, и совсем рядом, в паре-тройке верст, явственно просматривались огромные столбы земли, регулярно вздымавшиеся при падении очередного немецкого «чемодана» крупного калибра. Причем оставленные, да что там — просто брошенные позиции были куда лучше обустроенными и укрепленными: три линии траншей, соединенных многочисленными ходами сообщения, блиндажи с двойным, а то и тройным накатом. Но даже и они не выдержали.

На новых позициях войска продержались только три дня, пока немцы, потерявшие за два первых дня непрерывных атак около двадцати тысяч убитыми и ранеными, не подтянули крупнокалиберные орудия и не начали обстрел. Наши войска поползли из траншей уже через полчаса…

Потом, после долгого и тщательного анализа всего произошедшего, после долгих и многочисленных служебных разбирательств и серии заседаний военного трибунала, я пришел к выводу, что люди, не отслужившие в армии хотя бы год, просто не способны успешно воевать в условиях современной войны. Как бы они сами по себе или с друзьями ни готовились и какие бы только тренировки по выживанию или страйкболу с пейнтболом ни проходили. Нет, возможно, на какие-то партизанские действия их и хватит, а то и вообще они в этом случае покажут себя лучше, чем обычная армия, но партизанскими действиями ни одну войну не выигрывали. А вот остановить наступающую вражескую армию, переломить ей хребет и отшвырнуть ее назад все эти «самоподготовщики» неспособны. Чушь все это и вранье. У них просто мозги не те. Они не готовы умирать там, где их поставил приказ. Они не готовы подниматься и идти в атаку на пулеметы. Они не готовы продолжать стрелять, когда рядом вопит и стонет раненый товарищ. Нет, возможно, им кажется, что они к этому готовы, но вот сейчас, в этом конкретном случае, им со своей колокольни рядового бойца… ну или, скажем так, непосредственного участника, лучше-де видно, что надо сделать. И если вокруг творится что-то не то, что-то им самим вот отсюда непонятное или кажущееся неправильным — значит, караул, беда, офицеры — идиоты, генералы — предатели… и бежать! Так что весь пафосный срач в Интернете, столь популярный в покинутом мною времени, теперь служил для меня абсолютным подтверждением того, что армии у той России нет. Ну вы и сами, вероятно, натыкались на пространные сентенции двадцатилетних либо чуть постарше сопляков, безапелляционно рассуждающих о том, что они не идут в армию, потому что, мол, их там заставят рыть канавы, строить генеральские дачи и так далее, а не потому что они ссут. Более того, они еще и утверждали, что, дескать, сами готовятся, и куда лучше, чем это сделали бы в армии, — стрелять учатся, в выживалыциков играют, схроны с оружием и продуктами закладывают. И вот, мол, когда эта затюканная, забитая и заморенная хозработами Российская армия облажается по полной, вот тогда-то на сцене появятся они, все в белом, и надерут врагам задницу. Хрена! Не надерут. Нет у них для этого никакой надиралки. И сделать ее себе они не в состоянии. Поскольку не служили. И точка.

Вот приблизительно то же самое и получилось у нас с личным составом второочередных корпусов, занявших позиции вдоль довоенной границы. Не было у большинства личного состава этих корпусов достаточного опыта службы, потому-то они и попятились раньше, чем мы рассчитывали. Стойкости у них не хватило, веры в себя, в приказ, в командиров… Не везде, конечно. Там, где немцы наносили второстепенные удары, даже второочередные дивизии выдержали их неплохо, а потом и отступили в относительном порядке. Но вот на направлении главного удара…

Восемьдесят верст до второй линии обороны немцы прошли довольно быстро. За неделю. И это при том, что мы успели перебросить к Варшаве пополненные конные корпуса и ударить ими навстречу накатывающемуся немецкому наступлению. Остановить его это не смогло, но набравшиеся боевого опыта осенью ушедшего года кавалеристы кадровых дивизий устроили на восьми десятках верст «танец с саблями», заставляя немцев то и дело разворачиваться из походных колонн в атакующие цепи и регулярно перебрасывать с фланга на фланг полевую артиллерию. А на второй линии обороны в этот момент лихорадочно шло оборудование второй опорной позиции. Первую решено было оставить сразу же после начала массированной немецкой артподготовки. Если уж ее не смог выдержать личный состав второочередных корпусов, то на занимавшие вторую линию части третьеочередных у меня вообще надежды не было. А заменить их мы уже не успевали… Так что первую линию должны были прорвать быстро. Ну, будем считать ее ложной позицией, подготовленной для «расходования огнеприпасов противника», как это звучало в первом варианте доклада.

Впрочем, поначалу все шло несколько лучше, чем я ожидал. Все-таки конные корпуса, пусть и использованные не по прямому назначению — для действий в глубине обороны противника, а прямо наоборот — во встречном бою с наступающим противником, сумели-таки совершить почти невозможное: притормозить, замотать, сбить с толку наступающих немцев. Ко второй линии обороны передовые немецкие части подошли уже слегка потрепанными, дезориентированными и попытались преодолеть ее с ходу — видимо, заимели после недели маневренных действий с нашими конными корпусами привычку к тому, что русские, заняв позиции перед их фронтом, никогда не обороняются с особым упорством и, отбив первую, максимум вторую атаку, тут же вскакивают на коней и отходят. Но сейчас эта привычка сослужила немцам дурную службу. Потому что, решив, что и на сей раз будет именно так, немецкие части двое суток почти непрерывно атаковали наши позиции, пытаясь прорваться сквозь них, просто наращивая и наращивая бросаемые в атаку силы пехоты. Число стволов артиллерии тоже все время возрастало, но их подавляющее большинство составили семидесятисемимиллиметровые полевые орудия, которым наша полевая фортификация оказалась не по зубам. Возможно, сыграло свою роль и то, что за прошедшие с начала немецкого наступления неполные две недели мы практически выбили у противника авиацию. Нет, к настоящему моменту у немцев также появились самолеты, оборудованные пулеметами, но эти пулеметы были установлены, как правило, за пределами диска вращения винта, то есть на боковых крыльях или в консоли верхнего, поэтому точность стрельбы из них оставляла желать лучшего. Синхронизато-ры-то у немцев имелись, поскольку их еще перед войной в 1913 году разработала фирма LVG («Эльфау-ге»), но вот ставить их на самолеты они пока не додумались. Мы же не только довольно долго разрабатывали свой вариант, но и заранее озаботились полным выкупом патента LVG через одну из моих швейцарских фирм, что немало помогло довести до ума нашу конструкцию. Так что вооружение самолета у нас было полностью отлажено еще на момент начала войны. К тому же система боепитания у пулеметов, установленных в крылья немецких самолетов, оказалась непродуманной, из-за чего при эволюциях самолета их пулеметы частенько заклинивало из-за перекашивания ленты.

Да и вообще самолетов с пулеметами у немцев, по сравнению с нами, было слишком мало. Магнитогорский завод уже собирал по пять самолетов в день, а три остальных добавляли к этой цифре еще по одному самолету на завод. Всего с начала войны наши военно-воздушные силы получили уже более восьмисот боевых самолетов. И это не считая тех, что уже имелись в войсках перед началом войны. Так что, хотя около четырех десятков самолетов к настоящему времени были потеряны, по авиации мы пока превосходили немцев как в численном отношении, гак и в техническом. Да и не только немцев. У союзников с боевой авиацией дело также обстояло очень плохо. Мои усилия по максимальному предотвращению возможности заранее, еще до начала войны, увидеть в самолете эффективное средство вооруженной борьбы, слава богу, принесли свои плоды — всем, кроме нас, приходилось начинать с ноля, и пока у нас еще сохранялась в этой области приличная фора. Вот почему за десять дней практически все немецкие самолеты, осуществлявшие разведку и прикрытие наступающих войск, были уничтожены. А многие их конные части, на которые возлагалась разведка на земле, были нейтрализованы нашими кавалеристами, и немецкие пехотные дивизии к моменту подхода ко второй линии русских укреплений имели заметно снизившиеся возможности для разведки. Потому они почти трое суток пребывали в неведении о том, что это уже мощная оборонительная линия, а не очередные позиции русских эскадронов и кавполков, с которыми приходилось иметь дело всю предыдущую неделю. То есть кое-какой результат мощно оборудованная позиция, которую войска строили почти два месяца, все-таки нам принесла.

Но этого неведения, как я уже говорил, хватило всего на трое суток, по окончании которых немцы приостановили атаки и подтянули тяжелую артиллерию. После чего снова начали артобстрел, и мы сразу стали отводить войска на ту хлипкую линию обороны, что успели подготовить за последние две недели. Впрочем, она была куда сильнее той, на которой пришлось драться войскам первой линии. Кроме того, наша авиация открыла настоящую охоту за немецкими батареями. В охоте участвовали все стянутые на этот фронт самолеты — от разведчиков до бомбардировщиков. Еще никогда авиация не была задействована в операции настолько плотно. Некоторые летчики умудрялись сделать по два, а то и по три вылета в день — и это при том, что до сих пор обычная интенсивность летной работы составляла по одному вылету в два-три дня… Возможно, поэтому артподготовка на сей раз продолжалась всего сутки, с девяти часов утра и до шести часов утра следующего дня. Или у немцев просто стали заканчиваться боеприпасы… А затем немцы опять двинулись в атаку. Однако за эти неполные сутки мы успели подтянуть к месту прорыва и развернуть около двухсот тяжелых орудий, в основном устаревших систем, из числа тех, что были сняты с вооружения артиллерии береговой обороны. Да, они обладали малой дальностью стрельбы и низкой скорострельностью, зато у них был впечатляющий калибр: восемь, девять и даже одиннадцать дюймов. При удачном попадании один такой снаряд способен был «сдуть» с лица земли около роты. И когда среди наступающих немецких цепей начинали вырастать столбы земли, поднятые разрывами подобных снарядов, всякие мысли о наступлении из голов немецких солдат мгновенно испарялись. В итоге начать наступление немцы смогли только после того, как подавили большую часть этих орудий. Что, впрочем, удалось им сделать довольно скоро — как выяснилось, в контрбатарейной борьбе мы им проигрывали напрочь… Но, как бы там ни было, это позволило нам продержаться еще две недели. Потом немцы прорвали фронт в районе Кракова и двинулись в направлении Ивангородской крепости, обвалив весь левый фланг фронта и едва не отрезав нашу почти четырехсоттысячную группировку…

Почти три недели все висело на волоске. Нам пришлось бросать в бой все, до чего мы только смогли дотянуться, даже понесшие большие потери и практически не успевшие восстановить боеспособность конные корпуса. Кондратенко похудел и осунулся. Но почти все попавшие в окружение войска удалось вывести на рубеж Висла—Сан, где уже готовили оборону переброшенные, в том числе и с Австрийского фронта, армии, составленные из первоочередных корпусов.

Вот так, в течение всего лишь полутора месяцев, мы не только потеряли кусок своей территории, но и еще почти десять боеготовых корпусов. Ну или как минимум считающихся таковыми. Нет, реальные безвозвратные потери составили около шестидесяти пяти тысяч человек. Причем, как мы рассчитывали, около сорока тысяч не погибли, а попали в плен. Ибо большая часть потерь пришлась на раненых, которых мы не успели эвакуировать. То есть у нас еще существовал шанс когда-нибудь, после окончания войны, получить этих людей обратно. Но как организованная сила десять корпусов перестали существовать. Их теперь предстояло организовывать и вооружать заново.

Потери немцев составили, по нашим прикидкам, приблизительно такое же число, хотя их безвозвратные потери были представлены в основном убитыми и искалеченными.

Так что весной 1915 года немцы довольно жестко показали нам, кто здесь пока хозяин. Несмотря на всю нашу подготовку, вооружение, лучшую насыщенность пулеметами и так далее. Немецкий Ordnung перебил всё…

Апрель прошел с переменным успехом. Мы предприняли пару местных наступательных операций, которые немцы успешно отразили. Немцы попытались провести несколько кавалерийских рейдов, чего уже не позволили мы. Союзники, облажавшиеся с первой попыткой прорваться через Дарданеллы силами исключительно флота, спешно готовили десантную операцию. А двадцатого числа австрийцы при мощной поддержке немцев начали наступательную операцию в восточной Венгрии, где наши войска, не удержавшись на первой линии обороны, стали медленно отходить к Карпатам. Впрочем, там никаких намеков на такую же катастроф)1; которая постигла нас в Царстве Польском, не было. Просто слишком уж много войск мы сняли с Австрийского фронта, затыкая дыры на Германском. Вот и пришлось, огрызаясь, отходить на уже подготовленные позиции в Карпатах. Ну да австрияк — не германец, остановим…

А 16 мая немцы начали новое наступление под Варшавой, впервые в мире применив боевые отравляющие вещества. История Первой мировой войны окончательно пошла наперекосяк. Здесь не суждено было появиться иприту20, зато появилась «варшавская отрава»…

Немцы сумели в первый же день прорвать фронт и к 19 мая окружили Варшаву, поймав в ловушку почти сорок тысяч наших солдат. Остальные же войска откатывались на запад. Ужас рядовых перед «варшавской отравой» был настолько велик, что иногда достаточно было кому-то заорать о том, что «германец варшавскую отраву пустил», чтобы целые подразделения покинули свои позиции. Впрочем, нам повезло, что в этот раз наступательный потенциал у немцев оказался не слишком велик — в первую очередь из-за того, что они так до конца и не справились с транспортным хаосом в своих тылах, устроенным нами в кампанию четырнадцатого года. Более того, он еще и усугубился, когда немцы перешли границу Российской империи и перед ними во весь рост встала проблема другой железнодорожной колеи, доведенная до предела тем, что нам удалось при отступлении угнать с захваченной немцами территории практически весь подвижной состав. Так что они просто не успели накопить достаточно боеприпасов для долгого наступления, и потому оно быстро выдохлось. Фронт стабилизировался всего в восьмидесяти верстах восточнее Варшавы.

Варшавская крепость продержалась до конца июля, несмотря на еще три газовые атаки, которые, кроме всего прочего, привели к массовым отравлениям среди мирного населения города. Правда, погибших как среди военнослужащих, так и среди мирных граждан было не так уж много: за все три атаки не более тысячи человек, но ненависть к себе этими атаками немцы возбудили бешеную. Да и страх перед «варшавской отравой», после того как немцы, применив ее дважды, так и не смогли взять Варшавскую крепость, в войсках изрядно уменьшился. Дважды, потому что после третьей остатки гарнизона крепости, почти исчерпавшие боеприпасы, пошли в штыковую, опрокинув и рассеяв многократно превышавшие их по численности немецкие части. Так что и этот мир получил свою «атаку мертвецов»21. Из Варшавы, правда, в тот раз не удалось вырваться никому из русских солдат, но, как выяснилось много позже, почти четыре тысячи человек варшавяне укрыли в своих домах. Ну и, кроме того, немецкие газовые атаки принесли еще один неожиданный бонус. После гибели своих земляков от немецких газовых атак поляки сделали окончательный выбор, с кем и против кого они будут драться в этой войне. И затея немцев с австрийцами создать Польский легион окончилась полным провалом — за полгода усилий им удалось заманить туда всего около трех сотен человек…

К концу июля положение в общем и целом стабилизировалось. Австро-немецкие войска были остановлены на Карпатских перевалах, где местность совершенно не подходила для применения газов, а эффективность артиллерийского огня сильно снизилась вследствие особенностей рельефа и геологии. На Германском фронте у нас, в основном вследствие наращивания промышленностью производства крупнокалиберных орудий и доведения числа бомбардировщиков до почти семисот единиц, при не слишком значительном противодействии немецкой авиации наконец что-то начало получаться с контрбатарейной борьбой. Ну и в войска начали поступать первые противогазы. Кроме того, вера немецких войск в новое средство вооруженной борьбы, как и желание их генералов пользоваться отравляющими веществами, изрядно убавились. И произошло это после одного крайне неприятного для них эпизода, когда наша авиация разбомбила прибывший на станцию Дембе-Вельке эшелон с пятью тысячами баллонов хлора, вследствие чего облако этого газа накрыло немецкие тыловые подразделения и позиции тяжелой артиллерии. Точного числа немецких потерь от их же собственного газа мы установить не смогли, но по приблизительным оценкам они составили не менее двенадцати тысяч человек, среди которых, кстати, были три генерала…

Но за эти полгода авторитет русской армии, ранее пребывавший на высоте, опустился, как говорится, ниже плинтуса. Впрочем, это можно было бы сказать обо всех союзниках по Антанте. Англичане и французы основательно завязли под Дарданеллами. Адмирал Колчак доносил в Петербург:

«…Развитие операции союзников все более и более убеждает меня в том, что операции подобного типа возможны только как совместные действия армии и флота и могут быть проведены лишь со всем напряжением наших сил. Изо всех трудностей, с которыми столкнулись союзники, я сделал несколько выводов.

Во-первых, действие корабельной артиллерии против береговых батарей без корректировки огня является совершенно неэффективным. Более того, корабельная артиллерия без оной не может противу-сгоять даже полевой артиллерии калибра, достаточного для нанесения кораблю ущерба, даже несмотря на преимущество в дальности стрельбы и величине калибра. Для хотя бы частичного устранения следует предусмотреть в составе корабельной группировки наличие кораблей, способных запускать шары-корректировщики, дабы обеспечить возможность корректировки после каждого залпа. А лучше даже вообще оборудовать подобными шарами все крупные артиллерийские корабли из числа тех, что будут привлечены для участия в операции.

Во-вторых, имеющиеся возможности корректировки корабельного огня с помощью летающих лодок корабельного базирования категорически недостаточны вследствие неудовлетворительного времени реакции на попадания. Максимум, на что пригодны летающие лодки, — это сообщить по окончании обстрела о действительных результатах оного.

В-третьих, считаю совершенно невозможным проведение десанта без создания условий для максимального подавления превосходства противника в полевой артиллерии, добиться чего представляется возможным только с помощью подавляющего нашего превосходства над турками в авиации. Для чего следует либо предусмотреть возможность максимально быстрого создания на захваченном плацдарме полевого аэродрома, либо дополнительной постройки кораблей-авиаматок, на которых будут базироваться летающие лодки, оборудованные в качестве бомбардировщиков. А возможно, наилучшим будет сочетание обоих этих подходов.

В-четвертых, высадка десанта со шлюпок в видимости противника приведет к почти гарантированным потерям, вследствие чего требуется озаботиться созданием специальных десантных судов, способных подходить к берег)' настолько близко, дабы десант имел возможность высаживаться на берег прямо с борта десантных судов.

В-пятых, количество подобных судов должно быть достаточно велико — настолько, чтобы первая волна десанта обеспечила возможность захвата и удержания плацдарма такой величины, который исключил бы огневое воздействие на места выгрузки последующих подкреплений вражеской полевой артиллерии, в том числе и крупного калибра.

В-шестых…»

Шестого июля письмо Колчака было рассмотрено на совместном заседании Генерального и Главного морского штабов, после чего принято решение еще до окончания союзнической операции начать организационную подготовку к Босфорскому десанту.

Рассмотрение проекта десантного судна привело к неожиданным результатам. Оказывается, у России уже имелось несколько типов судов, которые вполне могли бы подойти в качестве десантных. Во-первых, гидрографические особенности Азовского моря привели к тому, что достаточно большое число используемых в его акватории судов были представлены образцами, подходящими в качестве десантно-высадочных средств. Это были суда с чрезвычайно мелкой осадкой, в своей конструкции предусматривающие подход к необорудованному побережью и выгрузку прямо на азовские пляжи. Единственным заметным недостач ком большинства этих судов было их довольно малое водоизмещение и вследствие этого чрезвычайно ограниченная мореходность. В ограниченной и мелководной акватории Азовского моря это было смешным недостатком, но вот трехсотмильный переход до турецкого побережья на подобных суденышках мог превратиться в серьезную проблему или крайне ограничить время проведения десанта доступными погодными условиями. Поэтому основным прототипом десантного судна была выбрана шхуна, принадлежавшая купцу греческого происхождения Эльпидифору. Разработанный на ее базе эскизный проект имел несколько увеличенное водоизмещение, позволяющее осуществить перевозку морем полного пехотного батальона со всеми средствами усиления и запасом боекомплекта на неделю боевых действий, и несколько более сильные машины, позволяющие держать скорость не менее 11 узлов. Кроме того, на получившемся судне, что естественно, полностью отсутствовало парусное вооружение.

Таких «эльпидифоров» было заказано шестьдесят. Шесть из них не были предназначены для не-ревозки личного состава, а являлись канонерскими лодками, вооруженными либо шестью стосеми-, либо тремя стопятидесятидвухмиллиметровыми гаубицами. Их целью была артиллерийская поддержка десанта, пока на берег не будут доставлены штатные орудия десантируемых подразделений, и они были оборудованы специальной телефонной станцией, с помощью которой двигающиеся совместно с пехотой корректировщики могли корректировать огонь. А еще четыре стали результатом моего длинного языка.

Я припомнил, что читал, по-моему у Исаева, о том, что при проведении операции «Оверлорд» американцы использовали наплавные пирсы «Малбери», что позволило им перебросить на необорудованное побережье гигантское количество грузов — это и привело в конечном итоге к успеху всей операции. Ну да понятно, что главное в любой войне — снабжение. Вот я и предложил разработать нечто подобное, а в качестве носителя понтонов использовать несколько «эльпидифоров». К тому же подобные пирсы, если их создание или хотя бы предназначение удастся сохранить в тайне, помогут замаскировать масштаб запланированной операции — тем, что позволят резко уменьшить количество войск, готовящихся именно к десантированию. Их можно сосредоточить где-нибудь в районе Батума, якобы для подготовки крупного наступления на Кавказском фронте, а затем просто, без дополнительных тренировок погрузить на обычные крупнотоннажные транспорты и перебросить к месту назначения еще до того, как будет захвачен Константинополь и появится возможность использовать для разгрузки войск его порт.

Начались подвижки и по всем остальным предложениям контр-адмирала Колчака. Возможности кораблей в корректировке огня по наземным целям было решено увеличить сразу и переоборудованием одного из устаревших крейсеров Черноморского флота, бронепалубного «Очакова», в носитель привязных аэростатов, наполняемых водородом, и оснащением двух новых линкоров и четырех имеющихся в составе Черноморского флота броненосцев привязными аэростатами, но уже наполняемыми не водородом, а горячим воздухом. Высота подъема люльки этих аэростатов не превышала ста метров, поскольку, кроме люльки с приборами наблюдения и самими наблюдателями, аэростат был вынужден тянуть за собой еще и шланг, по которому в его объем доставлялся горячий воздух. Проект был этакой технической авантюрой, но первые же испытания показали, что при хороших условиях для наблюдения на дистанциях до двенадцати миль результаты стрельбы с корректировкой с аэростата в разы выше, чем без него. А до пятнадцати — почти на порядок. Хотя, естественно, этот вариант имел ограничения по погодным условиям, и двигаться кораблю с таким «парусом» на макушке было чрезвычайно затруднительно. Ну да, как доносил Колчак, англичане и французы у Дарданелл широко практиковали стрельбу стоя на якоре. А ни о каком применении этих устройств в эскадренном бою и речи идти не могло.

Кроме того, был размещен крупный заказ на постройку тральщиков. Общее число мореходных тральщиков Черноморского флота к весне 1916 года предполагалось довести до тридцати. Не менее половины из них планировались к потере от активного огневого противодействия противника. Нет, если все пойдет нормально — может, и уцелеют. Но когда это в таких операциях все проходит нормально? Так что меньшим числом не обойтись — уж больно много турки мин накидали.

Авиационную поддержку также решили двигать по двум направлениям. Основным решено было считать оборудование на захваченных плацдармах аэродромов с последующей переброской на них по полку бомбардировочной и по эскадрильи истребительной авиации. Турецкой авиации не существовало, но мы опасались возможности переброски на помощь туркам некоторого количества немецких или австрийских самолетов. Хотя, естественно, это опасение было из области гипотетических — им самим жутко не хватало самолетов. Однако если мы сумеем выбить Турцию из войны, положение центральных держав станет совсем кислым, гак что чем черт не шутит. Ну а перегоночная дальность наших бомбардировщиков пусть и с трудом, но позволяла совершить удачный перелет с аэродрома в районе Балаклавы до турецкого побережья.

С истребителями было намного сложнее. Их штатного радиуса действия для переброски не хватало, поэтому следовало рассмотреть возможность установки в истребители временных дополнительных баков, причем, поскольку было ясно, что даже в самом хреновом случае переброска вражеских самолетов в Турцию осуществится не раньше, чем через неделю после появления наших, а скорее всего и еще позже, — даже путем снятия части, а то и всего вооружения. Ничего, долетят, демонтируют баки и поставят всё на место.

Вторым же направлением было переоборудование двух танкеров водоизмещением три с половиной тысячи тонн в гидроавиатранспорты. Все равно после вступления Турции в войну большинство гражданских судов, ранее работавших на международных и русских черноморско-дальневосточных линиях, оказалось не у дел, и подыскать необходимые суда можно было достаточно дешево. Оборудование решили провести на Астраханских верфях (ив целях обеспечения секретности, и потому, что все судостроительные мощности в Черном море предстояло загрузить подготовкой к Босфорской операции по другим направлениям), а переброску судов на Черное море осуществить через Волго-Донской канал, который должен был вступить в строй уже этой осенью. Там же, на Каспии, подготовить авиаотряды. На каждом из гироавиатранспортов планировалось базирование шести летающих лодок с запасом топлива и боекомплектом не менее чем на пятнадцать боевых вылетов…

А 10 июля немецкие цеппелины совершили налет на Санкт-Петербург. Противовоздушная оборона их откровенно проспала, да и было той обороны-то… Так что немцы, отбомбившись, ушли в сторону Финского залива. Впрочем, особых практических результатов от налета не было. Расстояние от немецких баз до Санкт-Петербурга было слишком велико — цеппелины в основном были загружены горючим и запасами газа, бомб они везли откровенно мало. Но столичную публику и иностранных послов налет весьма впечатлил. Санкт-Петербург оказался третьей из столиц главных противников 1ерманской империи, по которой был нанесен воздушно-бомбовый удар. Париж и Лондон подверглись бомбардировке ранее. Помимо того что бомбардировка привела в шок все питерское высшее общество, это было ясно продемонстрированное доказательство, что все три вражеские столицы находятся в пределах воздействия германских вооруженных сил, и оно оказало заметное влияние на ситуацию в мире. Так, на следующий же день итальянская армия атаковала французские войска в Альпах. Похоже, бомбардировка Санкт-Петербурга была для итальянцев сигналом к началу действий.

Судя по всему, неудачи, преследовавшие союзников с начала 1915 года, склонили итальянцев, отчаянно торговавшихся с участниками военного конфликта, на сторону центральных держав. Хотя в той истории, что здесь знал только я, итальянцы во время Первой мировой воевали за Антанту. Возможно, дело было не только в неудачах союзников. Возможно, в той истории итальянцам, жадно посматривавшим на подконтрольную Австро-Венгрии Далмацию и еще кое-какие территории, центральные державы дали от ворот поворот. А здесь, похоже, австрийцы, исходя из куда более впечатляющих итогов Галицийского сражения, оказались покладистыми. Вот у них все и сложилось как надо. Но для меня это означало, что знакомая мне история Первой мировой войны окончательно пошла наперекосяк. И никакого толка от того скудного набора сведений о Первой мировой, который сохранился в моей голове со времен военного училища, теперь не было.

Вступление Италии в войну на стороне центральных держав сразу же резко обострило ситуацию на Средиземноморье и создало угрозу резкого усиления вражеских сил, противостоящих нашему Черноморскому флоту. В итальянском и австро-венгерском флотах насчитывалось совокупно двенадцать дредноутов. К тому же итальянцы в настоящий момент активно строили четыре супердредноута с пятнадцатидюймовым главным калибром. Но пока это был повод больше для волнений, чем для паники. Прежде чем перебрасывать свои корабли в Черное море, итальянцы и австрийцы должны были разобраться с англичанами, для которых такая угроза «аорте империи» — Суэцкому каналу — была что нож острый. И они были кровно заинтересованы в скорейшем разгроме флотов союзных держав в Средиземноморье. Причем именно в разгроме — уход части австрийских или итальянских сил в Турцию их совершенно не устраивал, ибо оттуда они бы по-прежнему продолжали угрожать английским коммуникациям…

И вообще, стратегическое положение Британии из-за этого решения Италии усложнилось неимоверно. Им теперь требовалось перебросить на Средиземное море значительные силы, так что у немцев, после ощутимых потерь их флота на Балтике сидевших тихо как мыши, руки в Северном море оказались развязаны. Вследствие чего наша Северная эскадра, до сего момента занимавшаяся более демонстрацией флага, чем реальной охраной транспортного сообщения, приобрела важнейшее значение. Как и форсирование действий Балтийского флота, который после кампании 1914 года не демонстрировал особенной активности. А наши северные поставки, в связи с резким возрастанием угрозы английским поставкам через Суэц, становились для Британии буквально фактором выживания.

Все это создало для нас уникальную ситуацию, при которой англичане впервые в истории оказались на какой-то период времени полностью зависимы от России. И Николай сумел виртуозно этой ситуацией воспользоваться. Уже к началу 1916 года мы наконец-то добились от англичан полного выполнения заключенного с ними договора по Персии и окончательного подтверждения их согласия на захват Россией черноморских проливов. А то, несмотря на договор, они пока и не думали уйти из Бендер-Аббаса и Бендер-Ленге. Впрочем, мы им до сего момента особенно об этом не напоминали. Но именно до сего момента…

Август ознаменовался резким усилением активности Балтийского флота и выходом на сцену торпедных катеров, два дивизиона которых при поддержке отряда крейсеров и миноносцев совершили набег на Кенигсбергский порт, оставив там после себя хаос и разрушения. Кроме того, действия легких сил флота вновь практически перекрыли шведские поставки в Германию. На Черном море две попытки «Гебена» (или, если быть точным, «Султана Явуз Селима») вырваться из Босфора закончились провалом. Первая была остановлена подрывом на минном заграждении, после чего «Гебену» чудом удалось уйти от торпедного залпа с подводной лодки. А вторая, поначалу удавшаяся, завершилась через несколько часов короткой перестрелкой с линейной эскадрой Черноморского флота, в составе которой уже было два новых черноморских дредноута. Получив три попадания двенадцатидюймовым и одно четырнадцатидюймовым калибром, «Гебен» смог с огромным трудом доползти до босфорской позиции, где для обеспечения его прорыва в Константинополь туркам пришлось на остатках угля вывести в море все свои более или менее боеспособные корабли. Это стоило туркам потери броненосца «Хайраддин Барбаросса», крейсера «Хами-дие» и трех эсминцев. Впрочем, размен был для турок выгодным, поскольку, учитывая уровень подготовки команды, «Гебен» стоил всего турецкого флота вместе взятого. К тому же после того, как наши эсминцы полностью исключили даже каботажное плавание турецких судов по Черному морю, о турецком флоте можно было говорить только в прошедшем времени. Туркам просто не на чем было плавать, ибо поставки угля из Зонгулдака можно было осуществлять только морем. Железной дороги от угольных копей Зонгулдака к Стамбулу не существовало, а поставка гужевым транспортом… это даже не смешно.

Союзникам к исходу августа с огромным трудом, буквально чудом удалось эвакуировать свой десант с Галлиполийского полуострова и вывезти его сначала в Египет, а затем во Францию. Для снижения давления на отступающих союзников и оказания помощи избиваемым турками армянам нами была проведена местная наступательная операция, закончившаяся взятием Эрзерума. С падением этого города вся созданная турками система обороны рухнула, но для развития наступления у нас на Кавказе уже не было сил — всё отнимали Германский и Австрийский фронты.