Вор в роли Богарта

Время тянулось томительно медленно, и я уже начал жалеть, что не поехал в морг прямо с утра. Была пятница, погода стояла замечательная, а потому все, имеющие такую возможность, будут стремиться уехать из города как можно раньше на весь уик-энд. И по дороге им будет не до книжек.

Да тот же морг сейчас наверняка более оживленное место, чем моя лавка. Порой я радовался, что завел себе кота, но сейчас и он не желал составить мне компанию. С утра спал на подоконнике, а потом, когда солнце стало припекать совсем уж горячо, перебрался в другое излюбленное место — на стеллаж под табличкой «Религия и философия». С того места, где я сидел, его даже и видно не было.

Пару раз набрал номер Илоны, но ответа не получил. Я сидел и просматривал еженедельное книжное обозрение — узнать, не охотится ли кто-нибудь за чем-нибудь из того, что имеется у меня в закромах. Время от времени я устраиваю такие проверки, и порой действительно удается раскопать подходящее объявление, но я редко довожу дело до конца. Слишком уж это хлопотно, сперва писать почтовую открытку с указанием цены, отправлять ее по почте, затем придерживать книгу до тех пор, пока человек, заказавший ее, не откликнется. А потом вам надо еще запаковать эту дерьмовую книжонку, выстоять длиннющую очередь на почте…

И все ради каких-то двух долларов? Ну, пусть даже не двух, а пяти-десяти?

Нет, игра не стоит свеч.

Конечно, если заниматься этим регулярно и разработать специальную систему по поиску объявлений, упаковке и отправке, тогда дело может стать доходным. По крайней мере, так уверяла публикуемая в обозрении статья, и не было оснований ей не верить.

Но лично мне казалось, что игра все же не стоит свеч.

Видите, как портит человека воровское ремесло?

Одно время лавка начала приносить пусть небольшой, но стабильный доход. Бизнес, который я затевал с целью создать респектабельное прикрытие для более занимательного времяпрепровождения, начал кормить меня и, похоже, не сулил и в будущем особых разочарований. И, сообразив это, я тут же прекратил воровать.

Но… мне удалось побороть и это искушение. Подстрекаемый ненасытностью владельца земли, на которой располагалась лавка, я решил превратить ее в полную свою собственность и, заливаясь краской смущения, принес нажитый неправедным путем капитал и выкупил ее. Теперь «Барнегат Букс» принадлежала исключительно мне и я был волен распоряжаться делами по собственному усмотрению.

И мне не было нужды откладывать каждый лишний цент или рассылать рекламные открытки каким-нибудь дилерам в Пратт, штат Канзас, или Оукли, Калифорния. Я мог спокойно оставить на улице столик с дешевыми книжками и заскочить куда-нибудь за угол перекусить и уверяю: меня вовсе не хватит удар, когда, вернувшись, я обнаружу, что некто унес попорченное водой второе издание романа Вардиса Фишера. И когда мне удается покрыть расходы — что ж, замечательно, а когда нет… Тогда я всегда могу просочиться в какое-нибудь здание, успешно разобраться с замком и прихватить между делом тысчонок пять, компенсирующих все эти хлопоты.

Разумеется, если дело сложится не так, как вчера ночью.

И вообще, кто сказал, что неприятности мои закончились?

Эта радостная мысль заставила меня вновь взяться за телефон, и я набрал номер Илоны. Нет ответа. Я положил трубку и вспомнил о вопросе, который задала мне Кэролайн, и ответе, который она на него получила. Сам не пойму, говорил ли я тогда правду. Во всяком случае, ответ был очень близок к правде, и это меня тревожило.

Воспоминания вернули меня в ту крохотную, напоминавшую пещеру комнатку на верхнем этаже, в доме на Восточной Двадцать пятой. Мне не давал покоя тот мужчина на снимке. Где, черт возьми, я его видел?

Нет, это был не тот человек, застывший на семейном портрете, в этом я был совершенно уверен. Во-первых, тот парень, обнимавший даму с роскошными волосами, не стал бы так скованно держаться перед объективом. Даже будучи покойником, не стал бы. Он привык сниматься, это было заметно по его сияющей улыбке. Он прямо весь расцветал в этой улыбке.

Я сощурился, словно фокусируя то изображение. У женщины, насколько я помнил, были очень широкие плечи, прямо как у полузащитника. Но накачала она их не на футбольном поле и не в спортзале. Просто в платье у нее были подложены подплечники, еще пошире тех, на которые недавно снова пошла мода.

Впрочем, последнее время я что-то не видел туалетов с такими плечами. Равно как и палантинов из чернобурой лисицы — наподобие того, что был на ней, с маленькими хищными мордочками и лапками. Насколько мне было известно, мода на них еще не вернулась, и я догадываюсь почему.

Все равно видно, что карточка старая, пусть даже мода на эти костюмы и переживает явный ренессанс. Может, фотоаппараты были тогда другие? А может, бумага выцвела от времени? Или же это у людей какое-то другое, отличное от теперешнего, выражение лица? Может, оно вообще для каждой эпохи свое, может, так время оттискивает на них свой неизгладимый штемпель, точно на почтовой марке?

Он явно общий любимец, этот мистер Улыбка. И его дантисту также следует отдать должное. А как, интересно, он бы выглядел, если б прикрыл эти длинные зубы губами и напустил на себя серьезности?

Такое лицо хорошо смотрелось бы на монете, решил я. Нет, не на старинной римской монете, не тот тип. На более современной…

Есть!

Не думаю, что я произнес хоть одно слово вслух, но, может, просто уши заложило. Потому как Раффлс слетел с полки «Религия и философия» и подбежал посмотреть, что происходит.

— Не монета, — сказал я ему. — Марка!

Похоже, он удовлетворился этим объяснением — потянулся несколько раз и затрусил к лотку. Я дошел по проходу до раздела «Игры и хобби», где на самой нижней полке лежал каталог Скотта «Марки мира», именно там, где я видел его в последний раз. Он устарел года на четыре, но все еще мог пригодиться, а потому не был отправлен на пресловутый столик.

Я отнес его к прилавку и стал перелистывать страницы, пока не нашел, что искал. Долго смотрел на иллюстрацию, затем крепко зажмурился и сравнил ее с картинкой, засевшей в моей памяти.

Наверное, все же он, но твердой уверенности не было. Фотографии почтовых марок в каталоге были черно-белыми, а не цветными, и примерно в два раза меньше оригинала. Некогда в США существовал федеральный закон, предписывавший, чтобы каждое изображение почтовой марки было разбито горизонтальной белой линией — на тот случай, чтобы разные недобросовестные личности не вырезали бы их из книг и не наклеивали затем на конверты, грабя тем самым правительство. Теперь же любой десятилетка может нашлепать на цветном ксероксе хоть целую кучу двадцатидолларовых купюр, да таких, что средний банковский служащий не отличит их от настоящих, так что старое правило отпало само по себе — за ненадобностью. И теперь вполне законным образом можно было вполне реалистично изображать почтовые марки и публиковать их и фотографии валюты США в натуральную, так сказать, величину.

На более поздних изображениях марок нет больше белых линий, однако издатели подобных каталогов обычно не утруждают себя пересъемкой старых марок, а те, которые я в данный момент разглядывал, как раз и принадлежали к этой категории, потому как были выпущены более семидесяти лет тому назад. Я повернул книгу, чтоб лучше видеть, щурился и напрягал глаза и в конце концов отправился в свою контору в задней части лавки, где перерыл все ящики, пока не отыскал лупу.

Даже с ней результаты были не из тех, с какими можно выступить в суде, используя марки в качестве вещдоков. Из всей серии в пятнадцать марок Скотт и компания почему-то решили проиллюстрировать только четыре. На трех из них изображались сцены местной жизни — церковь, гора и цыганка с пляшущим медведем на поводке. И с каждой из них смотрел неулыбчивый вариант того мужчины со снимка Илоны — смотрел из маленькой круглой надпечатки в правом верхнем углу.

Четвертая была стоимостью в сто щиро (национальной валютой в этой стране являлись щиро, и в каждом щиро было по сто дикинов). Самая дешевая марка стоила всего один дикин. Все же удивительно, как много можно узнать о мире из филателистического каталога (и сколь малой ценностью обладает эта информация). Та стощировая марка была самой дорогой в серии и отличалась от остальных по двум параметрам. Во-первых, была крупней примерно раза в полтора и вертикальной по формату — то есть выше остальных. Во-вторых, портрет приятеля Илоны глядел уже не из иллюминатора в правом верхнем углу, а занимал всю марку.

Трудно сказать наверняка… Репродукция, как я уже говорил, оставляла желать лучшего. К тому же у меня не было при себе той фотографии — лишь память о ней, высвеченной мерцающим пламенем одной-единственной свечи. И потому поклясться я не мог бы и в то же время был почти уверен, что это и есть тот самый человек.

Влад I — и на данное время единственный — король Анатрурии.

В течение минуты казалось, что тайна раскрыта.

Боже ты мой, думал я, как все сошлось! Илона была вовсе не случайной покупательницей, ненароком забредшей в мою лавку купить книгу. Это вовсе не простое совпадение, что из всех книжных лавок всех городов всего мира она выбрала именно мою. Это была часть…

Часть чего?

Нет, конечно, не часть того недоделанного ограбления и не часть загадочной гибели Хьюго Кэндлмаса. Потому как при чем тут Анатрурия или какое отношение к ней имеют все эти события? Никакого. В комнате у Илоны хранился снимок бывшего короля Анатрурии. В этом не было ничего особенного — висела же у нее на стене карта с границами той же страны, обведенными толстой красной линией. Почему бы нет? Ведь она была анатрурийкой и, вполне возможно, патриоткой, хоть и не без несколько ироничного отношения ко всем этим опереточным атрибутам.

Но в чем же тогда совпадение?..

Оно точно было, но я никак не мог его уловить. Интригующий момент, по крайней мере на первый взгляд, крылся в том, что мне понадобилось шестнадцать часов, чтобы выяснить, почему лицо того парня с зубастой улыбкой показалось знакомым. Если бы я узнал его сразу же, то ни секунды не стал бы терзаться раздумьями. «О, так это же король Влад! Узнал бы его где угодно, даже на снимке в квартире одной из его верных подданных!»

С другой стороны, не обрати я вообще внимания на этот снимок, так никогда бы и не узнал, кто это. И если вдуматься, и знать не захотел бы.

Если и было тут что-то примечательное, то заключалось оно в том, что в памяти у меня хранился подсознательный образ этого самого Влада, причем запечатленный после единственного беглого взгляда на страницу скоттовского каталога. Да нет, черт побери, ничего примечательного тут тоже нет, потому как на протяжении целой недели, если не больше, я в любой попавшей под руку книге выискивал сведения об этой Анатрурии — после того, как Илона упомянула, что родилась именно в этой стране. Вот почему я так бойко выстреливал различными историческими сведениями и подробностями, просвещая Кэролайн, что, несомненно, произвело на нее неизгладимое впечатление.

Я снова поднес лупу к странице и снова посмотрел на его высочество. И решил, что улыбка идет ему гораздо больше, чем это сдержанно-мрачное выражение. Конечно, улыбка не соответствовала столь серьезному филателистическому событию, зато она выгодно отличала бы его от легиона кислых физиономий царственных особ, украшавших собой марки и монеты Европы. Интересно, какими правами на трон Анатрурии обладал он и состоял ли в родстве с другими королями и принцами? Большая их часть тем или иным образом вела свой род от королевы Виктории и привносила собой в компанию примерно столько же веселья, что и она.

А как насчет августейшей супруги, той дамы с высоко зачесанными волосами и этой трогательной лисичкой? Шотландцы не представили ее портрета, но были достаточно любезны, чтобы сообщить ее имя. Согласно описанию в каталоге, в серии она появлялась дважды: в одиночестве на марке стоимостью тридцать пять щиро и вместе с мужем — на пятидесятищирового достоинства. И звали ее королева Лилиана.

«Скотт» не упоминал стоимости анатрурийских марок; указывал, правда, что они очень редки, но обладают сомнительной филателистической легитимностью; что напечатаны были не с целью оплаты почтовых сборов, но как наклейки на разного рода послания; и что хотя вроде бы существовали погашенные при пересылке писем экземпляры, объяснялось это лишь умыслом некоторых почтовых служащих, сочувствующих независимости Анатрурии.

Итак, издатели каталога знали, что марки ценные, но цену называть не хотели. Экземпляров сохранилось не так много, но и желающих приобщить их к своей коллекции — тоже. Однако если бы мне удалось завладеть полной коллекцией изображений зубастого короля Влада, можно было бы подумать, как ее пристроить получше. Тут, конечно, понадобилось бы сперва поработать: просмотреть специальные каталоги, отчеты об аукционах, посидеть в библиотеке, листая старые выпуски «Филателистических новостей Линна». Может, процент мой будет и не так высок, как при продаже более популярного товара, но свой вполне приличный навар я получу без проблем.

Однако какое отношение все это имеет ко мне? Ровно никакого, потому как марок этих у меня просто нет. Все, что у меня имеется, — это подружка из Анатрурии, но Анатрурия вышла из марочного бизнеса за полвека до того, как она появилась на свет, и, возможно, Илона даже понятия не имеет, что у родины ее есть своя филателистическая история.

Зато у нас, кажется, есть о чем поговорить. К примеру, я могу взять снимок, стоящий на сундучке, и воскликнуть: «О, добрый король Влад и его очаровательная королева Лилиана! Узнал бы их где угодно, с первого взгляда!» Интересно, произвело бы это на нее впечатление? Оценила бы она мои глубокие знания истории ее страны, умилилась бы моему интересу?

Быть может… А может, она просто приподняла бы свои красивые брови и окинула меня иронически-насмешливым взглядом?

Я потянулся к телефону и снова набрал ее номер — с тем же успехом, что и все предшествующие разы.

Вот тут-то коротышка вошел и ткнул мне в физиономию пистолетом.

Глава 9

Его я заметил еще на пороге и принял за ребенка в одежде с отцовского плеча. Росту в нем было не более пяти футов трех дюймов, и, судя по походке, в ботинки он вставлял специальные вкладыши, чтобы казаться повыше. Личико странно узенькое — словно он высунулся на божий свет как раз в тот момент, когда мать-природа хлопнула в ладоши. Нос длинный и узкий, губы тонкие. Волосы и брови черные, а кожа очень бледная, почти прозрачная. На щеках пятна румянца, но они скорее наводили на мысль о чахотке, нежели о цветущем здоровье.

На нем была салатовая тенниска, застегнутая под самый воротничок с удлиненным концами; брюки из залоснившегося синего габардина и туфли типа мокасин из коричневой плетеной кожи. Была на нем и шляпа — соломенная панама с перышком, заткнутым за ленту, — и я подумал, что именно она делает его похожим на ребенка на маскараде. Во всяком случае, шляпа удачно довершала всю картину.

— Назовите свою цену, — сказал он.

Я не растерялся.

— Прошу прощения, — ответил я. — Мы, к сожалению, не продаемся.

Первое, что пришло мне в голову — первое и единственное, — он хочет купить мою лавку. Нет, я вовсе не заблуждался на тот счет, что он, изучив, как идут дела у «Барнегат Букс», решил приобрести лавочку как золотую жилу. Напротив, я был уверен, что коммерческая ценность данной недвижимости равна стоимости самого земельного участка. А потому он, видимо, намеревался купить меня, только чтобы завладеть арендными правами, потом оптом спихнуть весь товар, опять-таки по дешевке, куда-нибудь в «Аргоси» или «Стрэнд» и устроить на этом месте какой-нибудь тайский ресторанчик или корейский маникюрный салон, обогатив тем самым окрестную культурную среду. Как ни странно, но я довольно часто получал такого рода предложения и обычно не утруждал себя объяснениями на тему того, что здание принадлежит мне, что я, таким образом, землевладелец, а не просто арендатор. С одной стороны — это являлось моим маленьким секретом, с другой — могло просто спровоцировать на дальнейшие совершенно ненужные расспросы. Я просто отвечаю, что бизнес не продается, и рано или поздно им ничего не остается, как поверить мне на слово и убраться восвояси.

Кому угодно, только не этому парню. Потому как он, черт возьми, полез в карман и вытащил пистолет.

Это был маленький пистолетик, плоский, никелированный, с отделанной перламутром рукояткой, — достаточно маленький для того, чтобы удобно уместиться в его маленькой руке. Не знаю, какого калибра там были пули, — думаю, двадцать второго или двадцать пятого, — но и одна такая может успешно прикончить вас, если попадет в нужное место, а он в это время стоял по ту сторону прилавка, прямо напротив меня и вполне близко, чтобы всадить эту пулю куда ему заблагорассудится.

Если бы я осмыслил все это как следует, то неминуемо впал бы в панику. Он обладал как раз той внешностью и росточком, какими характеризуются закоренелые убийцы-психопаты, которых то и дело показывают по телевизору. Эдакие мелкие твари с душой ящера, которые убьют, не дрогнув ни лицом, ни сердцем. И вот как раз такой тип находился сейчас у меня в лавке и целился в меня из пистолета.

— Ты, идиот! — рявкнул я. — Какого дьявола тебе надо? А ну убери эту штуку сию же секунду!

Дело в том, что выглядел пистолет, как игрушка. Как детский пистолетик, из которого стреляют пистонами, или же зажигалка оригинальной формы. Я не говорю, что я подумал именно это, я знал, что пистолет вполне настоящий, но никак иначе свою реакцию объяснить не могу. Вместо того чтобы задрожать от страха, я возмутился. Да какого, собственно, черта? Является в мою лавку какой-то шкет и размахивает тут пушкой! Ну скажите, разве не заслуживал он самой суровой выволочки?

— Сию же секунду! — повторил я, видя его колебание. — Неужели непонятно, что с такой штуковиной можно нарваться на неприятности? Ты хоть знаешь, который теперь час?

— Час?

— Ровно четыре тридцать, — сказал я. — А это означает, что с минуты на минуту сюда заявится полицейский. И как, скажи, ты собираешься тут стоять с этой игрушкой и глядеть ему в глаза? И как ты ему объяснишь все это?

— Но…

— Да уберешь ты его наконец или нет, черт возьми? — черт возьми, он его тут же убрал.

— Я… э-э… простите, — пробормотал он, и пятна румянца на его лице потемнели, а все остальное лицо стало еще бледней. Он посмотрел на пистолет, словно то был некий постыдный предмет, опустил его и сунул туда, откуда прежде достал. — Я не имел в виду… Не хотел бы… Я страшно сожалею.

— Вот так-то уже лучше, — ласково заметил я. — Куда лучше… А теперь скажите, чем могу быть вам полезен. Может, вы ищете какую-нибудь книгу?

— Книгу? — Он взглянул на меня, глаза его как-то странно расширились. — Вы же знаете, что я ищу. И пожалуйста, простите за этот дурацкий пистолет. Я просто хотел произвести впечатление…

— Для этого есть способы и получше, — сказал я.

— Да, конечно, конечно. Разумеется, вы правы.

В его речи проскальзывал еле уловимый иностранный акцент, «с» звучало как-то слишком свистяще. Прежде я этого не замечал — на такие мелочи, как правило, не обращаешь внимания, когда в лицо тебе смотрит дуло пистолета.

— Я заплачу, — сказал он.

— Вот как?

— Я дам вам очень хорошую цену.

— Сколько именно? — И за что, добавил я про себя.

— Сколько вы хотите?

— Как можно больше.

— Но вы должны понимать, я не слишком богат, и…

— Тогда, наверное, вы не можете себе позволить этого? — Чем бы оно ни было.

— Но я должен, должен получить это!

— Тогда уверен, вы найдете какой-то другой способ.

Он сунулся ко мне своим узким личиком, вздернул заостренный подбородок.

— Вы должны гарантировать, — прошептал он, — что он этого никогда не получит.

— Да о чем это вы, черт возьми?

Он поморщился.

— Мне обязательно называть его имя?

— Желательно.

— Толстяк, — произнес он. — Царнофф.

— Сарнов?

— Царнофф.

— Цтранно! Извините, что-то не пойму, — сказал я.

— Он опасен. Ему нельзя доверять. Все, что бы он вам ни говорил, ложь, сплошная ложь!

— Ах так..

— Да, так! Но я скажу вам вот еще что. Сколько бы он ни заплатил, я дам больше. Но только не говорите, что они уже у него!

— Что ж, — заметил я искренне, — я, во всяком случае, ему этого не давал.

— Слава богу!