Анубис

Мисс Пройслер с удивлением посмотрела на него, но сразу же поднялась и уже была готова сесть на стул, на котором до того сидел Грейвс, но вдруг передумала и пододвинула к столу другой.

— Мисс Пройслер, я больше четырех лет живу под вашим кровом, и за эти годы не было и дня, чтобы я не замечал вашей особой заботы обо мне, — начал он.

Мисс Пройслер пристально и немного настороженно посмотрела на него, но в ее глазах затеплилась робкая надежда. И Могенс понял, что начало было не слишком умным. Естественно, она поняла его неправильно, потому что так хотела понять. А он, напротив, вовсе не намеревался обнадеживать ее тем, что останется здесь, и, тем более, пойти навстречу ее ожиданиям. Чтобы выиграть время, он схватил одно из коричных печений мисс Пройслер и впился в него зубами. В следующую же секунду он выплюнул кусок, а остаток печенья швырнул в дальний угол, всеми силами борясь с дурнотой, которая подступила к горлу. Неимоверно отвратительный вкус заполнил всю ротовую полость. Могенса скрутило и едва не вырвало. Он мучительно сглотнул ком горькой желчи, поднявшейся из желудка, отчего тошнота стала еще ужаснее, но он мужественно боролся с ней, пускай из одного только абсурдного соображения, что после всего происшедшего не хватало только добить мисс Пройслер, испачкав рвотой ее ковер.

У мисс Пройслер округлились глаза, а в лице снова не было ни кровинки.

— Что… что такое? — воскликнула она, но, оборвав себя на полуслове, взяла с тарелки одну из глазированных звездочек. Кончиками пальцев она разломила ее пополам и сразу за этим сама издала тошнотный звук.

Могенс совершил оплошность, подняв взгляд — его дурнота еще усилилась, если это было возможно, когда он увидел, что там внутри.

Печенье превратилось в клейко-слизистую вязкую массу, из которой непрерывно что-то пузырилось и вытекало, как если бы это был грязевой вулкан, на поверхности которого непрестанно взрываются газовые пузыри, поднимающиеся из земных недр. Или как какая-то живность, стремящаяся выползти наружу. Если ему когда-нибудь и приходилось видеть испорченный продукт, то это было то самое печенье. Одна только мысль, что он кусал такое печенье, многократно усилила его муки.

— Но… но этого не может быть! — ахнула мисс Пройслер. — Это невозможно! Я испекла печенье сегодня утром! Из свежей муки и пряностей, которые только что купила.

— Что-то из них, должно быть, было несвежее, — еле выдавил из себя Могенс.

Он старательно отводил взгляд от чашки, чтобы случайно не наткнуться на возможные сюрпризы. Ему и так уже было достаточно плохо.

— Я… я ничего не понимаю, — лепетала мисс Пройслер. — Это… это просто… — она беспомощно покачала головой, с видимым омерзением бросила обе половинки в огонь и поднялась. — Сегодня у меня и впрямь не самый удачный день, — сделала она слабую попытку разрядить ситуацию шутливым тоном. — Пойду выкину все это. А потом схожу в магазин и как следует поговорю с продавщицей.

Она взяла тарелку с испорченным печеньем, собралась было уйти, но остановилась и повернулась к Могенсу:

— Последний час не назовешь приятным. Но, надеюсь, это не повлияет на ваше решение.

— Нет, конечно, — заверил ее Могенс, переводя взгляд с тарелки на руки мисс Пройслер. Конверт, который оставил Грейвс, снова попал ему на глаза. — Я еще не решил, мисс Пройслер. Но уверяю вас, поспешных решении я принимать не стану.

Четверо суток спустя он вышел из поезда на вокзале Сан-Франциско и набрал номер телефона, который дал ему Грейвс.

Тихий океан расстилался, как большое зеркало из кованой меди, последние лучи заходящего солнца мерцали на нем патиной мелкой ряби. Долго смотреть на него было невозможно, потому что режущие глаз отблески оставляли на сетчатке болезненный след, даже когда прикрываешь веки или отводишь взгляд. Но эти остаточные образы только усиливали впечатление смутного движения глубоко под поверхностью могучего океана.

Океан постепенно исчезал из виду. К великому сожалению, они не поехали по знаменитому мосту, а повернули с побережья в глубь континента. Могенс предполагал, что океана совсем не будет видно еще до того, как зайдет солнце — то есть, самое позднее, через полчаса. Уже сейчас он съежился до тонкого медного серпа по левую руку, который все таял и таял с каждой милей, преодолеваемой «фордом» в направлении востока. И все-таки Могенс испытывал странное облегчение, столь же необъяснимое, сколь и сильное. Возможно, потому, что под толщей воды внешне неподвижно простиравшегося океана что-то подстерегало, что-то, чего он не мог видеть, но тем отчетливее чувствовал.

Эта мысль еще какое-то время занимала его, а потом, пожав плечами, он отбросил ее. Такого рода размышления были не только бессмысленны, но и недостойны ученого вроде него. Естественно, что под поверхностью океана что-то есть. Точнее сказать, океан просто кишит жизнью, эта безмолвная, по большей части лишенная света вселенная отвоевала себе несравнимо величайшие пределы, чем суша. И все-таки из великого множества чужеродных, причудливых, а возможно, и смертоносных созданий, притаившихся в неизведанных глубинах, не было ни одного, которого ему следовало бояться; по крайней мере, сейчас, когда он сидел в автомобиле, удалявшемся от океана со скоростью тридцати, а то и сорока миль в час. Это его собственные нервы играют с ним злую шутку, которая становится тем злее, чем дальше отступает день. И он знал этому причины.

Первая — и, безусловно, самая веская — это доктор Джонатан Грейвс, с которым он, вероятно, снова встретится не более чем через час. За прошедшие четыре дня Могенс не мог думать ни о чем другом, как только о предстоящей встрече с бывшим сотоварищем, и его чувства бросало то в жар, то в холод: подчас в течение одной минуты ощущения метались от одной крайности к другой. Неприкрытая неподдельная ненависть к человеку, разрушившему его жизнь, сменялась презрением — не в последнюю очередь к самому себе за то, что вообще допустил мысль принять это недостойное предложение, — к ним примешивались детское упрямство и глубочайшая жалость, тоже к себе. На смену этим чувствам шло соображение, продиктованное — в чем он убеждал, по крайней мере, себя — здравым смыслом: в конце концов, не имело значения, почему он оказался в таком положении, в каком оказался. Фактом было, что сейчас он находился не в той ситуации, чтобы выбирать. Нельзя кусать руку дающего, даже если до сего времени она била.

— Уже скоро, профессор, — голос парня, сидевшего слева от Могенса и за огромным рулем выглядевшего, как ему казалось, таким же беспомощным и потерянным, как чувствовал себя Могенс, грубо, но вовремя вырвал его из мрачных размышлений.

Очевидно, юноша неверно истолковал замешательство Могенса. Он поднял правую руку с руля и указал вперед, где от и так не широкого шоссе ответвлялась узкая дорога, чтобы через несколько метров исчезнуть между буйными зарослями кустарника и могучими ледниковыми валунами. Если бы не красноречивый жест юного шофера, Могенс ни за что бы ее не увидел, настолько она была узка.

— Еще с милю, и мы на месте.

— Ага.

По всей вероятности, такой ответ не звучал слишком вежливо, сообразил Могенс, скорее оскорбительно. Но его шофер был еще слишком молод, чтобы суметь или хотя бы захотеть расслышать в нем скрытую враждебность. Совсем наоборот.

Он еще энергичнее замахал рукой, одновременно нажимая ногами на сцепление и на тормоз «форда».

Могенс с осторожным интересом наблюдал за его бессмысленными действиями. Он никогда не водил авто и даже не испытывал потребности обучиться этому. Прагматик в нем безоговорочно признавал полезность автомобилей и ценил то обстоятельство, что они преодолевают расстояние, для которого лошади или пролетке потребовалось бы как минимум три, если не четыре, часа за гораздо меньшее время. Но самому ему автомобили внушали сомнение, чтобы не сказать неприязнь. Возможно, все дело было в тех четырех годах, которые он провел в Томпсоне. Не такой уж большой срок, чтобы технический прогресс обошел его стороной, ведь в этом захолустье были газеты, которые держали жителей в курсе новостей. Однако, уже сойдя с поезда в Сан-Франциско, он с полной очевидностью осознал, что Томпсон существовал не то чтобы в прошлом, а как-то вне времени. Разумеется, там тоже были автомобили, но они так и остались инородными телами, курьезами, при виде которых люди останавливались и поворачивали головы, улыбаясь с намеком, что это новомодное умопомешательство долго определенно не продержится. Сан-Франциско был в этом отношении полной противоположностью. Впрочем, они уже с полчаса как неумолимо удалялись от него, а пологие холмы, по которым они сейчас ехали, мало отличались от тех, в которых был расположен Томпсон. Однако Могенса не покидало чувство, что он находится не только в другой местности, но и в некотором роде в ином мире, если не в иной вселенной.

— Надеюсь, вас не испугает, если сейчас будет посильнее трясти, — продолжал шофер.

Могенс вопросительно посмотрел на него, а юноша с длинными, до плеч, светлыми волосами сделал движение рукой вверх-вниз, и Могенс понадеялся, что это не то, что тот назвал «посильнее трясти».

— Дорога пойдет в гору, а там есть парочка недурных выбоин. Но не волнуйтесь, я здесь все знаю.

— А по магистрали нельзя? — робко спросил Могенс.

— Как вам двадцать миль в объезд или одна через гору? — сказал мальчик, очевидно полагая, что этого ответа достаточно.

Могенс воздержался от комментариев. Подобный ответ — да еще таким тоном — мог дать только тот, кто еще слишком молод, чтобы знать, какие подчас неприятные сюрпризы преподносит жизнь. А с тем, кто дает такие ответы, абсолютно бесполезно вступать в дискуссию.

Но после некоторого колебания он все же спросил:

— Мы так сильно спешим?

— У вас ведь был напряженный день, профессор, — улыбнулся юноша. — Я подумал, вам захочется добраться поскорее. — Он засмеялся, но в его смехе Могенсу почудилась толика нервозности. В ясных светло-голубых глазах впервые с того момента, как Могенс сел к нему в машину, промелькнул след неуверенности, когда он бросил на Могенса мимолетный, но очень пристальный взгляд. — Конечно, я могу и…

— Нет-нет, все в порядке, — прервал его Могенс. — Езжайте тем путем, что выбрали. Я полагаюсь на то, что вы знаете, что делаете, мистер э…

— Том, — живо ответил мальчик. — Называйте меня просто Том. Вообще-то мое имя Томас, но так меня никто не зовет. И доктор Грейвс тоже.

— А ты давно знаешь доктора, Том?

Том тряхнул локонами:

— Я здесь вырос.

Тем временем он сбавил скорость до скорости пешехода и притормаживал до тех пор, пока автомобиль чуть ли не остановился. Раздался скрип, когда Том передвинул рычаг переключения скоростей вперед. Это ему стоило заметных усилий, затем его ступни повторили то же замысловатое чередование движений, и «форд» повернул с асфальтированной главной дороги направо. Задние колеса еще не съехали с твердого покрытия шоссе, как правое переднее колесо угодило в выбоину с такой силой, что машина содрогнулась, как смертельно раненный зверь, а зубы Могенса так клацнули, что он едва сдержал стон боли. Инстинктивно он глянул вперед, ожидая увидеть, как катится в сторону и, накренившись на бок, падает, словно останавливающийся волчок, отвалившееся колесо. Вместо этого невредимый «форд», пыхтя, выбрался из колдобины и снова набрал скорость.

— Извините, — поспешно сказал Том, когда Могенс повернул в его сторону голову.

Юноша смущенно пожал плечами и постарался изобразить на лице сконфуженную улыбку. А в результате добился лишь того, что стал похож на совершеннейшего мальчишку, угнавшего у отца машину, чтобы тайком покататься.

— Все время забываю про эту проклятую кроличью нору!

Могенс провел кончиком языка по зубам, готовый ощутить привкус крови, но, к его облегчению, этого не случилось. Правда, нижняя челюсть гудела, будто от удара электрошоком, но вроде бы серьезных повреждений не было.

— Это только вначале дорога плохая, — торопливо заверил Том. И, не получив ответа, — видимо, он принял, и не без оснований, упорное молчание Могенса за укор — еще поспешнее добавил: — Как только проедем скалы, будет лучше.

На этот раз Могенс не стал следить за его жестом, а вместо этого воспользовался случаем, чтобы в первый раз с момента их поездки из Сан-Франциско вглядеться в своего юного шофера. Он почувствовал укол совести и вынужден был признаться, что на самом деле до сего момента не воспринимал Тома как личность. Для него он был как бы приложением к «форду» — одушевленная деталь механического экипажа, присланного за ним Грейвсом. Он мысленно извинился перед Томом и с удивлением отметил, что тот и в самом деле очень юн.

За огромным рулем, изо всех сил давя тяжелые педали, он выглядел ребенком, да, наверное, и не слишком вышел из этого возраста. Он казался каким-то хрупким. Могенс дал бы ему лет семнадцать. Длинные, слегка вьющиеся волосы придавали его облику вдобавок и что-то девичье, легко ранимое. В Могенсе еще громче заговорила совесть, когда он вспомнил два тяжелых чемодана, которые Том беспрекословно тащил от вокзала до «форда» и в одиночку укладывал в багажник. В чемоданах находился весь его скарб, нажитый за годы, но, потому как он состоял в основном из книг, они были просто неподъемными.

— Сколько тебе лет, Том? — спросил Могенс напрямик.

Он заметил, что этот вопрос поверг Тома в смущение. Том ответил не сразу. Он выиграл несколько секунд, напряженно вглядываясь в разбитую дорогу, которая еле приметно вилась перед ними между зарослями, скалами и бурыми сухими травами. Сам Могенс по возможности старался не смотреть в этом направлении. Для него оставалось загадкой, как мальчишка здесь ориентируется. По его ощущению, дороги здесь и вовсе не было.

— Семнадцать, — выдохнул наконец Том. И спустя время с глубоким вдохом добавил: — Примерно.

— Примерно?

— Я точно не знаю, когда родился, — признался Том. — Меня нашли на ступенях церкви в корзине, когда мне был, наверное, год. Добрые люди взяли меня к себе и примерно так определили мой возраст. — Он смутился, словно сам был виноват в том, что его настоящие родители не захотели или не смогли взять на себя заботу о нем. — Здесь часто такое случается. Шериф Уилсон пробовал навести кой-какие справки, но все попусту.

В первое мгновение Могенсу показалось это странным. Но потом он напомнил себе, где находится. Относительная близость Сан-Франциско с его людской толчеей, растущей индустрией и крупными торговыми центрами вводила в заблуждение, заставляла забыть, что эти земли по праву носят и другое название: «Дикий Запад». Железнодорожное сообщение, паровые машины и автомобили не могли автоматически превратить здешних обитателей в цивилизованных людей. По крайней мере, не всех.

— А сейчас ты работаешь у Грейвса, — скорее утверждающе, чем вопросительно сказал Могенс.

— Уж давно, — Том явно был рад сменить тему. Он снова переключил скорость, и коробка передач под их ногами издала такой звук, словно пыталась пробить тонкую жесть, чтобы впиться зубьями своих измученных шестеренок в их икры.

— Я здесь вроде мальчика на побегушках. Колю дрова, делаю то-сё по хозяйству, исполняю разные поручения… И все, что придется.

— И время от времени забираешь с вокзала посетителей, которым больше нечего делать, как только обижать тебя, — сказал Могенс.

И увидел по лицу Тома, что снова совершил ошибку. По всей видимости, мальчик не понял скрытого в его иронии извинения. Том на какой-то момент остановил на нем свой непонятливый взгляд, чуть дольше — не намного — сосредоточился на дороге, — потом пожал плечами и сказал:

— Не часто. У нас редко бывают посетители. Все, что нам нужно, доктор Грейвс заказывает через экспедицию.

— А что именно?

— Не много, — снова пожал плечами Том. — Продукты, то какие-нибудь инструменты. — Он поднял плечи. — На прошлой неделе доставили пару больших ящиков, но они были нетяжелые. Наверно, пустые.

— Пустые ящики?

— Очень странные ящики, — кивнул Том. — Как гробы, только гораздо больше. Доктор Грейвс сам следил за разгрузкой, а потом велел снести их вниз.

Могенс насторожился:

— Вниз?

— В святая святых доктора.

— Ты с ним спускался туда? Тогда ты должен знать, что там нашел Грейвс?

Том замялся. Он явно избегал взгляда Могенса, и было невозможно не заметить, как ему под ним не по себе, а Могенс с молчаливой настойчивостью ждал ответа.

— Нет, — наконец выдавил из себя Том. — Они там что-то нашли, в пещере, под землей. Это все, что я знаю. Кроме доктора на место раскопок разрешается спускаться только его ближайшим сотрудникам.

— Не может быть, чтобы ты не рискнул глянуть хоть одним глазком! — донимал его Могенс слегка заговорщическим тоном.

Том поерзал на своем сиденье, однако Могенсу стало ясно, что на этот раз он нашел нужный тон. Молодыми людьми так легко манипулировать!

— Я увидел не много, — признался Том. — Один раз я и вправду заглянул туда, когда доктор забыл запереть. Там были статуи.

— Статуи?

— Такие большие фигуры. Они высечены из глыб, — подтвердил Том. — И разные значки на скалах. Вроде еще картинки.

Его передернуло, будто от внезапного порыва ледяного ветра, хотя в машине было скорее тепло, чем холодно. Его пальцы сильнее вцепились в руль.

— Я уж сказал: я рассмотрел не много, и долго там оставаться мне было нельзя. Доктор Грейвс страшно строгий ко всему, что касается раскопок. Мы не имеем права об этом говорить. Никто. Ни кто работает в лагере, ни даже другие ученые.

Последнее показалось Могенсу уж совершенно невероятным. Хоть он и провел последние годы своей жизни в добровольной ссылке, однако не так уж много времени прошло с тех пор, как он вращался среди своих коллег-исследователей. Ученые обожают хвастаться своими открытиями и достижениями и готовы о них рассказывать каждому, кто желает послушать, — а часто и тому, кто вовсе не желает.

Как бы то ни было, Том энергично подтвердил свои слова кивком, когда заметил его недоверчивый взгляд, и добавил:

— Доктор строго-настрого запретил обсуждать это, и все слушаются. Я не могу вам сказать, в чем там дело, только то, что они что-то нашли и вроде собираются это выкопать. — Он бросил на Могенса тревожный взгляд. — Но вы ведь…

— Не тревожься, — успокоил его Могенс. — Я тебя не выдам.

Том расслабился с видимым облегчением:

— Спасибо. Это только… я думаю, доктор просто не хочет лишать себя удовольствия самому показать вам находку. Он так гордится ей.

Могенсу слово «удовольствие» показалось неуместным по отношению к Грейвсу, как он его помнил. Но он не стал возражать. За время пути он составил о Томе довольно четкое представление и был уверен, что заставить его говорить дальше не составило бы труда. Но теперь, когда он перестал воспринимать своего юного шофера просто как реквизит на последнем отрезке путешествия, ему уже не хотелось ставить того в неловкое положение. Особенно когда имеешь дело с Грейвсом. Стоит у него самого или у Тома вырваться одному неосторожному слову, и мальчик — это уж точно — жестоко пострадает.

— А хорошо ли тебе работается с Грейвсом? — спросил он.

Том, бешено вращая руль, объехал обломок скалы размером с тачку, лежащий прямо посередине дороги, прежде чем заговорить снова. Могенс, конечно, не следил за дорогой и тем не менее мог бы поклясться, что секунду назад его там не было.

— Я бы так не сказал, — наконец ответил Том.

— Как это? — удивился Могенс. — И при этом ты давно с ним работаешь?

— Никто не работает с доктором, — сказал Том. — По крайней мере, не вместе с ним. Он почти всегда один в своей святая святых, а в остальное время в своем доме, куда никому не разрешено входить. — И тут же ответил на еще не заданный вопрос: — Один раз я был у него. Там полно книг и… жутких вещей. Я не знаю, что они такое.

В первое мгновение у Могенса от его слов — а больше от тона, каким это было сказано — побежали мурашки по спине, но потом его губы растянулись в добродушной улыбке. За задушевностью, возникшей между ними в последнем разговоре, он не должен забывать, с кем ведет беседу — с простым мальчиком от земли, для которого наверняка должно казаться жутким все, что так или иначе связано с наукой. Могенс окончательно принял решение потерпеть с расспросами.

Пусть Том остерегается ненароком сказать лишнее слово, но у Могенса достаточно опыта и знания людей, чтобы читать между строк. А если он и дальше проявит немного такта и осмотрительности, то он завоюет себе хотя бы одного — по меньшей мере, гипотетического — союзника, еще до того как встретится с Грейвсом.

Примирившись таким образом с той частью путешествия, которая осталась за плечами, Могенс откинулся на спинку сиденья и попытался расслабиться и наслаждаться остатком пути, насколько позволяло бездорожье. Постепенно начало смеркаться, сгущающиеся тени и свет, мало-помалу переходящий в красноватые оттенки, придавали окрестностям черты нереальности и некую неподдающуюся описанию угрозу. Дорога, определенно предназначенная не для автомобиля, а разве только для воловьих повозок или других привыкших к лазанию копыт, извиваясь, все круче взбиралась по холму, и, хотя Том, похоже, на самом деле знал ее как свои пять пальцев, все же и ему пришлось пару раз останавливаться и подавать назад, чтобы разогнаться перед особо крутым поворотом.

Наконец и это они преодолели. «Форд» вскарабкался на узкий гребень, прокатил несколько футов и остановился, когда Том нажал на тормоз и одновременно перевел рычаг переключения скоростей вперед. Профессор собрался было задать соответствующий вопрос, но потом проследил за взглядом Тома и понял, почему тот остановил машину. Довольно большой кусок дороги вел вдоль гребня, а затем она вилась под еще более отвесным углом по другую сторону холма. Могенс с трудом мог себе представить, как они преодолеют остаток пути. Внизу, на расстоянии менее мили, к склону горы, на которую они только что взобрались, неправильным треугольником прилепился городок, типичный для этой местности. Хотя Могенс здесь никогда и не бывал, но за последние годы слишком хорошо узнал ограниченную жизнь таких захолустьев, как Томпсон. В лежащем перед ними городке была лишь одна-единственная улица, которая следовала за изгибом склона — наверное, снизу она казалась прямой, как струна. Домишки были маленькие, большей частью одноэтажные, и только в центре местечка возвышалось несколько более внушительных зданий. Их причесанные фасады могли бы обмануть путников, проезжающих мимо и бросающих на них беглый взгляд. А с высоты гребня убогость лежащих внизу домов была еще заметнее. К вящему удивлению Могенса, обнаружился даже вокзал с обязательной водонапорной башней при нем, но зато без железнодорожного пути. Вместо ответа на его закономерный вопрос Том пожал плечами и натянул на лицо кривую улыбку.

— Ветка на Сан-Франциско проходит по другую сторону в паре миль отсюда, — наконец сказал он. — Может, тогдашний мэр надеялся, что если построить вокзал, дорога придет сама собой.

— Но она не пришла.

— Нет, не пришла, — покачал головой Том. — Но все это было еще до моего рождения. Тогда здесь было много железнодорожных рабочих. Некоторые остались, но большинство уехало. Когда стало ясно, что дороги не будет.

Объяснения Тома звучали равнодушно, да иначе и быть не могло. Он пересказывал то, о чем слышал по сплетням, которые ходили еще задолго до его рождения, и что его мало волновало. Могенс же испытал мимолетную грусть, созерцая городок, который и на расстоянии производил унылое впечатление. Он не знал людей там, внизу, и не только не разделял их участь, но и не имел возможности что-либо сделать для них, и все-таки она его тронула глубже, чем он полагал в первый момент. Это место умерло, не начав как следует жить, только потому, что кто-то одним росчерком пера постановил: этот маленький вокзальчик никогда не будет выполнять свои функции. А между тем отсюда рукой подать до второго по величине города штата. Как часто порой пульсирующая жизнь и медленное угасание сосуществуют друг подле друга!

Он отогнал эту мысль и дал Тому знак, чтобы тот ехал дальше. Когда добрались до гребня, сумерки на какое-то время отступили, но неумолимо ползли за ними и, по всей вероятности, настигнут их прежде, чем они достигнут города. Могенсу хотелось осмотреть место раскопок, о котором говорил Том, еще при дневном свете, однако теперь он подумал, что вряд ли это удастся.

Том со скрежетом переключил скорость, и машина тронулась. Прежде чем они съехали с вершины, Могенс еще раз обернулся и посмотрел на запад. Океан почти полностью исчез. Даже отсюда, сверху, он смотрелся как узкая с палец, отливающая медью полоска перед уже потемневшим горизонтом. Неожиданно он почувствовал странное облегчение, которое и сам не мог себе объяснить. И хотя рациональная часть его мышления по-прежнему отказывалась придавать этим странным ощущениям значение, но в его голове снова и снова возникали призраки диковинных созданий, живущих в морских глубинах, которые ненасытными глазами таращатся вверх в бесконечную черноту, с начала времен окутывающую их мир.