Помоги проекту - поделись книгой:
В. Бокарев. Одиссея Пола Маккартни
Маэстро из Ливерпуля
Рок — музыка… Пожалуй, ни одно явление музыкальной культуры двадцатого века не вызывало столь противоречивых оценок: восторженность одних и негодование других. Рок популяризировали и запрещали, возводили на пьедестал и предавали анафеме.
В наши дни рок — музыка переживает трудные времена. Новых звезд почти нет. Вот почему люди проявляют повышенный интерес к рок — наследию. Кто заново, а кто впервые открывает для себя имена, вошедшие в золотой фонд рока. Боб Дилан, Пол Саймон, «Роллинг Стоунз», «Пинк Флойд», «Лед Зеппелин», «Дорз» и, конечно, «Битлз».
В чем же секрет устойчивой популярности ливерпульского квартета? В истории рок — музыки было немало талантливых и самобытных артистов. Но именно музыканты ансамбля «Битлз» — Джон Леннон, Пол Маккартни, Джордж Харрисон и Ринго Старр ярче других исполнителей выразили в своем творчестве протест против бездуховности технократического рая и стремление человека к обновлению мира. «Великие дилетанты» любили сравнивать себя с медиумами, способными интуитивно улавливать музыку жизни.
Тридцать лет назад «битлзы» выпустили концептуальный альбом «Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band» («Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера»), который стал классикой рок — музыки. Идея пластинки и большинство композиций принадлежали Полу Маккартни. Тема отчуждения личности и желание молодежи вырваться за пределы порочного круга холодного рационализма и меркантилизма получили воплощение в его песне «She's Leaving Home» («Она уходит из дома»).
Страстный призыв к состраданию униженным и обездоленным звучит и в более ранней балладе Маккартни «Eleanor Rigby» («Элинор Ригби»). Великолепная мелодия, пронизанные трагизмом строки создают неповторимый образ страдающего человека в окружающем равнодушном мире.
В творчестве ливерпульской четверки отразилась вся палитра человеческих чувств. Песня Пола «Yellow Submarine» («Желтая субмарина»), в которой он вспоминает о детских мечтах, превратилась в символ духовных исканий миллионов людей, растопив в их сознании айсберги «холодной войны».
Песни «Битлз» обладают поистине магической притягательной силой. Мода над ними не властна. Музыка «Битлз» — духовный источник, из которого человек черпает вдохновение, веру, энергию. Она очищает душу и помогает преодолеть испытания судьбы.
За годы после распада «Битлз» Пол Маккартни многое пережил: творческие находки и неудачи, взлеты и падения «Уингз», восторги поклонников и гневные тирады критиков, горечь утраты близких и семейное счастье.
Добро, Свобода, Любовь, Ненасилие, Милосердие — вот принципы жизненной философии музыканта. Он живет в согласии с природой и самим собой. В его размышлениях о сути человеческого бытия нет ни идеологического схематизма, ни богемного эстетства.
Серьезную тревогу вызывает у Маккартни процесс размывания гуманистических и демократических традиций рок — культуры. Он не приемлет доминирующие на современном музыкальном рынке примитивизм и вульгарность, глупые поп — шоу и сатанинские шабаши некоторых металлических групп. Никакие новейшие технические изобретения и спецэффекты, стоящие баснословных денег, не могут скрыть духовную нищету посредственности. Воспроизводится и тиражируется тип обезличенного робота. Эпатаж пошлости и цинизма. Мертвая музыка тьмы.
На проходящих с аншлагом концертах Маккартни [2] не увидишь уродливых зрелищ и безликой агрессивной толпы. Музыканта и слушателей объединяет любовь к прекрасному — живой музыке, необходимой им, как глоток чистого воздуха. Немногие рок — звезды могут сегодня позволить себе смелость отстаивать вечные духовные ценности.
Не утратил Пол и критического отношения к политиканам и снобам. Один из богатейших людей Англии, он так и не стал «своим» в кругах элиты. Пол способен пойти наперекор укоренившимся в массовом сознании стереотипам, не боясь прослыть «белой вороной». Песни Маккартни «Give Ireland Back To The Irish» («Верните Ирландию ирландцам»), «Ebony And Ivory» («Черное дерево и слоновая кость»), «Pipes Of Peace» («Трубки мира») имели в обществе сильный резонанс.
Особенно нашумевшей была история с песней «Give Ireland Back To The Irish», которая вышла отдельным синглом 19 февраля 1972 года. В ней Пол открыто осудил репрессии британского правительства против коренных жителей Северной Ирландии. Реакция официальных властей не заставила долго ждать. Песню протеста запретили транслировать по радио и телевидению. Несмотря на это, «Give Ireland Back To The Irish» пользовалась колоссальным успехом и заняла первые места в хит — парадах многих стран мира, еще раз доказав, сколь велика роль музыкантов в создании независимого общественного мнения.
Примечательно, что в тот год и Джон Леннон посвятил ирландской теме две песни — «Bloody Sunday» («Кровавое воскресенье») и «The Luck Of The Irish» («Участь ирландца»). Сострадание к людям и непримиримость к насилию объединяют художников.
Пол не политик, но он отнюдь не безразличен к людским бедам. Маккартни постоянный участник фестивалей и концертов, организуемых в помощь голодающим, больным и сиротам, в защиту окружающей среды, против расизма. Сможет ли человечество избавиться от насилия, войн, расизма? Избежит ли мир экологической катастрофы? Есть ли шанс остановить нравственную деградацию? Эти вопросы волнуют музыканта и занимают важное место в его творчестве и жизни.
Пол понимает, что источник закабаления и спасения находится в самом человеке.
В единстве с природой и во внутреннем преображении видит музыкант путь человека к себе.
Маккартни активно сотрудничает со многими известными исполнителями. В записи его сольных альбомов принимали участие Карл Перкинс, Стэнли Кларк, Ринго Старр, Фил Коллинз, Пит Таунсенд, Эрик Стюарт, Дэйв Гилмор, Тревор Хорн. Наиболее удачными оказались совместные работы Пола со Стиви Уандером, Майклом Джексоном и Элвисом Костелло.
Но, бесспорно, самым значительным событием в творческой биографии артиста последних лет стала «Ливерпульская оратория», написанная им вместе с американским композитором Карлом Дэвисом. Произведение посвящено 150–летию Королевского ливерпульского филармонического оркестра. Премьера оратории состоялась летом 1991 года в здании англиканского собора Ливерпуля. Главные вокальные партии исполнили Кири Те Канава и Джерри Хадли. Успех превзошел все ожидания. Оратория стала подлинной вершиной в творчестве композитора, раскрыв новые грани его таланта.
Обыденное сознание любит возводить искусственные барьеры между различными музыкальными направлениями, стараясь свести все их многообразие к примитивному и часто произвольному делению на музыку серьезную и легкую. Правда, сами музыканты в большинстве своем относятся к работам коллег уважительно. Ведь написать совершенную песню ничуть не легче, чем симфонию. Еще в годы существования «Битлз» «серьезные» музыканты делали интересные аранжировки песен ансамбля в классическом стиле. Да и «битлзы» под влиянием звукорежиссера Джорджа Мартина нередко использовали приемы и инструменты, характерные для классической музыки. Так что обращение Пола Маккартни к жанру оратории выглядит вполне закономерно. Музыкант продолжает экспериментировать, не ограничивая себя жесткими рамками одного стиля.
Изящные мелодии, оригинальные импровизации, выразительный, хорошо узнаваемый голос, артистизм, мозаика стилей — в этом весь Маккартни.
Материалы настоящего сборника предоставляют возможность отечественному читателю более глубоко познакомиться с внутренним миром и творчеством маэстро.
Скользить по поверхности — это так скучно. Для тех, кому интересны глубины, всегда найдется место на борту «Желтой субмарины». Поиски сокровищ рок — н–ролльного моря — волшебных мелодий и таинственных ритмов — продолжаются.
Пол Маккартни. Откровения
Истоки
Первое мое знакомство с музыкой произошло благодаря радио. В те годы постоянно звучали мелодии Фрэда Астера [3], Кола Портера [4]. Я обожал фильмы с участием Астера. К счастью, их и сегодня можно увидеть по телевизору. Смотрю и не перестаю восхищаться. Какие потрясающие аранжировки! Вроде бы мы делаем то же самое, но насколько у них выше класс! А какая блистательная хореография — теперь такого уже не увидишь. Конечно, тогда во все вкладывалось больше денег, но надо отдать должное: уровень профессионализма музыкантов того времени был значительно выше. Многие, в том числе и я, оглядываясь назад, с восхищением говорят: «Да, вот это класс!».
Как — то нам довелось услышать несколько песен. Они разительно отличались от того, к чему мы привыкли. В Англии их первым начал исполнять Лонни Донеган [5]. Одновременно к нам пришла музыка из Америки. Чак Бэрри [6], Фэтс Домино [7], Литтл Ричард [8], Элвис [9], Джин Винсент [10], Эдди Кокрэн [11].
Наибольшее влияние на меня оказали Элвис Пресли, Литтл Ричард и Бадди Холли [12].
Музыка звучала повсюду. В Ливерпуле оценили выдающихся гитаристов, исполнявших блюз и рок — н–ролл намного раньше, чем они стали популярны в Америке. Кроме того, были еще и песни из бродвейских шоу. Эти песни нравились матросам. Если собрать вместе все музыкальные впечатления, то можно понять, что оказало на меня влияние. Это была вся услышанная мною музыка, начиная от Фрэда Астера и кончая Литтлом Ричардом. Прекрасное было время!
Услышав однажды Литтла Ричарда, я начал ему подражать. Устраивался потихоньку в одном из пустых классов в школе и пел, имитируя его манеру. Я настолько увлекся этим занятием, что превратился в настоящую копию Ричарда. Позже я научился изображать Фэтс Домино, Элвиса и других певцов. (Улыбается.) Я и сейчас могу. «Я бреду, действительно…» (Подражает Фэтс Домино). «Благодарю Вас, леди и джентльмены…» (Подражает Элвису Пресли). Это Элвис.
Если я был в плохом настроении, то ставил пластинку Элвиса и сразу же чувствовал себя великолепно, изумительно — я не понимал, как делаются эти пластинки, просто волшебство какое — то. «All Shook Up!» (Ox, до чего же здорово!)
Впервые выйдя на сцену, я спел «Long Tall Sally». Было мне тогда лет 14 или даже 11. Родители взяли меня с собой в лагерь отдыха Батлинз в отрогах Уэльса. Там проводились всевозможные конкурсы, а организацией такого рода развлечений занимался муж моей двоюродной сестры. Вот он — то и вытащил нас с братом Майком на сцену. Уж и не знаю, почему у меня под рукой оказалась гитара. Может все — таки я сам заранее обо всем договорился со своим родственником… Ну, в общем, вышли мы с Майком, а братишка только начал поправляться после перелома руки. Стоит он на сцене бледный, как полотно, рука на перевязи. Что мы с ним пели, уже точно и не припомню. Кажется, «Bye Bye Love». Да, верно — «Bye Bye Love»; а закончили выступление песней «Long Tall Sally».
Песня «Long Tall Sally» была из тех вещей, которыми я увлекался в то время. Мне бы и в голову не пришло взять для финала что — нибудь другое. Правда, одно время у нас в ходу была песня «What'd I Say?». А позже я придумал сумасшедший вариант «Hey Bob A Rebop». Эта песня здорово заводила аудиторию. (Поет «Hey Bob A Rebop».) На нее реагировали так же горячо, как и на «What'd I Say?». Но ни та, ни другая так и не стали сильнее «Long Tall Sally». Поэтому я до сих пор исполняю ее.
Потом появились фильмы, такие как «Rock Around The Clock», «Don't Knock The Rock», «Twist And The Clock», «Girl Can't Help It». Помню как — то раз собрались мы с Джорджем (Харрисоном) [13] посмотреть «Black Board Jungle». А на фильм дети по 16 лет не допускались. Мне — то уже исполнилось 16, а вот с Джорджем были проблемы. Ему — то 15. Мать Джорджа говорила нам: «Все равно вы в кино не попадете». А мы — в ответ: «Не волнуйтесь, уж как — нибудь мы его протащим».
Вышли на задворки, и Джордж подмазал грязью слегка пробивавшиеся у него усики. Завершив операцию, мы решительно двинулись в кинотеатр. На входе, стараясь говорить басом, я небрежно бросил контролеру: «Можете быть уверены, ему уже стукнуло 16…».
В фильме была песня «Big Haby». Вот ради нее мы и пришли.
С раннего детства я увлекался пением, любил красивую музыку. Помните прекрасные старые песни: «White Christmas» и «Over The Rainbow». Определенное влияние на меня оказывал отец. Он много музицировал, отдавая предпочтение старому джазу — «Stairway To Paradise» и «Chicago». Когда ему было 25, он даже имел собственную группу «Jim Mac's Band». Правда, в итоге отцу пришлось ее покинуть: у него начались нелады с зубами, и он уже не мог играть на трубе.
Особого желания играть в группе у меня не было, просто хотелось заниматься музыкой в свое удовольствие. Вот однажды отец и подарил мне на день рождения трубу. Я пытался научиться на ней играть, но, увы, лишь травмировал губы. Знаете, учась игре на трубе, приходится проходить через весьма болезненный период, позже губы грубеют. Но я, к счастью, вовремя понял, что если буду играть на ней, то не смогу петь. Вот и решил, что лучше остановить свой выбор на гитаре, которая тогда только входила в моду.
Я обменял трубу на гитару и с радостью притащил ее домой. Взяв впервые в руки этот инструмент, я почувствовал, что что — то не так. Мне было очень неудобно. Но стоило мне перевернуть гитару, как все встало на свои места. Так я открыл для себя, что я — левша.
Моя тетушка Милли, услышав, как я играю на гитаре и напеваю какой — то странный мотивчик, с изумлением воскликнула: «Знаешь, у тебя получается похоже на Джека Бьюкенена!» Выше похвалы для меня тогда и быть не могло. Ведь я боготворил старика Джека.
Когда у тебя есть гитара и ты умеешь на ней играть, тобой начинают интересоваться различные группы.
Как — то мы с моим приятелем Айвэном (Воганом) пошли на деревенскую ярмарку, где играл Джон (Леннон) со своей группой «Куорримэн». Происходило это в местечке Вултон в Ливерпуле. Выглядели они неплохо. Джон играл на гитаре, но брал аккорды, как на банджо: по — другому не умел. Он пел «Come Little Darling», «Come And Go With Me», «The Del Viking», «Come Go With Me». Остальные соображали еще меньше и просто бренчали, как могли. Джон пристально глазел на зрителей. Потом он сказал мне, что впервые пытался оценить реакцию аудитории. Джон редко знал тексты исполняемых песен, и на ходу придумывал свои собственные слова. Получалось у него это здорово. После выступления я поговорил с ребятами, и конечно, постарался блеснуть. За кулисами я нашел пару песен, записал их слова и показал, как играть «Twenty Flight Rock». Мой репертуар составляли несколько песенок Литтл Ричарда. Помню, как один из парней сказал, что «Twenty Flight Rock» его любимая вещь. Я понял, что он соображает!
Ему было 16, а мне всего 14. Я показал ему несколько аккордов, которых он не знал. Я чувствовал, что произвел впечатление. В общем, оказался для Джона в тот момент просто находкой. Его группа мне тоже понравилась, она была что надо. Сам Джон, казалось, был выпивши. Я о нем так и подумал: «Славный малый, жаль, что навеселе». Вот как произошло наше знакомство.
Позже, катаясь на велосипеде все по тому же Вултону я повстречал приятеля Джона Пита Шоттона. Он сказал мне — «Ребята не прочь взять тебя в группу. Ну как?» «О, да, конечно, — ответил я, — это было бы здорово!» Мы договорились о встрече — вот так я и попал в группу.
«Битлз»: взгляд изнутри
Сначала я только играл на гитаре. Первый концерт с моим участием состоялся в Клубе консерваторов на Бродвее. В Ливерпуле, как и в Нью — Йорке, есть такой райончик. У меня было большое соло. Увлекшись, я буквально разломал гитару. Играть было не на чем, я чувствовал себя полным идиотом. Пришлось перейти на ритм — гитару.
Во время поездки «Битлз» [14] в Гамбург у меня была обычная дешевая электрогитара, но и ее постигла та же участь. На одном из концертов она разлетелась на куски. После этого мне пришлось сесть за пианино. Так я и менял инструменты: бас — гитара — соло — гитара — ритм — гитара — пианино. В то время на мне держалось несколько концертных номеров: «Don't Let The Sun Catch You Crying» Рэя Чарльза [15] и «High School Confidential» Джерри Ли Льюиса [16].
Когда из группы ушел бас — гитарист Стюарт Сатклифф [17], он оставил свой инструмент мне, и я несколько недель играл на нем. Басовые струны попадались тогда редко и были дороговаты, пару фунтов за штуку, поэтому Стюарт использовал для своей гитары фортепьянные.
За поездку в Гамбург я смог собрать деньги на хофнеровскую бас — гитару, с которой потом и получил известность. Эта гитара стала предметом моей гордости, звук у нее был великолепный. Глядя на меня, многие ребята стали покупать именно хофнеровские гитары.
Вернувшись из первой поездки в Гамбург, я по настоянию отца отправился на биржу труда искать работу. Меня взяли запасным на грузовик. На почте я уже поработал на прошлое Рождество, вот и решил испробовать что — нибудь новенькое. Фирма называлась «Срочная доставка» и занималась рассылкой почтовых отправлений в доках. Я садился на первый утренний автобус, отправлявшийся туда, покупал газету «Дейли миррор» и изо всех сил старался стать настоящим рабочим парнем, хотя на самом деле оставался по — прежнему «институтским пудингом».
Я ездил в кузове грузовика и помогал разносить посылки. Сил нет, как это все иногда надоедало. По дороге в Честер я то и дело засыпал. Проработав около двух недель, почувствовал себя спокойно — у меня была работа и несколько фунтов в кармане. Но потом меня уволили. Прошло Рождество, и я снова оказался на мели.
Отец опять взялся за свое. Он твердил, что группа — это, конечно, очень мило, но на жизнь я так не заработаю. Я готов был уже согласиться с ним, если бы не поклонники, которые нет — нет да и напоминали, что мы все же способные ребята, что мы им нравимся, что из нас должен получиться толк, и настроение поднималось.
Я нашел другую работу. Стал намотчиком в фирме «Масси и Коггинз». Я должен был нацепить на себя защитную робу из ослиной кожи, встать над лебедкой и наматывать полторы электрических катушки в день, в то время как другие умудрялись сделать по восемь, а то и по четырнадцать. Но уж зато перерывы были чистым блаженством. Нам давали хлеб с джемом, а потом мы с ребятами гоняли в футбол во дворе, сильно смахивавшем на тюремный. Иногда я вспоминаю, как это все тогда происходило — как поначалу я работал дворником, подметал мусор и считал, что так и надо. Но как — то раз парень из бюро обнаружил, что у меня есть документы об образовании, и это возбудило его подозрения — он решил, что у меня какие — то нелады с полицией. Потом он убедился, что со мной все в порядке, успокоился и предложил работу получше — наматывать катушки. Пообещал, что если я буду стараться, то не пожалею. Вот я и стал мечтать, как постепенно, работая все лучше и лучше, продвигаюсь вверх и становлюсь управляющим. Надо только вкалывать. А пока за то, что я наматывал катушки и варил чай, мне платили 7 фунтов в неделю. Наша группа снова начала выступать, но мне как — то не очень хотелось тратить на это полный рабочий день. Я продолжал наматывать катушки и смывался к ребятам только на обеденный перерыв или когда болел. Но в конце концов катушки я бросил. Проработал там всего два месяца. Мне почти понравилось быть рабочим.
Мало — помалу мы с Джоном стали сочинять. Но это отнюдь не означало, что абсолютно все было написано нами совместно, лишь процентов 80. Остальные 20 — это моя «Yesterday» и «Strawberry Fields», которую Джон написал практически один.
Я думаю, что самое важное — постоянно много играть, играть столько, сколько можно. Мы с Джоном написали около 30 песен, до того как у нас получилось что — то путное. Если бы мы бросили все на 29–й, то вероятно, «Битлз» никогда не появились бы.
Когда я начинал писать музыку, то пользовался гитарой. Самой первой моей песней стала «My Little Girl» — довольно забавная, миленькая, но банальная вещица на основе трех аккордов (G, G7 и С). Потом мы приобрели пианино, я принялся бренчать на нем. Лет в 16 я написал «When I'm Sixty — Four» [18]. Сочинив мелодию этой песни, я смутно почувствовал, что она могла бы пригодиться в мюзикле или в чем — нибудь еще. Но в то время такой карьеры я не мог себе даже представить.
Итак, я стал сочинять на пианино, но позднее у меня вошло в обычай пользоваться обоими инструментами. Что делаю и сейчас. Работая над песней, я то беру в руки гитару, то сажусь за пианино. Все зависит от того, какой инструмент под рукой в данный момент.
Мне проще писать музыку, чем слова. Но сочинение песни может начаться и с того и с другого. У меня нет готовой схемы. Обычно сперва приходит музыка, а затем я подбираю для нее слова. Если везет, то и музыка и слова приходят вместе. К «All My Loving» [19] я сначала придумал слова, а потом уже подобрал мелодию. А вот «Yesterday» возникла как мелодия, на которую позже легли слова. Оригинал звучал так: «Скрэблд эг, оу май бэйби, хау ай лав е лэг» («Яичница — болтушка, милая, как я люблю твою ножку»). Я напевал мелодию… И лишь позже удалось найти нужные слова. Говорю вам, каждый раз по — разному. Я долго просто наигрывал мелодию всем и вся и спрашивал: «Ну, как?» Играл по слуху, напевал, а ребята сказали: «Пойдет. Займись этим». Вот мы с Джорджем Мартином [20] и взялись за дело. Я хотел использовать для аранжировки звучание струнных. Джордж предложил: «А как насчет струнного квартета?» Я согласился: идея была замечательная. Мы сели за фортепиано и в итоге добились желаемого результата.
Я действительно считаю, что «Yesterday» — лучшее, что я написал. Не знаю почему, но думаю, когда вы сидите в баре и пианист наигрывает «Yesterday»… Я был как — то в магазине на Реджент Стрит в Лондоне, выбирал свитер, приглядывал подарки к Рождеству. В фойе играл пианист, он исполнял хиты Ноэля Коуарда. Работал с полной отдачей. Когда я, наконец закончил свои дела, то знал уже весь его репертуар. Уходя, я поблагодарил его, и пианист ответил: «Всегда рады вам». Видимо, моя признательность тронула его, к тому же он узнал меня — когда я выходил, он начал играть… (Напевает мелодию «Yesterday»).
Песня имела наибольший успех. Но я люблю ее не только за это. Она написана действительно по вдохновению. Проснувшись утром, я сел за пианино, стоявшее рядом с постелью, и просто сыграл мелодию. Я был безумно горд, чувствовал, что музыка оригинальная, ни на что не похожая. Настоящая музыка.
Надо мной даже подсмеивались из — за этой вещи. Помню, Джордж (Харрисон) сказал: «Чтоб мне провалиться, он постоянно говорит о «Yesterday», причем так, словно он — Бетховен [21] или кто — то еще из великих». Но это действительно моя самая совершенная вещь.
Она легко запоминается, но совсем не слащава. При сочинении песен бывают мгновения, когда ты, кажется, постигаешь самую суть вещей, и тогда возникает произведение завершенной формы, без единой трещинки или вмятины.
Помню, старина Мик Джеггер [22] сказал: «О, хотел бы и я так петь». Тогда, увы, он не мог, но позже голос у Мика стал лучше.
Я люблю баллады и знаю, что людям они тоже нравятся. Но вот тяга слушателей к песням о любви приводит меня в уныние.
Мне нравится «In My Life». Джон написал слова, а я музыку. Нельзя выделить какую — нибудь одну песню, их много. «Norwegian Wood» написана, в основном, Джоном. «Eleanor Rigby» — прекрасная песня.
Не стоят ли в песнях «Michelle», «Uncle Albert», «Eleanor Rigby» за некоторыми образами конкретные люди? Дядя Альберт действительно существовал. Так звали моего родного дядюшку, который, выпив, начинал цитировать всем Библию. Хороший был человек, к сожалению, он уже умер. Мишель — всего лишь имя. Как, впрочем, и Элинор Ригби. Я чувствовал, что песня «Michelle» должна звучать на французский манер (имитирует Шарля Азнавура [23]). Жена моего друга преподавала французский язык, и я попросил ее наговорить несколько фраз, из которых выбрал наиболее удачные сочетания слов.
В песне «She Loves You» мы с Джоном вставили рефрен: «Она любит тебя, е — е–е…». А вот идея закончить аккордом принадлежит Джорджу Харрисону. Прослушав песню, Джордж Мартин оценил ее так: «Смешно и очень старомодно». На что мы решительно возразили: «Да, но звучит ведь здорово, верно?» И он согласился.
Когда мы впервые пришли в студию, чтобы записать «Love Me Do», там был фотограф Дезо Хоффман: нам понадобились рекламные фотографии, и он должен был отщелкать несколько черно — белых кадров. Джордж Харрисон решительно этому воспротивился, потому что у него сиял фонарь под глазом. В клубе «Кэверн» кто — то ему зафинтил из ревности как следует. Так или иначе, но мы стали записывать «Love Me Do». Начали играть (поет): «Love, love me do/you know I love you». Я пою вторым голосом, а потом идет «pleeeaaase» — стоп. Тут Джон начинает «Love me», подносит ко рту губную гармошку и играет «waa, waa, waa». Но Джордж Мартин закричал: «Постойте, постойте, вы перепутали, кто что должен делать! Один пусть поет «Love Me Do», потому что нельзя петь «Love me wahhh». Иначе и песню придется назвать «Love me wahhh». Поэтому, Пол, пожалуйста, пой «Love Me Do»". Господи! Только этого еще недоставало! Он перепутал нам все карты! Мы продумали этот вариант уже давным — давно. Джон должен был пропустить эту строчку; он пел: «Pleeeaaase», потом брал губную гармошку, и я пел «Love Me Do», а Джон включался со своими «Waah, waah, waah». Мы постоянно делали так на сцене, и ничто друг на друга не накладывалось! А теперь ни с того ни с сего мне поручается такое соло прямо во время записи нашей первой пластинки, без всякого фона, когда все замирает, юпитер направлен только на меня одного… В результате я и спел дрожащим голосом: «Love me do — o–o — o». По сей день при звуках этой пластинки слышу свой дрожащий голос. Я оцепенел от страха. Когда мы вернулись в Ливерпуль, Джонни Густафсон из группы «Биг Три» сказал мне: «Ты должен был дать Джону спеть эту строчку». Конечно, ведь Джон пел ее лучше меня: у него был низкий голос и пел он, если можно так выразиться, более «блюзово».
Еще я помню огромные белые экраны студии — вроде щитов на крикетных полях, — они так и нависали над нами. Бесконечная лестница вела в аппаратную. Аппаратная была все равно что небо, на котором обитают боги, а мы, жалкие существа, ютились внизу. Господи! Нервы были напряжены до предела! Однако все получилось, и с этого момента мы приобрели некоторую уверенность в себе. И даже начали в конце концов понимать, что же такое звукозапись. Джордж Мартин в первые дни крепко нам помогал; он был верховным руководителем, мозговым центром. Но шло время, и жалкие работяги помаленьку стали брать дело в свои руки. Иногда мы даже говорили: «Мы сегодня опоздаем, Джордж, и, может быть, ты нам не понадобишься. Так что смотри — мы, наверное, и сами справимся».
Главным для нас всегда были записи. Важнее, чем телевидение и кино. Конечно, мы думали, что, если станем звездами, телевидение и кино исключить нельзя, но главной нашей целью оставались пластинки, альбомы. Именно их мы покупали, именно к этому стремились. Альбомы — это, если хотите, музыкальная валюта.
Я попытался изобразить блюз в песне «Love Me Do». Но получилась «белая» музыка — неизбежный финал таких пластинок. Ведь мы — белые и начинали всего — навсего как молодые ливерпульские музыканты. Мы не владели никакими тонкостями, и воссоздать «черный» звук нам было не под силу. Но «Love Me Do», конечно же, первая наша блюзовая попытка.
Песню «I Saw Her Standing There» я написал с Джоном в передней нашего дома, на Фортлин — роуд 20, в Аллертоне. Мы прогуливали занятия и сочинили эту песню, аккомпанируя себе на гитарах и немного подыгрывая на моем пианино. Помню, у меня были слова: «Мне только что исполнилось семнадцать, и я никогда не была королевой красоты», а Джон — это был один из первых случаев, когда он вдруг заволновался: «Что — что? Это надо изменить». И я изменил: «Мне только что исполнилось семнадцать, ты понимаешь, что это значит». Очень важное воспоминание. Для нас это была лишь строчка, но в то время нам было по восемнадцать или девятнадцать, и получалось, будто мы обращаемся ко всем девчонкам, которым семнадцать. Мы прекрасно отдавали себе в этом отчет. Мы ведь сочиняли для рынка. Для потребителя. И знали, что если напишем песню под названием «Спасибо, девочка!», то многие девушки, которые закидывали нас письмами, воспримут это как искреннюю благодарность с нашей стороны. Поэтому многие песни адресованы непосредственно нашим поклонницам.
Первым человеком, на которого песня «All My Loving» произвела впечатление, оказался диск — жокей Дэвид Джейкобз, хиповый парень. Дэвид и теперь не изменился. Он разбирается в поп — музыке. Настоящий эксперт, особенно если учесть, что он принадлежит к старшему поколению. Я помню, как во время своей радиопередачи он выделил эту песню, и с этого момента она стала пользоваться большой популярностью. Я и сам ее по — другому услышал. А раньше воспринимал просто как один из номеров альбома. Но когда Дэвид передал ее в своей радиопрограмме, и ее узнали миллионы слушателей Би — би — си, я подумал: «Ух ты! Это действительно замечательная песня!» Она мне всегда нравилась. Это, кажется, было впервые, когда я написал слова без мелодии. Я их придумал в нашем фургоне во время гастролей с Роем Орбисоном [24] (в мае — июне 1963 г.). Мы тогда много сочиняли. А потом, когда мы добрались до места, где должны были выступать, я нашел пианино и придумал музыку. Так я сочинял в первый раз.
Мы с Джоном были на равных. Понимаете, с тех пор, как Джона не стало, выяснилось — и это естественно, никого нельзя в этом обвинять, — он превратился как бы в великомученика, в того самого великомученика, которым он не хотел быть. Кстати говоря, в день его гибели я услышал интервью, в котором он сказал: «Не стану я, черт подери, никаким великомучеником, которого все пытаются из меня сделать. В ответ мне хочется сказать: «Благодарю покорно, спокойной ночи»". И все — таки произошло неизбежное.
Когда умру я, то наружу выплывет все хорошее обо мне; кругом начнут говорить: «А вы знаете, что он записал эту вещь с одного раза? Да, он был ничего себе». Потому что уже сейчас я прохожу как исполнитель слащавых баллад — кстати, во время наших ссор Джон немало сделал для того, чтобы этот миф распространился как можно шире. Он действительно постарался, хотя знал, что на самом деле это не так. Ведь когда у меня во время первой репетиции не получалось ничего с «Kansas City» [25], именно он сказал: «Ну давай, давай, парень, ты ведь можешь лучше работать, давай, постарайся!» А если говорить, как оно было на самом деле, то у нас в равной степени проявлялось и балладное начало, и резкое, крикливое. Мнение обо мне, будто я сочинитель баллад, сложилось из — за песни «Yesterday», а о Джоне как о крикуне из — за «Twist and Shout». Но ведь он написал и «Good Night» для Ринго (Старра) [26], самую сентиментальную балладу, которую я слышал в жизни; он же сочинил «Julia», о своей матери — тоже весьма чувствительную вещицу. Ясно, что «Twist And Shout» — штука шумная, этого нельзя отрицать, но в каждом человеке есть два начала.
Какие только идеи не взбредали на ум, но не всегда они попадали в точку. Мы не хотели делать то, что делали все остальные. Некоторые идеи слишком дорого стоили, но иные воплощались успешно, как например, «A Day In The Life». Эта песня заработала гораздо больше, чем стоила запись. Недавно я шел по Эбби — роуд и встретил одного музыканта, который участвовал в самой первой оригинальной записи «A Day In The Life». Он сказал: «Конечно, я все помню! Как же! Мы вошли в студию, и в углу стоял столик со всевозможными напитками, которые только существуют на свете». Я завопил: «Дааа?! А я совершенно этого не помню, потому что был поглощен музыкой. В конце я даже немного дирижировал». Я немало поработал тогда над crescendo в «A Day In The Life», потому что начал интересоваться avant garde и вообще был лондонским холостяком с широким кругом интересов. Все остальные жили в пригороде — ну скажем, в Эшере, Уэйбридже, — торчали дома и мало чем интересовались, не утруждали себя интеллектуальными поисками, в основном смотрели кино или сидели у телевизора. Но потом появлялся Джон и говорил: «Вот это да! Ты что же тут делал? Озвучивал музыкой Бетховена домашний фильм?» А я играл ему Штокхаузена [27]. В этом качестве меня никто не узнал, потому что позже Джон как бы подменил меня собой. Говорили: «Аа, это, наверное, Джон увлекался Штокхаузеном». А на самом деле это был не он, а я и мои лондонские приятели: Роберт Фрейзер, Майлз из журнала «Ит», ну все эти ребята — Джон Данбар, Питер Эшер, парни из Индика.
Что касается «A Day In The Life», то я им («битлзам») сказал: «Мы возьмем двадцать четыре такта, точно отсчитаем их, а потом просто споем песню и оставим эти двадцать четыре такта голыми». На пленке действительно можно расслышать, как Мэл считает, причем мы все прибавляли реверберацию, потому что решили, что так получится клево. А потом я обошел всех трубачей и сказал: «Вот смотрите, вам просто надо начать с первого такта из этих двадцати четырех и сыграть все ноты, которые есть на ваших инструментах, с самой низкой до самой высокой, но самая высокая должна прийтись на двадцать четвертый такт. Вот и все. Вы можете сыграть все ноты сначала, потом отдохнуть, прежде чем взять эту самую высокую, если захотите, конечно. Или играйте подряд». Это было очень интересно, потому что я понял, кто чего стоит в оркестре: струнные сидели, как бараны — они все уставились друг на друга и спрашивали: «Ты будешь вверх идти? Я так вверх», — и все брали верхнюю ноту вместе, следуя указанию концертмейстера. Духовики вели себя куда свободнее.
Ринго никогда не играл соло на ударных. Он ненавидел ударников, которые увлекались длинными соло. Мы все их ненавидели. Когда он присоединился к «Битлз», мы спросили: «Ну а что ты скажешь насчет соло на ударных?», ожидая услышать в ответ: «Да, как же, у меня есть одно на пять часов, которое «я сыграю в середине вашего концерта». Он же сказал: «Я их терпеть не могу». Мы заорали: «Колоссально! Мы тебя обожаем». И он никогда их не исполнял.
Заявление Джона в отношении Христа было неудачным. Он сказал, что влияние религии резко уменьшилось, поскольку церковь исчерпала себя. Кстати, мысль была правильной. Но потом Джон опрометчиво добавил, что в Америке мы станем более популярными, чем Христос. Это было уже совершенно лишнее [28].
Я до сих пор помню случай, который произошел во время наших последних американских гастролей [29] в Байбл Белт. Какой — то белобрысый мальчишка лет одиннадцати с ненавистью ударил ногой по бамперу автомобиля и неистово заорал: «Сволочи! Пристрелю!» И он бы выстрелил, будьте уверены, если б у него был под рукой пистолет [30].
Помню также, как выступавший по телевидению верзила, видимо, один из Ку — клукс — клановцев, угрожал нам: «Мы представляем движение террористов. Сегодня вечером на концерте мы прибьем одного из «битлзов»!» [31] Все мы здорово перепугались и хотели сразу же вернуться домой. Но в итоге концерт все — таки состоялся.
Тогда же один ясновидец, ранее предсказавший гибель президента Кеннеди [32], заявил, что мы погибнем в авиакатастрофе во время перелета Индианаполис — Денвер. Когда нам стало об этом известно, ничего изменить было уже нельзя. Мы вынуждены были лететь. Перед вылетом мы напились в стельку. Полет и впрямь получился кошмарным. Нас выворачивало наизнанку. Казалось, еще немного и произойдет трагедия. Но в конце концов все обошлось.
Вклад Джорджа Мартина в песни «Битлз» был весомым. Когда мы впервые показали ему «Please Please Me», он доказал, что способен очень глубоко чувствовать музыку. Песня была написана в духе Роя Орбисона. Джордж Мартин, внимательно прослушав ее, предложил: «Давайте увеличим темп». В таком варианте песня зазвучала гораздо лучше. Получился отличный хит. Джордж принимал активное участие в творческом процессе.
Взаимные обиды возникли лишь, когда в одном из обзоров написали о «Sgt. Pepper's…»: «Это лучший альбом Джорджа Мартина». Мы были потрясены. Не спорим, он действительно помогал нам, очень помогал. Но, люди! Вы должны знать — это не его альбом. После всей этой истории остался неприятный осадок. Да, Джордж помогал нам, но видит Бог, это не дает ему права приписывать себе весь альбом.
Общая идея пластинки «Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band» была моя, и я как мог оказывал давление на остальных. С самого начала мы решили: над альбомом работает не «Битлз», а другая группа, понимаете? Каждый должен был забыть все, что мы делали прежде.
На конверте пластинки мы изображены в окружении многочисленных наших кумиров, которых каждый из нас выбрал по своему усмотрению. Среди них были: Оскар Уайльд [33], Марлон Брандо [34], Дилан Томас [35], Олдос Хаксли [36], Ленни Брюс [37]. Мы хотели сказать о тех людях, которым симпатизировали. Мы могли уже позволить себе обнародовать факт, что нам нравится Олдос Хаксли [38]. Для нас это вовсе не было чем — то новым, мы и прежде вели разговоры на подобные темы в своем кругу. Другое дело, что никто никогда не спрашивал нас об этом во время интервью!
Джон тогда жил с женой и ребенком в Уэйтбридже, а я обитал в холостяцкой квартире в Лондоне, преимущественно бездельничал, ходил по вечерам в театр, прочитал всего Тургенева [39]. Отличное было время!
Квартира моя находилась в центре Лондона. Знакомые ребята частенько говорили друг другу: «Пойдем поглядим на Пола, он наверняка дома, если только не смотался в какой — нибудь клуб».
Поделиться книгой: