Помоги проекту - поделись книгой:
— Который?
— Поздний, очень поздний.
Я подошла к шкафу, а Освальд просто смотрел на меня, лежа на ковре.
Юбка и хлопковая блузка цвета бургундского вина, которые я планировала надеть, выглядели еще более убогими, чем накануне вечером. Но — делать нечего. Я выложила их на кровать.
— Давай примем душ вместе!
— У нас нет времени. Мне придется ополоснуться, изобразив Шустрика Гонсалеса.[20]
Я помчалась в ванную. В течение трех минут, пока я стояла под струей воды, я мандражировала по поводу встречи с родственниками Освальда в целом и его родителями, в частности. Господин и госпожа Грант целый год провели в Праге; я даже видела фотографии, на которых они все делали по-пражски: читали в кафе, ходили в музеи, посещали различные культурные события и обсуждали экзистенциализм.
Они вырастили замечательного, хотя и вполне практичного сына и наверняка должны быть прекрасными людьми. Я втайне надеялась, что они нежно обнимут меня, и мы станем искренно заботиться друг о друге. Вероятно, мама Освальда будет вести со мной длинные телефонные разговоры, а может, даже подкинет какой-нибудь хороший совет. Мы все станем собираться по праздникам, а у них на каминной полке будет красоваться наша с Освальдом фотография.
Толстым махровым полотенцем из египетского хлопка я сначала вытерла тело, а потом подсушила волосы. Умаслившись молочком для тела, которое должно было придать коже блеск, я выскочила в спальню.
На кровати, положив ногу на ногу и что-то напевая себе под нос, восседал Освальд. Кроме широких трусов, на нем ничего не было.
— Милый, ты сидишь на моей… — начала было я, но потом увидела, что он ни на чем не сидит. — Где моя одежда?
— Мне кажется, ты гораздо лучше выглядишь без нее, — улыбнувшись своей кособокой улыбкой, ответил Освальд.
— Меня радуют твои иллюзии. И все же, куда ты дел мои вещи?
— Может, в гостиной? Посмотри там.
— Ха, ха, ха, — возмущенно пробормотала я и, чуть пригнувшись, проследовала в соседнюю комнату — еще не хватало, что бы кто-нибудь, проходящий мимо нашей хижины, увидел через окно мои
Освальд побрел за мной.
На диване лежали матерчатые чехлы с одеждой и несколько свертков с символикой дорогого универмага.
— Это еще что такое? — поинтересовалась я, остановившись как вкопанная.
— Распакуй и узнаешь.
Все это напоминало Рождество. Не тот праздник, который я привыкла наблюдать в доме своих родителей: моя мать Регина распаковывает бесконечное количество подарков, купленных для себя любимой, — а тот, что мы привыкли видеть по телевизору: восхищенные дети и с любовью глядящие на них родители.
Здесь были и миленькие летние платьица, и босоножки, и роскошный черный костюм, и шелковые блузки, и брюки из гладкой ткани, и мягкие накидки, и свитеры, и подходящие ко всему этому великолепию аксессуары. А еще в свертках обнаружились элегантные туфли без каблука, дерзкие шпильки и клёвые спортивные ботинки. Одна из коробок была заполнена нижним бельем, упакованным в хрустящую оберточную бумагу. И, наконец, я увидела платье, идеальное для похода на свадьбу к Нэнси — из темно-розового шелка, отороченное бархатом, простое и прекрасное.
— Зачем ты… Когда ты успел?
— Моей заслуги тут нет. По бабушкиному совету я поручил выбрать все это своему персональному продавцу-консультанту.
Принимать подарки от Освальда было бы очень легко, невероятно легко. Но мне хотелось любить его не за подарки, а за то, что он это он.
— Я не могу принять от тебя все это.
Судя по выражению лица, Освальд разозлился. Схватив полупрозрачные черные трусики, лежавшие на куче прочего нижнего белья, он наклонился и приподнял сначала мою левую ступню, потом правую. А затем просто натянул трусики мне на бедра.
— Теперь их нельзя вернуть, — заявил он. — Давай одевайся, и мы выйдем на линию огня.
Пока он принимал душ и брился, я разглядывала одежду и терялась в догадках: какие же указания Освальд дал своему персональному продавцу-консультанту. Некоторые вещи больше тянули на классику, а некоторые явно несли черты вызывающе эротической эстетики. Я выбрала светло-голубую блузку и темно-синюю юбку — наряд, вполне подходящий для знакомства родителей с восхитительной подружкой их сына.
По пути к Большому дому Освальд держал меня за руку. Вечер стоял теплый, поэтому окна были открыты и оживленные голоса были слышны даже в поле.
— Я нервничаю, — призналась я.
— Не стоит, — отозвался Освальд. — Да, кстати, Милагро. Некоторые гости приехали сюда только потому, что они занимают определенное положение в нашем обществе, их взгляды могут показаться слишком оригинальными.
— Слишком оригинальными? В каком смысле?
— Э-э… они в некотором роде параноики… Ну, в отношении чужаков, только и всего. Поэтому не сердись, если они скажут что-нибудь странное.
Автомобильная стоянка кишела дорогими машинами, слегка присыпанными загородной пылью.
— Не грузи всем этим свою очаровательную башкенцию, — сказала я. — Я буду сама терпимость и внимательность.
Чем больше я волнуюсь, тем больше болтаю ерунды.
Когда мы вошли в гостиную, я постаралась выровнять дыхание. Зрелище напоминало счастливый час в каком-нибудь провинциальном клубе, и этого было достаточно, чтобы мне захотелось с криками унести оттуда ноги. Мужчины были в рубашках-поло и брюках спортивного покроя, на их запястьях красовались крупные золотые часы. Женщины с аккуратными провинциальными прическами были одеты в светлые блузки и широкие брюки или юбки. В глаза бросался странноватый оранжевый оттенок загара некоторых гостей. Одна из женщин — ну вылитая Уинни в возрасте — держала на руках ребенка, а возле нее, с восторгом разглядывая крохотулю, крутилась вторая.
Я быстро осмотрела комнату в поисках Иэна и, не обнаружив его, заметила двух мужчин, которые казались здесь белыми воронами. Один из них, какой-то тип в возрасте, выделялся своей головой очень напоминавшей яйцо, — такой же лысой и хрупкой. Несмотря на теплую погоду, он был облачен в тройку из шерстяной ткани саржевого плетения и восседал в кресле возле камина. Посетители загородного клуба сгрудились возле него и, склонив головы, слушали, что он говорит.
Справа от него стоял худенький молодой человек в черных широких брюках и черной же рубашке; у него были тонкие черты лица, делавшие его похожим на хорька, донельзя выбеленные волосы и водянистые светло-голубые глаза. В его внешности не было ничего особенного, однако я глазела на него, как обезьяна на блестящую монетку.
— Мама! Папа! — воскликнул Освальд, отпустив мою руку.
Он обнял невысокую симпатичную женщину, которая, поглаживая его по волосам, проговорила:
— Оззи! Как поживает мой мальчик-красавчик?
Ее лицо казалось молодым, но не носило ни натужного, ни замороженного выражения.
Затем Освальд обнял приятного поджарого мужчину, стоявшего рядом с мамой.
— Привет, пап.
— Освальд, — сердечно произнес он, словно одного имени уже было достаточно.
Освальд вывел меня вперед.
— Мама, папа, это Милагро. Милагро, это мои родители, Конрад и Эвелина Грант.
Меня всегда интересовало, как выглядит сын Эдны. Конрад Грант напоминал тех папаш, которые привозили своих детишек в ГТУ. Он держался с непринужденностью представителя сливок среднего класса и был весьма ухожен. Его серые глаза были той же миндалевидной формы, что и у его матери, но выглядели несколько иначе, мужественно.
— Здравствуйте, — приветствовала их я, пожимая руки не слишком крепко, но с твердостью, характерной для прямого и незаурядного человека. Я надеялась, что это рукопожатие послужит фундаментом для замечательных долгих отношений. — Очень рада познакомиться.
— Да, мы о вас слышали, — проговорила мама Освальда.
Поскольку я была крайне взвинчена, мне показалось, что таким же тоном она могла бы сказать примерно следующее: «Да, мы слышали о плотоядных бактериях».
— Рад познакомиться, — просто произнес господин Грант.
Его серым глазам недоставало того веселого озорства, что блестело в глазах Освальда. Господин Грант показался мне вполне солидным и достойным мужчиной. Человеком вдумчивым и немногословным.
— Сколько вы здесь пробудете? — поинтересовалась госпожа Грант.
— Я здесь живу, — ответила я, взглянув на Освальда. Он уверял меня, что мама в курсе всех дел.
— Я знаю, что вы здесь живете — пока, но каковы ваши планы на будущее?
— Милагро — писательница, — пояснил Освальд.
— Я планирую работать над своими художественными и прочими произведениями. Освальд говорил вам, что я написала несколько глав для книги о деревенской жизни, которую сочинила Эдна?
— Ох уж эти книги Эдны! — презрительно фыркнула госпожа Грант. — Ее
В дни своей дерзкой юности Эдна сочинила рискованный опус под названием «Чаша крови». Она высмеяла и вампиров, и тех, кто их ненавидит. Мне этот роман очень нравился.
— Книга Эдны действительно хороша, Эвелина, — обратился к жене господин Грант. — К тому же все знают, что это фэнтези. Вампиров не существует.
— Не о том речь, — отрезала госпожа Грант. — Милагро, вы так и не сказали, как долго пробудете в гостях у моего сына.
— Эвелина, веди себя прилично, — одернула ее подошедшая как раз в этот момент Эдна.
Мама Освальда сначала открыла рот, потом закрыла его и наконец проговорила:
— Не понимаю, что вы имеете в виду, мама Эдна.
— Уверена, что понимаешь, и, пожалуйста, не называй меня так, это звучит нелепо. А ты прекрасно выглядишь, Конрад, — добавила она, обращаясь к своему сыну. — Как тебе понравилась Прага?
— Мне не стоило так увлекаться классической музыкой, — подмигнув сыну, ответил господин Грант. — Ноги моей больше не будет в Зале Сметаны.
— Но ведь именно ты захотел купить абонементы, — поджав губы, возмутилась Эвелина.
— Нет, — возразил господин Грант. — Я просто заинтересовался: а вдруг это дешевле, чем покупать билеты на отдельные концерты?
— Уверена, что Конрад все правильно помнит, — невинно заметила Эдна. — Он всегда проявляет исключительную точность.
В этот момент и Освальд, и господин Грант отвернулись, но я заметила, что оба улыбаются.
— Юная леди, надеюсь, вы поможете мне с ужином, — сказала Эдна, ткнув в мое плечо своим изящным бледно-розовым ногтем.
Я хотела было возразить, что и так вкалывала целый день, но Эдна уже направилась к пожилому яйцеголовому мужчине, вокруг которого по-прежнему толпились гости.
Отец Освальда принялся пытать сына по поводу налогов на недвижимость.
Как же так? Почему знакомство с Эвелиной Грант сразу же пошло насмарку? Чтобы продемонстрировать свою добрую волю и честные намерения, я улыбнулась, а потом начала спрашивать о Праге. Госпожа Грант рассказала мне о культурной жизни города, но подтекст ее речи был приблизительно таким: «Ты недостойна чистить швейцарские ботинки ручной работы, которые принадлежат моему чудесному мальчику!» В ответ на это я вкладывала в свои реплики примерно следующее: «Вы мне очень-очень нравитесь, но вырвать Освальда вам удастся только из похолодевших пальцев моего трупа!»
Стоявший рядом с нами Освальд радовался, что мы беседуем.
Нежно улыбнувшись своему отпрыску, Эвелина спросила:
— И все-таки, чем вы занимаетесь? Кроме того, что живете с моим сыном и что-то там пишете?
— Еще я высаживаю сады и ухаживаю за ними, — ответила я. — Садик Эдны, который находится во дворе этого дома, — моих рук дело, а еще я посадила несколько садов в городе. И с удовольствием покажу их вам.
— Ой! — фыркнула она. — Другие девушки Освальда всегда с успехом занимались чем-нибудь серьезным. Вот, например, Уинни. — Госпожа Грант взглянула на мою подругу и добавила: — Она такая умная и красивая женщина.
— Да, это правда, — согласилась я. — Но больше всего я люблю ее за доброту. Мне кажется, доброту, как правило, недооценивают.
Эвелина задумалась — видно, решила проехаться по моей склонности к доброте. Но тут на пороге появился двоюродный брат Освальда, и я сказала:
— Я готова весь вечер петь дифирамбы Уинни, однако я вижу Гэбриела. Простите, пожалуйста.
— Конечно. В любом случае мне следует выразить почтение нашему дорогому гостю. — Она отвернулась и направилась к господину Яйцеголовику, а я подошла к Гэбриелу.
Он отрастил свои рыжие волосы, и теперь они романтическими завитками спадали на воротник его рубашки цвета слоновой кости; она была надета навыпуск, а потому свободно свисала на узкие джинсы.
— Гэбриел, ты словно сошел с картины какого-нибудь прерафаэлита, — заметила я.
Невысокий ростом Гэбриел отличался любовью к крепким объятиям.
— Если бы я сменил ориентацию, то с ориентацией на тебя, — выдал он.
Мне понравилось, что он использовал одну из моих фраз, и я рассмеялась.
— Как ты? — спросил Гэбриел, понизив голос.
— С трудом, — тихо призналась я. — Пусть мама Освальда и не сказала мне ясно и прямо, что она была бы счастлива, уползи я назад под свой камень, но именно это она имела в виду. — Я посмотрела в глубь гостиной. — А твои родители здесь?
— Они не смогли приехать, — пояснил Гэбриел.
— Очень жаль. Как дела с безопасностью?
Гэбриел занимается защитой семейства от возможных угроз, это и есть его постоянная работа. Он помог низвергнуть КАКА, а также провел переговоры, в результате которых ОТБРОС теперь не может добраться ни до меня, ни до членов семейства.
— Не то чтобы кто-нибудь собирал крестьян, призывая взять замок, но что-то такое происходит, и я за этим слежу.
— Что, еще какие-то психи хотят напасть на семейство?
— Не совсем так, — возразил Гэбриел. Меня удивило, что он рассматривает белесого типа, потому что тот явно был не в его вкусе.
Я продолжила бы расспрашивать Гэбриела, однако нас внезапно атаковали родители Сэма. Они полагают, что союз Сэма и Уинни состоялся благодаря мне, поэтому разговаривали со мной очень приветливо. Я снова почувствовала себя как дома, а потому во всех подробностях поведала им о своей собаке и курице. Понятия не имею, почему Освальд считает их скучными.
Я снова и снова ловила на себе взгляд белесого типа. Никто не потрудился представить нас друг другу, поэтому я сама подошла к нему. Пришлось подождать, пока расступится толпа, собравшаяся вокруг пожилого мужчины.
Поделиться книгой: