Безупречный враг

Она юркнула в носилки и задернула внутреннюю занавеску за тонкой, узорной медной решеткой оконца. В тесной клетке стало темно. А снаружи — тихо. Пол дрогнул и поплыл, когда стражи подхватили ношу и двинулись в путь. Некоторое время араави обдумывал услышанное. «Может быть, — так надеялась Элиис, растирая по щекам непрошеные слезы, — жрец даже злится или обижается». Вряд ли его прежде дразнили при всех сушеной акулой, к тому же безнаказанно! Захотелось подсмотреть в щелочку: может, лицо араави перекосилось от злости? Вот было бы зрелище…

Жрец вздохнул и принялся совершенно спокойным, доброжелательным тоном рассказывать о своих стражах и дороге, о храме, о служении и законах. О крепости сирина, где Элиис предстоит провести всю жизнь. Девочка слушала и иногда перебивала араави. В «божественности» есть своя прелесть. Можно говорить что угодно и не бояться отповеди! В нижнем селении, куда однажды Юго взял приятельницу в большой торговый день, жрецов, охотящихся за сиренами, считали дурными людьми. Друг тоже полагал, что в них таится зло. И он знал много слов, красочно описывающих это зло. Дорога оказалась долгой, так что Элиис припомнила их все. Ее душе было больно и мучительно здесь, в клетке. Телу доставалось не меньше… За занавесками к полудню сделалось невыносимо душно и жарко, маленькая фляга опустела в несколько глотков, и теперь мучительно хотелось пить. Ноги затекли, неубранные с утра волосы сбились в комок.

А насмешник араави шел рядом с носилками и рассказывал о том, как хорош день, если раздвинуть шторки. И еще добавлял, что у него есть фляга с холодной, свежей водой. Пил, звучно глотая. Умывался и брызгал на занавеску. Предлагал всего лишь дать честное слово не пытаться сбежать теперь, на пути к морю. Клялся именем Сиирэл, что сразу поверит и позволит идти рядом, пешком. Ведь нехорошо и нечестно заставлять людей тащить тяжеленные носилки по горной дороге. Даже он, акула сушеная, людоед и детоубийца, к своим стражам куда добрее…

Послеполуденная густая жара мутила сознание и путала мысли. Элиис казалось, день никогда не закончится. Удушающе знойный, гнусный и мерзкий, он был наполнен монотонным покачиванием носилок, толкающих тело то вправо, то влево. К горлу подкатывал комок голодной тошноты, обдающей рот желчью…

Когда носилки замерли, Элиис этого не заметила. Она пришла в себя, уже сидя на богатой цветной циновке, под расшитым пологом, создающим тень. Ненавистный жрец поддерживал под спину, бережно протирал лицо и шею влажной прохладной тканью и, похоже, всерьез переживал.

— Элиис, не надо так отчаянно отрицать свою судьбу, — тихо и вкрадчиво попросил араави. — Я отнюдь не так ужасен и зол, как можно прочесть в твоем взгляде. Пойми: принадлежность храму — для тебя единственная защита.

— От чего и от кого? — Голос предательски дрогнул, выдавая слабость.

— Да хотя бы от газура и его вауров, — отозвался жрец. — Я доставлю тебя на остров Гоотро, в крепость. Там красиво и просторно. Я всего лишь предложу тебе именем Сиирэл и волей храма исполнить древнее предназначение сиринов: участвовать в спасении нашего Древа и всех его жителей от очередной Волны. Это долг, но ведь и честь тоже. Я служу Древу и жизни… Газур иной, он сделает тебя оружием и вынудит причинять смерть и разрушение.

— Я откажусь, — уперлась Элиис.

— Тебе девять лет. В твоем возрасте рано узнавать правила жизни взрослого мира. Это больно. Но ты сирин. Придется быстро взрослеть под моей опекой или при ином наставнике. — Улыбка араави оказалась бледной и лишенной радости. — Думаешь, моя сирена хочет мне служить? Однако два дня назад она по моему приказу обольстила голосом посланника ваура. Убедила его, что в ничтожной долине не стоит искать обладателей божьей капли. Выведала, что свиток зуру этого острова отослал содержатель ориима, подробно описав все приметы и даже приложив рисунок твоего лица, заказанный в сезон дождей у даровитого переписчика рудникового ура. Знаешь, почему моя сирена так старалась?

— Ты строго приказал ей именем богини, — предположила Элиис после короткого раздумья.

— Лоота, сядь сюда, — подозвал сирену жрец.

Смуглая невысокая женщина покорно устроилась на краю циновки, низко и старательно поклонившись хозяину. Опустила голову, глядя в землю. Довольно молодая, может быть, чуть старше тридцати, красивая, сильная — и вся какая-то сломленная, погасшая. Руки едва приметно вздрагивают. Пальцы жадно щупают циновку. Голова то и дело дергается, когда сирена сглатывает. А потом язык облизывают сухие потрескавшиеся губы.

— Ты не даешь ей пить днем? — ужаснулась Элиис. — Так же, как и мне?

— Ей не вода нужна, — грустно отозвался жрец. — Даже храм опасается силы голоса сирен. Тех, кто не служит осознанно, приучают к соку цветка ош. Я полагаю, это способ решить сложный вопрос подчинения мерзким и неверным хозяевам. Но кто я такой, чтобы указывать самому владыке кораллового посоха Роолу…

Сирена оживилась, услышав про цветок, жалобно глянула на жреца и склонилась ниже, касаясь его колена лбом. Прошептала «пожалуйста» и снова жадно сглотнула, пробуя щекой тереться о колено и сдавленно, жалко постанывать и сплетать свои пальцы с рукой араави…

— Лоота, я ведь говорил тебе много раз, как это вредно, — укорил сирену жрец, отталкивая ее и убирая руку. — Я всеми силами убеждал тебя бороться с привычкой и хотя бы попытаться освободиться от нее. Ты еще молода, у тебя крепкое здоровье, есть надежда…

— Пожалуйста… умоляю!

На сей раз голос прозвенел тепло и доверительно. Женщина скользнула чуть в сторону, искоса глянула на араави, стряхнула с плеч платок и осторожно тронула колени жреца обеими руками, поправляя складки его одеяния. Темные глубокие глаза Лооты всмотрелись в жреца, а затем обратились к Элиис. Губы приоткрылись, дополняя просьбу едва различимым звуком. От него по спине поползли холодные капли пота, тошнота снова подкатила к самому горлу, в глазах потемнело. Исполнить желание сирены стало казаться девочке очень важным делом. Самым главным в жизни!

Араави толкнул голову сирены вниз, безжалостно вминая лицо в циновку. Жестом подозвал стража:

— Связать, рот заткнуть, чтобы не искушала голосом. Рядом есть ручей? — Араави дождался кивка и недовольно нахмурился. — Тогда как обычно, в воду ее. Замерзнет — придет в себя, так что тащить на берег не спешите. Опять же, как я читал в книгах храмовых лекарей, вода помогает отвыкать.

— Ты издеваешься над ней, — ужаснулась Элиис.

— Год назад я стал не просто риил-араави, держателем ветви служения на одном из срединных островов, а владыкой перламутрового жезла запада, — сухо сообщил жрец. Он заметил, как Элиис обшаривает взглядом его руки и пояс. Жезла там не было. — Конечно, я не ношу знак власти в руках. К чему мне это? Привлекать лишнее внимание и оповещать врагов о своем присутствии? Тем более здесь, на Тооди, весьма далеко от островов запада, где я держу ветвь храма.

— Вот и сидел бы на своих островах, — буркнула Элиис, пряча любопытство.

— Я прибыл сюда по воле самого кораллового владыки Роола. Сейчас он благоволит мне. Он оказал мне честь и посчитал, что я достаточно быстро исполняю сложные приказы, чтобы быть в силах опередить иных. Он прав, ведь ты находишься в этих носилках, а вовсе не в той клетке, какую приготовил ваур, заинтересованный в тебе. Итак, могу ли я продолжить рассказ, о божественная?

Элиис поежилась: хитрый араави умудрился втянуть ее в разговор, сумел заинтересовать и даже, кажется, очаровать, не используя особенного, данного лишь сиренам голоса. Ловок! Так внимательно слушает, так вежлив. Прежде никто из старших не уделял девочке искреннего внимания и не беседовал с ней на равных. Как не ответить? Поколебавшись, Элиис почти решила снова перейти на «вы» в обращении, ведь каждое «ты» жжет уши стыдом и першит в горле — недопустимо грубить араави! Но, едва открыв рот, она упрямо сказала то, что сказала:

— Да, конечно, я дозволяю. Ты говорил про Лооту.

— Я получил сирену Лооту в свою личную охрану вместе с властью и перламутровым жезлом. Это был спорный по своей полезности довесок… Тогда сирена нуждалась в соке цветка ош самое малое четыре раза в день. Лоота плохо помнила свое имя, зато готова была по первому слову убить и умереть… Не получив ош, она кричала и билась, испытывая мучительную боль. — Араави нахмурился, повел плечами и глянул на Элиис то ли с насмешкой, то ли с пренебрежением, поди пойми его гримасу… — А ты говоришь — не стану оружием, я сильная и не склоню головы. Прежний араави запада дарил Лооту наиболее угодным зурам городов в дни больших праздников. Сирена танцевала для них. Пела, вплетая дар убеждения в музыку. Говорят, лишь песни медоточивых дают наслаждениям полноту. Еще она голосом лишала слуг и гостей, неугодных зуру, разума и даже жизни.

— Юго был прав, — мрачно отметила Элиис. — Все жрецы — людоеды.

— Юго, похоже, лучше тебя разбирается во взрослой жизни Древа. Но я поправлю его слова в одном. Не только мы плохи, — без радости сказал араави, не оспаривая самого обидного замечания. — Для сирина хороших хозяев, девочка, вовсе нет, ни здесь, ни где-либо еще в мире. Так что давай не создавать друг другу осложнений. Я обязан показать тебя единому владыке, держателю кораллового посоха. Роол стар и склонен к применению жестких методов воспитания в отношении тех, кто наделен каплей божьей. Он, скажу тебе по секрету, боится вас до потной спины. И значит, он желает, чтобы вы потели и дрожали еще сильнее — от одного звучания его имени.

— Не пугай меня, сушеная акула.

— Кажется, уже напугал… Прости, — усмехнулся жрец. — Я, Эраи Граат, готов поклясться именем Сиирэл, что не обижу тебя, не накажу без веского повода и никогда не стану приучать к соку ош. За прочих жрецов и тем более араави я, увы, не поручусь. Не позволяй своему упрямству разрушить лучший из путей судьбы. Я хочу привезти тебя к коралловому владыке здоровой, сытой, красиво одетой, спокойной. Послушной хотя бы внешне… Зови меня сушеной акулой и людоедом, не стану возражать. Но поклонись ему и признай себя сирином храма, чтобы не превратиться через несколько лет в такую вот Лооту.

— Пока что я пообещаю именем Сиирэл, что рано или поздно сбегу, — с веселым отчаянием заверила Элиис. — От тебя и от всех твоих наставников.

— Хорошо, — устало прикрыл веки жрец. — Только сперва поклонись владыке и этим дай самой себе время на подготовку побега. Ладно?

— Я подумаю.

Эраи Граат кивнул и сделал жест стражам, предлагая подавать обед. Девочка ела охотно, вполне довольная своим непобедимым и ненаказуемым упрямством. Жрец заинтересованно поглядывал на нее и улыбался уголками губ. Сушеная акула! Хорошее определение, весьма точное. Рядом с Элиис он как-то впервые задумался об утраченном и, к сожалению, невозвратном.

Семнадцать лет назад ему было семь, и он сам пил ледяную воду, чтобы погас голос, наделенный силой убеждения. Он справился с тем делом, как с любым иным, которое считал важным. Жалкие остатки дара, именуемого в больших городах проклятием, не показались храму настолько ценными, чтобы признать хрипло кашляющего заморыша сиреной. Никто не выделил серебра родителям, никто не надел на тощую шею золотой знак витой раковины и не начал дрессировать новую вещь храма. Насколько знал повзрослевший Эраи, жизнь в крепости, куда свозят молодых сладкоголосых, трудно назвать воспитанием… Он не желал иметь хозяев и служить чужой воле. Он своего добился.

Уже тогда, в раннем детстве, Эраи осознал наитием и рассудком ничтожность, а вернее, ущербность роли медоточивых. Он жаждал большего. Природа не наделила нищего заморыша силой мышц и непобедимостью боевого духа воинов древней крови. Родители не обеспечили сына неотъемлемой знатностью происхождения. Каплю божью он извел сам. Что осталось? Ум и усердие. Такт и ловкость. Бесконечное трудолюбие. Он поставил цель и шел к ней, лишив себя всего, что было и еще есть у Элиис. Детства, друзей, беззаботности…

Ему исполнилось восемь, когда он, сосредоточенный и серьезный мальчик из небогатой семьи Граат, пришел в храм и попросил о возможности служить в нижней ветви. Он явился к воротам из путаницы тесных гнилых улочек пригорода, куда ночами не решались сунуться воины ваура. Он выжил там и заранее выучил нечто важное для избранного пути. Досконально знал все церемонии, владел даже малоиспользуемыми диалектами окраинных островов, писал без помарок на современном и древнем, почерк был великолепным и ровным… Его сочли ценным и приняли, даже выплатили семье серебром за утрату наследника.

Эраи быстро освоился в храме и научился понимать, какие качества замечают и относят к достижениям. В десять он перешел во вторую ветвь, в четырнадцать стал ею управлять, ради нового шага по лестнице власти безропотно перебравшись на крохотный островок в западной части Древа. Туда, в нищее захолустье, не пожелали плыть более взрослые и менее расчетливые. Он трудился неустанно, укрепляя малый храм. И был замечен. К шестнадцати поднялся еще выше, войдя в число немногих избранных. Его уже почтительно называли «энэи Граат», ему кланялись, со смесью удивления и небрежности окидывая взглядом худую фигурку недоросля. Небрежности становилось все меньше, зато опасливое удивление росло. Сперва преемник первого жреца острова, затем избранный последователь самого риил-араави и чуть позже — наследник перламутра запада, кто же мог такое предположить? Только он сам, выбравший для высшего служения остров и храм, где владыка был самым пожилым из всех прочих.

Право именоваться риил-араави перешло к юноше в двадцать один, едва он достиг второго возраста взрослости, позволяющего принять столь высокое звание и немалую ответственность. Два года спустя он уже получил и перламутровый жезл силы. С должным смирением возблагодарил богиню и ее служителей. А как иначе? Он знал, что теперь надо придержать свою неуемную жажду власти. Нельзя показывать, что ты мечтаешь как можно скорее добраться до цели! Нельзя даже дать намек, что есть столь опасная цель. Надо сидеть по возможности тихо и копить силы. Искать союзников и по крупице собирать влияние. И он кланялся, источая мед не хуже сирен, улыбался, был полезным и демонстрировал кротость. Но внутренне ничуть не изменил своего намерения стать коралловым владыкой, главой храма, самым свободным и влиятельным человеком Древа. Владыке, ему одному и никому более, даже сам повелитель Древа, его великолепие газур не указ. Владыка и иные служители высшего ранга — единственные, кто по-настоящему наделен знаниями, памятью, опытом. Если решиться хотя бы мысленно высказать правду, то придется признать, что именно владыка повелевает островами. Тихо, негласно и очень надежно.

Он близок к цели. Так почему сегодня изводит время без пользы, остановив движение отряда и разговаривая с упрямым ребенком? Почему отослал коня вперед и шагает пешком, сбивая ноги?

Сирин — не человек и не собеседник, но всего лишь ключ к вратам столичного храма. Так он сам говорил себе не раз. И это правда…

— Скажи мне, у тебя остались там, в деревне, друзья? — продолжил делать глупости араави.

— Не знаю, — до слез расстроилась девочка. — Может, да. А может, уже и нет… Твои стражи, наверное, совсем погубили Юго.

— Мои стражи, уж поверь не мне, так хотя бы им, редко обижают детей. У меня с воинами древней крови очень доверительные отношения, мы почти друзья, — убедительно произнес Эраи. — Скорее всего, они были несколько грубоваты с твоим приятелем, поскольку опасались усердия Лооты, которая весьма давно не получала сок ош и оттого стала очень опасной. Раз судьба друга беспокоит тебя, давай все выясним о нем. Кто из моих воинов видел мальчика по имени Юго?

— Не знаю, — растерялась Элиис. Даже виновато пожала плечами и зашептала: — Они так похожи… Я сперва решила, что они вовсе не живые. Каменные, двигаются одной только силой голоса сирены. Так купцы иногда говорили.

— Купцам трудно верить, у них вся жизнь — торг, а первейшее их оружие — лукавство… Не могут сирены оживлять камень. — Араави нагнулся к самому уху Элиис: — Честно. Я скажу тебе больше: самые сильные из сирен все равно не умеют навязывать свою волю тем, кто крепок душой и стоек в убеждениях.

— Людоедам, — уперлась Элиис, отодвигаясь.

— Тебе, — подмигнул араави. — Ты не утратила контроль над собой, попав под влияние голоса Лооты. Кстати, тем самым подтвердила, что являешься сирином.

— Как это? — удивилась Элиис.

— Сиринов зовут старшими детьми богини, — улыбнулся араави. — Разве ты не слышала легенду о детях Сиирэл?

Элиис покачала головой, сосредоточенно обгладывая косточку. «Еды на выставленных на циновке подносах много, но привычка прежней голодной жизни не уйдет за один день», — подумал араави. И еще раз отметил, что его путь избран верно. Острова кораллового Древа нуждаются в переменах. Он оплатит посох из красного, как кровь, коралла, доставив в храм на Гоотро этого ребенка. Обязательно убедит девочку хотя бы казаться покорной. Она мила, неглупа и обладает, сразу видно, ярким и могучим даром. Море в ее взоре живет даже здесь, на горном перевале, вдали от берега. Владыка будет доволен.

Араави подозвал старшего стража и велел уточнить, кто стоял под окнами родного дома божественной. Через несколько мгновений двое огромных воинов, схожих, как капли дождя, подошли и с поклоном замерли в шаге от обеденной циновки. Оба возвышались над слугами: они были самое малое на голову выше любого иного жителя островов. Воины выслушали вопрос и обстоятельно изложили известное им.

— Мальчик цел, очнулся быстро, — хором сообщили они. — Когда божественная покидала дом, ее приятель уже сидел под самым окном и плакал. Потом получил свой нож и убежал.

Элиис кивнула, обрадовалась и старательно скрыла свою радость. Благодарить вслух «сушеную акулу» она не стала. Но, подумав, согласилась съесть предложенный араави сыр. И слушала легенду о богине охотно, заинтересованно.

— В незапамятные времена, когда острова кораллового Древа были молоды и дики, — начал рассказ Эраи Граат, — они уже знали ярость океана, но не имели от нее защиты. Каждое поколение людей готовилось к концу мира, именуемому исчерпанием суши. Ужасный день не был далек и маловероятен, он приходил совсем по-настоящему и неизменно собирал кровавый и страшный урожай жизней в заранее известный срок. Раз в полвека гигантская Волна вставала на юго-западе, катилась, с ревом перемахивала через низкие барьерные рифы возле кроны Древа, одним движением глотала область прибрежья всего огромного полукружия внешних больших островов, накрывала плодородные земли, оставляя морскую пену даже на самых высоких горных кручах, и, не насытившись, мчалась на север, не ослабляя натиска и не теряя высоты. Лишь в малом числе относительно безопасных пещер северного склона высочайших гор прятались уцелевшие люди, те немногие, кто успевал добраться до надежного убежища. Несчастные дрожали, теснились, жалкие и мокрые, слушали рев одичавшего моря. А потом вслушивались в долгожданную тишину, которая разрешает выйти на свет и жить еще пять десятков лет в относительном покое. Хотя что это за покой? Когда смолкал грохочущий гнев океана, невозможно было смотреть без слез на пустую мертвую землю, с которой за считаные минуты великая Волна стерла людей, дома, поля, тропы, лодки, сети…

— Каждые полвека? — тихо уточнила Элиис.

— Да. И всякий раз нашим предкам-оримэо приходилось начинать все заново: собирать обломки, жить скудными припасами, надеяться на милость природы, умолять Сиирэл о богатом улове и молиться ей же, убеждая ниспослать дожди в срок и затем дать щедрый урожай первого года. Иначе — голод, который не менее смертоносен, чем Волна.

— Безнадежно получается, — нехотя признала Элиис.

— Так было, пока однажды богиня моря Сиирэл не полюбила юношу из рыбацкой деревеньки. Он был силен и смел, его сеть всегда добывала богатый улов. Еще он был добр и не брал лишнего у моря, а добытым делился с соседями. Вдобавок к сказанному, как утверждает легенда, и разве можно ждать иного — юноша был красив. Неведомо даже сказителям, что тронуло сердце вечно живущей и капризной, как бескрайнее море, богини, но она полюбила и стала часто навещать острова. Вот только в очередное свое посещение Сиирэл не застала того, к кому стремилась всей душой. Волна подстерегла лодку отважного рыболова у самого берега и разбила в щепы.

— Так богиня же всемогуща, — укоризненно подсказала Элиис хороший конец истории. — Она могла и воскресить себе мужа, правда?

— Увы, она даже не нашла его тела в полосе усталого прибоя, перемывающего обломки утраченной жизни… Акулы пришли к берегу раньше — так бывает, маленькая Элиис. Акулы пировали, им и богиня не указ. Поплатились злодейки тем, что были лишены права жить, как иные рыбы. Пока они работают хвостом — плывут и живут, но всякая остановка топит акул, нет для них, людоедов, благословения моря, — пояснил араави, убирая сыр и наливая воду во флягу Элиис. — Долго плакала Сиирэл, роняя жемчужины слез. И, безутешная, позволила своим детям остаться жить на берегу людей, чтобы никому больше не пришлось терять любимых. Сына ее звали Сирин, и он был похож на отца, смелым и сильным. От матери получил ее синие глаза неба, взирающего на океан. Сирин умел понимать и чувствовать море, даже спорить с ним и обуздывать безумие штормов. Он и его потомки никогда более не позволяли Волне разрушать сушу, вовремя высматривали и успокаивали ее, используя свою могучую силу, влитую в их кровь с каплей божественного родства, — понятную океану речь.

Араави усмехнулся и замолчал. Вечер задергивал полог сумерек, прятал горы в туманной дымке. Звуки обретали гулкость эха, близкого и чуть глуховатого… Сказка о Сиирэл хороша для такого времени суток. Вдвойне она удобна в разговоре с детьми. А самому во что верить? В любвеобильную и неуравновешенную богиню, в ее бестолковых детей? Вроде бы смешно и нелепо… Но Волна есть. И дар сирен, и божественная, обреченная и трагическая способность сиринов, тоже есть…

— Дочь богини моря, Сирена, унаследовала красоту матери, — вздрогнув и выйдя из задумчивости, продолжил Эраи. — Получила она и голос матери, сладкий, как мед, и чистый, как рассветная роса. Внимающие верили каждому слову и забывали свои печали. Позже сиренами и сиринами в равной степени становились и мальчики, и девочки, капля божья, малая толика души моря, не выбирала в сирины только мужчин и не предпочитала особо женщин в качестве сирен. Никто не знал, когда и как проникает в кровь человека капля божья. Может, проливается с дождем? А может, ее выпивают из горных ручьев, звенящих смехом… Но дар всегда проявлялся постепенно, и даже самые опытные жрецы храма не могли уверенно опознать в ребенке ценные задатки и понять их силу ранее, чем он достигал возраста шести-восьми лет. — Эраи осторожно улыбнулся и завершил рассказ должным образом: — Сирен и сиринов со временем стало довольно много, и острова зажили счастливо, забыв об ужасах разрушающей Волны.

Изложив эту полуправду, араави смолк. Продолжение легенды он оставил невысказанным. Зачем прежде срока портить ребенку сказку? Ведь вторая часть истории, в отличие от первой, вполне правдива. Ее подтверждают книги храма, хранящие записи за много лет и даже веков.

Сирен стало много… именно так! Люди, наделенные каплей божьей, — всего лишь люди, и они по-разному толковали и использовали чудо, дарованное богиней. Исходно капли дара предназначались для общего блага. Но доставались-то они избранным. Детям, которые вырастали и выбирали свое место в жизни островов. А с ним — и размер благодарности всего архипелага кораллового Древа за право прикоснуться к полезному дару. Сирены сочли себя полубогами и неровней прочим людям.

Одни медоточивые пожелали великой власти, иные упивались силой, карающей неугодных, а кое-кто уходил прочь от людей, мечтая о покое. Сиирэл, как гласит легенда, смотрела и плакала, не в силах изменить однажды созданного. Разве можно лишить людей защиты? И стоит ли к тому же управлять ими, отнимая еще и свободу выбора пути? Ведь, как бы ни ошибались потомки ее детей, сирины и сирены, но благодаря им мир кораллового Древа жил, снова и снова избегая ужаса встречи с губительной Волной…

Красивая легенда. Эраи Граат чуть насмешливо покривил губы. Сказители умеют вкладывать живую душу в простые и довольно грязные истории. Существовала ли богиня, снисходила ли до смертного и оплакивала ли его? Судя по обилию жемчуга в прибрежных водах, нет конца ее печали. Так говорит и храм, и он сам, жрец верхней ветви, голос богов. Но говорить и верить — это не одно и то же.

— Зачем же запирать сиринов и поить сирен соком ош? — резонно удивилась Элиис, не дождавшись новых слов и изнывая от молчания, висящего в воздухе, удушающе-мучительном после волшебства сказки, незавершенной и весьма далекой от нынешних дней.

— Основа силы перламутровых жезлов — именно сирены. Их сила, влитая в золотую оправу древними… Увы, мы многое утратили и новых жезлов создавать не умеем, — тихо молвил Эраи. — Это великая тайна храма, и я прошу тебя не делиться ею ни с кем.

Элиис удивленно нахмурилась. Заглянула в тусклые утомленные глаза араави. Высмотрела там нечто — и серьезно кивнула.

— Голоса поющих полны очарования, неодолимого для простых людей и опасного для правителей. Отлично известно и до сих пор памятно, что три сотни лет назад сирены подняли бунт против храма, нашептав капитанам флота слова о мести. Они хотели не свободы — они хотели куда большего. Власти, полного подчинения всего Древа. Ведь голос позволяет управлять почти что каждым и отдавать приказы, не вызывающие сомнения. Пять крупных и десятки островов помельче сдались очарованию меда их речей и познали безжалостное правление сирен, не сдерживаемых более жестоким храмом. Стирание личности, труд до полного изнеможения, нищета, кровавое подавление малейшего проявления самостоятельности — сопутствующие признаки этого правления.

— Как страшно, — поежилась Элиис.

— Тут ты права, было тяжело… Всем стало страшно. Из страха и произрастает жестокость. С тех пор сирен выискивают еще детьми, пока они слабы. Их ломают и укрощают. Храм сперва придумал браслеты, позволяющие всегда знать местонахождение сладкоголосых и ограничивать их передвижение одним островом, а то и городом. Мы не умеем делать браслеты, это знание утрачено. Позже придумали иное средство, стали использовать ошейники, сокращающие воздействие голоса до нескольких десятков локтей. А теперь вот — цветок ош и клятву…

— Но у меня нет голоса, обманывающего и подчиняющего, — заверила Элиис. — За что меня — в клетку?

— Это тоже тайна, — вздохнул араави.

— Я больше не стану звать тебя людоедом, — вступила в торг Элиис. — Расскажи. Честно, никому и слова не передам!

— Верю. — Араави улыбнулся: вот и дало трещину детское упрямство! — Сирины не поддаются влиянию и управлению. А еще подобных тебе всегда рождалось слишком мало. Чтобы Волна не прорвалась к берегу, надо защитить сушу. С такой целью и выстроены башни на юго-западных и южных островах кроны Древа, корни которого ориентированы на север, а малые острова-ветви тянутся на три стороны света, формируя полукруг кроны. Сирины должны жить хотя бы в двенадцати башнях, иначе никто не может быть уверен в безопасности побережья. Храм опасается, что вы не останетесь в башнях по доброй воле.

— Это и есть тайна?

— Часть ее. — Эраи нахмурился, обдумывая правильность продолжения беседы. — Ладно! Вот тебе вся тайна.

Теперь араави склонился действительно к самому уху и выдохнул слова на редкость тихо:

— Воды вам послушны. Я уже говорил, ты слушала без внимания: вы можете стать оружием. Не усмирять Волну, а создавать бури и штормы, губя целые острова.

— Но я не хочу их губить! — охнула Элиис.

— Вспомни про сушеных акул, людоедов и особенно — про цветок ош, — грустно предложил Эраи.

Элиис прикусила губу и виновато смолкла. Ответа у нее не нашлось. Но, судя по упрямой складочке на лбу, мысль засела в сознании глубоко… Закончив ломать последнюю лепешку и вдоволь напившись, девочка нехотя уселась в крытые носилки. Свежесть вечера и усердное проветривание удалили духоту. На повторное предложение араави дать обещание не пытаться сбежать Элиис упрямо замотала головой. Сытость и отдых вернули силы — и для сопротивления в том числе.

Сквозь узкую щель в занавесях Элиис тайком следила за тем, как собирают лагерь. Видела бледную, мокрую с ног до головы сирену, устало опирающуюся на руку одного из стражей. Лоота больше ни о чем не просила, однако выглядела ужасно. Эта страдающая от озноба и тайной боли женщина вызывала у Элиис двойственное чувство: с одной стороны — отвращение к храму с его принуждением и неволей, а с другой — страх перед медоточивым голосом, силу которого ей недавно довелось испытать на себе.

Едва Лоота присоединилась к отряду, как араави Граат, ненадолго показавшийся не самым худшим из жрецов, снова стал виновником всех бед большого мира… Жестоким, опасным, непонятным. Он безразлично кивнул сирене, и та склонилась до земли, униженно умоляя о прощении. Носилки взмыли вверх, закачались на широких плечах стражей, камни тропы захрустели под их ногами, а сирена все шептала, жалко тащилась за араави и непрестанно извинялась.

— Если сок цветка — единственное стремление, доступное тебе, — нехотя молвил араави, ускоряя шаг и вырывая из рук женщины край своего одеяния, — отправляйся служить риил-араави острова Доито. Он будет добрым и заботливым хозяином. К тому же он стар и ему, живущему уединенно и лишенному жажды власти, нет причин бояться твоего предательства. Я сам прикажу выдавать тебе сок ош один раз в день, по допустимой и наименьшей потребности, утоляющей боль.

— Пощадите, — всхлипнула женщина, падая на колени. Вы вернули мне память и надежду, как я могу снова все потерять? Поверьте мне, я вам верна. Храму верна.

— Ну да, еще как верна, — сухо усмехнулся араави. — До заката. Когда год назад я взялся избавить тебя от пагубного пристрастия, мне и в голову не приходило, что эта беда столь велика. С каждым днем я все больше сомневаюсь в самой возможности исцеления, Лоота. Иди, довольно ныть. Я не намерен вытирать сопли каждой дурной сирене.

Лоота окончательно сникла. Араави сделал несколько быстрых шагов, сердито тряхнув головой, затем остановился, обернулся, со смесью раздражения и сочувствия изучая склонившуюся к камням тропы женщину. Подошел к носилкам и чуть поклонился:

— Божественная, а не окажешь ли ты милость моей сирене? Полагаю, идти своими ногами она сейчас не в силах. Между тем времени нет. К восходу нам следует быть за перевалом, на слиянии двух троп. Нас там ждут.

— Окажу, — неуверенно отозвалась Элиис.

— Похвальная сговорчивость. Лоота, живо забирайся в носилки. Там тепло и удобно. Задернешь шторки, переоденешься в сухое, отдохнешь. Заодно в оплату доброты приведешь в порядок волосы сирина.

— Благодарю, — тихо прошелестел голос.

Тепло колыхнулось в нем, вызывая приязнь и мягкую радость. Девочка чуть поморщилась. Влияние сирены, пусть даже неосознанное и не направленное во зло, было ей противно. Оно казалось подобным злой шутке, однажды проделанной деревенскими мальчишками над слабой и беззащитной малышкой Элиис. Принесли кувшин со свежим жирным молоком, сказали:

— Пей, подарок.

Поначалу было приятно и радостно. Но на дне оказалась грязь…

Дети смеялись, держали за руки и плечи, пытались влить в горло и остатки молока, и осклизлую глинистую мерзость. Юго не допустил. Он был не самым крупным и крепким, но каким-то безмерно отчаянным. Врезался в общую кучу с разбега, раскидал всех, ругаясь и угрожая. Шутники сбились в плотную группку. Пошушукались и отступили… Они уже усвоили: Юго упрям. И если кого-то счел врагом, непременно отомстит, даже более сильному, старшему. А еще мальчика по-своему уважали. Он никогда не ходил жаловаться к отцу, не пытался втягивать в свою детскую месть взрослые истории с денежными долгами.