Город для отдыха героев враждующих армий

 люди меня растормошили, знаками показав, что мне надо срочно убегать.

 Когда я в темноте с мальчонкой-проводником выходил из деревеньки, до моих

 ушей донесся гул танков, подходивших с другой стороны. Мальчонка довел

 меня до русла высохшей речки и умоляюще заглянул мне в глаза, одновременно

 схватившись своей ручонкой за автомат. Я понял его просьбу и снял автомат

 с плеча. Пройдя километров пять, я услышал стрельбу со стороны покинутой

 мною деревни. Позже я сообразил, что причиной радости местных жителей была

 не снятая во время военная форма. После этого я стал внимательнее

 относиться к деликатному вопросу самовольного ухода из рядов неизвестных

 мне армий.

 Как бы там ни было, но, спустя годы, я оказался на родине моей

 матери, где мне тут же повязали на шею теплый серо-белый платок и вручили

 короткоствольный автомат и несколько гранат. На следующий день я, будучи

 под контролем "однополчан", подорвал гранатой израильский патруль, за что

 был сразу награжден непонятной бронзовой медалью, испещренной мелкой

 арабской вязью. На стороне палестинских патриотов я воевал дольше, чем

 обычно. Объясняется это довольно легко - меня ни на минуту не оставляли

 одного и я уж было испугался, что эта невидимая линия фронта окажется для

 меня последней. Но вскоре "однополчане" решили мне доверить "великую

 миссию Аллаха". Они поручили мне пробраться через Саудовскую Аравию в Иран

 и убить аятоллу Хомейни, позволившего себе нелестное высказывание по

 адресу старшего брата палестинцев Ясира Арафата. Трудно не угадать, что со

 мной приключилось дальше. Уже на границе Ирана меня переодели в форму

 стража исламской революции и в числе других мусульман, возвращавшихся со

 священного хаджа в Мекку, отправили на не менее священный ирано-иракский

 фронт. Военные действия на этом фронте меня позабавили тем, что солдаты

 постоянно смотрели в небо, и в зависимости от увиденного перепрыгивали из

 одной воронки в другую. На этом фронте я похудел на килограмм восемь.

 "Повоевав" таким образом с недельку, я спокойно, без всяких трудностей

 покинул линию фронта и ушел в горы. Слава Аллаху, никакие посты на ночь не

 выставлялись. Видно аятолла полагался на высокую мусульманскую

 сознательность правоверных. В них он не ошибся.

 Следующий и последний мой фронт оказался в Афганистане, куда я вышел

 после недели пешего перехода по ущельям. Дехкане встретившегося мне на

 пути аула ласково приняли меня, накормили, напоили, а когда я уже заснул

 на заботливо постеленной мне циновке, добрые местные жители тщательно

 связали меня и поволокли на осле назад в горы. Очнулся я, когда какой-то

 европеец в чалме пытался заговорить со мной, используя полтора десятка

 незнакомых мне языков. Он был весьма озадачен, но когда я поинтересовался

 у него по-английски, чем я могу быть полезен, он радостно подскочил.

 Узнав, что я в некотором роде американец, европеец предложил мне

 развлекательную экскурсию в какое-то живописное ущелье, предупредив при

 этом, что мне придется взять с собой автомат, так как в ущельях сейчас

 много стреляют.

 Эта экскурсия окончилась плачевно. Местные жители, с которыми мы шли,

 оглушили нас по дороге, связали и передали в руки какой-то джирге. Я так и

 не понял, что обозначало это слово. Во всяком случае это не было название

 местного суда или подобного карающего органа. "Джирга", представлявшая

 собой трех седобородых горцев, отвезла нас в городок, где случилось

 непредвиденное: такие же горцы расстреляли сопровождавшую нас "джиргу",

 перегрузили нас на других ослов и снова уволокли в горы.

 В конце концов мы попали в то же ущелье, из которого отправлялись на

 "экскурсию". Вечером, оставшись один, я нашел какую-то военную форму

 зеленого цвета, которую горцы использовали вместо подушки. Я одел эту

 форму и спустился с гор. До сих пор я считаю, что это был самый разумный

 мой поступок в этой жизни. Около двух дней я спускался с гор и вышел к

 военному лагерю, в котором находились европейцы в такой же зеленой форме.

 Уже подходя к воротам, я заметил несколько притаившихся дехкан,

 вытаскивавших из длинного деревянного ящика небольшую ручную ракету. К

 этому времени я уже понял сущность восточного гостеприимства, поэтому снял

 автомат с плеча и попробовал их обойти. Увы, я так и не научился ходить

 незаметно. Первый же мой шаг был услышан правоверными и, слава Аллаху, что

 я успел разрядить в них автомат быстрее, чем они сообразили запустить в

 меня ракету. На стрельбу сразу же прибежали бойцы из военного лагеря.

 Четверо душманов оказались прошитыми одной моей очередью. Один из них уже

 был в гостях у Аллаха, другие только собирались. Симпатичные ребята в

 зеленой военной форме принялись меня обнимать. Потом подошел офицер,

 крепко поцеловал меня, при этом чуть не поцарапав мой нос жесткими усами.

 Мне дали медаль с нормальным европейским текстом. Кроме медали мне тут же

 объявили отпуск на 20 суток. Они подумали, что я - контужен, и поэтому не

 разговариваю с ними и не отвечаю на их вопросы. Меня отвезли на джипе в

 Кабул, а оттуда я уже был переправлен к морю, в самый удивительный, самый

 мирный в мире город. У этого города не было имени. У него было название:

В 

 ГОРОД ДЛЯ ОТДЫХА ГЕРОЕВ ВРАЖДУЮЩИХ АРМИЙ.

В 

 Это был прекрасный город. На моих глазах низенькие одноэтажные домики

 тяжело вздыхали известняковыми боками и спросоня щурили узенькие оконницы.

 Кипарисы потягивались и подравнивали свои ветви. А вышедшие на улицу люди

 казались медлительными, нехотя плывущими по воздушному течению птицами.

 Через день после приезда у меня возникло впечатление, что я обрел

 давно утраченную родину. Я приехал утром. Вышел из машины и тут же увидел

 перед собой белый, как фата невесты, дом. Я подошел к нему и погладил

 ладонью известняковую стену, еще не прогретую восходящим солнцем. А потом

 соединил ладони в молитвенном жесте и ощутил приятную шершавость

 оставшихся на коже известняковых крупинок. Если ваша судьба не напоминала

 шарик для пинг-понга, то вы не поймете меня. Просто любая война ощущается

 сначала ладонями, потом глазами. Они приучают ваши ладони к холодному

 металлу, к гладким бокам снарядов, к грязи, в которую приходится бросаться

 во время обстрелов. Ваши ладони постепенно огрубевают и тогда может

 наступить самое страшное - атрофия чувственности, когда ваша ладонь не

 сможет отличить разгоряченный ствол пушки от нежной женской руки. Если это

 уже произошло - можете прощаться с жизнью, вам ее больше никогда не

 полюбить. Вам покажется, что жизнь - это короткая передышка между атакой и

 контратакой. Со мной, слава богу, этого не произошло. Я не дал приучить

 свои ладони к войне. И теперь меня радует каждое касание к дереву, к стене

 дома, к женщине, пытающейся понять меня. Я знаю, что я живой и это,

 пожалуй, главное.

 Первые дни я просто бродил по городу, изучал его, глазел на море и

 горы, на мужчин, сплошь одетых в спортивные костюмы, на девушек,