От Киева до Москвы: история княжеской Руси

Святополк с немногими оставшимися слугами удирал на запад. От перенесенных стрессов его парализовало, он не мог сидеть на коне. Его привезли к Бресту — городу его прежнего, Туровского княжества. Но князь был уже не в себе. Ему чудилась погоня, мерещилось, что его настигают. Он в ужасе озирался, запрещал останавливаться, приказывал ехать дальше. Но опять же, куда? К Болеславу было уже нельзя, тесть отличался злопамятностью, припомнил бы поведение в Киеве. Да и вообще, кому он был нужен, проигравший и ни на что больше не годный? Двинулись в сторону Чехии глухими лесными дорогами. Где-то по пути Святополк Окаянный скончался.

Сестру Доброгневу Ярослав Мудрый сумел вызволить. Очевидно, выкупил или обменял на вдову Святополка, дочь польского короля. Ее содержали в Новгороде, поэтому она оставалась в плену у великого князя. Судьба Предславы неизвестна. То ли она сгинула на чужбине, то ли вернулась вместе с Доброгневой, но отреклась от мира и удалилась в монастырь.

9. Ярослав Мудрый и «Русская Правда»

Увы, гибелью Святополка русские неурядицы не завершились. Причем следующий конфликт разыгрался в городе, который был самой верной, самой надежной опорой Ярослава, в Новгороде. Власть тут получил первый избранный посадник Константин Добрынич, двоюродный дядя великого князя, соратник, совсем недавно он звал новгородцев порубить княжеские ладьи и ополчаться на Болеслава. Но для народа его власть обернулась безобразиями. Он расставил своих чиновников, принявшихся обирать смердов и купцов, сам судил и рядил как считал нужным. Давил конкурентов, грабил горожан штрафами, кабалил свободных.

Люди взвыли, к великому князю посыпались жалобы. Ярослав сам прибыл в Новгород разобраться. Но Константин Добрынич обнаглел. Дарованные льготы он воспринял как полную независимость. Князя встретил дерзко. Дескать, ты здесь уже никто. Я сам тебя на трон посадил, вот и будь благодарен, а в наши дела вмешиваться больше не имеешь права. Спустить такое — и вся расшатанная, сшитая на живую нитку Русь поползет по швам. Ярослав не спустил. Пришлось переступить через родство, не считаться, что сражались вместе. Великий князь арестовал Константина и сослал в далекий Ростов.

Большинство новгородцев сочли наказание справедливым, против государя не выступили. Но и насторожились — как же с привилегиями? Великий князь не раз и не два заседал с «золотыми поясами». Льготы подтвердил, хотя одновременно утрясали с боярами и разграничивали, где кончаются вольности, а где вступает в силу власть государя. Он оставлял за собой надзор, роль высшей судебной инстанции, военное командование. С другой стороны, князь уступал правительственные функции, отказывался от собственности на новгородской территории, его резиденцией оставался особый Ярославов двор, а город выделял статьи дохода для содержания князя, его дружинников и слуг.

Ярослав не мог все время находиться с Новгороде. Условились, что его будут замещать наместник или сын. Но для того, чтобы исключить хищничество и злоупотребления в будущем, требовались и профилактические меры. Ярослав Мудрый решил дать Новгороду письменные законы. Славянское право основывалось на выработавшихся обычаях, их знали и контролировали племенные старейшины, жрецы. Но некоторые обычаи отпали вместе с язычеством, жрецов уже не было. Вдобавок ко всему, у разных племен право несколько отличалось. Прибывшие из других областей чиновники и наместники вносили путаницу.

Великий князь взялся вырабатывать «Русскую Правду». Она как раз и должна была стать основой законов, руководством для должностных лиц, рассматривала типичные случаи, с которыми приходилось сталкиваться администрации: уголовные преступления, гражданские и семейные спорные дела. Снова заседали, совещались с боярами. Взвешивали, какие еще вопросы стоит охватить в «Правде». Перебирали варианты законов у тех или иных славянских племен, интересовались у купцов и чужеземцев, как принято поступать в других странах. Наконец, «Правда» была готова. Она вполне удалась. Достаточно полная, сжатая, четкая. Ею начали пользоваться не только в Новгороде, для которого она готовилась, но и в Киеве. «Русскую Правду» оценили и иностранцы, ее использовали в качестве образца более поздние скандинавские и англо-саксонские законодатели.

Впрочем, на Руси внедрились не все статьи обновленного права. В тех случаях, когда тяжущиеся стороны обвиняют друг друга, а свидетелей или однозначных доказательств нет, древний обычай предусматривал поединки. Против них серьезно возражала Церковь, и Ярослав их в законы не ввел. Заменил «Божьим судом», который практиковался в Западной Европе. Спорящие должны были взять рукой раскаленное железо или, при меньшей сумме иска, достать кольцо из горячей воды, а Бог, как считалось, поможет правому. Но на Руси этот метод не прижился, ни в источниках, ни в народном фольклоре нет ни единого упоминания, чтобы он где-нибудь применялся. Зато судьи по-прежнему присуждали «поле», вооруженные поединки, опять же, подразумевая, что правого поддержит Господь. Невзирая на то, что в письменных сводах законов «поле» отсутствовало[55].

А Ярославу недолго удалось заниматься мирными делами. На этот раз напомнил вдруг о себе Полоцк. Сказался просчет св. Владимира, позволившего ему жить обособленно. Он и обосабливался год за годом. Полочане русскими себя не считали, а умер Владимир — и вовсе отпали. Их князь Брячислав, племянник Ярослава Мудрого, не участвовал в войнах со Святополком, поляками, печенегами. Полочанам это не требовалось, для их племени сражения Руси были чужими. Другие города несли потери, а они сохранили воинов, казну. Но старые обиды помнили: как когда-то новгородцы взяли Полоцк штурмом, прикончили князя. По языческим понятиям, прощать было нельзя. Даже дети и внуки были обязаны отомстить за предков.

Брячислав выбрал подходящий момент и в 1021 г. налетел на Новгород. Этого никто не ожидал, ничто не предвещало ссоры. Сам Брячислав не предъявлял никаких претензий, за киевскую власть не боролся. Он видел свое государство уже отдельным, а пришел лишь для того, чтобы отомстить и поразбойничать. Захватил Новгород, разграбил, разорил окрестные села, набрал множество полона и повел к себе. Славяне гнали славян, делили между собой. Оценивали мускулы мужиков, каковы будут работники. Ощупывали девок, кого оставить для собственного пользования, кого продать полякам или евреям. Почему бы нет? Новгородцы были для них иностранцами, врагами. Родиной была лишь Полоцкая земля, и не больше. Но они слишком увлеклись грабежами, Ярослав с дружиной срочно вылетел из Киева, собирая по дороге подмогу, перехватил племянника на р. Судоме под Псковом, разбил перегруженных добычей Полочан, отнял трофеи и освободил полон. Брячислав сбежал.

Странную позицию занял и брат великого князя Судислав, княживший в Пскове. Когда Святополк Окаянный убивал родственников, он укрылся за плечами Новгорода и Ярослава. Но от войны уклонился. Сидел в стороночке сам по себе. Предоставил старшему брату разбираться с узурпатором, ничем не помог в битвах с Болеславом. Он и Полочанам не помешал Новгород опустошать, хотя от него-то было куда ближе, чем от Киева. Прибыв на Псковщину, государь увиделся с Судиславом. Тот выкручивался, лепетал оправдания. А Ярослав смотрел на него и понимал — его младший брат просто трус. При Владимире подданными Руси признавали себя эсты, куры, ливы, платили дань. Контролировать их было делом псковского князя. Но Судислав и это забросил, на походы не отваживался, прибалты совсем отбились от рук. Да еще и, небось, выжидал — вдруг польский меч или печенежская сабля оборвут жизнь Ярослава? Тогда и заявит о себе еще один сын Владимира…

Великий князь простил его, все-таки не враг, и на том спасибо. Потребовал хоть теперь-то созывать рати, оставлять безнаказанной выходку Брячислава было нельзя. Но попробуй достань его в безбрежных полоцких лесах и крепких городах! В боях воины Ярослава брали верх, но схватки были нелегкими. А потом изменила часть варягов. Впрочем, у наемников такое поведение не считалось изменой. Ярославу служил скандинавский принц Эймунд с дружиной викингов. Брячислав пообещал заплатить щедрее, и Эймунд перешел к нему. И не просто перешел, а помог завершить войну.

Вместе с великим князем находилась его юная жена Ирина-Ингигерда. Смелая и умная, она повсюду была вместе с супругом, сопровождала его даже в военных походах. Незадолго до того княжеская чета похоронила своего первенца, Илью. Но почти одновременно Ирина принесла мужу второго сына, Владимира. Едва оправилась от родов, и уже снова делила с Ярославом труды и опасности. Эймунд знал, по каким дорогам ездит великая княгиня, и устроил для нее ловушку. Ирина со свитой воинов отправилась по своим делам без всякой опаски, как вдруг из засады хлынула толпа варягов, вчерашних соратников. Ошеломили и погнали сопровождающих, великая княгиня стала поворачивать лошадь, чтобы ускакать, но Эймунд заранее позаботился, выделил самых метких лучников. Коня сразили несколько стрел.

Подхватив бесценную пленницу, варяги потащили ее к Брячиславу. Бережно, со всем возможным почетом — кто знает, вдруг когда-нибудь снова придется служить Ярославу? Полоцкий князь заполучил такой козырь! Надежды Эймунда вполне оправдались, Брячислав на радостях наградил его целой областью. А великому князю волей неволей пришлось вступить в переговоры. Выработали компромисс, для видимости почетный. Брячислав обязался больше не нападать, номинально признал над собой главенство Ярослава, вернул ему жену. Но фактически Брячислав оказался в немалом выигрыше. Великий князь за освобождение любимой супруги вынужден был не только подтвердить самостоятельность Полоцка, но даже отдать племяннику города Витебск и Усвят.

А в далекой Тмутаракани сидел еще один братец Ярослава, толстый и храбрый Мстислав. Его, как и прочих уцелевших родственников, не слишком занимал исход сражений на Буге, Альте, Судоме. Мстислав тешился собственными богатырскими подвигами. Задумал завоевать кубанских касогов, повел против них рать. Касожский князь Редедя был лихим воином, выстроил к бою соплеменников, но предложил — зачем гибнуть многим людям? Давай поборемся один на один. Кто одолеет, тот и победитель. Если выиграешь, возьмешь «жену, детей и страну мою», я выиграю — я возьму. О, это было вполне в духе Мстислава. Он азартно согласился — давай, была не была.

Как-то даже и не подумал, что одним махом ставит на карту судьбы и свободу своих дружинников, семьи, княжества, все они теперь зависели только от того, насколько силен и ловок их князюшка. Чуть-чуть не поплатились. Противники отложили оружие, схватились, пыхтели, и Редедя перебарывал соперника. Но Мстислав, ужаснувшись, все же обратился к Господу и Божьей Матери, из последних сил сломил медвежие объятия Редеди, повалил его и добил ножом. Касоги признали победу честной. Условие выполнили, согласились платить дань. Мстислав тоже проявил широкую богатырскую натуру. Отнесся к побежденным дружески, выдал дочку за сына Редеди, а в благодарность Пресвятой Богородице начал строить в Тмутаракани храм.

Но на Руси вслед за Полоцком, Киевом, Новгородом, озаботилось своими правами боярство Чернигова. То есть, племенная верхушка северян. Племя когда-то было могущественным, а сейчас очутилось на второсортном положении. Киевляне пробовали посадить на престол собственного князя, новгородцы посадили, и вон какие выгоды приобрели. А чем черниговцы хуже? В их город наезжали купцы, тмутараканские и византийские греки. Подсказывали — есть отличный князь, лучше и сыскать невозможно. Брались передать ему приглашение, замолвить словечко, отвезти северских бояр к князю для переговоров.

А тем временем заполыхала война по соседству с Тмутараканским княжеством, в Закавказье. Там начал вести себя независимо царь Армении Ашот III. А царь Абхазии Георгий, в свое время усыновленный отравленным Давидом Грузинским, объявил себя законным властителем этой страны, и грузины поддержали его. Прибыл византийский император Василий Болгаробойца с армией. В Армении греки спровоцировали междоусобицу, против Ашота III выступил его брат Иоанн Сембат. Дрались сурово, и оба обратились за поддержкой к императору. Василий II «рассудил» спор — выбрал Сембата, который согласился на большие уступки: отдал Армению «в вечное владение» Византии, а за это был назначен «пожизненным правителем»[56].

Абхазский Георгий пытался укрыться в труднодоступных местах, но греки подвергли Грузию и Абхазию жуткому опустошению. Нахватали в плен 200 тыс. жителей, часть их император велел умертвить, часть ослепить, остальных депортировать в Болгарию. А в Грузию приказал переселять болгар. В 1023 г. Георгий сдался, признал себя полным вассалом императора, дал в заложники сына. Но за Абхазией лежало Тмутараканское княжество. Оно единственное разделяло владения Византии на Кавказе и в Крыму. Без него Черное море превращалось бы во внутреннее море греков.

И… случайно ли? В том же 1023 г., румяного доблестного Мстислава подтолкнули бросить свое княжество. Греческое окружение соблазнило его принять приглашение северян. Помогло деньгами, он набрал касогов, ясов, хазар и выступил заварить новую смуту, искать золотого престола киевского. Причем печенеги беспрепятственно пропустили его конницу через свою территорию.

Хотя на Руси и без того было неладно. В Ростово-Суздальской земле случился неурожай, голод. Начались волнения, и ими воспользовались языческие волхвы. Объявили, что во всех бедах виновата «старая чадь» — осевшие под Суздалем княжеские слуги, старосты, тиуны. Они были уже христианами, и волхвы внушали, будто их «колдовство» вызвало голод. Покатились погромы, «старую чадь» уничтожали целыми семьями, чтобы умилостивить прежних богов. Ярославу Мудрому, едва примирившись с Брячиславом Полоцким, пришлось мчаться в Суздаль. Бунтовщиков он разогнал, предводителей казнил. Отправил делегатов в Волжскую Болгарию, там закупили большое количество хлеба. Разъяснял народу, что голод наступил не от колдовства, а Господь наказывает людей за грехи, в том числе за упорство в язычестве.

В общем, греческие друзья Мстислава и северяне выбрали самый подходящий момент. Великий князь находился далеко, занялся устроением Залесского края. Ввел здесь «Русскую Правду», отлаживал администрацию[57]. А на юге из степей вынырнуло вдруг войско брата, и Чернигов встретил его с распростертыми объятиями. Но планы заговорщиков сразу стали нарушаться. Киев ни в какую не захотел принять Мстислава. Он совсем недавно натерпелся от поляков, и после этого впустить новые банды чужеземцев? Зачем оно нужно, такое сокровище?

А Ярослав оказался отрезан от столицы. Он уже привычно отправился в Новгород. В который раз собирал рать, навербовал варягов, и в 1024 г. вступил на Черниговщину. Мстислав занял позицию у села Листвена. Уж что-что, а полководцем он был великолепным. Ночью начали готовить войска к битве, и тмутараканский князь правильно определил, что Ярослав поставит в центре основную ударную силу, варягов. Против них он построил ополчение северян, а личную дружину и кубанскую конницу разместил на флангах. Под утро натянуло тучи, загрохотала сильнейшая гроза. Но Мстислав не стал пережидать ее, дал команду атаковать.

Это было неожиданно, тут даже черниговские ополченцы смогли потеснить профессионалов. Рубились во мраке, под стенами ливня, ориентировались при ослепительных вспышках молний. Варяги все же устояли под ударом, опомнились, их копья и мечи разили противников уверенно и точно. Северяне подавались назад, варяги сминали их, вклинивались в их ряды. Но при этом они нарушили строй, и Мстислав ударил с флангов отборными частями. Рать Ярослава опрокинули, она побежала. Победитель, обходя поле боя, радовался:

«Здесь лежит северянин, там варяг, а собственная моя дружина цела…»

Что ему были северяне? Он был чужим на Руси, с детских лет рос в Тмутаракани. Но очень быстро ему пришлось понять, что по-настоящему он не выиграл ничегошеньки. Киев, Переяславль, Смоленск, его по-прежнему не признавали. Видели в нем именно чужака. Кому нужен князь, которому трагедии и победы Руси были до сих пор безразличны? Ко всему прочему, ставленник черниговских бояр. А неужели киевским или смоленским боярам хотелось подчиняться черниговским? Ясам, касогам и хазарам требовалось платить. Поживились добычей, получили деньги и ушли по домам. И те же северяне, к коим Мстислав отнесся так пренебрежительно, остались его единственной опорой. Мало того, докатились известия, что без князя касоги захватили Тмутаракань.

Византийцы могли удовлетворенно потирать руки. Русичи лишились главной и единственной морской базы. А Мстислав лишился любимого города, считай что родины. Вот тогда-то удалой и недалекий богатырь наконец прозрел. Победитель обратился к брату. Соглашался признать его старшим, подчиниться ему. Ярослав, отступив на север, готовил новую армию. Он мог связаться с киевлянами, древлянами, ростовцами, раздавить Мстислава с нескольких сторон. Но разве не важнее было прекратить затянувшиеся кровопролития? Русские, в отличие от армян, не стали обращаться к «арбитражу» византийского императора. Убедившись, что Мстислав не замышляет подлости, а искренне готов к миру, Ярослав съехался с ним под Киевом и обо всем договорился. Мстислав получал в удел Левобережье Днепра и обязался повиноваться государю.

10. Ярослав Мудрый и величие Киева

Согласие между Ярославом и Мстиславом стало великим благом для Руси. Ее города и земли снова объединили свои силы. В 1029 г. Ярослав Мудрый лично возглавил поход на Тмутаракань. Отбил город, вернул брату его владения. Но ведь выиграл не только Мстислав, выиграло государство, Тмутаракань снова стала русским портом. Вместе принялись налаживать оборону против печенегов. Младший брат Судислав вел себя так же, как и раньше. От войны между старшими он опять постарался остаться в стороне. Вел какие-то подозрительные пересылки с Полочанами, но покорить отпавшую Эстонию даже не пытался. Великому князю пришлось это делать самому. В 1030 г. он поднял дружину, пригласил новгородцев, охотно присоединились псковичи, они-то были отнюдь не такими робкими, как их князь.

А прибалты жили совсем еще примитивно. Даже в племена не объединялись, расползлись родовыми общинами по дебрям и болотам. В каждой выбирали отдельного вождя. Он снаряжал мужчин на охоту, рыбную ловлю. Если кто-то совершил серьезный проступок, нарушил обычаи, вождь его судил. Единолично выносил приговор, а виноватым собственноручно тяпал им головы топором. Эсты молились у колод-идолов, почтительно кланялись жрецам-колдунам, пускай удачу наколдуют, подальше отгонят болезни.

Победить и подчинить эстов для великого князя не составило труда. Чтобы закрепить над ними русское владычество, он построил крепость Юрьев (ныне Тарту) — Ярослав Мудрый носил христианское имя Георгий или Юрий, его небесным покровителем был Св. Георгий Победоносец. Государь прошелся и дальше, до самого моря, заложил еще одну крепость, Колывань (Таллин). Местным вождям он сохранил полную власть над их родами, управляйте как умеете. А в городах посадил своих наместников и гарнизоны для сбора дани, поставил Божьи церкви.

Эсты, как и прочие финские народы, христианство отвергали наотрез. Попытки крещения могли сплотить их и обернуться такой войной по лесам, что мало не покажется. Что ж, Ярослав не настаивал, насильно крестить не нужно. В Юрьев будут приезжать псковские купцы, в Колывань приплывут корабли новгородцев, туземцы потянутся в города продавать белок и куниц, покупать русские товары. Будут присматриваться к русскому быту, культуре, Вере, им станут объяснять ее. Найдутся желающие креститься, за ними другие… Именно так было в Залесском крае, где когда-то начинал княжить Ярослав.

В Польше христиане недалеко ушли от прибалтийских язычников, и обернулось это серьезными потрясениями. Пленных, приведенных из Киева, король Болеслав Храбрый распродал и раздарил приближенным. Одной знатной подружке монарха достался молодой воин Моисей Угрин — брат Георгия, убитого вместе со св. Борисом. Аристократка была без ума от красивого невольника. Но он был твердым в Православии, перспектива стать профессиональным наложником его не прельстила. Мало того, смерть брата, плен, рабство потрясли его, он задумал вообще уйти от мира. В Польшу в данное время приходили не только немецкие монахи, но и афонские, болгарские, основывали обители в лесах, проповедовали по городам. Моисей встретил таких проповедников и принял от них постриг.

Хозяйка не могла понять, как такое возможно? Невольник принадлежит ей, значит, ей принадлежат и его душа, и тело. Соблазняла, поселила в собственных покоях, щеголяла перед ним в самом откровенном виде, требовала по ночам ложиться рядом. Моисей выдержал все испытания. Полячка ярилась, от ухаживаний перешла к истязаниям. Наконец, выведенная из себя, приказала оскопить непокорного раба, а короля взялась уговаривать, чтобы он изгнал монахов, разносящих столь вредные, по ее мнению, обычаи. Болеслав и сам был не в восторге от монахов. В отличие от послушных ему епископов и придворных священников, они смели обличать его поведение. Просьбу дамы, подарившей ему немало приятных минут, он исполнил, распорядился все обители порушить, а монахов гнать вон из королевства.

Но сразу после этого Болеслав скончался. Вокруг престола завязалась свара. Старший сын Мешко II сцепился с младшими, не поделив владения. Феодалы разделились. А кампания Болеслава против монахов оживила тайных язычников — не лучше ли совсем отбросить христианство? В междоусобице победил Мешко II. Двоих родственников ослепил, а младший брат Бесприм бежал на Русь[58]. А Ярослав не был бы Мудрым, если бы не принял его со всей любезностью. Пришла пора уточнить отношения с Польшей, вернуть отнятые земли и города.

У поляков не утихали внутренние дрязги. Взбунтовались покоренные Болеславом лужичане, к ним присоединились лютичи, призвали на помощь немцев. Германия не забыла, что Польша оттягала у нее области по Эльбе. Правда, Мешко II нашел сильного союзника, венгерского короля Иштвана I. Но и германский император Конрад II легко приобрел союзников — ими стали Ярослав Мудрый и отирающийся у него князь Бесприм. В 1031 г. немцы и чехи двинулись на Польшу с запада, а с востока — братья Ярослав и Мстислав с мощным русским войском. Они перешли Буг, осадили и взяли город Бельз. Западная Волынь вновь стала русской.

У Германии дела обстояли не так удачно. По ее тылам ударили венгры, ворвались в Австрию. Но Мешко II спешно согласился мириться с императором, отказался от завоеваний отца. Это его не спасло. Ярослав и Мстислав продолжали наступление, легко овладели Червенскими городами — их жители охотно возвращались в подданство Киева. Русские вступили в саму Польшу, давили и разбрасывали отряды враждующих между собой королевских воевод. Мешко бежал в Чехию, воины Ярослава заняли его столицу, Гнезно, и усадили на трон Бесприма[59]. Великий князь не стремился удержать чужую страну, как это пробовал сделать Болеслав. Удовлетворился восстановлением старых границ. Но за нашествие на Киев рассчитался в полной мере. Русичи забрали все вывезенные вещи, которые удалось разыскать. А что не нашли, компенсировали польскими богатствами.

Покидая страну, увели тысячи пленников. Хотя они предназначались не для рабского труда и не для продажи. Нет, Ярослав Мудрый задумал очередное большое дело. На Левобережье Днепра путь печенегам преграждали несколько линий крепостей, а на Правобережье — всего одна. Государь наметил строить еще одну, по р. Рось. Рубежи отодвигались на 60–90 км южнее, осваивались новые плодородные земли. Здесь возводились крепости Корсунь, Богуслав, Юрьев. Города надо было заселить, и как раз сюда направили поляков. Живите, трудитесь, служите новой родине.

Конечно, желания переселенцев никто не спрашивал. Но им в общем-то и в обиде быть не приходилось. Можно даже сказать, что уведенным на Русь повезло. Потому что Польша рухнула в полнейшие безобразия. Бесприм на престоле не удержался. Как только русские ушли, его убили заговорщики. Вернулся Мешко II, но теперь он вовсю заискивал перед немцами, в 1033 г. заключил с императором новый договор, признал себя вассалом, отдал дополнительные земли на западе. А это возмутило польских аристократов, поднялись бунты. Мешко скоропостижно помер, то ли от стресса, то ли помогли, его наследника Казимира вельможи выгнали.

Но тут же передрались между собой. Причем в выигрыше оказалась языческая партия, у нее имелась «идея». Объявляли, что христианство — «немецкая» религия, и великий герой Болеслав Храбрый как раз и намеревался от нее избавиться, да не успел. Князь племени мазовшан Моислав сделал язычество своим знаменем. Почему бы ему не надеть польскую корону? Другие аристократы не испытывали ни малейшего желания подчиняться Моиславу, зато к нему потянулось простонародье, мелкие феодалы, чем-либо обиженные аристократами. Польша уже 70 лет прожила в христианстве, но выяснилось, что язычество живо-живехонько. Оно забурлило повсюду, да еще в самых жутких формах.

Полыхали и рушились храмы, сооружались капища. Какие-то обряды уже и забыли, но что-то помнили. А что не помнили, с ходу придумывали. И в первую очередь — тащили к капищам христиан. Тащили женщин, подростков, детей из захваченного селения или замка, когда перебили мужчин-защитников. Какая разница, христиане или такие же полуязычники? Жили во владениях противника, значит, христиане. Растягивали на валунах алтарей голые тела, орущие и дергающиеся от ужаса. Не пойми откуда взявшиеся бесноватые ведуны вздымали скрюченные руки к небу, выкрикивали имена древних божков. Взмахи ножей потрошили плоть, землю пакостили вывалившиеся внутренности, а к алтарям вели следующих. Коптили палеными кусками мяса жертвенные костры, собравшаяся толпа пьянела от крови, от человеческих мучений, заходилась в возбужденных плясках…

Из Польши хлынули беженцы в разные стороны, в том числе на восток. Их принимали, люди были нужны. Великий князь расспрашивал приехавших в Киев польских рыцарей, воинов, определял на службу по их достоинству. Сравнивал — до такого, как у них, Русь все же не доходила. А почему? Причина выглядела очевидной. Удержала Веру, не отдала на поругание. Ярослав вспоминал, как подавлял мятеж под Суздалем. Пожалуй, назревало то же самое. Своими глазами видел сожженные селения, изуродованные трупы. Но сравнение с Польшей убеждало и в мысли, что нельзя насаждать христианство силой. Надо, чтобы люди сознательно, собственной душой обращались ко Христу. Православие должно быть их собственной Верой, тогда от него не отступят.

Урок Польши приводил и к другому выводу: внутренняя смута страшнее любого внешнего врага. Пока едины, неприятеля можно отразить, переиграть, выгнать. А «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякой город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Матф. 12, 25). Не зря же о такой опасности предостерег Сам Господь. Но поняли это еще не все. Теперь тревожная информация стала поступать из Пскова. Рядом с Судиславом появились крамольники, покинувшие Киев с Болеславом, сейчас-то им и с Польшей пришлось распрощаться. Дорожку к брату проторили и византийцы. С Мстиславом не удалось, так есть еще один. А Судислав, даром что трус, поддался.

Завидовал старшему брату, его успехам, богатству. Повел тайные переговоры о союзе с Брячиславом Полоцким. Больше прощать Ярослав не стал. Сколько можно? В 1034 г. пресек измену на корню, взял брата под стражу. В тюрьму не посадил, распорядился содержать прилично (в тогдашней тюрьме-порубе выжить 24 года, как получилось у Судислава, было невозможно). Но свободы лишил, а Псков подчинил Новгороду. Город слишком обособился от общерусских дел, пускай новгородцы подтянут его к своему уровню.

А в 1036 г. скончался брат Мстислав. Поехал на охоту, занемог, и уже не оправился. Не стало простодушного богатыря, наломавшего столько дров, но потом верой и правдой служившего Руси. Украшал Чернигов, возводил величественный собор Спаса. Был грозой для печенегов. Их ханы то и дело пробовали на прочность русские границы, за 21 год летописи отметили 16 войн![60] Но Мстислав за всю жизнь не знал ни одного поражения в боях! Великий князь мог спокойно ехать по делам в Новгород, Псков, покорять эстов — на юге оставался его брат. Степняки, раз за разом получая взбучку, присмирели, несколько лет вели себя тихо.

Единственный сын Мстислава умер раньше отца. Левобережье Днепра и Тмутаракань перешли под непосредственное управление великого князя. Ему-то пресечение рода не угрожало. Любимая Ирина дарила ему все новых детей. За Владимиром родились Изяслав, Анна, Святослав, Всеволод, Анастасия, Елизавета, Игорь, Вячеслав. Но Ярослав не спешил рассылать сыновей на княжение, как делал его отец. По себе знал, как это бывает. Самостоятельность, конечно, хорошая школа. Но чему можно научиться на окраинах? Ездить по лесам собирать подати, решать мелкие споры между селами? Помнил и то, как руководили им приставленные дядьки, как окручивало его, несмышленыша, ростовское боярство, потом новгородское. Ведь так же окручивали и Мстислава, Святополка Окаянного…

Нет, сыновьям надо подольше побыть вместе, одной семьей, тогда и мыслей не возникнет поднимать меч на брата. А настоящее княжеское воспитание удобнее организовать при дворе. Государь следил, чтобы его дети получили достойное образование. Они знали по несколько языков, даже дочери свободно владели греческим, латынью. Только в 1036 г., когда старшему, Владимиру, исполнилось 16, Ярослав решил, что пора доверить ему самостоятельность. Куда назначить? Ясное дело, в Новгород. Новгородцам будет лестно, что у них княжит наследник, они станут для Владимира лучшей опорой, а школа ему выпадет трудная, но нужная. Ярослав сам повез сына сажать на престол. Городу честь оказать, а заодно подсказать что к чему. При нем бояре не будут лукавить, закидываться перед молодым князем на лишние права. Накопились и другие дела: надо было выбрать новгородского епископа, узнать, что в Пскове делается.

Но сопредельным державам укрепление Руси было совсем не по сердцу. За всем, что творилось в стране, цепко присматривали чужие глаза. Вот и сейчас они четко оценили выгодную ситуацию: непобедимого Мстислава больше нет, черниговцы недовольны приездом к ним киевских наместников, а Ярослав отправился на север… Операцию организовывали не печенеги, это был не из уровень. Авторы грамотно рассчитали, сколько нужно времени великому князю, чтобы доехать до Новгорода, оторваться подальше от столицы. По степям снова сработала рука опытных дипломатов, будоража кочевников. Ничто не предвещало грозы. У русских с печенегами был мир, он ничем не нарушался. Но так же, как когда-то на Альте поднялись вдруг все кланы, забыли взаимные счеты и без всякого повода понеслись на Русь.

Бесчисленные тучи кочевников проломили пограничную оборону, и на осады крепостей, мелких городов, они не отвлекались. Двигались целенаправленно — на Киев. Передовая линия крепостей, заложенная Ярославом на Роси, сыграла свою роль. Столица получила больше времени изготовиться. В город бежали крестьяне, воеводы вооружали киевлян. Лавина врагов выплеснулась к стенам и споткнулась. Засвистели стаи стрел, ударили камнеметы. Поворачивали лошади, волоча мертвые тела, хромающие всадники выбирались из-под убитых лошадей. Самых напористых, дорвавшихся до подножия стен, окатили кипяток и горячая смола.

А к Ярославу уже летели гонцы, загоняя коней. Новгородцы, как всегда, не подвели его. Вооружились мгновенно — веди, государь! Взметнулся великокняжеский стяг, браво гарцевали дружинники, грузилась в быстрые ладьи пехота. Призывая по пути отряды других городов, рать полным ходом помчалась к осажденной столице. Все расчеты печенегов оказались перечеркнуты. Надеялись взять Киев с налета. Увидят полчища, растеряются, тут-то и бери их голыми руками. А город держался, отражал атаки. Надеялись, что осада сделает свое дело — народу в крепость набилось много, съедят запасы, тут им и конец. А неожиданно появился Ярослав…

Печенеги к этому оказались не готовы, но киевляне ждали. Открыли ворота, ринулись на вылазку и соединились с подмогой. Битва была жаркой, яростной. Рубились и резались целый день. Лишь к вечеру степняков сломили и опрокинули. Бросились в преследование, добивали вдогон. А от Киева до родных степей им было удирать куда дальше, чем от берегов Альты. Вышли на перехват гарнизоны крепостей, оставленных неприятелями в тылу, истребляли перемешавшиеся отряды. Вторжение обернулось для печенегов таким разгромом, что стало последним. Больше они на Русь не приходили никогда. Угроза, больше ста лет терзавшая страну, исчезла. Развеялась в воплях перебитых, в панике бегущих.

Люди этого еще не знали, но чувствовали — победа-то не рядовая. Произошло что-то особенное. Это ощущал и великий князь. Ощущал в общем ликовании, радости. Он решил и отметить победу по-особенному. Точнее, задумка была старой, а разгром степняков предоставил ему подходящий повод. Ярослав повелел прямо на месте битвы заложить храм. Не просто храм, а св. Софии. Заодно он стал прозрачным намеком для тех, кто подстрекал печенежские набеги. Есть св. София в Константинополе — будет и в Киеве. Не похожая на греческую, своя, неповторимая, и не менее прекрасная. Правда, храм получался за пределами города. Но дело было поправимым. Нападение показало, насколько тесными стали старые укрепления для умножившегося населения. Ярослав повелел строить новые станы, каменные, неприступные и величественные. Денег на это в казне хватит. А ворота тоже распорядился назвать как в Константинополе — Золотые, Серебряные…

Рюрик, Вещий Олег, св. Ольга, Святослав, св. Владимир создавали державу. При Ярославе Мудром в полной мере созрели плоды. Русь становилась не только самым большим государством Европы, но и самым красивым, развитым. Иностранцы и раньше удивлялись размерам Киева, а сейчас вокруг прежнего, Владимирова города, разрастался Ярославов. Возводился дворец великого князя, палаты, вздымались купола новых храмов, оборудовались торжища, пристани.

Государь настойчиво добивался, чтобы его подданные были образованным народом. Он создал книжные мастерские. В одних трудились переводчики, перелагали на славянский язык лучшие произведения греческой мысли. В других книги размножались, переписывались. Великий князь лично контролировал эту работу. Прочитав хорошую книгу, давал указание делать с нее списки. Ярослав собрал богатейшую семейную библиотеку, но впервые на Руси организовал и городскую, при храме св. Софии. А к киевским училищам, учрежденным св. Владимиром, Ярослав добавил школу в Новгороде на 300 детей.

Впрочем, Новгород вообще не хотел отставать от Киева. Он разросся на пять концов, привлекал множество иностранных купцов. По договоренности с городом они основывали постоянные подворья, заселили целые улицы — немецкую, готскую. Владимир Ярославович, подражая отцу, тоже заложил храм св. Софии. Опять же, он был не похожим ни на греческий, ни на киевский. Он был особым, как бы вобрал в себя дух русского севера. Могучая, основательная св. София Новгородская.

Энергичные новгородцы старались распространять свое влияние и на соседние области. Юный Владимир показал, что умеет быть хорошим воином. Совершил с городской ратью трудный поход в Финляндию, победил и обложил данью племя емь. А ватаги удальцов и отряды бояр проникали в глубины северной тайги. Они выработали собственные методы и традиции. Могли ли несколько десятков или сотен добрых молодцев покорить оружием бескрайние пространства? В глухомани, в отрыве от родины, их попросту вырезали бы, не сегодня так завтра. Новгородцы действовали иначе. Когда нужно, пускали в ход и оружие, но старались договориться по-хорошему. Склоняли таежное население платить дань, а за это обещали покровительство, защиту от других племен. В обычаи местных жителей не вмешивались. Привозили товары, которых у них не было. Хочешь торговать — пожалуйста. Хочешь воевать — попробуй. Строили укрепленные остроги. Вокруг них возникали селения.

В это же время норвежские викинги пытались попасть в «Великую Биармию» — т. е. Пермь, сказочную страну золота и драгоценных мехов. Это было чрезвычайно трудно, утлые ладьи погибали во льдах и полярных штормах. Тех, кому удавалось пройти на восток, считали героями, воспевали в сагах. Но когда норманны сумели обогнуть Кольский полуостров и добраться до Северной Двины, они обнаружили русский город, ярмарки, куда съезжались купцы и окрестные население. Викинги попробовали было установить «контакты» теми способами, как было принято у них. Разграбили святилище божества Йомалы, ободрали золото и серебро с идола, обчистили даже приношения здешних жителей на их кладбище.

Итог был предсказуемым. Поднялись таежные племена, русские подсобили, и уцелевшим героям оставалось отчаливать пока не поздно. Новгородцы подобных проколов не допускали. Они-то идолов и кладбища не трогали. У них на севере появлялись друзья. Опираясь на друзей, узнавали дальнейшие дороги. От Двины и Сухоны дошли до Мезени, потом до Печоры. Достигли и сурового «Камня», Уральских гор.

Ну а Ярославу Мудрому все-таки пришлось заниматься хаосом в Польше. Распад там углубился так, что дальше некуда. Крестьяне пришли к выводу, что христианство — не только «немецкая», а «господская» религия, крушили всех, кого причислили к господам. Воспользовался князь Чехии Бржетислав. Он, подобно Болеславу Храброму, возмечтал создать собственную великую державу и двинул на Польшу войска. Феодалы с облегчением вздохнули, переходили к нему, разгоняли повстанцев.

Бржетислав легко захватил почти всю страну, кроме Мазовии. Но она была оплотом язычников. Ее князь Моислав заключил союз с другими язычниками, ятвягами и литовцами, отразил чехов. Для Руси расклад получался совсем нехорошим. Гнойник воинствующего язычества рядом с границами был ей ни к чему. Мазовшане со своими союзниками разохотились совершать набеги как на польские, так и на русские земли. Еще опаснее было, если зараза язычества перехлестнет к не окрепшим в Вере подданным великого князя.

Но и в той части Польши, которую оккупировали чехи, было неладно. Войска Бржетислава вели себя так же, как поляки в их стране. Расположились полными хозяевами, грабили, насильничали. Уцелевшие польские вельможи спохватились, обратились к немцам, как бы вернуть их законного монарха. Германскому королю Генриху III этот вариант понравился. Его вассал Бржетислав после своих завоеваний возгордился, не желал подчиняться. Генрих связался с Ярославом Мудрым, предложил действовать сообща. Великий князь рассудил, что это и впрямь будет полезно. С одной стороны язычники, с другой — аппетиты чехов Польшей не ограничивались, они начали коситься на Прикарпатье, Волынь. Пусть лучше правит польский король. Он ослаблен в раздорах, вреда не нанесет.

А законный король Казимир уже и не надеялся, что возвратится на престол. В Германии с ним сперва обошлись довольно неласково, он перебрался во Францию и постригся в монахи. Но немецкие и польские посланцы извлекли его из монастыря, папа по просьбе Генриха III разрешил короля от монашеского обета. Немцы начали войну с Чехией, отвлекли ее. В Польшу прибыл Казимир, паны и простолюдины встретили его с радостью, принялись выгонять чехов. А русские ударили на Мазовию и ее союзников. Сражения были нелегкими. Самому Яроставу и его сыновьям пришлось организовывать три похода на запад. Княжеские рати одолели ятвягов, литовцев, сокрушили и многочисленное воинство мазовецкого Моислава.

На земли побежденной Мазовии Ярослав не позарился, она была бы слишком сомнительным приобретением. Для Руси был важнее прочный мир. Государь отдал Мазовию Казимиру — сам разбирайся со своими язычниками. Польский король не знал как благодарить. В 1042 г. заключил с великим князем договор, «навечно» признал русскими Прикарпатье и другие спорные владения. Возвратил 800 человек — всех, кто еще оставался в Польше из давних пленных. Дружбу и союз скрепили двойным браком. Король брал в жены сестру Ярослава Доброгневу (Марию), а свою сестру выдавал за сына великого князя, Изяслава.

Как с семейной, так и с государственной точки зрения все сложилось удачно. Младшая дочка св. Владимира, сестренка Бориса и Глеба от болгарки, получила коронованного супруга. А положение Казимира было ох каким шатким! Даже его столица лежала сожженная и разграбленная, скромненько венчались не в Гнезно, а в Кракове. Но через жену он приобрел могущественное поровительство Ярослава, держался за русских двумя руками.

Великий князь задумывал и другой альянс. Союз с Германией уже несколько раз оказывался выгодным и эффективным, а Генрих III как раз овдовел. Ярослав ему тоже забросил предложение — почему бы не породниться? В Киеве подросла дочь государя Анна, умница и красавица. А если русский и германский монархи станут родственниками, кто сможет противостоять им? Они будут диктовать свою волю хоть чехам, хоть венграм, хоть грекам. Но… помыслы и политика Генриха были нацелены в совсем в иную сторону. Туда же, куда у его предшественников — в Италию, к блестяшке императорской короны.

Волею судеб в собственность Генриха III перешло большинство германских герцогств, казалось бы — можно установить единоличное правление. Но ему даже с Германией было возиться недосуг, он пораздавал герцогства новым вассалам. А для женитьбы, поколебавшись, выбрал Агнессу, дочь герцога Аквитанского. Властителя совсем плевенького, но ему случайно достался чисто формальный титул «короля Италии». Однако на Западе, перенявшем римский культ юридического крючкотворства, подобным формальностям придавалось важнейшее значение… Для Киева отрицательный ответ, конечно, был обидным. Ну что ж, пожали плечами. Как хотите, учтем на будущее. А дочери Ярослава Мудрого без женихов не останутся.

11. Ярослав Мудрый и дела церковные

Церковные проблемы на Руси были ничуть не менее насущными и злободневными, чем военные и дипломатические. Св. Владимир Креститель имел возможность выбирать между Константинопольской и Охридской патриархиями. Но в 1018 г. Болгария прекратила существование, ее церковь утратила самостоятельность. Теперь волей-неволей нужно было обращаться в Константинополь. В 1020 г., сразу по окончании войн со Святополком, в Киеве появился греческий митрополит Иоанн I. Тем не менее, отношения с Византией оставались прохладными.

Ярослав знал, кто подталкивает печенежские набеги, кто подстроил нападение Мстислава. А митрополит гнул свою линию. По канонам Западной церкви главой «христианского мира» являлся папа, но по установкам Восточной — император. Все, кто вошел в ее лоно, принял крещение от греков, должны были признать себя вассалами императора. Хотя бы формально. Для начала. Ярослава это не устраивало. Унижать престиж Руси он не собирался. Впрочем, он наглядно видел, чем оборачивается подобная зависимость — на примерах болгар, грузин, армян, абхазов. Но в стране уже имелись свои, русские священники, обученные и рукоположенные от болгар. А болгарское духовенство по указу Василия II тоже вошло в византийскую церковь. Соответственно, митрополиту приходилось считаться с этими священниками, числить их вполне законными, равноправными с греками. На них-то и старался опираться великий князь, примечал лучших, выдвигал.

Один из русских, Иларион, служил в храме св. Апостолов в пригородной резиденции государя, Берестове. Беседуя с ним, Ярослав понял, что он человек умный, начитанный. Но Илариона отличала и чистая, самоотверженная Вера. В соседнем лесу он выкопал себе пещеру. В свободное от службы время уходил туда молиться в уединении, чтобы не отвлекали шум и суета большой усадьбы. Ярослав оценил эти качества и в 1027 г. приблизил к себе, сделал своим духовником. Ему нужен был именно такой. Способный разрешить душевные сомнения, подать совет, но и образованный, разбирающийся в богословских тонкостях, которыми пытались играть византийцы. А главное — свой, русский. С митропольчьими греками сокровенным не поделишься, у них даже исповедь могла превратиться в донесение в Константинополь.

Иларион стал верным и деятельным помощником государя. Налаживал перевод и переписку книг, обучение молодежи. Вместе с ним Ярослав Мудрый кропотливо занимался разработкой церковных уставов. Дело было крайне важным и не простым. С одной стороны, требовалось подкрепить авторитет церкви, наделить ее законодательными правами. С другой, провести четкую черту между духовной властью и государственной. Такую черту, за которую митрополиту и его присным заступать не положено.

Особое внимание Ярослав обращал на «черноризцев» — монахов. Греческих-то монахов на Руси почти не было. А среди русских людей хватало необученных, не подготовленных к священству, зато загоревшихся пламенем Веры, настоящих подвижников, принимавших монашеский постриг. Государь осознал, что как раз через них, не только проповедью, а делом, примером, Православие будет овладевать сердцами простых людей. В Киеве были созданы монастыри Св. Георгия и Св. Ирины, небесных покровителей великого князя и его супруги. А пещерка Илариона возле Берестова почти не пустовала. В ней поселился преподобный Антоний. О его святой аскетической жизни распространялась молва. В 1032 г. из Курска пришел благочестивый молодой человек Феодосий, присоединился к Антонию. Появились другие монахи. Так зародился Киево-Печерский монастырь.

Попытки Ярослава выдвигать национальные кадры вызывали трения с Константинополем. Хотя государь, в общем-то, руководствовался общепринятыми нормами — в XI в. в любой суверенной державе монарх обладал правом инвеституры, определять и назначать епископов. Так было и в самой Византии. Но в том-то и дело, что греки не считали Русь суверенной. Силились включать в число своих подданных: пусть и номинально, через церковную зависимость. Уступать великому князю они никак не собирались. В 1036 г. освободилось место епископа в Новгороде, и Ярослав Мудрый, преодолев сопротивление византийцев, настоял на собственной кандидатуре. Впервые провел в епископы русского богослова Луку Жидяту. Но когда повез нового владыку к новгородцам, случился тот самый массированный удар печенегов на Киев. Случайно ли так совпало?

Правда, дела самой Византии по сравнению с Русью выглядели невзрачно. Очень сложной была эта держава, противоречивой. Здесь существовал святой Афон, но была и почти светская патриархия, продажная, погрязшая в интригах. Были доблестные пограничники-акриты, поколение за поколением встававшие на пути вражеских полчищ, но была и клоака придворного синклита. Константинополь славился непревзойденными мастерами, художниками, зодчими, но подавляющее большинство его населения составляли хищные вельможи со своими прихлебателями, алчные торгаши, развращенная чернь. Империя загнивала уже давно и основательно, однако до поры до времени держалась на инерции.

Одолевать противников грекам позволяла изощренная и коварная дипломатия, она накопила тысячелетний опыт, и патриархия играла в этом не последнюю роль, внешнеполитическое ведомство традиционно возглавлял епископ Евхаитский. Византийцам немало помогал и устоявшийся престиж ведущей державы мира. Константинополь ослеплял иноземцев внешним блеском, и на этот блеск, на поиски счастья и богатства, устремлялись люди из других стран. Империя подпитывался чужими умами, талантами, силами.

Но как раз в царствование Ярослава Мудрого инерция, казавшаяся вечной, вдруг надломилась. Василий Болгаробойца стал последним императором, правдами и неправдами поддержавшим величие ромеев. В 1025 г. он умер, и власть досталась его брату Константину VIII. О нем даже греческие историки не нашли ни одного доброго слова. Как раньше, так и теперь он интересовался лишь попойками и женскими прелестями. Советников Василия он разогнал, а к государственной кормушке дорвались те, кто обеспечивал царю его развлечения. Но кутежи в возрасте за 70 до добра не довели, Константина хватило лишь на три года. После него остались дочери Зоя и Феодора, периодически отмечавшиеся скандальными похождениями, но так и не выданные замуж. Это оказалось кстати. При отсутствии мужчин-наследников в Византии ставили императоров путем брака.

Закипели страсти, разные группировки выдвигали своих ставленников. Выбрали такого, чтобы он сохранил то же окружение, не мешал придворной клике заправлять по-своему и набивать кошельки. Императором стал пустой и тщеславный Роман Аргир. Он был женат, но патриарх легко расторг его брак, отправил жену в монастырь и в 1028 г. обвенчал Романа с Зоей. Хотя случилась накладка. 50-летняя императрица жаждала очень бурной супружеской жизни, а 60-летний супруг обслужить ее темперамент не мог. Поэтому царица сошлась с красавчиком Михаилом Пафлагонянином. Роман, на свою беду, оказался принципиальным. Ему увлечение жены не понравилось. Забыл, что он-то является лишь «довеском» легитимной императрицы. А Зоя семейных сцен не любила, в 1034 г. она отравила мужа и на следующий день вышла замуж за Михаила.

Но несчастной женщине решительно не везло в супружестве. Со вторым мужем тоже вышла неладно, обнаружилась чахотка. Что ж, царица не отчаивалась, придворные подсунули ей молоденького Михаила Калафата. Пафлагонянин повел себя более благоразумно, чем прошлый император, сцен не закатывал, Зоя уговорила его усыновить Калафата и стала вместо супруга жить с «сынком». А тем временем казна разворовывалась, росли поборы с населения. Поднимали мятежи военачальники, нацеливаясь на императорский трон. Их подавляли единственным способом — перекупали помощников, и они предавали лидеров. Вдобавок, Византия пожала плоды своей политики в Причерноморье. Она слишком долго и упорно натравливала печенегов на Русь, а после разгрома 1036 г. кочевники боялись идти на север. Но они уже приохотились к грабежам, не могли существовать без добычи, торговли пленными. И тогда… начались их набеги на саму Византию. Это оказалось легче, чем на Русь. А какая разница, кого в полон угонять? Евреи все равно купят, найдут куда перепродать.

Ярослав Мудрый не обличал того, что творилось в Константинополе. В конце концов, кто как царствует и с кем спит — внутреннее дело империи. Он готов был улучшить отношения с греками. Возводимую им Софию Киевскую заранее назвал Митрополичьей. Новый митрополит Феофемпт, присланный на Русь, получал роскошный храм и резиденцию, его окружили почетом. Но государь требовал и взаимного уважения. Не тут-то было! Греки по-прежнему вели себя высокомерно, титулов великого кагана и самодержца не признавали. Феофемпт еще настойчивее, чем его предшественник, лез в политику. Шаги великого князя, невыгодные Константинополю, признавал неугодными Богу. На Литургиях звучали здравицы сменяющимся императорам, а уж потом как бы их вассалу, «архонту» Ярославу.

Одновременно назревал еще один конфликт. Каждая национальная церковь имела своих святых покровителей. Великий князь и его духовные советники готовили материалы для канонизации русских святых. В первую очередь, св. Владимира Крестителя. Это было закономерным и само собой разумеющимся. В любой стране монарх, приведший ее к христианству, вскоре после преставления признавался святым. Прочие его земные дела даже в расчет не принимались. Обращение целого народа к Христу перевешивало и прошлые языческие заблуждения, и частные прегрешения. «Ибо дерево познается по плоду» (Матф., 12, 33), а в таких случаях плоды говорили сами за себя. Кроме того, еще св. Владимир начал подготовку к канонизации своей бабки, св. Ольги. На Руси появились и страстотерпцы, св. Борис и Глеб, духовенство исследовало обстоятельства их мученичества, было составлено «Сказание», заготовка для Жития[61].

Но… Константинопольская патриархия в прославлении русских святых отказала. Беспричинно и наотрез. Точнее, причины-то были очевидными. Св. Владимир слишком крепко насолил Византии. Св. Ольга тоже вела себя очень нелояльно к Константинополю. Св. Борис и Глеб были сыновьями болгарки, а скандал с царевной Анной и переориентацией Руси на Болгарию не забыли. Да и вообще, разве можно было «варварам» иметь святых? Существует предостаточно греческих святых, пусть молятся им, заодно привыкают почитать греков как таковых, высший народ, более близкий к Господу.

Но и назвать истинные причины было нельзя. Отказ — официальный документ. Византийцы в собственных хрониках тщательно обошли историю взятия Херсонеса, крещения св. Владимира, его женитьбы. Разве можно было расписаться в том, как русский князь обставил их империю? Отказ округло мотивировали всего лишь тем, что св. Владимира «Бог не прославил» посмертными чудесами. Русские богословы весьма квалифицированно возражали, что чудеса творят и бесы, а многие святые их не творили[62]. Нет, патриархия оставалась будто глухой, повторяла одно и то же. Насчет святых Ольги, Бориса и Глеба отделывались другими формальными отговорками.

Тут уж допекло. Загремел голос Илариона. В Киеве как раз завершили строительство Золотых ворот, их венчал храм Благовещения, и на его освящении перед всем государевым двором, столичной знатью и митрополичьим клиром духовник великого князя прочел написанное им «Слово о законе и благодати». Ясное дело, оно создавалось с ведома и одобрения Ярослава. Это было и блестящее богословское произведение, и шедевр литературы, и взрывной политический трактат. Иларион разобрал суть иудаизма, основанного на законе, и противопоставил ему христианство — закон властвовал до Христа, а дальше в мир пришла Благодать Божья. Но ведь и византийцы, как прежде евреи, вообразили себя «народом избранным», пытаются регламентировать Веру собственными мертвыми законами. А она дается по Благодати — тому, кому сочтет нужным Господь. Да и Русь приняла крещение не от греков — приняла от собственного великого князя, на которого снизошла Благодать.

«Слово» было гимном св. Владимиру, гимном всей Руси. Иларион указывал, что Русская земля «не худая, не неведомая», а «известна и слышима во всех четырех концах земли», воспевал Киев, «величием сияющий», «церкви процветающие», «христианство возрастающее». А св. Владимира сравнивал с апостолами, со св. равноапостольным императором Константином, принесшим свет Веры Римскому царству. Славил и предков Владимира великих князей Игоря, Святослава, их мужество в битвах, победы, могущество — несмотря на то, что они были язычниками, а битвы-то вели с византийцами. Иларион не забыл подчеркнуть титул Владимира Святославовича, унаследованный Ярославом — каган[63]. Это был хлесткий и откровенный ответ на греческие притязания «исключительности».

Между тем, Константинополь все глубже скатывался в мерзость. В 1041 г. Михаил Пафлагонянин умер, и царица Зоя вышла за «сына» Калафата. Но делить ложе со старухой было не слишком приятным занятием. Калафат терпеливо совершал это, пока от его пыла зависела дальнейшая карьера. Заполучив корону, он настроился иначе. В 1042 г. решил, что императрице пора удалиться в монастырь, а править будет он сам. Но он не рассчитал своих сил. Сестрички Зоя и Феодора помчались по улицам, поднимая столичную чернь. Открывались винные подвалы, в толпу швырялись деньги, горожане взбурлили «за нашу матушку Зою»[64]. Калафата свергли и ослепили. А Зоя озаботилась, кем бы его заменить, и вспомнила давнего любовника Константина Мономаха. Этот фанфарон и бабник уже дважды был женат, в свое время за связь с Зоей угодил в ссылку и жил там с собственной племянницей Склиреной. Его извлекли в столицу, без проблем обвенчали и короновали, хотя 64-летней Зое пришлось смириться с наличием племянницы. Устроились дружно, по-семейному, втроем.

Но во время переворота в Константинополе пьяные толпы бесчинствовали, под горячую руку погромили лавки русских купцов, были убитые. Ярослав Мудрый потребовал возмещения убытков и наказания виновных. Мономах и Зоя спустили дело на тормозах, они не хотели обижать сброд, который обеспечил их победу. Это стало последней каплей. В 1043 г. великий князь объявил Византии войну. Впрочем, грабеж и убийство стали лишь предлогом. Настоящую причину, как ни парадоксально, раскрывают греческие хроники. Они назвали войну… «восстанием русов»[65]. Да-да! Восстанием! Нашу страну и впрямь старались принизить до положения подневольной провинции. Пришла пора внести ясность.

Для удара был выбран подходящий момент — против Византии восстала Сербия, взбунтовался военачальник Георгий Маниак. Командовать войском государь поручил сыну Владимиру и воеводе Вышате. Оно было небольшим, 10–12 тыс. Отправлялось без конницы, обозов, осадных машин, десантом на лодках. Для взятия города с миллионным населением такая армия, конечно, не предназначалась. Но Ярослав, Иларион и другие советники великого князя знали отечественную историю. Изучали документы и старые договоры, подтверждавшие — Олег, Игорь, Ольга, Святослав, взимали с греков дань[66]. Владимиру Ярославичу дана была четкая инструкция: как следует пугануть византийцев, если нужно, разорить окрестности их столицы и добиться выплаты дани. Не из-за денег, стоило ли огород городить из-за скольких-то фунтов серебра или золота? Но, по средневековым нормам, монарх, выплативший дань, считался подданным победителя. Вот и попробуйте после этого задирать носы…

Мономах сперва распетушился, хотел показать себя настоящим императором, оправдать прозвище (Мономах — единоборец). Велел арестовать русских купцов в Константинополе, русских наемников на греческой службе, разослать их по разным городам. Но у Босфора показался флот Владимира, и царь заюлил. Направил послов, соглашался выплатить штраф за убийство, компенсировать убытки. Конечно, этого было уже мало, военные издержки тоже чего-то стоили. А Владимир и задачу имел вполне определенную, объявил: отстегивайте дань. Все греческие цари в подобных ситуациях предпочитали откупаться, Ярослав это учел. Но… он не учел, что казна Мономаха была пуста. Совершенно. Все растранжирили на переворот, на празднества коронации, на подкуп мятежных сербских вождей и военных.

Хочешь не хочешь, император был вынужден сражаться. У византийцев имелось секретное оружие, которого не было ни в одной стране, «греческий огонь». Из особых устройств-сифонов выбрызгивалась смесь, она воспламенялась на воздухе, и даже водой погасить ее было невозможно. Как раз это оружие выручило Мономаха. Он собрал сколько мог кораблей, вооружил огненосными сифонами и выслал на русских. Поджечь удалось лишь несколько лодок, но «греческий огонь» разлился по воде, и флоту пришлось отойти в открытое море. А пока остановились, перегруппировались, налетел шторм. Для легких судов это было опасно. Некоторые потопило, самого Владимира перетащили из тонущей ладьи в другую. Много судов выбросило на берег, поразбивало о камни, 6 тыс. воинов остались без лодок.

О продолжении операции не могло быть речи. Вышата высадился на берег. Сказал, что разделит с соратниками все трудности, поведет их пробиваться на родину. А Владимир возглавил остатки флота. Императора окрылило неожиданное спасение. Он вообразил себя великим военачальником, заявлял, что проучит русских, навсегда обобьет охоту к нападениям. Выслал эскадру из 24 галер перехватить лодки. С опозданием к столице прибыли два армейских легиона, их Мономах тоже отправил в преследование. Византийская эскадра обогнала Владимира, встала у устья Днепра, перерезав дорогу домой. Но русские бросились в атаку. Они уже выработали способы противодействовать страшному неприятельскому оружию. Умело маневрируя, быстро подскочили вплотную, и применить «греческий огонь» стало невозможно, чтобы не сгореть самим. Княжеские воины сцепились с вражескими судами, полезли на палубы в рукопашную. Императорский адмирал был убит, эскадру захватили.

На суше обернулось куда хуже. Тяжелая конница настигла русичей у Варны. Они отчаянно отбивались, но их смяли. Больше 5 тыс. воинов полегло, 800 человек вместе с Вышатой взяли в плен. О, тут-то Мономах постарался похвастаться, поднять свой авторитет. Потешил Константинополь победными торжествами, под восторженные вопли толпы всем пленным выкололи глаза… Но за эйфорией пришло похмелье. В провинциях не утихали бунты. Через Дунай вторгались печенеги, нападали мадьяры. А Русь-то ничуть не ослабела. Нависала с севера, как грозовая туча. Чего стоило могучему Ярославу сговориться с теми же печенегами, мадьярами?

Императорские чиновники срочно выколачивали из народа деньги, откупаться пока не поздно, и в Киев пожаловало византийское посольство. Мономах соглашался отпустить пленных, заплатить любую цену. Разве что слова «дань» уклончиво избегал, называл возмещением убытков. Подтверждались старые и давали новые привилегии русской торговле. А вдобавок император предлагал кому-нибудь из неженатых сыновей Ярослава руку своей дочери Анастасии! Св. Владимиру для брака с царевной понадобилось брать Херсонес, а Мономах сам упрашивал породниться! Правда, дочка была не «порфирородной», от предыдущего брака Мономаха, но ведь и выдавали ее не за великого князя, даже не за наследника, а за четвертого сына, 16-летнего Всеволода. Большего унижения для Константинополя нельзя было ожидать, и Ярослав согласился. Не вести же армию на греческую столицу, пробиваться через Балканы, осаждать крепости… Цель была достигнута. Гордые ромеи поклонились, признали Русь равной.

Наша страна в это время вообще вознеслась на вершину международной политики. С ней старались дружить, заискивали. Датский король Канут Великий развернул широкие завоевания, и изгнанные им английские принцы Эдвин и Эдвард прибыли не куда-нибудь, а в Киев. На Руси очутился и побежденный Канутом норвежский король Олаф. При дворе Ярослава гостил его сын Магнус, потом при русской поддержке вернул престол. В Венгрии немцы посадили на престол своего ставленника Петра, королевичи Андрей и Левента бежали к Ярославу Мудрому. А в 1046 г. мадьярская знать свергла Петра, прислала делегатов звать на трон Андрея. Он покидал Киев не один, с ним уезжала молодая супруга, дочь Ярослава Анастасия — королева Венгрии.

В очередных норвежских смутах на Русь попал принц Гаральд Смелый. Служил великому князю и влюбился в его дочь Елизавету. Но нищий эмигрант был для нее совсем не подходящим женихом, он получил отказ. Гаральд уехал с варяжским отрядом в Византию, воевал, прославился подвигами. Свою любовь принц сохранил, он был талантливым поэтом, слагал песни. До нас дошло 16 из них, и все посвящены Елизавете:

«Мы видели берега Сицилии и, плавая на быстрых кораблях, искали славы… В чем я не искусен? Сражаюсь храбро, сижу на коне твердо, плаваю легко, катаюсь по льду, метко бросаю копье, владею веслом, но русская красавица меня презирает!»

Он вернулся героем, с трофейными богатствами — а когда стало ясно, что он сможет бороться за норвежский трон, «русская красавица» и ее отец все же отнеслись к Гаральду теплее. Елизавета стала королевой Норвегии. Через некоторое время Гаральд погиб, но «русская красавица» (и дочь Ярослава!) во вдовах не засиделась. Ей предложил руку и сердце король Дании, и Елизавета снова стала королевой.

На Византию Ярослав больше не оглядывался, титуловал себя «царем и самодержцем» — греки проглотили, молча признали. Он перестал обращать внимание и на патриархию. Впрочем, с чисто моральной точки зрения заслуживала ли она уважения? На Руси категорически запрещала третьи браки, требовала отлучать священников, заключавших их. Возбраняла браки родственников до шестого колена. А в Константинополе патриархи благословляли полнейшие безобразия Зои и ее мужей. Склирена умерла, но царь и царица продолжали вести супружескую жизнь «втроем», Мономах вместо племянницы ввел в «семью» молоденькую грузинскую княжну. Потом в возрасте 72 года угомонилась в гробнице любвеобильная Зоя. Но патриарх столь же «законно» сочетал Мономаха браком с сестрой императрицы Феодорой…

Великий князь взялся строить свою, Русскую церковь. Он добился поставления Илариона в епископы. Феофепмта не трогал, подождал, пока он отойдет в мир иной, и в 1051 г. созвал епископов, предложил им избрать Илариона митрополитом. Самим, без участия Константинополя. Греки опять вынуждены были смолчать.

А германскому императору Генриху III пришлось кусать локти, что легкомысленно упустил великую княжну Анну и союз с Русью. В Италии он закрепиться не сумел, а Венгрию и Польшу потерял. Венгерский король теперь был зятем Ярослава, успешно бил немцев. Польша тоже стала лучшим другом Руси, о зависимости от Германии король Казимир больше не вспоминал. Ярослав Мудрый установил прекрасные отношения и с Чехией. Там даже открылся русский монастырь св. Прокопа на Сазове. Не просто монастырь, а культурный и дипломатический центр, прочно связанный с Киевом. Но и немцами великий князь не пренебрегал. Император не захотел породниться, зато счастливы были завязать семейные связи графы и князья. Второй женой сына Святослава стала Ода, дочь графа Штаденского[67].