Чорная тайна Есенина

И тут же — попытки какого-то печального самооправдания:

Но самой высокой И лучшей марки.

«Авантюрист» — так характеризует поэт самого себя. В этой характеристике звучит большая горечь: ему так хотелось бы, вместо циничной холодности авантюриста, найти в себе силы на искреннее, непосредственное чувство. Он пытается искать «спасения» в любви. Некоторое время ему кажется, что спасенье найдено; в «Москве Кабацкой» еще проблескивало:

Ты явилась, как спасенье Беспокойного повесы.

Но это — обольщение, и долго оно существовать не может. Ко времени написания «Чорного Человека» у поэта создается хронически-отрицательное отношение к любви. Оно чрезвычайно ярко выразилось в следующих, например, строчках:

…И какую-то женщину Сорока с лишним лет Называл скверной девочкой И своею милой. — Счастье — говорил он — Есть ловкость ума и рук.

И больше — ничего. Любовь, в которой он пытался найти спасенье, оказалось только «чувственной вьюгой», «чувственной дрожью» (Сравни «Москва Кабацкая») и поэтому не спасительной, но гибельной.

Женщины оказались «легкодумными, лживыми и пустыми». («Чорный Человек»). Вообще из последних стихов Есенина видно, что он не хочет любви и боится ее. Кажется, кроме призрака чорного человека, его преследовал призрак некой чорной женщины, которая была ему не менее страшна.

И все на земле ему было страшно и противно под конец жизни.

Прежде он воспевал восхищенно «Русь», «Страну родную», а иногда (хоть и неудачно), «Страну Советскую». Теперь и родина ему опротивела:

Этот человек Проживал в стране Самых отвратительных Громил и шарлатанов.

Так Есенин разочаровался решительно во всем — и сам наметил своей конечной целью — самоуничтожение.

Друг мой, друг мой, прозревшие вежды Закрывает одна лишь смерть. («Москва Кабацкая»)

Которая и показана в «Чорном Человеке»:

И, гнусавя надо мной, Как над усопшим монах, Читает мне жизнь Какого-то прохвоста и забулдыги. Нагоняя на душу тоску и страх. Чорный человек, Чорный, чорный…

(Чорный монах, читающий над усопшим — типичная галлюцинация при белой горячке).

«Чорный Человек», как произведение литературное, страдает целым рядом промахов и недостатков. О них мы поговорим ниже. Но приходится признать, что некоторая убедительная правдивость в поэме наличествует — не потому ли, что призрачный образ Чорного человека для Есенина был последней и непревзойденной реальностью?

Безумие, бред, с которого начинается поэма — уже во второй строфе разрастается до пределов полной галлюцинации:

Голова моя машет ушами, Как крыльями птица, Ей на шее ноги   Маячить больше не в мочь. Чорный человек,   Чорный чорный,     Чорный человек. На кровать ко мне садятся   Чорный человек Спать не дает мне всю ночь.

Это уже сплошной бред, душевный тик. «На шее ноги» — образ, нормальным сознанием почти не воспринимаемый.

Если эти стихи показать врачу-психиатру, он, конечно, не скажет: «имажинизм» или «крестьянская поэзия». Он скажет: «бред преследования» и будет прав.

Действительно, если мы проследим бредовые образы поэмы «Чорный Человек» и сравним их с бредовыми образами, которые видит больной в белой горячке, — мы увидим, что образы эти, в сущности, одни и то же. Вот как описывает Э. Крепелин бред при delirium tremens, психическом заболевании, являющемся следствием «продолжительного злоупотребления алкоголем».

— «Зрительные обманы носят необычайный характер.

Больной видит „стеклянных людей“, — „всадника — на ходулях“…

Некоторые восприятия могут наводить на него страх: черные люди… огненные всадники… привидения».

Неправда ли, эти цитаты из учебника психиатрии чрезвычайно напоминают выдержки из поэмы Есенина «Чорный человек»? Далее это сходство еще разительнее:

«У двух черных людей вырастают из рук мыши. Нередко разыгрываются более или менее сложные события.

В комнату врываются люди… К обманам зрения присоединяются обманы слуха, в форме человеческой речи.

В большинстве случаев голоса… всячески бранят и грозят ему (больному). „Что это за оборванец“. — слышит он; „он лентяй, сволочь, лжец“… „Ты никуда негодный человек“. „Мы его умертвим, его песенка спета“. „Эй, ты, бродяга“.»

Мы позволим себе еще раз привести соответствующие цитаты из «Чорного человека»:

…Какого-то прохвоста и забулдыги… Самых отвратительных громил и шарлатанов.

И опять из Крепелина:

— «Больные видят беспутства, совершаемые девушками и мужчинами».

И — соответственно — из Есенина:

Может, с толстыми ляжками Тайно придет «она» И ты будешь читать Свою дохлую, томную лирику… …Как прыщавой курсистке Длинноволосый урод Говорит о мирах, Половой истекая истомою,

Так, мы видим, что образы «Чорного человека» являются не столь интуитивно — поэтическими образами, сколь практически клиническими.

В воспоминаниях о Есенине А. Воронский пишет («Красная Новь» № 2, 1926 г.):

Несомненно, он болел манией преследования. Он боялся одиночества. И еще: передают — и это проверено — что в гостинице «Англетер» пред своей смертью, он боялся оставаться одни в номере. По вечерам и ночью, прежде чем войти в номер, он подолгу оставался и одиноко сидел в вестибюле.

Развитие этой мании — тема «Чорного человека».

В первой строфе еще мелькает проблеск сознания.

Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен.

Во второй строфе призрак уже не кажется поэту следствием болезни или «осыпающего мозги алкоголя» — призрак стал самостоятельной реальностью. Мы имеем право предположить, что этот призрак долго рос и развивался в сознании поэта; он является последним, суммированным воплощением всего ужаса безвыходности и самоосуждения, который сопровождал Есенина на протяжении всего его творчества.

Чорный человек Водит пальцем по мерзкой книге И, гнусавя надо мной, Как над усопшим монах, Читает мне жизнь Какого-то прохвоста и забулдыги, Нагоняя ни, душу тоску и страх.

Разве мы не слышали нарастания этого настроения в прежних книгах Есенина, в таких, например, строках:

Если не был бы я поэтом, То наверно был мошенник и вор…

(Сравни: «прохвост и забулдыга»),

Или еще:

Я такой же, как вы, пропащий.

Вот из всего этого самобичевания и вырос, в конце концов, Чорный человек, который «глядит в упор»:

Словно хочет сказать мне, Что я жулик и вор, Так бесстыдно и нагло Обокравший кого-то.

Личность героя поэмы (может быть, самого поэта) здесь уже не только «раздваивается», более того — она распадается на три почти самостоятельных комплекса. Два из них видны сразу, с первого взгляда: это, во-первых, действующее лицо поэмы и во-вторых — Чорный человек, который является ничем иным, как проекцией во вне, внутренних переживаний. Но есть и еще один, есть третий. Образ его мелькает в строке —

Обокравший кого-то.

Кого же? И по ходу поэмы и по предыдущим стихам Есенина можно сказать, что этот «кто-то» — опять-таки сам герой поэмы (или сам поэт). Это тот самый же Есениным «загубленный мальчик»

Желтоволосый С голубыми глазами,

о гибели которого неоднократно скорбит автор. Этот «обокраденный» «кто-то» — Есенин — юноша, прошлое, ушедшая молодость, прежняя радость, навсегда потерянная возможность настоящей здоровой жизни. Этот «кто-то» есть опять-таки проходил во вне, на этот раз проекция своего собственного идеализированного «я», точно также, как чорный человек есть проекция во вне «я» — этического, осуждающего и издевающегося — жестокой совести.

Проецирование во вне внутренних психических состояний свойственно каждому поэту; для Есенина оно особенно характерно (см. об этом также в нашей книжке «Есенин и Москва Кабацкая»).

Есенин пытался спасти «желтоволосого мальчика» из «простой крестьянской семьи» и пытался бороться с «Чорным человеком».

Просматривая стихи Есенина, мы убеждаемся, что он порывался вернуться в деревню, вернуться к прежней жизни; он попробовал было поехать в родные места, но там сразу же убедился в том, что:

Язык сограждан стал мне как чужой В своей стране я словно иностранец

и что:

Моя поэзия здесь больше не нужна Да и пожалуй сам я тоже здесь не нужен.

Следовательно, «желтоволосый мальчик» погиб навсегда. Остался «скандальный поэт», «пропащий», перед которым «чорная гибель». (Все эти выражения взяты нами не разных стихотворений Есенина).

И вот к атому пропащему, «прохвосту и забулдыге» приходит чорный человек, рассказывающий ему о его погибшей жизни. Чорный человек чрезвычайно назойлив и жесток: особенно неприятные вещи он повторяет несколько раз — «жулик и вор, шарлатан», «называл скверной девочкой» и т. д. А за ним стал метаться и повторяться и герой поэмы. Наконец, он делает последнее усилие. Если не удалось ничто другое, может быть удастся уничтожить страшный призрак Чорного человека

— Чорный человек. Ты — прескверный гость. Эта слава давно Про тебя разносится. Я взбешен, разъярен и летит моя трость прямо к морде его, в переносицу…

Но так бороться с призраками нельзя. Так можно на миг разбить галлюцинацию, но она должна появиться снова и с прежней силой, потому что причины, вызвавшие ее, не уничтожены.

Трость попадает «в морду» Чор-человеку, он, казалось бы, исчезает:

Я в цилиндре стою, Никого со мной нет. Я один… И — разбитое зеркало.

Зеркало разбито — и только зеркало. То, что отражалось в нем — «я» осуждающее — не умерло, оно только загнано внутрь, «вытеснено» из области сознательного, выражаясь языком психоанализа. Но, вытесненное, продолжает жить в бессознательном и только ждет случая вырваться на свободу. Когда душевный конфликт окончательно созревает — вытесненный комплекс проявляется с полной силой. Тогда начинается психоз, безумие. Так должно быть. Так было и с Есениным, Чорный человек исчез в чорном провале разбитого зеркала. Но то смятение, отчаяние, болезненное самоосуждение — все, что воплощалось в образе Чорного человека — в один печальный день вырвалось на свободу и привело Есенина к самоубийству — может быть поэт еще раз пытался уничтожить своего врага, но снова оказалось, что он боролся с самим собой…

Как видим, поэма «Черный Человек» является чрезвычайно важным материалом для исследования психики автора. Но и только. Как литературное произведение — «Чорный Человек», в конце концов, ничего чрезвычайного собой но представляет. Если «Чорный человек» как-то волнует читателя, то это происходит совсем не вследствие художественных достоинств поэмы.

Рассматривая «Чорного человека» с точки зрения чисто литературной, мы сразу видим, что все образы его, прежде всего, не оригинальны. По поводу фигуры самого «чорного человека» сразу приходит на мысльи чеховский «черный монах» и «черный ворон» Эдгара По, и еще десятки литературных черных масок, привидений, вестников безумия и смерти.

Шестикратное повторение слова «чорный» на протяжение шести строк тоже имеет уже литературную давность. Вспомним хотя бы Апухтина:

— Чорные мухи, как мысли всю ночь не дают мне покою…

и через несколько строк опять:

— Чорные мысли, как мухи…[4]

и многое другое. Неужели, в самом деле, нельзя выразить ужас иначе, как повторяя «чорный, черного, черному» в т. д. В наше время таким приемом и детей не настращаешь.

Не менее известен с давних пор образ книги, по которой читаются «грехи» всей жизни человека.

Все это, однако, нисколько не мешает тому, что «Чорный человек» является одной из наиболее ярких вещей Есенина. При всех своих технически-литературных недостатках, «Чорный Человек» убедителен, и несмотря на давно использованные приемы — иногда по настоящему жутко от этой поэмы. Это выясняется тем, что она, пожалуй, так же написана кровью и нервами, как последнее стихотворение Есенина.

Может быть — «Чорный Человек» не вполне — литература. Но именно потому, что он в большой мере правда, он и производит впечатление (правда, несколько иного порядка, например, как «человеческий документ», — дневник, последняя записка и проч.). А правдива поэма потому, что в каждой строке ее слышится: именно к этому должен был привести поэта его путанный, гибельный путь. «Чорный Человек» — это последний, предсмертный крик.

Есенину, оторвавшемуся от прежней своей среды (деревни) и заблудившемуся в гибельной среде «Москвы Кабацкой» — некуда было деваться, иначе, как в психоз и самоубийство.

Психоз у него начинался; это нам известно из биографических данных (см. в некрологах), это ужо известно, в конце концов, и из поэмы «Чорный Человек». Самоубийство было трагическим завершением душевной болезни.

И повторяем, иначе было невозможно. Есенин потерял почву под собой. Под конец своей жизни он не был связан ни с каким классом, ни с какой общественной ни даже литературной группой. Одиночество, о котором он так часто пишет в своих стихах, было, таким образом, далеко не призрачным. В своей поэзии он жил словами и мотивами, которые потеряли всякое значение и смысл в современной жизни (то церковные, то апухтинские). А других образов, соответствующих настроению и быту теперешней — в целом Советской, а не кабацкой — Москвы, он найти не мог. Есенин был некрепок и оторван от жизни, а оторванность от жизни — худший и губительнейший вид одиночества, особенно для тоскливцев. И именно эта изолированность от окружающего, от всего нового и свежего, сделала Есенина таким, каким он был. Теперь это уже ясно многим исследователям его творчества. «Есенин был изломанным человеком» пишет Вяч. Полонский в статье «Памяти Есенина», помещенной в первой книге журнала «Новый мир» за 1926 год, в той же книге, где напечатан «Чорный человек».

— «Поэмы и песни его были подлинным существованием, мучительным и не удовлетворяющим».

«В тесной связанности поэзии с внутренней жизнью, в лирической настроенности его души — ключ к его драме. Жизнь — „каторга чувств“, а поэт — осужденный „вертеть жернова поэм“. Такова судьба стихотворца, замкнувшегося в узком кругу лирики. А выхода из него Есенин не нашел»…

И вот, не найдя выхода из круга, не увидев ничего вне этого круга — Есенин нашел внутри его — страшный призрак «Чорного Человека». В конечном счете возможно, что Чорный Человек — это призрак навсегда ушедшего черного прошлого. Есенин хотел уйти от него, пытался бороться с нам но — это не удалось.

…— «Теперь уже ясно, — продолжает Вячеслав Полонский, — что его (Есенина) устами свои последние… песни пропела „Русь уходящая“, точнее — верхний ее социальный слой, который один только и мог выдвинуть своего романтика».

И дальше замечает Полонский:

— Есенин «избегал городских мотивов. Они не были созвучны его поэтическому сознанию».

Когда же он пытался, преодолев себя, писать о городе, образ его получался «унылым и безжизненным». — «Есенин ничего не разглядел в городе». Однако, городская культура является центральным звеном в современности. Есенин смутно чувствовал это, но, к сожалению:

— «в сознании романтического поэта это обстоятельство отразилось в виде конфликта между его поэтическим мироощущением и действительностью. Здесь источник той главы биографии Есенина, которая обозначена длинным рядом скандалов поэтических и не поэтических… В бытовом, житейском разрезе его лирический мятеж принимал уродливые формы».

Вяч. Полонский совершенно прав. Конфликт между внутренними переживаниями и действительностью привел Есенина ко всему тому, что изображено в поэме «Чорный Человек» и прежде всего — «к осыпающему мозги алкоголю». Так понимает это и Полонский. «Здесь… лежит причина его (Есенина) страсти к вину, в последние годы принявший чудовищные размеры». «А от алкоголя до самоубийства — один шаг». «Достаточно прочесть поэму „Чорный Человек“ — Есенин работал над ней последние два года — чтобы почувствовать мрак, сгущавшийся в его душе».

Действительно, если два года накапливалось то настроение, в котором Есенин находился последние дни своей жизни, то оно должно было достигнуть страшной силы, с которой бороться ужо бесполезно. (Насколько нам известно, «Чорный человек» напечатан в несколько укороченном виде. В самом деле — четыре страницы — для Есенина очень малый результат двух-летней работы).

Призрак «Чорного Человека», уже почти сформировавшийся, два года сопровождал Есенина, два года жил в расстроенном сознании поэта. Невольно начинает казаться, что воплотившись окончательно, он и стал последним поводом, последней побудительной причиной к самоубийству. Есенин захотел сразу от него отделаться — и вот… Есенин погиб…

Думается, что можно сделать некоторые выводы из поэмы о Чорном человеке, который привел поэта к смерти. А выводы эти сводятся к следующему. Если один из известных поэтов два года (а может быть и гораздо больше), думал о Чорном человеке (а может быть и видел его), то несомненно, что и в нашей поэзии и в пашей поэтической среде еще не окончательно уничтожены темные призраки прошлого — безнадежный пессимизм, чертовщина-мистика, больная усталость. С ними необходимо бороться. И, прежде всего, необходимо найти правильные методы этой борьбы Дело вовсе совсем не в том, чтобы поэты обязательно начали писать «р-революционные» стихи. Есенин иногда пытался делать это, и все-таки не нашел спасения. Его стихи о революции оказались только «р-революционными» в кавычках.

От призраков, вроде «Чорного Человека», нужно уходить не в псевдо-революционную трескотню, а просто в подлинную, явственную реальную жизнь, в работу.

Задача критики — указать на это поэтам, идущим по сумеречной дорого есенизма. Задача поэтов — перестать замыкаться в узком кругу личных переживаний, перестать «щурить глаза и суживать» и просто оглянуться кругом. Мы не хотим, конечно, сказать, что никто из поэтов не сумел сделать этого. Но несколько «есенистов» в современной литературе еще, несомненно, существуют. Вот им то и их читателям и необходимо показать всю гибельность их пути.

Что же касается самого Есенина, то его произведения, думается, можно печатать только в сопровождении литературно-разъяснительных статей (а может, даже медицинских), чтобы вскрыть всю опасность некоторых есенинских настроений. Так можно их обезвредить. Иначе, возможно, что эти сгущавшиеся в продолжении ряда лет настроения, отравят и читателей и поэтов — и тогда Чорный Человек воплотится снова и с новой силой, чего, конечно, допускать ни в коем случае не следует. «Чорный человек — прескверный гость» и лучше перед ним не открывать дверей советской литературы.

К сожалению, приходится отметить, что если кое-какой здоровый реалиям в нашей литературе есть, то здоровая фантастика как-будто еще не найдена. А найти ее необходимо, потому что совершенно изгнать фантастику из литературы нельзя, но крайней мере — в настоящее время. Мы сейчас, конечно, едва ли можем сказать, какова именно будет эта желательная фантастика. Мы твердо убеждены в том, что здоровая фантастика возможна, и что она не имеет ничего общего о чор-человеком — призраком алкогольного психоза и самоубийственной безнадежности.

Чор-человек сыграл некоторую роль в гибели Есенина. Все, кому есть дело до литературы, обязаны не допустить, чтобы этот покойницкий призрак, хоть на короткое время, вновь появился и захозяйничал в сознании пишущих и читающих.

Книги А. Крученых

1925-6 г.г.

126. А. Крученых. — «Леф-агитки Маяковского, Асеева, Третьякова». М. 1925 г.

127. Его же. — «Заумный язык у Сейфуллиной. Вс. Иванова, Леонова, Бабеля, Ар. Веселого». М. 1925 г.

188. Его же. — «Записная книжка Велемира Хлебникова». М. 1925 г.

129. Его же. — «Язык Ленина». М. 1925 г.