Час мёртвых глаз

Цадо кивнул. - Я знаю. Я услышал его уже давно. Дай ему подъехать.

Они могли отчетливо видеть мост. Это был прекрасный мост. Звездный свет отбрасывал слабое мерцание на лекальные тесовые камни. Он поднимался посреди заросшего кустами ландшафта как украшение, которое потерял какой-то великан, и оно просто осталось лежать здесь между акациями и буками. Поезд приближался как опасная, черная змея. Он ехал из глубокого тыла. Платформы с танками. Один танк за другим. Всегда одного типа. Массивные Т-34 с горизонтально закрепленными пушками. Они лежали на платформах как нерасторопные гиганты, на первый взгляд, неспособные передвигаться. Как мертвые доисторические животные с печально опущенными хоботами, которые застыли во время движения, закоченели.

- Дружище, - прошептал Цадо, - сегодня это окупилось. Этот поезд, а потом мост...

Они потушили сигареты. Локомотив въехал на мост. Они поднялись автоматически, и вышли между деревьями, не теряя, однако, мост из виду, они видели его так же хорошо, как раньше.

Старший официант из Штутгарта установил крохотную задержку во взрывные заряды. Паровоз как раз ехал над тем местом, где он установил контакт. Но он проехал дальше, невредимо, и протянул еще второй, третий, четвертый вагон над контактом. И тогда огни вырвались из обеих средних опор, и спустя доли секунды прокатилась воздушная волна от взрыва, гоня перед собой трескучий гром. Расчет старшего официанта оказался точным. Поезд катился дальше, в то время как взрывчатка разорвала опоры. Затем огромная дыра внезапно возникла посреди моста, и задние платформы провалились в эту дыру. Других, которые уже проехали над этим местом, потянуло назад. Ручные гранаты отрывали рельсы под колесами вагонов, и у тяжелых гигантов сразу же исчезла твердая опора. Они наталкивались одна на другую, с хрустом и грохотом, падали на бок, переворачивались бесконечно медленно, один за другим, затягивая друг друга в пропасть, падали, увлекая других за собой. Грохот сталкивающихся танков потрясал воздух. С хлопками и с гремящим шумом, наваливаясь друг на друга, они скользили вниз с откоса и ударялись о дно реки. Локомотив встал на дыбы. Его котел взорвался с криком, похожим на крик человека. Чад, водяной пар и зарево пожара соединились над величественными грудами развалин, загрязняя ясный, холодный лик ночи. Искры взлетали и быстро догорали в своем полете в сторону безучастных звезд.

Шум не стихал. Шипение пара продолжалось. Тонкое шипение, которое смешивалось с пением ветра, слабое, как последний вдох умирающего. Биндиг почувствовал, как кто-то потянул его назад за рукав. У Цадо в руке был пистолет-пулемет. Он был готов уходить. –Иисус, Мария, - произнес он шепотом, - Иисус, Мария и Иосиф, что только может сотворить этот недомерок с чемоданам взрывчатки. Им понадобится целая неделя, пока они все это уберут…

Они ощупью искали дорогу мимо деревьев, глаза медленно привыкали к темноте леса.

- Он точно знает, что делает, - шептал Цадо. - Он заложил взрывчатку так, что поезд не мог свалиться весь, так как иначе они убрали бы всю кучу через несколько часов и... Ну, бери карту. Где-то там еще будет дорога, которую мы должны пересечь...

У Клауса Тимма этой ночью было плохое предчувствие. Он уже не одну ночь провел за линией фронта и иногда целыми днями бродил в тылу сражающихся войск. Он прошел Крит и Сицилию. И он выполнил много таких задач, как сегодня ночью. Но у него было какое-то плохое чувство, когда он с пятью солдатами вышел к опушке леса, которая была последним местом, с которого можно было видеть мост. Все шло слишком гладко сегодня ночью. Во всех деталях все проходило точно так, как было спланировано заранее. Это всегда было плохим знаком. Не было ни одной операции такого рода, при которой не произошло бы что-то непредвиденное. Возможно, что взрывной заряд, который старший официант установил среди остатков висящего на мосту поезда, не сработает. Тимм подозвал своих людей, перед тем, как они отправились в путь через лес. Он присел на корточки между ними, и он снова стал старым Тиммом, человеком, который точно знает, что делает, и который не обращает внимания ни на какие уставы, если требуется противопоставлять свою собственную, лучшую голову и лучший инстинкт инстинкту других. Он пустил по кругу пачку сигарет, и мужчины зажгли свои сигареты от микроскопически маленького огня его зажигалки.

- После этого больше не курить, - произнес он мимоходом. - Вы ведь не знаете, что лежит справа и слева от вас.

Он был уверен, что его люди выполнят этот приказ; так как он заботился о том, чтобы его распоряжения никогда не были настолько неудобны, что они вызвали бы негодование.

- Я обдумал это так, - сказал он потом, сбивая пепел с сигареты мизинцем, - мы уничтожим все наши карты. Кроме одной. Я возьму ее. Он подождал реакции, но она была именно такой, какую он ожидал. Он снова начал размышлять над тем, что сегодня все шло слишком гладко. Солдаты вытаскивали карты, но прежде чем отдать их ему, они точно запоминали путь, по которому им следовало идти. Найти дорогу было просто. Все тропки в этом лесу вели к его северному краю. Туда должны были идти солдаты. И оттуда начиналась заросшая деревьями и кустами территория, на которой находились оба озера, между которыми они должны были пройти. Территория и позже не менялась. Здесь была лишь одна дорога. Они должны были пересечь ее. Затем продолжать двигаться между рощами и кустами, километр за километром, всегда на север, до следующего озера. За этим озером была широкая, ровная площадка. Там должен был приземлиться самолет. Найти это место было просто. Нужно было запомнить только направление. Маленький старший официант первым отдал Тимму свою карту. Он положил ее ему на колено и проворчал: - Теперь есть звезды, и утром будет видно, где север.

Тимм кивнул. Он собрал листки и начал разрывать их на маленькие кусочки. Он выкопал ножом ямку в земле и зарыл в ней клочки бумаги. Мужчины продолжали спокойно курить свои сигареты. Напряжение последних часов еще не покинуло их. В этом состоянии они были односложны и возбуждены.

- Будьте внимательны, - сказал Тимм, поднявшись, - мы должны уходить. Скоро может прибыть следующий поезд. Если что-то где-то случится, вы должны следить за мной. Если все произойдет слишком внезапно, вам нужно будет не оставлять им мой труп. Карту я сложил в левой руке. До размера спичечного коробка. Если это продлится больше полуминуты, я успею ее проглотить. Солдаты кивнули. Один сказал вполголоса: - Приятного аппетита! Тимм затушил окурок и небрежно постучал по краю каски.

Старший официант сказал: - Мы будем бороться за твой труп не только из-за карты. По карте они еще долго не смогут разобраться, где сядет самолет. Но у тебя в кармане есть сигнальные огни.

- У меня они есть, - ответил Тимм, перетягивая пистолет-пулемет на грудь и проводя указательным пальцем правой руки по спусковому крючку, - и не выпейте всю водку!

Он шел один. В таких случаях он всегда шел в одиночку и не заботился о том, возникали ли трудности у других. Каждый должен был справляться сам. Это было воспитание Тимма, и оно не было предусмотрено уставом. По уставу группа после завершения операции и под руководством Тимма должна была в сомкнутом порядке двигаться назад к точке X. Но солдаты знали, что правильно идти по отдельности. Один мог потерпеть неудачу. Если все идут вместе, то вместе с ним не повезет и всем остальным. И почему именно я должен быть тем, кому не повезет – так думал каждый из солдат.

Тимм услышал взрыв, когда он прошел уже значительный отрезок дороги. Он передвигался по узкой тропе, которая шла почти напрямик на север. Это была покрытая мхом лесная тропа, на которой ноги почти не вызывали никакого шума. Тимм умел ходить по таким дорогам. Он ставил ноги осторожно, никогда не всей подошвой сразу, но также и не обычным способом, каблуком сначала. Он опускал на землю внешнюю кромку подошвы, и таким образом он шел как пьяный, кривоногий всадник, который часами просидел на своей кляче, но зато он сразу чувствовал каждую маленькую веточку и мог тогда вовремя перенести свой вес на другую ногу и избежать треска маленьких кусочков дерева.

Нужно всегда быть начеку, думал он, в таких походах нужно всегда быть начеку, нельзя спать ни секунды. Это может стоить жизни. Вообще, сегодня. Это проклятое чувство, когда все проходит так безупречно! Если бы один из четырех русских из будки путевого обходчика выстрелил бы в ответ, то это давление не лежало бы теперь на моей груди. Тогда мой палец не дрожал бы на спусковом крючке пистолета-пулемета. И он дрожит не только от холода.

Взрыв прозвучал глухо. Но гром заставлял предполагать, что он достиг своей цели. Тимм остановился на несколько секунд, внимательно слушая.

Он мог видеть звезды над сухими кронами деревьев. Ночь была холодна, ясна и тиха. Так всегда бывают тихими леса незадолго до первого снега, думал Тимм. Он внимательно слушал, но от моста больше не было никакого шума. Перед ним на пути стояла местами засохшая, очень высокая лесная трава. По этой тропе редко кто ходил в прошлое время. Если по сухой лесной траве потоптаться, она больше не поднимается, думал он. Он с напряженным лицом двигался дальше. Это было больше похоже на подкрадывание, наполовину нагнувшись, так как время от времени над тропой нависали ветки, которых он не хотел касаться. Если я буду идти в этом темпе, через два часа я буду на озере, подумал он. Происходит ли что-то на дороге? Разведчики говорят: только немного машин. Он шел с упругими суставами. Один километр, потом еще один. И еще один, и следующий.

Девушка, о которой он думал, жила в гнезде, в котором был размещен штаб полка. Нездешняя, из Бреслау. Учительница, которой взбрело в голову учить детей в дюжине километров за линией фронта, детей, которые ночью спали рядом с уложенными чемоданами родителей. Она не представляла собой ничего особенного, но она не спала с каждым, а это все-таки было достоинством в эти времена. Тимм должен был влюбиться в нее, прежде чем она оставила его на ночь у себя. Нужно уметь приспосабливаться. Завтра я выпрошу у каптенармуса несколько пакетов этого розового порошка для пудинга, думал он, она каждый раз рассказывает мне, какой чудесный вкус у пудинга, если он правильно приготовлен. С изюмом и миндалем. И с лимонными дольками. Есть ли у нее изюм? Миндаль? Лимонов нет и у каптенармуса. Но у него есть полмашины порошка для пудинга. Они взяли его с собой где-то при отступлении, потому что ничего другого там не было. Вероятно, он даже обрадуется, если избавится от чего-то из этого. На этот раз я останусь у нее на три дня. Это можно делать. Лейтенант согласится. Они дадут ему Рыцарский крест, если мы остановим русских здесь на этом краю так, что они долго не смогут перейти в наступление. И кто делает эту работу? Тимм! Итак, Тимм будет три дня есть розовый пудинг у учительницы Ханнелоры. С изюмом или без него. Вообще, я буду ей...

Он молниеносно бросился на землю и бесконечно долго оставался лежать неподвижно. Но это только казалось, что он не двигался. Он приготовил пистолет-пулемет к стрельбе и ожидал, что его кто-то окликнет, что щелкнет затвор винтовки. Ничего не случилось. Тогда Тимм подтянул

бесконечно медленно бедра к животу и поднялся настолько, что мог видеть поляну над кустами.

Собственно, это была не поляна, а только местом в лесу, в котором деревья выглядели очень далеко друг от друга. На несколько сотен метров там было только несколько тонких маленьких деревцев и кустов. Тимм не увидел ничего больше, как короткий, толстый ствол самоходного орудия.

Он оставался лежать неподвижно на внешней стороне лесной тропинки. Он почти не двигался, когда механически поднес сложенную карту ко рту. Он кусал и жевал ее, в то время как его широко раскрытые глаза пристально смотрели на машину, которое поворачивало к нему свой борт. Он сразу узнал, что это советская самоходка. Она было более приземистой, чем немецкие штурмовые орудия. Ствол была коротким, коническим и толстым. Он был повернут горизонтально, в походном положении. Теперь Тимм узнавал также гусеничные траки и корму машины с глушителями. И он видел, что она была здесь не одна. Она не была подбита, забыта, никаких обломков с ржавеющими стальными листами. Это было одно из многих орудий, которые стояли между деревьями. Тимм мог видеть их. Они выглядели недалеко удаленными друг от друга, некоторые укрыты хворостом для маскировки от воздушной разведки. Их была дюжина или больше. Нельзя было видеть их все, и можно было предположить, что часть их стояла еще дальше в темноте под деревьями. Они стояли неупорядочено, и Тимм сразу уяснил себе ситуацию. Это была исходная позиция. Одна батарея или две или три, которые стояли здесь в готовности к открытию огня. Новая техника с востока, стянутая для предстоящего наступления, но находящаяся еще далеко от фронта. Настолько же далеко, как само наступление от сегодняшнего дня.

У машин не было никакого движения. Нигде не видно было часовых, как ни напрягал Тимм свои глаза. Он взволнованно жевал карту, напечатанную на бумаге с отвратительным вкусом, до тех пор, пока не почувствовал, что от нее осталась только лишь кашица из бумажных волокон. Потом он дал ей выпасть изо рта и осторожно запихнул ее под листву. Он чувствовал, как пот на его спине становился ледяным. По пояснице ползло двигающееся, охватывающее тело вплоть до бедер ощущение. Тимм боялся часового, которую он не видел и который должен был стоять, все же, где-нибудь, спрятавшись между деревьями, неподвижно наблюдая за ним. Он до боли прикусил губу, когда заметил, что его руки дрожали. Ты не можешь терять нервы, парень, говорил он себе. Он внушал это себе и старался успокоить руки и справиться с ощущением в бедрах. Тебе нужно оставаться очень спокойным, Тимм. Если он увидел тебя, все же, то он будет стрелять рано или поздно, или он окликнет тебя. Если он увидел тебя! Но почему он должен увидеть тебя? Вероятно, он спит под каким-то деревом. Вероятно, они как раз его сменили. Впрочем, он давно окликнул бы тебя, если бы он тебя увидел. Вздор! Он тебя не видел! И он тебя не увидит. Потому что если ты услышишь, как он приближается, ты останешься лежать тихо на земле как пень. Он не двигался. Он только пристально смотрел прямо, и чувствовал, как пот тек у него из-под каски.

Однако он может видеть тебя, размышлял он снова. Он может видеть тебя и держать тебя теперь надежно под прицелом. Он может выжидать, играть с тобой, потому что он точно увидел, кто ты. Он может сидеть, ухмыляясь, за таким деревом и наблюдать за тобой, ты не ускользнешь от него. У них хорошие глаза. И они хорошо слышат. Может быть, они воняют чесноком и махоркой, но видеть и слышать они умеют. Не обманывай себя, Тимм, он сидит за своим деревом в засаде и с нетерпением ждет. И он убьет тебя. Нет сомнений, он убьет тебя, но только тогда, когда он будет уверен, что ты один, или вообще только тогда, когда он посчитает это правильным. Он позволит тебе трепыхаться как мышь в ловушке. Он хочет, чтобы ты нервничал, и это тоже удается ему. Он оставит тебя лежать здесь, пока ты не обезумеешь от страха и вскочишь, и тогда он застрелит тебя как охотник взлетающую куропатку.

Ему казалось, что кровь остановилась в его артериях, как будто тело его сразу утратило тепло и стало не живым, а ледяным, неподвижным. Тогда его охватила дрожь, и он напрасно старался утихомирить свои руки. Ему давно пришлось убрать палец со спускового крючка пистолета-пулемета. Он стискивал зубы, так как думал, что шум от их стука может долететь до самоходки. Вокруг него было тихо. Ничего не шевелилось. И именно это заставляло Тимма нервничать. Если бы в этот момент на поляне перед ним бегали солдаты в суматохе, если бы прожекторы вгрызались в лесную темноту и направленные наобум винтовочные выстрелы трещали бы в кустах рядом с ним, тогда Тимм был бы спокоен. Но эта тишина пугала его. Он лежал на животе на краю лесной тропинки и до крови закусил губу. Только когда прошли несколько минут, он внезапно почувствовал боль в губе. Он сказал себе, что эта губа не понравится Ханнелоре. И в то же самое мгновение, когда он говорил это себе, он знал, что он преодолел наихудшее.

Он черпал глубоко воздух и внимательно слушал в лес. С успокоением он заметил, что его руки снова стали уверены. Но одновременно мысль о других солдатах начала волновать его. Он знал, что с ними произойдет то же, что и с ним. Разведчики не обнаружили это скопление самоходных орудий шторма. Оно была преградой, которую нельзя было предвидеть. Разведчики считали этот лес абсолютно надежным. Тимм размышлял, как будут вести себя другие солдаты его группы, если столкнутся с тем же, что он. Хватит ли им вообще присутствия духа, чтобы молчать, или они, вероятно, обнаружат вражескую позицию слишком поздно?

Сразу он снова почувствовал свои члены. Это был знак того, что он снова был способен к действию. Тимм снова существует, подумал он мрачно, Тимм еще жив! Он почувствовал бутылку водки в кармане брюк и удивился, что она не разбилась. У них толстое стекло, подумал он. Потом он осторожно снова положил палец на спусковой крючок пистолета-пулемета. Он сделал простое соображение: если часовой держит тебя на прицеле, он тебя застрелит так или иначе. Если он тебя не держит на прицеле, то он выследит тебя, если ты здесь еще долго будешь валяться. Итак: твой шанс - исчезнуть. Это последний шанс, и не определено, что тебе повезет, но ты должен попробовать.

Он не собирался ползти назад, чтобы предостеречь других. Они должны были быть на определенном расстоянии за ним, но они шли по другим тропам. Он думал только о себе, и он двигался бесконечно медленно по лесной тропе обратно. Он прополз несколько сантиметров, четверть метра и полметра, один метр и еще один. Ничего не происходило. Лес оставался спокойным, и звезды все так же мерцали непостоянно как раньше. Тимм полз, слизывая при этом соленую кровь с раскушенной губы. Он полз дальше и дальше, и, наконец, он дополз туда, где он больше не мог видеть самоходку. Было темно, и он мог видеть только пару метров пути перед собой в слабом свете звезд, который падал через кроны деревьев. Дальше темнота поднималась как тупая стена, и Тимм думал: там ты лежал еще несколько минут назад, и никто не стрелял. Нет никого, кто видел бы тебя. Он остановился и внимательно прислушался. Затем он поднялся на ноги и взял под руку пистолет-пулемет. Он бежал как по команде, с кошачьим проворством, беззвучно, большими, неравномерными скачками. Он пронесся несколько сотен метров между собой и местом, на котором стояли самоходки, и только тогда остановился, запыхавшись, согнувшись, застыв, как статуя, когда из кустов со стороны пути внезапно голос тихо окликнул его по имени.

Цадо внезапно потянул Биндига в сторону между ветвей, прижав при этом палец к губам; у него был тонкий слух, и тяжело ступающие звуки резиновых подошв Тимма не ускользнули от него. Они увидели его бегущего по тропе и знали, что что-то произошло. Когда они остановили его, то подтянули его к себе под защиту кустов, и Тимм шепотом пыхтел: - Уходим! Они там впереди...

- Спокойно..., - прошептал Цадо, - только спокойно, Клаус. Они тебя видели?

- Нет, - ответил Тимм, - но мы там не пройдем. Другие тоже не пройдут. У них там посреди леса стоит батарея самоходок, и они будут...

Автоматная очередь разорвала его фразу. Она была совершенно неожиданной, в сильном удалении, но не настолько, что она не имела бы значения. Это был сухой, лающий треск русского оружия, длинная очередь автоматного огня и после секундной паузы еще одна, более короткая, за которой пока последовала тишина.

Трое сидели в кустарнике возле дороги. Цадо затащил Тимма, еще во время автоматного лая, глубже за ветви. Они внимательно прислушивались несколько секунд. Ничего не происходило. Ночь снова была тиха. Но тишина была обманчива, каждый из троих это знал. Часовой, или один из часовых, был предупрежден; кто-то из других мужчин прибежал ему прямо в руки. Биндиг расстегнул карман комбинезона и вынул обе ручных гранаты. Он быстро проверил взрыватели и закрепил оба яйцевидных, рифленых стальных корпуса на петле портупеи. Он сбросил уже расстегнутую русскую шинель с плеч и снял меховую шапку с каски. Он не делал это особенно быстро, как раз так, как делают что-то, что так же неудобно, как и необходимо. Он затянул кожаный ремешок каски и убедился, что первый патрон из магазина уже лежал в патроннике пистолета-пулемета. В конце концов, он взял пистолет и вынул магазин. Он отстрелял четыре патрона в будке путевого обходчика. Ровно столько патронов и не было в магазине. Он засунул руку в карман и вытащил четыре патрона, которые он по очереди вставил в магазин. Снаряженный магазин он вставил в пистолет; потом он тоже перезарядил оружие и больше не ставил его на предохранитель.

Покончив с этим, он тихо сказал обоим другим: - Мы собираемся лежать здесь дальше?

Но он не получил ответа, так как в то же самое мгновение там, где раньше лаял пистолет-пулемет, взорвалась граната, и несколько русских жестких голосов прокричала какие-то непонятные слова. Зазвучал свисток, и затем послышалось несколько отдельных выстрелов.

Тимм как будто очнулся из оцепенения, когда зазвучал свисток. Он услышал его и в то же самое мгновение увидел перед собой картину происходившего. Командир взвода, выстраивающий своих людей для прочесывания леса. Тимм автоматически поднялся. Он сразу почувствовал, что он снова стал прежним. Он приготовил пистолет-пулемет и протиснул верхнюю часть туловища сквозь ветки. На тропе ничего нельзя было увидеть. Он махнул обоим и вышел. Они последовали за ним. Они спешили за Тиммом назад тем же путем, которым они пришли. Снова за ними послышались выстрелы. Но они предназначались не им. Они уже сильно удалились от места, где стреляли. Это были отдельные ружейные выстрелы, громкие и резкие, между ними автоматные очереди. Тимм остановился в движении и внимательно прислушался назад. Потом он тихо сказал: - Это была «Беретта».

Он сказал это так, как будто он до этого мгновения еще верил в то, что стрельба возникла случайно или по ошибке и его солдаты остались незамеченными. Это прозвучало как печальная констатация факта.

- Вы должны идти дальше справа от меня, - сказал он. - Я так и думал. Самоходки стоят одна за другой. В темноте их можно обнаружить только случайно.

«Беретта» все еще стреляла. Она отдавала короткие, экономные очереди автоматного огня. Другое оружие лаяло зло, долгими, заглушающими друг друга очередями. Тимм ничего не говорил, но он знал, что там лежал только один из его людей и защищался. Другие были либо мертвы, либо они оставили того одного. Трудно было решить, поступили ли они при этом правильно.

- Чего ты хочешь? - спросил Цадо. Тимм указал в направлении, откуда они пришли, и быстро произнес: - Назад до опушки леса, и тогда все время вдоль опушки на восток, пор пока мы не выберемся из этого кавардака.

Цадо кивнул. Они поспешили дальше, и треск выстрелов за ними становился слабее с каждой минутой. Потом они услышали, как «Беретта» прекратила стрелять.

- Всё! - прохрипел Цадо. - Он довольно долго продержался. Но в этот момент гораздо дальше слева начала стрелять еще одна «Беретта», и глухо звучащие взрывы гранат смешивались с ее очередями.

Тимм скривил лицо. Он выглядел, как будто ему было больно. Но другие не видели это. Тимм размышлял, останется ли от его людей еще один. Это лучшая группа из всей кучи, думал он. Эти молодые парни самые лучшее. И они застрелят их мне одного за другим.

Они быстро добрались до опушки леса. У моста не было никакого движения. Но в воздухе лежал тонкий след дыма. Тимм понял, что котел паровоза взорвался.

Они двигались в тылу леса на восток и сделали большой крюк, который уводил их далеко от места, на котором стояли самоходки, но также и далеко в сторону от озер, между которыми их должен был забрать самолет. Тимм точно запомнил карту. Он приказал Цадо и Биндигу уничтожать также и их карты, и они маршировали дальше, ориентируясь по звездам. Они вступили в неизвестную область, которой не было ни на карте, ни на макете в ящике с песком, который они построили в штабе для подготовки к этой операции. Через час они уже не слышали ни стрельбы, ни взрывов гранат. Они добрались до дороги, которую им предстояло пересечь, и по дороге ехали грузовики с пушками на прицепе. Это были короткие колонны, между ними стремительно неслись маленькие, маневренные штабные машины. Через полчаса им удалось пересечь дорогу. Лес на другой стороне поглотил их, и они прошагали много километров в этом лесу дальше на восток, прежде чем снова свернули к северу.

Перед ними лежала поросший спутавшимся кустарником ландшафт, плоский и скучный. У Тимма на запястье висел крохотный компас. Он надежно вел обоих других. Он был уверен, что избежал опасности. Они прошли уже большое расстояние от места стрельбы. Здесь была область, за которой всегда меньше всего следили за каждым фронтом. Территория между позициями и тыловыми районами. Легкая артиллерия стояла дальше впереди, тяжелая была расположена на много километров восточнее. В этой области жизнь происходила только на шоссе и дорогах. Леса были тихими.

Когда зарозовел рассвет, трое почти закончили свой большой крюк. Они устали и проголодались. Их шаги были слабы, и Тимм знал, что их внимание ослабло. В этом их состоянии они могли бы среди белого дня напороться на колонну русских. Он торопился пройти вперед и гнал их, пока он не смог узнать в утреннем сумраке водную поверхность озера. Там он оставил их и начал искать посадочную площадку. Он нашел ее и убедился в том, что она была пригодной. Он должен был собрать все силы, когда залез на отдельно стоящее дерево, чтобы рассмотреть местность. Он мог видеть далеко, но насколько хватало взгляда, он не заметил ничего, что двигалось, ничего, что возбудило бы его внимание. На обратном пути он нашел углубление в земле, покрытое густым кустарником. Он заполз внутрь и убедился, что там хватило бы места для трех человек. Тогда он подогнал двух других, привел их к этому углублению и сказал: - Ложитесь там и спите. Я разбужу вас, когда устану.

Томас Биндиг проснулся, когда был уже поздний вечер. Он почувствовал холод во всех членах и медленно поднял голову. Каска лежал рядом с ним, и ствол пистолета-пулемета указывал точно ему в лицо. Он неосознанно отодвинул его и поднялся. Ветки кустов, между которыми он лежал, свисали ему на лицо. Он пошевелил закоченевшими пальцами, и тогда услышал возле себя голоса. Это был Тимм, беседовавший с Цадо. Он видел их в то же самое мгновение, они сидели на краю желоба и пристально смотрели на равнину между озерами. Он не мог слышать, что они говорили, и из их странного поведения он тоже ничего не мог понять. Они не обращали внимания на него, когда он подполз к ним и присел на корточки рядом с Тиммом и спросил: - Почему вы дали мне так долго спать? Тимм не ответил на вопрос. Он вытянул голову и тихо сказал Цадо: - Мы должны вынести его. Он сидит посреди свободного поля. Если он зажжет себе сигарету, это будет видно даже в Москве...

- Что случилось? – поинтересовался Биндиг. Он чувствовал себя выспавшимся и свежим. Только немного замерз.

- Мы всегда должны были брать с собой стакан, - заметил Цадо. - Ты видишь, что иногда он нужен. Он единственный, кто выбрался?

- Возможно, - ответил Тимм. - Во всяком случае, это Малыш. Ему, похоже, тоже досталось…

Биндиг не мог опознать фигуру. Он напрягал глаза, но на том месте, где другие видели сидящего человека, он мог видеть только темную глыбу, лежавшую на земле. Было уже слишком темно, чтобы что-то разглядеть.

Цадо посмотрел на него и спросил: - Выспался?

- Вы позволили мне спать весь день..., - сказал Биндиг укоризненно.

- Что тут происходило?

- Ничего. Пока Малыш не появился.

Это был старший официант из Штутгарта. Они видели его уже издалека, как он подкрадывался, прижимаясь к кромке кустов, окружавших озеро. Они наблюдали за ним, но не окликнули, так как не знали, преследуют ли его. Но было очевидно, что его не преследовали. Он упал на землю в нескольких сотнях метров от их убежища к земле и остался лежать там. Темный комок, прикрытый каской, лицо еще вымазано сажей с последней ночи.

Когда Цадо подполз к нему, он молниеносно поднял свой пистолет-пулемет, но тут же снова опустил его, с удивленным, тревожным выражением на его грязном лице. Он широко раскрывал рот, но с его губ срывалось только хриплое карканье. Его глазные яблоки были с красными жилками, веки опухли. Губы вздрагивали как у ребенка в секунды, предшествующие пищащему плачу. Он смотрел на Цадо безумными глазами. Он дрожал во всем теле. Цадо положил руку ему на локоть и спокойно сказал: - Малыш... это я! Давай! Еще кусочек...

Только тогда он видел кровь. Он быстро занялся этим и осмотрел рану. Старший официант стонал и хрустел зубами. - Спокойно..., говорил Цадо тихо, но энергично, - только спокойно, Малыш, иначе папа рассердится!

Ему разорвало левое плечо. Камуфляжный комбинезон был в крови до запястья и обнаруживал на всей левой стороне тела темные, влажные пятна. Наверху, недалеко от плеча, он был порван. Нижнее белье заскорузло от крови. Рана была большой. У нее были грязные, рваные края. Цадо увидел на первый взгляд, что кость не была задета. Это было большое ранение мышцы, осколочная рана, не от пули. - Граната? - поинтересовался он.

Раненый застонал. Когда Цадо вынимал куски материи из раны, тот открыл рот и хотел извергнуть крик. Но Цадо перевязывал не первого раненого. Он прижал ему ладонь ко рту, и человек не смог издать ничего, кроме глухого гортанного звука.

- Спокойно..., - снова сказал он, - скоро все кончится. Тогда прилетит тетушка «Ю», и мы улетим к девушкам...

Он увидел, что на рукаве висел перевязочный пакет. Раненый, должно быть, забинтовал себя самому, но бинт сидел недостаточно крепко и сполз. Цадо раскрыл собственный перевязочный пакет и наложил его на рану. Его не хватало, так как осколок вырвал большой кусок мяса. Цадо временно закрепил марлю, и потом сказал раненому: - Теперь очень тихо. Там впереди убежище. Я отнесу тебя. Тебе больно?

Старший официант стонал. Но ранение было не настолько тяжелым, что он не смог бы идти. Когда Цадо хотел поднять его, он поднялся самостоятельно и стал на ноги.

- Давай, - твердо просил его Цадо, - держись за меня. Он закинул руку солдата себе через плечо. Мужчина шатался. Он наверняка потерял слишком много крови, думал Цадо. Как ему это только удалось, что они его не поймали?

Они разместили его между кустами и перевязали его. Они засунули ему в рот шоколад, который у него был в карманах, и накормили его крепкими галетами с немного заплесневелым вкусом. Потом они дали ему болеутоляющие таблетки. Это были крохотные, белые жемчужины с горьким вкусом. Но они были настолько сильны, что смягчали и делали сносной на некоторое время самую невыносимую боль. Они засунули ему таблетки в рот, и Тимм держал ему у губ бутылку водки, которая все еще была у него в кармане брюк. Старший официант пил, как будто это была вода. Он запил горькие таблетки крепкой водкой и тогда откинул голову назад. Трое других солдат сидели молча. Но он заговорил только после того, как таблетки подействовали. Он откашлялся и произнес с искривленными от боли углами рта: - Дайте мне еще водки...

Тимм подал ему бутылку. Раненый поднялся и взял бутылку правой рукой. Он пил, не останавливаясь, и когда он вернул бутылку Тимму, то смог выпить больше четверти литра.

- Дружище, ты будешь синим, как береговая гаубица, - сказал унтер-офицер. Но раненый покачал головой. - Боли. Эта штука хорошо помогает против болей, - произнес он хрипло. Тогда он потребовал сигарету. Он закрывал огонек ладонью и смотрел в одну точку. Тимм все еще наблюдал за окрестностями с краю низины. По прошествии некоторого времени раненый тихо сказал: - Не стоит напрягать глаза, Клауса. Никто больше не придет. Остальные четверо мертвы. Он опустил голову и затянулся сигаретой.

- Все? - спросил Тимм. - Или кто-то еще ранен? Может, кто-то один еще придет. Ты ведь пришел!

- Нет! - ответил раненый. - Никто больше не придет. Они мертвы. Они уже погребены. Я видел, как они их закопали.

Он говорил с тяжелым языком, как будто разговор причинял ему боль. Он был слаб и обескровлен. Только водка удерживала его.

- Вы попали прямо на позицию? - спросил Тимм. - Она была чертовски хорошо спрятана. Я тоже заметил ее только в самый последний момент.

Раненый кивнул. Тогда он снова упал назад и продолжал говорить лежа, не глядя на других.

- Я был один. Я был за другими. Не на той же самой дороге, но недалеко от нее, в стороне. Я это точно видел. Оба передо мной сразу оказались перед часовым. Тот тут же открыл огонь. Они застрелили его, но там был еще второй, и он был спрятан. Он застрелил их обоих. Тогда весь лагерь встрепенулся. Но они не заботились о погибших. Они сначала обыскали лес. Двое других наших подбежали к нам на выстрелы. Они хотели помочь нам. Но это было их ошибкой. Это продолжалось полчаса, потом исход боя был ясен. Мертвы. Все.

Он лег на бок и закрыл глаза. Другие ничего не говорили. Темнело. Небо было ясным, как и в предшествовавший день. Звезды были еще блеклыми, но их свет увеличивался с каждой минутой. Здесь между озерами было тихо. Во второй половине дня время от времени вдали был слышен шум моторов, но он были только очень тихим и неясным. Где-то там, на дороге, происходило движение.

- Если бы я только знал, ищут ли они нас еще, - тихо произнес Тимм. Он уже думал о самолете, который здесь должен был бы сесть. Конечно, тогда все произошло бы быстро, и они уже через пару минут были бы снова в воздухе. Но было неизвестно, не шатались ли где-то между озерами русские патрули.

- Нет, - сказал раненый, - они больше не ищут. Они прекратили. До полудня они искали. Потом прекратили. Они только удвоили число часовых.

- А ты? - поинтересовался Тимм. - Как тебе удалось, что они не поймали тебя? Как ты смог видеть все это, чтобы они при этом тебя не нашли?

Раненый слегка двинул левой рукой. При этом он снова скривил лицо, и Тимм спросил: - Еще болит? Ты хочешь еще таблеток?

- Ничего, - сказал раненый, - днем было хуже. Они меня не видели. Я шел за другими. Когда начали стрелять, я залез на дерево. Я был далеко сзади, но тогда, когда я был наверху, другие отошли назад, пока не оказались почти под моим деревом. Я сидел там наверху, и внизу они застрелили друг друга. Они шли то туда, то сюда. Из наших это были Беккер и Фликс. Они полностью расстреляли свои магазины, но очень медленно, так что им надолго хватило тех патронов, что были у них в карманах. В конце концов, у них были только лишь пистолеты. И тогда ножи. Но до этого не дошло. Русские окружили их, и у них не было больше никакого шанса. Те закидали их гранатами, и это был конец. В полдень они похоронили всех четверых. Мертвых. Всё.

- А ты? - спросил Тимм.

Раненый поднял голову. Его глаза блестели. У него жар, подумал Биндиг, у него начнется озноб через несколько часов, и он никого больше не будет узнавать.

- Я? - сказал раненый. - Я висел на моем дереве и ничего не делал. Я радовался, что они меня не видели. На них были эти проклятые черные чертовы шапки. Танкисты. Парни как деревья. Они похоронили Беккера и Фликса и двух других тоже. Они поймали их немного дальше слева. Лес был полон этими чертовыми шапками. Они не упустили ни одного уголка, но они ничего больше не нашли. Мое счастье, что у них не было собаки. Одна единственная ничтожная дворняжка, и меня бы здесь не было... Он умолк и снова опустил голову. Жар начал трясти его. Тимм снова протянул ему бутылку водки. Он чувствовал, как зубы раненого стучали о горлышко бутылки.

- Дружище, - сказал Тимм, - если мы попадем домой, они будут орать на нас, потому что мы потеряли четырех человек!

- Но моста больше нет, - сказал Биндиг, - пусть они сначала сами сделают что-то подобное. Взорвать мост – это не детская игра.

- Они закопали их, - прошептал раненый в лихорадочном бреду.

- Дай ему водки, - потребовал Цадо.

Тимм снова протянул ему бутылку. Он сказал: У тебя была дорога в голове? Ты ее сразу нашел?

Он не получил ответа. Раненый сглотнул. Спустя долгое время он зашептал: - Это пистолет-пулемет Фликса. Он потерял его, когда бежал назад. Он был уже подстрелен и бежал совсем согнувшись. Рана в живот, я думаю. Я поднял его сегодня во второй половине дня, когда я улизнул.

Он сжимал зубы. Озноб тряс его. – Иисус, Мария, дай ему водки! - говорил Цадо. – Дай же ему водки, машина прилетит только через несколько часов.

Биндиг зажег сигареты и раздал каждому по одной. Раненый быстро курил, длинными, глубокими затяжками. Сигарета становилась влажной в его пальцах, так он потел.

- Что это было? – спросил Биндиг, показывая на плечо. - Гранаты?

- Да... , - тяжело дышал раненый. Зубы его стучали, пока он говорил. - Они бросали эти проклятые ручные гранаты, и осколки жужжали мне возле ушей. Это был большой осколок, кровь капала сверху вниз на землю. И я не мог добраться до перевязочного пакета, я должен был держаться. Рукой. И внизу тоже. Это... Есть у вас еще эти чертовы таблетки...

Когда пришло время появиться самолету, Цадо сказал Тимму: - Теперь уже всего хватает, разве только, если самолет не прилетит... Тимм установил световые сигналы. Он сидел рядом с Цадо на озере и ждал шума моторов, чтобы зажечь магниевые факелы. Хорошо, что они были у меня, а не у других, подумал он. «Юнкерс» повернул бы и улетел домой, знаю я этих летчиков.

Похолодало. Воздух был прозрачен от мороза и свеж. Теперь, в темноте, шумы с дороги, кажется, слышались ближе. Но шумов этих было немного. Время от времени отдельная машина, потом опять короткая колонна. – Если самолет не прилетит, я построю тут себе хижину, и буду охотиться на уток, - сказал Цадо. – На этих озерах всегда есть утки. Я настреляю уток и принесу их русскому комиссару. Может быть, он достанет мне авиабилет в Германию.