Очерки по философии марксизма

По существу же, я считаю невероятным, чтобы сам Плеханов не чувствовал своего родства с буржуазно-идеалистическими школами, и специально с кантианством. И когда я слышу его немотивированные крики о «буржуазности» и «эклектизме» и т. д. таких марксистов, которые с ним не согласны, мне это живо напоминает тактику ребенка, который, укусив свою сестру, бежит к матери с криком: «мама, она кусается». Как известно, такая тактика часто имеет успех: мама может быть, не вполне поверит обвинению, сочтет его преувеличенным, заподозрит, наконец, обоюдную виновность двух сторон, — но никак не подумает, что обвинитель-то и есть тот, кто сознает за собой вину.

По отношению к пишущему эти строки т. Плеханов до сих пор иного способа борьбы, кроме голословных заявлений о том, что я «идеалист», «буржуазный критик» и пр. — ни разу не применял. Часть публики ему, как я убедился, верила на слово: авторитет т. Плеханова и многократность заявлений заменяли мотивировку. Может быть, в этой части публики вызовет зародыш сомнения хотя бы тот факт, что я дважды открыто вызывал т. Плеханова на критику по существу моих взглядов — и до сих пор не дождался ответа.

X

Итак, ни радикализм эмпириокритиков, ни оппортунизм Плеханова не могут удовлетворить нас в вопросе о «вещи в себе». Какова же должна быть действительно марксистская позиция по отношению к этой «вещи»?

Она должна, во-первых, опираться всецело на опыт и быть свободной от фетишизма, во-вторых, быть строго монистичной.

Первое положение говорит о том, что «вещь в себе» должна сводиться к подстановке и только к подстановке, в ее чистом виде, — потому что именно такова основа «вещи в себе» в социально-трудовом опыте людей. Второе положение указывает на то, что при этом не должно получаться принципиального удвоения мира, т. е. что систему подстановки надо связывать с остальным опытом посредством общих научных форм познания, а не посредством каких-либо исключительных или «иероглифических» методов.

Остановимся на первом положении и рассмотрим, как широка должна быть сфера подстановки.

Если не считать солипсизм, чисто словесно, но отнюдь не практически, пытающегося обойтись совсем без подстановки, то наибольшее сужение этой сферы представляет картезианская идея о животных, как механизмах, лишенных сознания. Такое сужение было отвергнуто наукой и современное научное познание распространяет подстановку гораздо шире, не только на весь животный мир, но. по крайней мере отчасти, и на растительный. Принимая элементарные психические функции у одноклеточных животных организмов, биолог вынужден принимать их и у свободно живущих растительных клеток, как жизненно вполне сходных с первыми. Ввиду этого совершенно не соответствовало бы эволюционному монизму нынешней биологии отрицание тех же элементарно-психических функций у высших растений, если бы даже не говорили в их пользу явления двигательных реакций и «тропизмов» у некоторых растений. Двигательные реакции у таких растений, как «не тронь меня» или у насекомоядных известны каждому. «Тропизм» — это избирательное отношение растений или их органов к внешним влияниям, физическим или химическим, например, стремление расти противоположно направлению тяжести, поворот листьев к свету, корней в воде — против течения и т. д.

Вопрос остается открытым по отношению к неорганическому миру. Здесь принимать психические функции, очевидно, нет оснований. Не принимать ничего, значит приходить к различным противоречиям, которые частью уже были отмечены в главе об эмпириокритиках. Рассмотрим обе стороны дела.

Раз мы знаем, что элементы опыта, физического и психического, одни и те же (цвета, тоны, пространственные элементы, элементы твердости, тепловые и т. д.), то говорить о «психических» явлениях, как и о «физических», мы можем только в смысле определенной их связи, но отнюдь не особого материала. Эта связь «психического» есть ассоциативная, как связь «физического» — объективно-закономерная, — оба признака для двух частей опыта «конститутивные», определяющие, — при отсутствии которых не может быть и речи о психических или физических явлениях.

Ассоциативную связь мы и принимаем в своей подстановке, когда говорим о какой бы то ни было психике, даже о психике одноклеточных организмов. И с научной точки зрения это вполне оправдывается, потому что даже в клетках низшей ступени развития мы находим тот же тип физиологической организованности, какой наблюдаем в нервной системе: разница количественная, в уровне и мере организованности, в большей или меньшей ее сложности, но не в основном ее характере.

Ассоциативная связь безусловно предполагает память; предполагает периодическое повторение тех или иных комбинаций, повторение устойчиво-изменчивое, причем в одних повторениях психический комплекс является измененным в неуловимо-малой степени, в других — более или менее значительно, в одних с одними сопутствующими комплексами, в других с другими. Всему этому вполне соответствует физиологическая организованность живой ткани, с ее циклически изменчивой повторяемостью жизненных процессов. Но такой организованности и такой повторяемости нет в неорганических телах. Ясно, что мы не можем и подставлять под них ничего «психического», т. е. ассоциативного, устойчиво-изменчивого в своих повторениях.

Что же в таком случае должно быть «подставлено» под неорганические явления? Может быть, другие «физические» комплексы опыта, как это делала старая физика, подставляющая под световой луч — поток маленьких телец или волнообразное колебание тонкой эфирной среды, под упругость газов — механические удары твердых частиц и т. д. Старый материализм, с его подстановкой твердых движущихся атомов под все явления природы, только следовало в этом случае старому естествознанию.

Нет, это еще менее возможно, чем подстановка «психического» и не только потому, что современная наука устраняет те старые гипотезы, но и потому, что физический опыт, как опыт, представляет еще более высокую ступень организованности, чем опыт психический. Физическое «тело» кристаллизуется для человеческого сознания из бесчисленных отдельных восприятий и их познавательной обработки, обработки коллективной, социальной, как и все познание.

Если в своем организме или в организме другого человека я стану искать того, что физиологически соответствует моему и его физическому опыту, то это, несомненно, должны оказаться наиболее сложные и наиболее организованные из нервно-мозговых процессов. Поэтому, чтобы под неорганическую природу подставлять физические комплексы, я принужден был бы найти в ней такую же высокую жизненную организованность, как в сложнейших мозговых процессах. Конечно, это нелепость; и очевидно, что неорганические явления, взятые «в себе», а не в связи человеческого опыта, совершенно не похожи по своему строению и характеру на физические комплексы — «тела» нашего опыта.

В чем же должна заключаться подстановка неорганического мира?

XI

Каким путем неорганическое переходит в органическое, безжизненное в живое? Таким путем, что оно организуется. Неорганические составные части почвы и воздуха организуются в белки, крахмалы и другие ткани растений; эти ткани растений вместе с разными опять-таки неорганическими веществами перерабатываются травоядными животными, организуясь в ткани их тела; ткани этих животных вместе с растительным и неорганическим материалом организуются дальше в организмах плотоядных и всеядных животных, к числу которых принадлежит человек.

Каким путем органическое переходит в неорганическое, живое в безжизненное? Путем дезорганизации, разложения.

Каким путем идет подстановка от человека к животному, от высших животных к низшим, от сложных к одноклеточным? Путем уменьшения организованности и сложности подставляемых «переживаний». Соответственно уменьшению организованности и сложности физиологических процессов.

Итак, если подстановка идет параллельно со степенью организованности и сложности того, подо что подставляется ее содержание, — то совершенно ясно, что она должна идти от органического к неорганическому, потому что первое организуется из второго и в него же дезорганизуется, — и во-вторых, что в ее переходе к неорганическому ее содержание должно изменяться в смысле дезорганизации, разложения, вообще дальнейшего уменьшения организованности. Элементы же подстановки при этом остаются все те же, как элементы комплексов вообще остаются те же при переходе от живого к неживому и обратно.

Итак, чтобы получить неорганический мир «в себе», под его явления следует подставлять комбинации тех же элементов, что и элементы опыта физического и психического, но комбинации низшей организованности или даже неорганизованные. Что это значит?

Ниже психической организованности, хотя бы самой слабой и элементарной — это значит ниже ассоциативной связи. Неорганические процессы «в себе» лишены, следовательно, той устойчиво-изменчивой повторяемости, которая свойственна психическим комплексам, лишены того, что соответствует памяти, и чем констатируется «сознание».

В этом смысле не правы те сторонники всеобщего психофизического параллелизма — а к ним принадлежит большинство современных философов (На всякий случай отмечу, что Плеханов находится в их числе), — которые приписывают неорганической материи некоторое «минимальное сознание» или «элементарную психичность» и т. п. Это — злоупотребление понятием «психического». В сущности, эти мыслители, вероятно, и не имеют в виду приписывать неорганической материи ассоциативную связь элементов; они хотят только выразить, что подстановка и здесь сводится к тем же элементам, какие имеются в «сознании», в «психике». Но раз мы иных элементов вообще и не знаем, так как и в физическом опыте они ведь все те же, то и обозначать их как «психические», нет смысла: необходимый признак «психического», именно ассоциативная форма организации, здесь отсутствует. Подстановка для неорганических процессов может представлять только «непосредственные комплексы минимальной организованности», нижним пределом которой является хаос элементов.

XII

Принятая нами система всеобщей подстановки означает присоединение повсюду к прямому физическому опыту — ко всевозможным «телам» и «процессам» природы — опыта косвенного, в виде «непосредственных комплексов» различных ступеней организованности от хаоса элементов до самых стройных систем опыта. Каково же отношение между прямым опытом и косвенным? между физическим или физиологическим процессом, нами наблюдаемом, и его подстановкой? Например, мы наблюдаем свободно живущую клетку, признаем, что «в себе» она представляет некоторый комплекс элементарных психических переживаний. Надо установить характер связи между этой клеткой, как живым физическом «телом» нашего опыта и этими переживаниями.

Ответов существует два: «параллелизм» и «причинность».

Первый ответ гласит: жизненные процессы клетки и ее переживания протекают параллельно и одновременно, как две стороны одной реальности, как «феномен» и «эпифеномен»; ни одна из них не есть причина, ни одна — следствие; в этом смысле они взаимно независимы и нигде не соприкасаются — два параллельных, но абсолютно отдельных ряда; «внешняя» и «внутренняя» сторона реальности, «объективная» и «субъективная». Можно ли остановиться на этой точке зрения?

Исторически ее происхождение таково: дуализм «тела» и «духа» примирялся метафизическим монизмом «субстанции». Полагали, что единая «сущность» проявляет себя двумя путями, создавая два ряда «видимостей». Эти два ряда строго параллельны потому, что непрерывно порождаются одной и той же общей причиной. В этом случае «параллелизм» сводится к причинности. Часть его сторонников и осталась на этой позиции. Другая часть попыталась откинуть «субстанцию» или «вещь в себе», т. е. скрытую причину параллелизма. Остался голый параллелизм. Таким образом, получилось уже два дуализма: дуализм «физического» и «психического» плюс еще дуализм всеобщих форм связи явлений, — причинность внутри каждой из этих областей, параллелизм между ними.

Такая точка зрения не только познавательно-уродлива, но и не имеет никаких оснований в научном опыте вообще.

Науке часто приходится иметь дело с параллельными рядами фактов. Например, объем газа уменьшается параллельно с возрастанием давления; или — развитие органов идет параллельно с их функционированием; или — число самоубийств уменьшается и возрастает параллельно с колебаниями производства в сторону процветания и кризиса и т. д. Но научное мышление в этих случаях никогда не позволяет себе остановиться на «параллелизме» и считать, что его констатацией вопрос исчерпан. Научное мышление всегда сводит этот параллелизм либо к признанию одной из его сторон за причину, другой за следствие, либо к нахождению их общей причины, либо к их диалектическому соединению в один взаимопричинный ряд. Голого «параллелизма» научное мышление не знает и не признает. Ясно, что оно не может допустить его и в специальном случае отношения физических тел и подставляемых «непосредственных комплексов». Задача и здесь, конечно, остается та же: свести «параллелизм» к причинности.

С этой точки зрения, дело становится довольно простым. Впечатления, получаемые нами от «внешних предметов» и образующие, в конечном счете, содержание нашего физического опыта — это результат действия на нас внешних «непосредственных комплексов» различных ступеней организованности. Получается совершенно цельная и свободная от перерывов картина мира.

В самом деле, «человек» А, взятый как совокупность переживаний, сознательных и внесознательных, как входящих в его систему опыта, так и ускользающих от нее, есть непосредственный комплекс элементов, очень сложный и очень высоко организованный. Другой человек В, взятый также «в себе», есть другой непосредственный комплекс, приблизительно также организованный. Животное С, с этой же точки зрения, представляет из себя третий непосредственный комплекс, низшей и менее сложной организации. Бактерия D обладает «в себе» еще значительно более низкой организованностью. Наконец, кристалл Е, взятый независимо от опыта людей и животных, стоит несравненно ближе не только человека и животного, но и растительной клетки — бактерии — к тому пределу, который характеризуется полной неорганизованностью, т. е. к «хаосу» элементов. Все эти пять комплексов, принимаемых в нашей «подстановке», вовсе не изолированы один от другого, но находятся в общей связи мирового процесса и взаимно действуют друг на друга, «отражаются» один в другом.

Каковы же окажутся результаты этого взаимного действия, взаимные «отражения» непосредственных комплексов?

Основываясь на опыте, мы заранее можем сказать, что всякое «отражение» одного комплекса в другом определяется не только содержанием и формой «отражаемого», но также содержанием и формой «отражающего», и этим последним часто даже в наибольшей степени; «отражение», поэтому, чаще всего совершенно не похоже на «отражаемое», и почти всегда неизмеримо беднее его содержанием. Напр., солнечный луч, действуя на кусок льда, вызывает в нем плавление — процесс, не имеющий никакого сходства с самим лучом. Звездно-планетный мир Сириуса, действуя на сетчатку человеческого глаза, вызывает в ней неуловимо ничтожное химическое изменение, не только очень мало похожее на Сириус, как физическое тело, но и неизмеримо, почти бесконечно малое по сравнению с этим гигантским миром, подавляющим всякое воображение своей грандиозностью; удар пули в голову животного отражается образованием раны и прекращением жизненных функций — изменениями, опять-таки совершенно не имеющими сходства с движением пули. Увеличивать число примеров излишне. Во всяком случае ясно, что с точки зрения причинности нет ничего странного, если целый гигантский мир опыта и внеопытных переживаний человека А отражается в другом аналогичном мире — в системе переживаний человека В — в виде восприятия человеческой фигуры с ее движениями и звуками. В опыте животного С — он отражается в еще более бедном и несовершенном виде; в переживаниях бактерии, вероятно, отражение будет еще в миллионы раз более жалкое и слабое. Наконец, в кристалле Е, как непосредственном комплексе, «человек А» отразится также некоторыми изменениями, но эти изменения, надо полагать, вообще не будут иметь сколько-нибудь организованной формы, не будут ассоциативно сохраняться и воспроизводиться

Обратно, группировки В, С, D, Е, отражаются в опыте человека А как «восприятия» фигуры другого человека, животного, бактерии, кристалла; и в его высоко организованной системе все эти отражения получают организованную форму.

При этом бактерия, комплекс довольно бедный содержанием, может отражаться в опыте человека А так слабо, что это отражение неуловимо, ничтожно; но при особенно благоприятных условиях, как применение микроскопа, — оно становится уже заметным в общей связи опыта; это зависит от того, что обыкновенно все эти комплексы отражаются один в другом не прямо, а при посредстве «среды», т. е. других, низкоорганизованных комплексов, соответствующих воздуху, световому «эфиру» (электромагнитная среда) и т. д. Комплекс А «отражается» в своей ближайшей «среде», это «отражение» отражается в других комплексах среды, и только через такую цепь отражений комплекс А «отражается» в В; напр., В «видит» А при посредстве очень многих электромагнитных колебаний в различных частях среды т е. целого ряда изменений в целом ряде неорганизованных комплексов. Благодаря этому, А при посредстве среды «отражается» и в себе самом: человек «видит», «осязает» свое «тело», слышит свой «голос» и т. д.

Весь Universum представляется, таким образом, как непрерывный ряд комбинаций, материал которых приблизительно один, — и по типу организованности, от стихийного «хаоса» элементов до стройного, коллективно обработанного опыта социальных существ. Взаимодействия этих комбинаций порождают в них взаимные «отражения», которые мы и рассматриваем с точки зрения причинности. Подстановка же есть отраженное отражение, с приблизительным сходством восстановляющее картину этих комбинаций, взятых «в себе».

Я не стану останавливаться на тех вероятных перспективах для расширения научного познания, которые открывает идея монистической всеобщей подстановки. Определить их вполне достоверно сейчас мы не можем; основу их представляет, может быть, тот факт, что подставляемое содержание всегда несравненно богаче того физического комплекса, под который оно подставляется. Возможно, что результаты этой точки зрения скажутся полностью лишь тогда, когда наука найдет исторически утраченные звенья между живой и мертвой материей, и непрерывность подстановки будет восстановлена более конкретно. Но ясно, что, во-первых, эта точка зрения дает строго монистическую картину мира и, во-вторых, устраняет отмеченные нами противоречия позитивизма и материализма. Область «вещи в себе» она всецело завоевывает для опыта, и никаким идолам не остается места.

Идея всеобщей подстановки выражает единство познавательного метода по отношению ко всему опыту с его качественной стороны: устанавливается качественная непрерывность всякого возможного опыта прямого и косвенного, как взаимно связанных и взаимодействующих комбинаций одного и того же материала на различных стадиях его без конца прогрессирующей организации.

С этим неразрывно и необходимо связывается единство познавательного метода по отношению ко всякому опыту с его количественной стороны. Это второе единство в наше время выражается в энергетике. «Энергия» — это принцип измеримости, соизмеримости и непрерывности происходящих в опыте изменений. Понятно, каким образом признание всеобщности этого принципа вытекает из нашей однородной картины мира и в свою очередь ведет к ней.

Принцип всеобщей эмпирической подстановки есть распространение на всю природу, на весь опыт людей, в соответственно переработанном виде, того метода, который составляет сущность социальной связи людей в процессе их общего труда — метода их взаимного понимания.

Принцип всеобщей энергетики есть распространение на всю природу, на весь опыт, в соответственно переработанном виде, того метода, который составляет основу победы социального труда людей над природою — метода машинного производства.

Эти два принципа, объединенные и связанные выясняющей их генезис и развитие социальной философией марксизма, образуют мировоззрение, всецело построенное на опыте и в то же время, как я полагаю, наиболее монистичное, какое возможно для нашего времени.

Поэтому я позволил себе назвать это мировоззрение — эмпириомонизмом.