Теперь послушаем совет Такуана, данный им Ягьи Таджима-но-ками, его ученику в искусстве владения мечом.
Этот совет касается прежде всего умения держать ум в состоянии «потока»: стоит ему на чем бы то ни было остановиться, и поток прерывается, что наносит уму вред. Для мастера меча это означает смерть. Аффективный налет затемняет зеркало изначальной праджни человека, интеллектуальное взвешивание препятствует врожденной активности. Праджня, которую Такуан называет «недвижимой праджней», есть орган, направляющий все движения — как внешние, так и внутренние. Когда его деятельности препятствуют, то стопорится и работа сознательного ума, а меч подчиняется уже не врожденной, свободной, спонтанной активности «недвижимой праджни», соответствующей бессознательному, но сознательно выученным техническим правилам владения мечом. Праджня — это недвижимый двигатель, который бессознательно работает в поле сознания.
Когда мастер меча стоит перед своим противником, он не должен думать ни о противнике, ни о себе, ни о движениях меча своего врага. Он просто стоит с мечом, забыв о всякой технике; меч должен следовать приказам бессознательного. Человек забывает себя как мастера меча. Удары наносит не человек, а меч, пребывающий во власти бессознательного. Существуют рассказы о том, как противника поражали не отдавая себе в том отчета — все происходило бессознательно. Действие бессознательного во многих случаях просто чудодейственно.
Позвольте мне привести один пример — «Великолепную семерку».
Такое чувство невидимого врага развилось у мастеров меча тех феодальных дней до удивительной степени. Самурай должен был сохранять бдительность в любой ситуации, возникавшей в его повседневной жизни. Далее во сне он должен был быть готов к встрече неблагоприятных обстоятельств.
Не знаю, можно ли назвать это шестым чувством или родом телепатии, а следовательно, предметом так называемой парапсихологии. Я хотел бы только заметить, что теоретики искусства меча приписывают это чувство, обретенное мастером, работе бессознательного. Оно пробуждается вместе с достижением состояния самозабвения, не-сознания. Они сказали бы, что высшая ступень тренированности в этом искусстве ведет к исчезновению обычного относительного сознания. Это происходит, когда человек вовлечен в борьбу не на жизнь, а на смерть. Его ум в результате тренировки становится зеркалом, в котором отражается всякое движение мысли в уме противника, а потому он сразу знает, где и как его атаковать (точнее говоря, это не знание, а интуиция, протекающая в бессознательном). Его меч движется как бы сам по себе, и противник не находит защиты, так как удар меча настигает его именно там, где тот никак не ожидает. Бессознательное мастера меча — в самозабвении, в согласии с Разумом Неба и Земли — бьет по всему, что противится этому Разуму. Соревнование или битву среди мастеров меча выигрывает не быстрейший или сильнейший, даже не самый искусный, но тот, чей ум чист и самоотвержен.
Независимо от того, принимаем мы такую интерпретацию или нет, фактом остается то, что мастер меча обладает тем, что мы можем назвать бессознательным. Это состояние ума достигается, когда он уже не осознает своих действий и предоставляет себя целиком чему-то, трансцендирующему его сознание. Мы говорим «чему-то» или «кому-то», поскольку для такого бытия за пределами обычного поля сознания у нас нет слов, кроме отрицаний (X, или бессознательное). Непознанное, Х — это слишком расплывчато. Поскольку оно вступает в контакт с сознанием — так, что этот Х может воспользоваться всеми сознательно обретенными умениями, — его можно обозначить как бессознательное.
Какова природа этого бессознательного? Остается ли оно в поле психологии, пусть в самом широком смысле этого слова? Или же оно соотносится с источником всех вещей, будь то Разум Неба и Земли или еще что-нибудь из онтологии восточных мыслителей? Или назовем его «великим совершенным зеркалом знания» (адтаршонадгжняна), как иногда именовали его наставники дзен?
Следующий рассказ о Ягьи Таджима-но-ками, ученике наставника Такуана, прямо не связан с разбором бессознательного в предшествующей части этой лекции. Хотя бы потому, что тут он непосредственно не встречается с противником. Но для психолога немаловажно то, что благодаря некой форме дисциплины вырабатывается способность, которую можно назвать чуть ли не парапсихологической. Я мог бы добавить, что этот случай с Ягьи Таджима-но-ками, конечно, не проверялся научным путем. Но в анналах японского искусства владения мечом имеется немало записей о таких случаях, и даже наш современный опыт дает основание для веры в возможность подобной «телепатической» интуиции. Хотя я должен повторить, что такой психологический феномен, вероятно, не имеет ничего общего с бессознательным, о котором шла речь выше.
III. Понятие Я в дзен-буддизме
Подход дзен-буддизма к реальности можно определить как донаучный (иногда и антинаучный) в том смысле, что дзен движется в полностью противоположном науке направлении. Это не обязательно означает противостояние дзен науке, но лишь то, что для понимания дзен требуется занять позицию, которой сциентисты пренебрегали — или даже игнорировали ее как «антинаучную».
Науки являются единообразно центробежными, экстравертными, смотрящими «объективно» на вещь, вырванную ими из целого для исследования. Тем самым они занимают позицию, согласно которой вещь всегда дистанцирована от ученого. Они никогда не стремятся к самоотождествлению с объектом своего исследования. Даже там, где они смотрят внутрь себя с целью самоисследования, внутреннее самым тщательным образом проецируется вовне. Так они делаются чуждыми самим себе, словно им не принадлежит их собственный внутренний мир. Они боятся стать «субъективными». Но следует помнить, что, пока мы смотрим со стороны, мы остаемся посторонними, а потому никогда не знаем самой вещи. Все наше знание — это знание о чем-то, а это означает, что мы никогда не знаем, какова наша реальная самость. Сциентисты могут сколько угодно желать достижения Я, но никогда не в силах к нему приблизиться. Конечно, они могут немало говорить о нем, но это все, что они могут делать. Поэтому для достижения реального знания Я дзен советует радикально изменить эту направленность науки. Говорят, что истинным предметом изучения человеческого рода является человек. В таком случае человека нужно брать как Я, ведь предметом является собственно человеческое в нем, а не животное, которое лишено сознания Я. Боюсь, что мужчины и женщины, которые не стремятся к познанию Я, должны будут вновь пройти сквозь цикл рождений и смертей. «Познать самого себя» — значит познать свое Я.
Научное познание Я не является реальным познанием до тех пор, пока Я не объективируется. Научная направленность познания должна быть перевернута: Я следует рассматривать изнутри, а не извне. Это значит, что Я должно познавать себя, не выходя за собственные пределы. Могут спросить: «Как это возможно? Познание всегда предполагает дихотомию познающего и познаваемого объекта». Я отвечаю: «Самопознание возможно лишь там, где произошло отождествление субъекта и объекта, то есть там, где научное исследование пришло к своему концу, где отставлены все приборы для экспериментов, где мы признаемся в том, что далее не можем исследовать без выхода за собственные пределы, совершая чудесный скачок в царство абсолютной субъективности».
Я пребывает в царстве абсолютной субъективности. «Пребывать» — это не совсем точное выражение, поскольку оно передает только статический аспект Я. Оно всегда в движении или в становлении, одновременно и ноль (указывающий на статичное состояние) и бесконечность, указывающая на непрестанное движение. Я динамично.
Я сравнимо с кругом, не имеющим окружности, это шуньята, пустота. Но это также центр такого круга, обнаруживаемый повсюду и нигде. Я — это точка абсолютной субъективности, передающая смысл неподвижности и покоя. Но эта точка может сдвинуться куда угодно, занять бесконечное многообразие мест, а потому в действительности не является точкой. Такое явно невозможное для науки чудо имеет место, когда научная перспектива перевернута и мы обратились к дзен. Он является исполнителем этой невозможности.
Двигаясь от нуля к бесконечности и от бесконечности к нулю, Я никоим образом не является объектом научных исследований. Будучи абсолютной субъективностью, Я отвергает все попытки приписать ему объективно определяемое местоположение. Оно столь неуловимо и неопределенно, что мы не можем проводить с ним какие бы то ни было научные эксперименты. Мы не поймаем его никакими объективно сконструированными сетями, даже при наличии всевозможных научных талантов, поскольку по природе своей они относятся лишь к тем вещам, с которыми работает наука При соответствующем подходе Я обнаруживает себя без процесса объективации.
Я ссылался выше на последнюю книгу де Ружмона, в которой он называет «личность» и «машину» двумя основополагающими понятиями, которые характеризуют западный поиск реальности. «Личность», согласно де Ружмону, первоначально была юридическим термином в Риме. Когда христианство стало рассматривать вопрос о Троице, схоласты использовали этот термин теологически, что видно уже по таким терминам, как «божественный лик» и «человеческая личность», которые гармонично соединяются в Христе. В нашем сегодняшнем употреблении этот термин имеет ряд морально-психологических значений, которые предполагают весь этот исторический контекст. Проблема личности в конечном счете сводима к проблеме Я.
Личность у де Ружмона по своей природе дуалистична, в ней всегда заключен какой-нибудь конфликт. Напряжение, конфликт и противоречие составляют сущность личности, а отсюда естественным образом следует, что чувства страха и неопределенности тайно сопровождают личность в любой ее деятельности. Мы могли бы даже сказать, что как раз это чувство побуждает личность совершать неуравновешенные, страстные и насильственные действия. Истоком всех человеческих деяний является чувство, а не диалектические затруднения. Сначала психология, только затем логика и анализ.
Согласно де Ружмону, дуализм коренится в самой природе личности, преодоление его для людей Запада невозможно — до тех пор, пока они придерживаются историко-богословской традиции Богочеловека и Человекобога. В силу дуалистического конфликта в своем бессознательном люди Запада лишены покоя, отважно странствуют в пространстве и во времени. Они целиком экстравертны, а не интровертны. Вместо того чтобы смотреть вовнутрь, овладевать природой личности, они пытаются объективно примирять дуалистические конфликты в интеллектуальном плане. Что же касается самой личности, то позвольте мне процитировать де Ружмона: «Личность есть призыв и ответ, это не факт, не объект, но действие, и полный анализ фактов и объектов никогда не даст неопровержимого доказательства существования личности»[7].
«Личность никогда не имеет места там или здесь, она в действии, в напряжении, в стремительном порыве — и много реже в счастливом равновесии, о котором. дает представление музыка Баха»[8].
Звучит все это прекрасно. Личность действительно такова, как описывает ее де Ружмон; это описание соответствует тому, что буддисты сказали бы об отмане, «находящемся на пути к растворению» (висонкара). Но махаянисты спросили бы автора приведенных выше изречений: «Кем являешься ты, произносящий все эти распрекрасные слова, с концептуальной точки зрения? Мы хотели бы порассуждать о тебе — лично, конкретно или экзистенциально. Когда ты говоришь: „Пока я живу, я жив противоречием“ — кто здесь это Я? Когда ты говоришь нам, что фундаментальная антиномия личности должна быть принята на веру, кто принимает на веру? Кто эту веру испытывает? За верой, опытом, конфликтом и концептуализацией должен находиться живой человек, который все это делает».
Вот рассказ о дзен-буддистском монахе, который прямо и конкретно указал пальцем на личность и дал спрашивавшему возможность ее увидеть. Этот монах был позже известен под именем Обаку Ки-ун (ум. в 850 г.). Он был одним из великих наставников дзен в Танскую эпоху.
Сциентисты — включая теологов и философов — хотят быть объективными и избежать всякой субъективности. Они твердо держатся той точки зрения, что суждение истинно лишь в случае объективной его оценки или проверки, а не просто субъективного или личного опыта. Они забывают, что личность непременно живет не концептуальной или научно определенной, но личностной жизнью. Каким бы точным, объективным, философским ни было определение, оно относится не к личной жизни, а к некой жизни вообще, которая является предметом исследования. Дело тут не в объективности или субъективности. Нам жизненно важно самим, лично обнаружить нашу жизнь, решить, как ее прожить. Знающая себя личность никогда не предается теоретизированию, не занята писанием книг и поучением других — такая личность живет своей единственной, свободной и творческой жизнью. Что она собой представляет? Где ее найти? Я знает себя изнутри и никогда не знает извне.
Рассказ об Обаку и правителе показывает нам, что обычно мы удовлетворяемся портретами или подобиями. Представив себе человека умершим, мы забываем задать вопрос правителя: «Здесь портрет, а где же лицо?» Если перевести этот рассказ на современный язык, то его суть такова: «Экзистенция (включая личность) поддерживается постоянным изобретением относительных решений и полезных компромиссов». Идея рождения-и-смерти представляет собой относительное решение, а изготовление портрета — род сентиментального полезного компромисса. Но там, где речь идет о действительной личности, все это отсутствует, а вопрос правителя был: «Где же лицо?» Обаку был дзен-буддистским монахом, а потому не терял времени и пробудил правителя из сновидческого мира понятий одним восклицанием: «О правитель!» Тут же последовал ответ: «Да, достопочтенный!» Мы видим, как здесь личность целиком выпрыгивает из палаты анализа, абстракций, концептуализации. Если это нами понято, то мы знаем, кто это лицо, где оно, кто есть Я. Если лицо отождествляется с простым действием, то это не живая, но только интеллектуальная личность — не мое Я и не твое Я.
Однажды Джошу Джушина (778–897) спросил монах:
Еда — действие, мытье — действие, но дзен интересуется самим деятелем, тем, кто ест и моет; до тех пор, пока экзистенциально, в опыте не уловлена личность, нельзя говорить и о действии. Кто осознает действие? Кто сообщает тебе этот факт сознания? Кто ты сам, говорящий о нем себе и всем остальным? «Я», «ты», «он», «она», «оно» — все эти местоимения нечто замещают. Кто есть это нечто?
Другой монах спросил:
Джошу интересует здесь не видение, но видящий. Если Я есть ось спирали, если Я никогда не объективируется и не фактуализируется, то все же оно здесь, и дзен говорит нам, как уловить его нашими голыми руками и показать наставнику неуловимое, необъективируемое или недостижимое[9]. В этом заключается расхождение между наукой и дзен. Следует напомнить, однако, что дзен не возражает против научного подхода к реальности, он лишь желает сказать сциентистам, что помимо их подхода имеется другой — более прямой, обращенный вовнутрь, более реальный и личностный. Они могут назвать его субъективным, но это совсем не так.
Личность, индивид, Я, эго — в этой лекции все эти понятия используются как синонимы. Личность является морально-волевой, индивид противостоит всякого рода группам, эго психологично, а Я одновременно морально и психологично, обладая при этом и религиозным значением.
С точки зрения дзен, опыт Я психологически уникален в том отношении, что он насыщен чувством автономности, свободы, самоопределения и, наконец, творчества.
Таковы деяния Я или личности. Психологи и теологи, говорящие о пучке последовательных перцепций или впечатлений, об Идее или принципе единства, о динамической тотальности субъективного опыта или об оси криволинейных человеческих действий, идут в направлении, противоположном дзен. И чем быстрее они идут, тем дальше уходят от дзен. Поэтому я говорю, что наука или логика объективна и центробежна, тогда как дзен субъективен и центростремителен.
Кто-то заметил: «Все внешнее говорит индивиду, что он — ничто; все внутреннее убеждает его, что он — все». Это замечательное изречение, ибо оно выражает чувства каждого из нас, когда мы спокойно сидим и всматриваемся в глубинные покои нашего бытия. Там нечто движется и нашептывает, что мы родились не зря. Я прочитал где-то: «В одиночестве подвергаешься ты испытанию, одиноким уходишь в пустыню, одного тебя допрашивает мир». Но стоит человеку однажды со всею честностью посмотреть внутрь себя, и он понимает, что он не одинок, не потерян, не заброшен в пустыню. Внутри его живет некое чувство царственного и величественного одиночества; он стоит сам по себе, но все же не отделен от остального существования. Эта уникальная ситуация, внешне или объективно противоречивая, возникает вместе с подходом к реальности на пути, который предлагает дзен. Такое чувство проистекает из личного опыта творчества, появляющегося вместе с выходом за пределы царства интеллекта и абстракций. Творчество отличается от обыкновенной активности, это печать самоопределяющегося деятеля, именуемого Я.
Индивидуальность также важна для определения Я, но индивидуальность носит более политический и этический характер, она тесно связана с идеей ответственности. Индивидуальность принадлежит царству относительного. Она ассоциируется с силами самоутверждения. Она всегда осознается другими и ровно настолько ими контролируется. Там, где подчеркивается индивидуализм, там преобладает чувство взаимного ограничения и напряженности. Здесь нет свободы, нет спонтанности, зато есть тяжелая атмосфера заторможенности и подавленности. Человек задавлен, а в результате возникают все разновидности психических нарушений.
Индивидуация представляет собой объективный термин для отличения индивидуальности от индивидуализма. Там, где обособление превращается в отрицание другого, там поднимает голову стремление к власти. Иногда оно является вообще неконтролируемым; когда оно не настолько сильно или когда оно лишь более или менее негативно, мы становимся крайне восприимчивыми к критике. Такое сознание иной раз ввергает нас в ужасное рабство, напоминающее «философию одежды» в Sartor Resartus Карлейля. Это — философия внешнего, где каждый одевается для всякого другого, чтобы выглядеть иначе, чем он есть на деле. Там, где этот процесс заходит далеко, оригинальность утрачивается, а человек превращается в какую-то смешную обезьянку.
Когда эта сторона Я разрастается и начинает преобладать, реальное Я отбрасывается, подавляется и низводится до ничто. Мы знаем, что означает такое подавление. Творческое бессознательное никому не удается подавить, оно так или иначе о себе заявляет. Когда оно не может утверждать себя естественным для него путем, оно прорывает все заграждения — иногда посредством насилия, иной раз в форме патологии. Но в обоих случаях реальное Я безнадежно разрушается.
Опечаленный всем этим, Будда провозгласил учение об аннатта, или нирсчпма, или не-эго, дабы пробудить нас от снов видимости. Дзен-буддизм не вполне удовлетворился предложенным Буддой отрицательным способом демонстрации учения. Он представляет учение самым утвердительным и прямым путем, чтобы последователи Будды не блуждали в поисках реальности. Приведем пример из «Риндзай Гиген».
Однажды Риндзай (ум. в 867 г.) произносил такую проповедь: «Имеется истинный человек без звания в куче обнаженной плоти, который входит и выходит через врата вашего лица [то есть через органы чувств]. Кто еще не удостоверился в этом, смотрите, смотрите!»
Один монах вышел вперед и спросил: «Кто этот истинный человек без звания?»
Риндзай спустился с помоста, схватил монаха за горло и крикнул: «Говори, говори!»
Монах колебался, Тогда Риндзай отпустил его и сказал: «Какой жалкий кусок грязи!»[10]
«Истинный человек без звания» — это термин Риндзая для обозначения Я. Его учение почти исключительно посвящено этому Человеку (нинь, жэнь), или Личности. Он называет его иногда «человеком Пути» [донинь или дао-жэнь]. Можно сказать, что он был первым наставником в истории дзен-буддистской мысли в Китае, который настойчиво утверждал присутствие этого Человека во всякой фазе человеческой жизнедеятельности. Он неустанно наставлял своих последователей на путь реализации Человека, или реального Я. Последнее есть род метафизического Я, противостоящего психологическому или этическому Я, которое принадлежит конечному миру релятивности. Человек Риндзая определяется как «не имеющий звания» или «независимый от» (му-йе, ву-и) или «без одежд»[11]. Это должно направить наши мысли к «метафизическому Я».
Сделав это предварительное замечание, я приведу большой отрывок из «Речений» Риндзая, посвященный Человеку, Личности, или Я, в котором он выразительно и обстоятельно говорит о субъекте и хочет помочь нам в понимании дзен-буддистской концепции Я.
Риндзай о Я, или «Тот, кто сейчас прямо перед нами, одинокий и просветленный, в полном сознании слушает этот разговор о дхарме»[12].
[Сказав о трояком теле Будды (трикайя), Риндзай продолжал:]
Уверен, что все это — только тени. Достопочтенные! В Человеке (жэнь) должны вы узнать играющий всеми этими тенями источник всех Будд, убежище всех ищущих пути, где бы они ни были.
Внимает дхарме и изъясняет ее не ваше физическое тело, не желудок, не печень и не почки, но и не пустое пространство. Кто же тогда понимающий? Это Тот, кто находится прямо перед вами в полном сознании. Его образ неделим, он сияет в одиночестве. Это Тот, кто понимает, как говорить о дхарме и как ей внимать.
Если вы в состоянии это увидеть, то ничуть не отличаетесь от Будды и от патриархов. [Понимающего это] никогда не прерывают. Он повсюду, насколько могут видеть наши глаза. Только из-за аффективного заражения прерывается интуиция. Реальность разделяется на части только нашим воображением. Поэтому, в страдании от множества болей, мы переселяемся в троякий мир. Для меня нет ничего глубже [чем этот понимающий], и это то, посредством чего каждый из нас может освободиться.
Ищущие пути! Ум бесформен и проникает в десять стран света. Глазами он зрит, ушами он слышит, носом он чует запахи, ртом доказывает, руками схватывает, ногами ходит.
Ищущие пути! Тот, кто сейчас прямо перед вами сияет в одиночестве и в полном сознании, вслушиваясь [в разговор о дхарме], — этот Человек (жэдь) нигде не мешкает. Он проходит через десять стран света, он хозяин себе самому в трояком мире. Он входит во все, все различает, его не повернуть [от того, что он есть].
В одно мгновение он пронизывает мыслью мир дхармы. Встретив Будду, он говорит как Будда, встретив патриарха, он говорит как патриарх, встретив архата, он говорит как архат, встретив голодного духа, он говорит как голодный дух.
Обращаясь повсюду, он странствует по всем странам света, обучает все существа и все же не оказывается вовне ни в одно мгновение своей мысли.
Куда бы он ни шел, он остается чистым, неопределенным, его свет пронизывает все десять стран света и десять тысяч вещей принадлежат одной сущности.
Что такое истинное понимание? Это ты входишь во все: в обычное и в священное, загрязненное и чистое; ты входишь во все земли Будды, в башню Майтрейи, в мир дхармы Вайрочаны; и где бы ты ни шел, ты являешь собой землю, подлежащую [четырем стадиям становления]: приходу к существованию, продолжению существования, разрушению и исчезновению.
Бума, явившись в мире, повернул великое колесо дхармы и перешел в нирвану [вместо того чтобы навсегда остаться в мире, как того могли бы ожидать мы, обычные существа]. И все же нет никаких признаков этого пришествия и ухода. Если мы попробуем проследить рождения-и-смерти, то нигде не найдем этих признаков.
Перейдя в мир дхармы Нерожденного, он странствует по всем землям. Вступая в мир лона Лотоса, он видит, что все вещи состоят из Пустоты и не имеют реальности. Единственное существо — человек Дао [дао-жэнь] — слушает сейчас мою речь о дхарме, опираясь на ничто. Этот человек — мать всех Будд.
Поэтому Будда был рожден тем, что зависит от ничто. Когда понято это зависящее от ничто, Будда также делается недостижимым. Когда кто-либо добивается такого видения, того считают истинно понимающим.
Не ведающие этого ученики привязаны к именам и фразам, а потому останавливаются перед преградой таких имен, будь они обычными или мудреными. Когда их видение Пути затруднено, они не могут ясно видеть Пути.
Даже двенадцать разделов учения Будды суть только слова и фразы [а не реальности]. Не ведающие того ученики хотят извлекать смысл из простых слов. А так как все они от чего-нибудь зависят, то сами ученики оказываются в ловушке причинности, а потому не могут избегнуть цикла рождений-и-смертей в тройственном мире.
Если вы желаете выйти из цикла рождений-и-смертей, прихода-и-ухода, хотите быть свободными и сбросить оковы, вы должны признать Человека, который сейчас слушает этот разговор о дхарме. Он не имеет ни образа, ни формы, ни корня, ни ствола. Это тот, кто не имеет постоянного места, но полон деятельности.
Он отвечает на все ситуации и деятелен, и все же он приходит ниоткуда. Поэтому стоит вам попытаться найти его, и он уже далеко; чем ближе вы подходите, тем сильнее он от вас отворачивается. Его имя — «тайна».
Есть Тот, кто слушает мою речь о дхарме перед всеми этими ищущими Пути. Он в огне не горит, в воде не тонет. Даже вступив на три злых пути в Нараку, он словно прогуливается по саду. Это тот, кто никогда не будет страдать от приговора кармы, даже если вступит в царство голодных духов или животных. Почему это так? Поскольку ему неведомы условия, коих следует избегать.
Если вы любите мудрое и ненавидите обыденное, то вы обречены тонуть в океане рождений-и-смертей. Злые страсти порождаются умом; если у вас нет ума, то какие злые страсти могут овладеть вами? Если вам не мешают разграничения и привязанности, то вы без усилий достигнете Пути во всякое время. Пока вы суетитесь рядом с вашими соседями и мысли ваши путаются, вы обречены возвращаться в царство рождений-и-смертей, сколько бы «бесчисленных кодьп» вы ни использовали, стараясь найти Путь. Лучше уж вернуться в свой монастырь и мирно сидеть скрестив ноги в зале для созерцания.
Вставшие на Путь! Вы, слушающие ныне мою речь о дхарме! Вы не есть четыре элемента [вашего тела]. Вы — то, что пользуется четырьмя элементами. Если вы способны видеть [эту истину], то можете освободиться от прихода-и-ухода. Насколько мне это ведомо, мне нечего отвергать.
[Наставник однажды произнес такую проповедь]: Вставшим на Путь требуется вера в себя. Не ищите вовне. Если будете искать вне себя, то вас отвлекут несущественные обстоятельства и вы никогда не отличите истину от лжи. Могут сказать: «Вот — Будда, вот — патриархи», но это лишь словесные следы, оставленные настоящей дхармой. Стоит перед вами появиться человеку, который выставит напоказ слово или фразу в их замысловатой двойственности, и вы в смущении, вас начинают одолевать сомнения. В затруднении вы бежите к соседям и к друзьям, вы повсюду выпытываете истину. Вы чувствуете себя совсем потерянными. Великие мужи не должны терять времени на споры и пустую болтовню о том, кто хозяин и кто пришелец, что правильно и что неправильно, что дело и что богатство.
Пока Я[13] здесь нахожусь, Я не почитаю ни монахов, ни мирян. Кто бы ни пришел ко мне, Я знаю, откуда посетитель. Как бы он ни притворялся, Я знаю, что он неизменно опирается на слова, намерения, буквы, фразы, а все они — лишь сон и мираж. Я вижу только Человека, владеющего всеми возможными ситуациями. Именно он представляет собой сокровенную тему всех Будд.
Состояние Будды не может провозглашать себя Буддой. Не имеющий зависимостей Человек Пути (дао-жэнь или дао ши) владеет своим состоянием.
Если некто придет и скажет: «Я ищу Будду», Я выхожу к нему в состоянии чистоты. Придут и спросят о бодхисаттве, и Я отвечу состоянием сострадания (метта или каруна). Если придут с вопросом о бодхи [или просветлении], то Я отвечу состоянием несравненной красоты. Спросят о нирване, и Я отвечаю состоянием умиротворенного спокойствия. Состояния могут без конца меняться, не меняется Человек. Поэтому [говорят так): «[Оно][14] принимает формы в соответствии с обстоятельствами, подобно луне, переменчиво отражающейся в воде».
[Тут требуется краткое пояснение. Бог, пока он остается в себе, с собой и для себя, есть абсолютная субъективность, шуньята. Стоит ему прийти в движение, и он уже является и творцом, и миром с бесконечно изменчивыми состояниями или обстоятельствами. Изначальный Бог, или Божество, не сохраняется позади мира в своем одиночестве, он пребывает во множественности вещей. Человеческое разумение временно, а потому оно так часто заставляет нас забывать о временности и помещать Бога за пределами нашего пространственно-временного и причинного мира. Буддистская терминология внешне сильно отличается от христианской, но в глубине два этих направления пересекаются, либо оба они проистекают из одного источника.]
Вставите на Путь! Вам нужно стремиться к истинному пониманию, чтобы беспрепятственно ходить по всему миру, чтоб вас не обманывали эти бесчеловечные духи [то есть ложные лидеры дзен].
Высокорожденным является тот, кто ничем не обременен, кто остается в не-деянии. В его повседневной жизни нет ничего чрезвычайного.
Стоит вам обратиться к внешнему, и вы начинаете искать у соседей части своего собственного тела [словно их у вас уже нет]. Вы совершаете ошибку. Вы можете искать даже Будду, но это не больше чем имя. Знаете ли вы Того, кто выходит на поиски?
Бумы и патриархи появлялись в десяти странах света в прошлом, будущем и настоящем, их целью был поиск дхармы. Все ищущие Путь [бодхи], которые ныне заняты изучением Пути, — они тоже разыскивают дхарму и ничто другое. Когда они ее находят, их задача исполнена. Пока они ее не обрели, они продолжают странствовать по пяти путям сущего.
Что такое дхарма? He что иное, как Ум. Он не имеет формы и проникает через десять стран света, его деятельность протекает прямо перед нами. Люди в это не верят. Они стараются найти его имена, суждения о нем. Они воображают, будто в них содержится дхарма Будды. Как далеки они от цели! Как расстояние между небом и землей.
Вставите на Путь! Как вы думаете, о чем мои проповеди? Они об Уме, который доступен и обычным людям, и мудрецам, приходит к оскверненным и к чистым, мирянам и удалившимся от мира.
Дело в том, что вы[15] и не обычны, и не мудры, не в мире, не вне мира. Это вы прикрепляете имена к мирскому и не-мирскому, к обычному и мудрому. Но ни мирское, ни не-мирское, ни мудрое, ни обычное не могут прикрепить имени к этому Человеку (жэнь).