Собрание стихотворений

2. «Ну вот — приехали, и кони — в мыле…»

Ну вот — приехали, и кони — в мыле, Земля качается, как колыбель, Я говорил, волнуясь, о светиле, Что каждый день встает из их земель. Смеялись добродушно московиты: — Зима у нас, ослепли от лучин… — Но видел, что гордились домовитым Кремлем и ростом сказочным мужчин. А солнце! — розовое спозаранок — Рукой достать! Какая красота! Вот почему в глазах московитянок Волнует голубая теплота. Как полюбил я русские рубашки, За чаем разговоры про народ. Под окнами трещит мороз, а чашки Дымят, и голос мне грудной поет, И колокольни, хором надрывая Всю нежность бархатных колоколов, — Как жалоба прекрасная грудная На пышные сугробы зимних снов.

3. «А утром пушки будят странный город…»

А утром пушки будят странный город, Весь розовый, в дыму и в серебре, И вспоминают Индию соборы, Грустят о нежной бронзовой сестре. Там пальмовая роща снегу просит, Морозов ледяных и теплых шуб, Все снятся ей крещенские заносы, Медвежий храп и дым московских труб. Озябла стража в инее мохнатом, Скрипят полозья, и бежит народ, На башенных кремлевских циферблатах Страна векам тяжелый счет ведет. И за прилавком, щелкая на счетах, Поверх очков блюдет свои права, Считает миллионами пехоту Завистливая мудрая Москва. И я пою на путеводной лире, Дорожные перебирая сны, Что больше нет нигде в подлунном мире Такой прекрасной и большой страны.

10. БЕГСТВО

Пропели хриплым хором петухи — Взволнованные вестники разлуки, И мы, прервав беседу и стихи, Седлали лошадей, грузили вьюки. Мы тронулись. Флоренция спала — У темных городских ворот солдатам: «Нас задержали поздние дела, Теперь мы возвращаемся к пенатам»… И на горбатый мост в галоп, а там — Оливковыми рощами, холмами. Шумел в ушах печальный воздух драм, И ветер путевой играл плащами. Так мы летели мимо деревень, В харчевнях прятались на сеновале — Внизу сержанты пили целый день, Хорошеньких служанок целовали, А к вечеру — над крышей стаи птиц. И розовело северное небо. И, побледнев от скрипа половиц, Трактирщик приносил вина и хлеба. И ты заплакал, как дитя, навзрыд, Ты вспомнил дом суконщика, ночную Погоню вспомнил, цоканье копыт, И родину прекрасную слепую…

11. ЛЮБИМИЦА

Не оглядываясь на подруг, Панику в рядах пернатых сея, Ты взлетаешь, вырвавшись из рук. Ты ли это, милая Психея? Ты взлетаешь, горячо дыша. Разве нам лугов зеленых мало? Помнишь ли, как в полдень, не спеша, Ты пшеничные поля пахала? Ну куда тебе такой летать, Ну куда такой нерасторопной И привыкшей почивать — Да по рытвинам четырехстопным? Но по берегу житейских вод, На речной песок роняя пену, Увеличивая мерный ход, Вылетаешь на арену. Закусив до боли удила, На ветру огромных расстояний, Разгораясь до бела В грохоте рукоплесканий, Первою приходишь ты к столбу, Падаешь, храпишь, бока вздымая, Загнанная лошадь молодая С белою отметиной на лбу.

12. КРЕСТОНОСНЫ

Мы облаком соленой пыли Дышали на заре, впотьмах, Пролетая морские мили На вздыбленных кораблях; И воспаленными глазами Из-под ладони глядели вдаль: Где же, наконец, за морями — Грааль! Грааль! И ветер — огромный ворох — Шевелил прядь волос, А на знаменах — лилейный шорох И пригоршни роз. От бедной земли за туманом Воздушный мачтовый лес Летит, летит по океанам На голубые холмы небес. И вот — посреди вселенной, Клубящейся, как дым, Встает розовостенный Небесный Иерусалим. О, слышать нельзя без волненья В лазури среди облаков Хлопанье крыльев и пенье Городских петухов. Как блудный сын, как нищий, Мы смотрим на райский град, На ангельские жилища, На пальмы и виноград. Но ради небес умирая На охапке железных пик, Мы думаем не о рае, — О земле наш последний крик: Только земля, земное, Черная, дорогая мать, Научила любить голубое И за небесное умирать.

13. КОРАБЛЬ

О пышный гул сравнений И шум ветрил: Средь кораблекрушений Поэт сравнил И бытие земное С ладьей не раз В бессмертье голубое Влачившей нас. В потоке быстротечном Скрипят борты, Морским виденьем встречным Проходишь Ты, Стихами небо хлещет На зыбкий стол, Как палуба, трепещет И ходит пол, Взлетает желтой щепкой Наш утлый дом, Вскипевший воздух — крепкий Матросский ром, Ты не узнаешь даже, Что в двух шагах Мы гибли в этой саже — В ночных валах.

14. КАМЕНЩИКИ

С какою осторожностью огромной Средь огорчений, сквозняков, простуд Мы берегли в шкафах достаток скромный, Хранили наших очагов уют. Мы по кирпичикам вели постройку, Умом раскидывая так и так, Выгадывая каждую пристройку, Окошко, лесенку или чердак. Но сердце прозревало расставанье, Как птица приближение весны: Все рушится — непрочное создание — Руками жалко всплескиваем мы. Нам больше делать нечего в Европе, В хозяйстве бедном подведя баланс, Берем билет, носильщика торопим, И запылил почтовый дилижанс. А в синей бухте ждет кораблик хрупкий, Три мачты стройных отклонив слегка, Румяный капитан из белой рубки Мечтательно глядит на облака. И мы глядим на небо голубое — Как держится над синевой морей Такая масса воздуха, покоя, Воздушных балок, дымных кирпичей? Да, самое прекрасное в творенье — Вот этот воздух, перекрытий лёт, Вся эта легкость, простота, паренье, Божественный строительный расчет. Теперь, когда по всем дорогам рыщем, Нам кажется убогим и кривым Людское темноватое жилище В сравненье с домом солнечным Твоим.

15. АРХАНГЕЛЬСК

В плену у льдов стеклянных, С десятком фонарей — Архангельск деревянных Бревенчатых церквей, Полночный мир сугробов, Мехов и тучных рыб, Большой любви до гроба Средь айсберговых глыб. Летает снег над миром, Над сказкой ледяной, Чадит китовым жиром Светильник городской, И просит север строя, Зефиров и колонн, А небо золотое, Как странный детский сон… Там корабли мечтают О голубых морях, Там розы умирают На снежных пустырях, В арктических пожарах, На ложе пуховом, И китобои в барах, Как воду, хлещут ром. Ах, жарче дона Хозе Пылает этот лед, И к эскимосской розе Полярный воздух льнет, Холодную голубку Приносит мальчик в дом, Раскуривает трубку Мечтатель угольком.

16. «Нам некогда подумать о здоровье…»

Нам некогда подумать о здоровье, О воздухе, что окружает нас, И на соломенное изголовье Готовы мы свалиться всякий час, Но, как волы, торжественно вздыхая, Влечем ярмо, суровый наш урок; Земля, то черная, то голубая, Скользит и уплывает из-под ног. Ну как мы землю зыбкую устроим — Вспаши-ка рвущуюся в облака, — А оводы кружатся липким роем, И с хрипом раздуваются бока. Вот, кажется, не выдержишь — крылами Огромными свинцовыми забьешь, Всей тушей рухнешь между бороздами И, запрокинув голову, взревешь! Когда взойдет на этих нивах колос — Пшеничный шум до голубых стропил, Припомнят жницы чей-то темный голос, Который с небесами говорил.

17. АРГОНАВТЫ

За ледяным окном, в глухие зимы, Лучиной озаряя темный день, Мечтали мы о море и о Риме В сугробах непролазных деревень. Мы строили большой корабль, и щепы Под топором вскипали, как вода, Мы порохом грузили сруб нелепый — Мы отлетали в вечность навсегда. Ревели девки, бабы голосили.

— Ну, дуры, ничего! — Отдай концы!

— Салют! — И в пушечном дыму поплыли

Глаза, как голубые леденцы. Сначала шли по рекам, а навстречу Ползут ладьи. Народ кричите ладей: — Куда плывете? — Мы в слезах: — Далече! Прощайте! Отлетаем в эмпирей! И видим, крестятся они со страху, Скребут в затылках, смотрят в облака, А ветер кумачовую рубаху Раздул у рулевого мужика. Глядим — и море! В сырости колючей В тулупах зябнут плечи северян. Корабль шумит. Высокий лес дремучий — Искусство корабельное селян. Ах, нас манили песенкой сирены И подбирали нежные слова. Нырял дельфин. Над розоватой пеной Кружилась с непривычки голова. И вдруг — труба запела. Черным валом Метнулся океан в ночную высь. И, побледнев, мы стали к самопалам: Ну, начинается, теперь держись! Как ахнем из двенадцатидюймовых — Все дыбом! На ногах стоять невмочь! Ревели топки. И в дождях свинцовых Мы погибали в эту злую ночь. Но таяли армады, как виденья — Вот, думаем, отбились кое-как! Свернем-закурим! В сладком упоеньи Кружился розовый архипелаг. О солнце, суждено нам плыть! В пучину Лететь! И вот уже дубы растут, И на дубах сусальную овчину Драконы огненные стерегут. А капитан смеется: — Мореходы! Эх вы, «овчина», мужичье! Руно! Не корабли вам строить, а колоды, Сивуху вам тянуть, а не вино…

18. ГОТИЧЕСКАЯ ЗИМА

Тринадцатого века Я полюбил красу, Румяных дровосеков В готическом лесу, Жар изразцов и льдины Средь нюренбергской тьмы — Каштаны и камины Классической зимы. Пришел конец телегам, И крендель золотой Посыпан сладким снегом Над булочной ночной. Колеса замерзают, Не вертятся, ползут, Коню не помогают Ни окрики, ни кнут. И в этой зимней стуже, В сугробах синих чащ Прохожий зябнет, тужит, Запахивает плащ, Завидует прохожий Теплу бобровых шуб, Домам далеким тоже, Где дым валит из труб. Звенит стеклом планета От ветра и колес, Но солнце для поэта Выходит на мороз. Вот — елочек уколы Хрустальных на окне, Летает снег, как пчелы, В прекрасной тишине. Как в скандинавской драме, В последнем акте — вдруг Он падает горстями Из чьих-то нежных рук, Он землю утешает Падением своим, И к небу отлетает Дыханий наших дым.

19. ПЕРЕСЕЛЕНИЕ

Когда на новую квартиру Перебираются жильцы, Им весело навстречу миру Лететь в просторные дворцы, И потрясают мостовые Огромные ломовики, Влача в пространства голубые Домашний скарб, узлы, горшки. А рядом, забывая беды, Не глядя за плечо назад, Мечтатели и непоседы О новой жизни говорят: Им чудятся большие планы, Воздушных комнат череда, Никелированные краны И в изобилии вода. Так покидая пепелище, Пустой очаг, бумажный сор, Мы грезим об ином жилище, О воздухе небесных гор, Так наши чердаки, подвалы Нас научили в тесноте Мечтать о необъятных залах, О солнце и о чистоте. Слабеет голос утомленный На пышном пиршестве друзей — О смерти думает влюбленный, И розы говорят о ней. Да, пище сладостной не рады Пирующие за столом, И жаждут ледяной прохлады Разгоряченные вином. А за окошками снаружи Насквозь промерзшая земля — Бушует огненная стужа За зимней рамой бытия, Ползут ладьи по черной Лете Под роковой уключный скрип, Влетают невозвратно в сети, Как стаи студенистых рыб. Но, слушая снегов косматых Паденье и летейский сон, И айсбергов голубоватых Возвышенный хрустальный звон, О, смертный, с позднею любовью Припомни пламя очагов, Дымок из труб, жилище, кровлю И розы на столе пиров.

20. ЭПИЛОГ

В слезах от гнева и бессилья, Еще в пороховом дыму, Богиня складывает крылья — Разбитым крылья ни к чему. На повороте мы застряли Под шум пронзительных дождей, Как рыбы, воздухом дышали, И пар валил от лошадей. И за колеса боевые, Существованье возлюбя, Цеплялись мы, как рулевые Кренящегося корабля. И вдруг летунья вороная С размаху рухнула, томясь, Колени хрупкие ломая И розовою мордой в грязь. И здесь армейским Буцефалом, В ногах понуренных подруг, Она о детстве вспоминала, Кончая лошадиный круг: Как было сладко жеребенком За возом сена проскакать, Когда, бывало, в поле звонком Заржет полуслепая мать… Свинцовой пули не жалея, Тебя из жалости добьем, В дождливый полдень водолея, А к вечеру и мы умрем: Нас рядышком палаш положит У хладных пушек под горой — Мы встретимся в раю, быть может, С твоей лохматою душой.

II

21. К МУЗЕ

Под сферическою скорлупою На огромном дворе мировом Тесно нам за дневной синевою, Как цыпленку в яйце голубом, А за хрупкою стенкой фарфора Океаны эфира лежат, И над краем ночного забора Петушиные крылья шумят. Умоляю тебя напоследок, Бросим этот курятник земной И кудахтанье тучных соседок Над твоею прекрасной душой! Муза, я не забуду до гроба: И за подслеповатым окном Мы вздыхали, нахохлясь в трущобах, По небесным краям за плетнем. <1928>

22. ОТПЛЫТИЕ

Мы собираемся в дорогу С приготовленьями спеша, Смотрите — отлетает к Богу Нетерпеливая душа. Увы, последние лобзанья На задымившем корабле, Надгробные напоминанья О бренной голубой земле, И мы, качнувшись утлым краем, Как на руках несомый гроб, — Отчаливаем, отплываем. Высокий холодеет лоб. Мы пред эпохою другою Еще не открываем глаз, А чайка долго за кормою Летит, сопровождая нас. Зачем ты сердце разрываешь У бедных путников земных Иль мореходов утешаешь И с твердью разлученный стих? Нам утешения не надо — Мы зачерпнули, сберегли От этой голубой громады Сухую горсточку земли.

23. КАРАВАН

В дорожной сладостной тревоге, Еще в тепле земных домов Ночуем мы на полдороге У черных очагов. Еще под пальмами земными Мы греем руки у костра, А завтра все растает в дыме, Как нежная гора: С печальной легкостью беглянки Взлетишь, душа, — плавней стрелы, — Оставив мусор на стоянке И горсточкузолы. С трудом в эфир идут верблюды, Но, преодолевая страх, Покачиваемся мы чудом На голубых горбах. И в этой раскаленной стуже Эфирных ледяных Сахар, Мы странствуем, мы кружим, кружим, Плывем в магнитный жар. Теперь нам кажется гортанным Миражным бульканьем питье, Оазисом зеленым странным Земное житие. О, жажда! С нежностью огромной Мы думаем — на все лады — О пальмах, кружке водоемной И о глотке воды.

24. «Мы смотрим рыбьими глазами…»

Мы смотрим рыбьими глазами На мир, перешагнув порог, Как выброшенные валами В большую бурю на песок, И воздухом голубоватым Мы дышим тяжело, с трудом, Его пред солнечным закатом Глотаем, обжигаясь, пьем, С земною девушкой румяной Торопимся поговорить, На ледяные океаны Спешим ей жалобы излить, Но снова нас несет в пучины, В сырую вечность, навсегда, Отлив тяжелый, взмах единый — Глухая черная вода. О Навзикая, ты купалась На том песчаном берегу, Где рыбка мертвая осталась Лежать на золотом боку.

25. «В каких слезах ты землю покидала…»

В каких слезах ты землю покидала, Когда навзрыд и голосом грудным Ты голосила, плакала, роптала, Но таяла земля, как дым. Как было жаль менять на пальмы рая Песчаные холмы, бесплодный сад, Где вышивала ты, полуслепая, — Деревья, розы, виноград. И покидая с легкостью дыханья Земную плоть, жилище, бренный прах, Ты неоконченное вышиванье Оставила нам на руках. И, может быть, ты вспомнишь эти слезы, Моток непрочных ниток, вспомнишь там, Как вышивальщицей, склонясь над розой, Глаза слепила по ночам.

26. «Средь приключений и романов…»

Науму Рейзини

Средь приключений и романов Оплакивают Музы нас — Любовников и донжуанов, Но гибели прекрасен час, Когда березовые рощи Дыханием пороховым Сдувают иней полунощный И, обгоняя пухлый дым, Из недр летейского мороза, И синевы пронзая лед, Над сердцем, как над черной розой, Свинцовая пчела поет. Хватаем воздух мы руками, Рвем тесный ворот, как силок, Склоняются друзья над нами, И тает меж дерев дымок… Не сетуйте! В плену телесном, В тенетах роковых страстей Не мы ли бредили небесным С горячностью земных детей? Пылает жар непостоянный В сугробах голубой зимы: То воздух нас гнетет стеклянный, То плачем пред разлукой мы. И блудный сын на пышном пире Не может позабыть подчас О том печальном тесном мире, Где он свиней под дубом пас.

27. ОХОТА

В парнасских чащах голубых Затравленный, как зверь опасный, Взлетев, изнемогает стих, Слабеет в рощах голос ясный, В переполохе жарких свор Твой одинокий голос тонет, Когда летит во весь опор Неумолимая погоня. И в этом роковом кругу, Под градом стрел и трубном хоре Рычит звереныш! Набегу Клыком собаке брюхо порет! А Муза в синеве дубов Ломает руки в исступленьи: Все чудится ей медь рогов, Пернатых стрел густое пенье — Шлют братский взор издалека Ее глазам огромным синим Два мутных маленьких глазка В колючей яростной щетине.

28. ПОЭТУ

Не слышит он земных страстей, Ни шума трепетных ветвей, Ни славы горестной своей. Судьба российской лиры зла: Летит свинцовая пчела Из пистолетного ствола. Ей сердце обрекает рок, Оборвано теченье строк, И тает голубой дымок. Все тает — камень и мечта, Бровей взлетевших высота И гибельная высота — Она цвела средь бальных зим, И северный склонялся Рим Пред этим сердцем ледяным, Но все превратно под луной — Красавиц мрамор ледяной И африканской страсти зной. Истлели розы и венки, Зоилы и клеветники, И писем пасквильных листки, И только в шепоте стихов Душа его на Божий зов Летит, витает средь веков.

29. «В огромном мире…»

В огромном мире Мы живем, В его эфире Голубом, Но и в небесном Трудно нам, Как в доме тесном Двум ежам. Душе колючей Трудно жить, По райской круче Восходить: Чем выше, ближе, Тем больней, Тем небо ниже И черней — Шипами роза Ранит нас, Мешают слезы Видеть Вас. <Париж. 1928>

30. «В мире слез под печальной луною…»

В мире слез под печальной луною, Где пристанища прочного нет, Обитают за хрупкой стеною Наши души с двух разных планет. Розой призрачной ты расцветаешь, Смутным ангелом снишься ты мне, Вся в жару, ты от страсти сгораешь — Станешь горсточкой пепла в огне. В этой тесной и маленькой клетке О любви говорю я с трудом, Все я зябну, нахохлясь на ветке, Все томлюсь заводным соловьем. Но зима к нам приходит, и проще Стал безлиственный пепельный лес, И, покинув подлунные рощи, Вспоминать буду я до небес, Как на вашей туманной планете, Где мы жили недолго с тобой, Ты мне снилась в бессонницы эти Розой, ангелом, райской луной. <Париж. 1928>

31. «Когда кастальской стужей…»

Когда кастальской стужей Мы дышим в первый раз, Строфою неуклюжей Ласкаем слух и глаз, Нам в этом вставшем дыбом Хрустальном сквозняке Невмоготу, как рыбам, Простертым на песке. В колючей и прозрачной Стихии трудно нам — На лесенке чердачной В одышке толстякам. Мы бьемся, погибаем В тенетах голубых, Как петли, разрываем Запутавшийся стих, Но, подышав немного Эфиром ледяным, В курятник наш убогий Уже мы не хотим. <1928>

32. «Мы в стеклянном и в призрачном мире…»

Мы в стеклянном и в призрачном мире И под куполом низким земным, Мы, как бабочки, бьемся в эфире, Застилает нам зрение дым. И на этой печальной планете Ты живешь, как другие живут, — Возвращаешься на рассвете, Любишь бального пчельника гуд. Голубою огромною розой Складки райского платья легли, Мы гудим над тобою, сквозь слезы Воздух пьем и кружимся в пыли, Но потом отлетаем, как пчелы, И за автомобильным стеклом Проплывает наш город веселый Водянистым ночным цветником; Вот таким же туманным, негрузным Представляется мир по ночам И твоим воспаленным, медузным Близоруким прекрасным глазам, И прекрасен наш жребий печальный: Как над розой совсем голубой Биться в этой теплице хрустальной Черной бабочкою над тобой.

33. «Мир непрочен, как туман…»

Мир непрочен, как туман, Рифма — горестный обман, Эхо с берегов иных, Ангельский ответ на стих. Замирает сладкий звук, Падает перо из рук, Черный ветер к нам летит, Прядь волос он шевелит Над высоким смертным лбом, Будет тишина потом, Пеплом заметет наш путь, И замерзнет в трубке ртуть. Тучи снежных мотыльков Прилетят к нам с облаков, Засинеет вечный лед, Роза, где твой майский мед?

34. ЭЛЕГИЯ

Нас ждет летейское забвенье, Душевный остывает жар, Разменивает поколенье На побрякушки светлый дар, Большие горестные страсти Не озарят его забот, И в клетку, в пекло львиной пасти, Никто за розой не пойдет, И лучшие, с кем мы делили Кусок последний и судьбу, Давно уже лежат в могиле, Вкушают смертный сон в гробу — Как спелая пшеница зноем, Они под Марсовым серпом Высоким и прекрасным строем Легли на поле роковом. А я еще могу глубоко Дышать сим воздухом земным, Надеяться на милость рока Под этим небом голубым. Трамвай на улицах пригожих, Как тяжкая пчела, поет, Торговка на углу прохожим С тележки розы продает, Но вот туманят зренье тени Под призрачный галоп копыт, И ветерок с полей сражений Мои стихи пошевелит. О мужи! В черный полдень с вами Мы не легли на поле том — Мы в горькой дружбе с лекарями С постелей в вечность перейдем.

35. РОКОВОЕ

Роза, ты — охапка голубая Воздуха и горсть земли, Смерть моя, — ты ранка пулевая С левой стороны груди. Смерть встает прекрасным черным садом Из горошины свинца, Веет смертной тенью и прохладой На пылание лица. Мы ликуем, гибнем, губим, плачем, Дышим розой и чумой, И вверяем похоронным клячам Наш короткий путь земной. <1929>

36. НА ПОЛЮС

Леденцом океан замерзает, Раскаленною стужей дыша, И под призрачным небом витает Ваша — как ледяная — душа… И за айсберговым частоколом Мы плывем в нежных тучах гагар, Погибаем стальным ледоколом, И дыханье клубится, как пар. Но цветут эскимосские розы На окошках полярных домов, И цикады стрекочут в морозы В лунных рощах арктических льдов, И в бревенчатой скуке зимовок, Грея пальцы над жалким огнем, В царстве ворвани, шкур и винтовок Я вздыхаю о Вас перед сном. Спят собаки — косматые братья, А над крышей антенна поет, Как шумит Ваше черное платье, Как в Европе играют фокстрот.

37. ЭЛЕГИЯ ВТОРАЯ

Темнеет солнце славы Средь стихотворных бурь. От гибельной отравы Обуглилась лазурь. Не верьте обещаньям, Что не забудут нас, И голубым сияньям Больших, но лживых глаз, Земля — комочек пыли, А небо — темнота, Не будет на могиле Ни розы, ни креста. За что нам слава? — Плачет В час гибели народ, И кумушки судачат О смерти у ворот. За что? За горсть прелестных Туманных, темных строк, Зато, что на небесный Летим мы огонек? Но в каменные латы Закован Командор, На кладбище лопаты — Звон командорских шпор, Все ближе громыханье Безжалостных шагов, Как бабочек порханье Наш бренный мир стихов.

38. «Тенета бросил я на счастье…»

Тенета бросил я на счастье В небесный темный океан, Опутал рыболовной снастью Твой нежный и высокий стан. И ты глядела с удивленьем На смутный берег, на песок, Слетевшая к земным лишеньям И к рыбакам на огонек. Ты все узнала — скудность пищи, Солому на полу, чердак, Но нравилось тебе жилище, Деревья за окном, очаг, И, покидая воздух здешний, За вздохом вздох, за пядью пядь, Ты плакала все неутешней И не хотела улетать.

39. «Ты живешь, может быть, за стеною…»

Ты живешь, может быть, за стеною, Или на отдаленной звезде, Или бабочкой голубою В Эфиопии бьешься в труде, Но нигде — даже и на мгновенье — Я не встретил тебя под луной В этом горьком и темном томленье, Что зовется любовью земной. Только смутные сны на рассвете Мне напомнят порой о другом, О какой-то туманной планете, Где мы жили и пели вдвоем, Где под бархатными небесами Мы летали в прекрасном бреду, И печальное небо над нами Осыпалось, как пепел в аду.

40. АНГЕЛЫ

Нам позволено было Посетить этот мир, Где холмы, как могилы, Ветер горестней лир, Где под страшной луною Жизнь печальна, как ад, И, склонясь над водою, Тихо ивы стоят. В городе ночевала Гостья хижин — чума, И в покинутых залах Ледяная зима. Здесь все смертно и тленно — Розы и короли, Но был сладок нам бренный Темный воздух земли. Разве мы виноваты, Что домой не хотим, На планете проклятой Вас увидев сквозь дым, Что для ангелов пленных Ваши брови страшней, Выше обыкновенных Ежедневных бровей. Снова мы отлетаем К райским кущам, домой, Но руками хватаем Черный воздух земной.

41. «Возникла из тумана…»

Возникла из тумана Душа — с небес она — И воздухом романа Дышать осуждена, Небесного дуэта Ей не пропеть у нас: К печальным дням поэта Вы не склонили глаз, Сойти не захотели В его бумажный ад В том маленьком отеле, Где за стеной шумят. Шумят весь день соседи, Но воспеваем мы Лед неприступной леди И тишину зимы. Пусть вас не опечалит Последний вздох певца — Стрелою сладкой жалит Горошина свинца, Пусть не тревожит музу Его последний сон — Высокую обузу С улыбкой принял он.

42. КАИРСКИЙ САПОЖНИК

По дорогам печальным Путешествовать нам, А воздушным и бальным Туфелькам — по балам, И по мраморным струям Лестничных ниагар Нисходить к поцелуям, Не ходить на базар. Из прекрасной темницы Вы бежали стремглав, В золотистой пшенице Туфельку потеряв. В этом горестном мире — Темен воздух земли — На базаре в Каире Жил сапожник Али. Он в убогой лачуге Починял башмаки, У суровой подруги — Тяжкие кулаки, От супруги сварливой Только слышишь в ответ: — Ах, осел ты ленивый, Ах, бездельник, поэт! И когда с караваном Уплывал он сквозь сон, Под хрустальным фонтаном Принцем делался он, — Перебранки и грозы Настигали и в снах, И туманная роза Таяла на глазах. Звезды так умирают В аравийском песке, Так стихи погибают На второй же строке, Так в курятниках душных Птицы жаждут весь день На крылах непослушных Улететь за плетень, Но в заботах о пище Вновь стучит молоток, Зерен маленьких ищет Круглый птичий глазок. За высокой стеною Мир прекрасен! А мы Зябнем под синевою, Как в сугробах зимы. Ваши гневные брови Выше каменных стен, И темницы суровей Лба холодного плен, Но заказчик стучится И приносит заказ, А такие ресницы Не для нас, не для нас.

СЕВЕРНОЕ СЕРДЦЕ (1931)

43. СТИХИ О СВИНОПАСЕ

Посвящение

Овчаркам, верным пастухам, Лелеявшим впотьмах свободу. Стране ненастий, бурь. Дубам, Нас приютившим в непогоду, Тебе, в чей домик мы в слезах Стучались по ночам с дороги — За это маленькое «ах», За всплеск руками на пороге. ></emphasis> В печальной дружбе бремя дней Деля с дриадами и псами, Пасу я розовых свиней Под деревенскими дубами. Шумят прекрасные дубы В глухой возвышенной тревоге И под ударами судьбы Поскрипывают у дороги, И время в гору, к небесам, Крутой дорогой убывает, К небесным белым голубкам Земная горлинка взывает. Я заблудился, я пропал, И, смутно дом припоминая, Ищу просторы общих зал И пальмы призрачного рая, Ах, я имение дотла Развеял горсточкою пыли, Теперь последнего осла Заимодавцы утащили, Теперь на дудочке простой Симфониям изволь учиться, Из этой хижины земной Изволь на небеса проситься. ></emphasis> Она мне служит утешеньем, Что существует мир иной За грубым и телесным зреньем, За деревянною стеной. Под этой крышей из соломы, Под ливнем, под потоком слез Я вспомнил о высоком доме, Где мальчиком крылатым рос. Ну, что ж! Смешаем небо с глиной, Замесим круто, в добрый час, И гонит длинной хворостиной Свиное стадо свинопас. ></emphasis> Лети в земное пребыванье, Вскипающее через край, Бросайся, затаив дыханье, Барахтайся, переплывай, И ангельскими голосами, И под пастушеским плащом Перекликайся с небесами В разлуке, как в лесу глухом. А мимо взмыленные кони За зверем раненым летят. Изнемогая от погони, Уже он милой смерти рад, И Ты виденьем пролетаешь За зверем в синеве дубов, Над всей поэмою витаешь, Как горестный призыв рогов. ></emphasis> Но в ураганах, в бурях темных Роняют желуди дубы. Жиреют свиньи. Так в огромных Пространствах, черных, как гробы, Лишь Гулливеров валит, рушит Дух аквилонов мировых, Ликуют великанов души Под грохот яблок золотых, А мы об этой жизни прочной Неторопливо говорим, Подсчитываем прибыль точно, Дурного пастуха браним, Над этой жизнью неумелой Качаем головой слегка: — Ну свинопасово ли дело Смотреть весь день на облака? ></emphasis> Зачем ты землю посетила, Неосторожная душа? Ты крылышки свои спалила, На смертный огонек спеша. Барахтаясь в пучинах жалко, Блуждая средь земных древес, В потемках берегла весталка Кусочек голубых небес. И у свиных корыт, в лачуге, Недосыпая, впопыхах, Вся надрываясь, вся в натуге, Пася блудливый скот в дубах, Ты плакала над миром целым, Ты научилась ремеслу Слепить глаза над божьим делом, Спать золушкою на полу. О, никогда бы не могла ты Без этих золушкиных рук Вдруг сделаться — без всякой платы Одной из верных божьих слуг. ></emphasis> И в неуклюжести паренья Над грубым глиняным комком, Трудясь над миром в упоеньи, Над упоительным цветком, Ты, как в огромной черной розе, В эфирной ночи ледяной Утонешь жадно на морозе Трудолюбивою пчелой. Как будет жаль душе товарок, Земных прекрасных мук и глаз! Ну вот, мы смотрим на овчарок И на дубы в последний раз. Ах, мы бросаем без охоты Тот пасторальный маскарад, Те беспокойные заботы, Когда у равнодушных стад Над маленьким комочком глины В холодных ветряных лесах Под хрюканье, под рев звериный, Мы думали о небесах. 1927–1931

44. ПОЭМА О МЫШЕЛОВКЕ

Пролог

Леди и джентльмены, Вот печальный рассказ О страстях Мельпомены, О любви без прикрас. Оттеняет небрежный Локон мраморность лба, И любовников нежных Разделяет судьба. Прибыл с грузом талантов, Монологов и слез Бедных комедиантов Полотняный обоз. Может быть, за работу Нас освищет раек, И прикроет зевоту Веера ветерок, Но героев романа, Плакавших под луной И покинувших рано Страшный воздух земной, Беднякам и персонам, Любопытству девиц Представляет с поклоном Автор этих страниц. ></emphasis> Ради славы и мира Мы покинули дом, Черный воздух Шекспира Мы, как пьяницы, пьем. Городские мальчишки Нас встречают, орут, И цветные афишки На заборах цветут. И пока театральный Строится балаган И высокий астральный Намечается план, Трагики без опаски Погибают в вине, Франту делает глазки Героиня в окне. Парусина полощет, Это — небо. Потом Полотняная роща. Барабан — майский гром. Будет все по желанью Благородных господ. Начинаем, вниманье! Только шиллинг за вход. Сжалься, о Мельпомена! Занавес! Занавес! Страшный шорох и сцена: Луна, башня и лес. Стала знатной, богатой Театральная голь. Бородою из ваты Потрясает король. И продажные шпаги Куплены за кольцо, Но белее бумаги У злодея лицо. В голубые пределы Рвется хриплая грудь. Входят слуги, чтоб тело В черный плащ завернуть. Стынет в урне музейной, Не сгорев и в огне, Пепел страсти лилейной В скудной датской стране. В тихой башне мерцает За решеткою свет, Узницу воспевает У подножья поэт. Но любви не угроза Каменная стена, И классически роза Падает из окна… Снова занавес черный Раздвигаясь, шумит, И маэстро проворный Палочкою стучит, Плещут аплодисменты, Озаряет луна Урны и монументы — Жатву и семена… Все превратно под сенью Этих странных планет, И, обманутый тенью, Принимает поэт За земную усталость Ангелических роз Лишь бессонницы вялость Или туберкулез. Но прекрасную участь Избирал он в удел, Если ивы плакучесть Он воспеть не успел. Слаще сердцебиенья Смертным мыслей туман, Оптики, вдохновенья Мимолетный обман. Как у женщин одежда, Непонятное нам Оставляет надежду, Что все лучшее там. И как на солнцепеке Яблоки райских стран, Розовеют и щеки От парижских румян И пылают в верблюжьей Африканской жаре, В перьях страуса, в стуже Дансингов на заре. Около мышеловки Мы танцуем фокстрот, По опасной веревке Ходим взад и вперед. Мраморная Венера Станет тучной женой, Черный ус офицера Ей нарушит покой, В сорок лет под глазами Ста морщинок пунктир, Прикрывают мехами Холодеющий мир, И два существованья Вечно разделены Этажами дыханья, Высотою стены. И как сладостный отдых, Нам даны под луной Силлабический воздух, Строф тонических строй. Но едва в наше время Слышен лепет небес, Бесполезное бремя Для умов и телес. Эта сладость истлеет Угольками в золе, Завтра ветер развеет Листики по земле. Так колонному строю Пыль руин суждена, Так великой мечтою Караван после сна Оставляет снаружи (Легкий призрачный гость) Только мусор, верблюжий Лишь помет, пепла горсть… В декабре иль в апреле Мы родились, вопя, Ты — под сенью Растрелли, В сельском домике — я, Все равно, дернуть нитку — Мы рукой шевельнем, Снимем шляпу с улыбкой Или яду глотнем. Мы, как марионетки, Ходим и говорим, Мы трепещем, как ветки, Исчезаем, как дым, В голубой мышеловке Вдруг захлопнет всех нас Лапкой бархатной ловкой, Страшным золотом глаз. И кончая писанье, Автор знает и сам, Что все ближе дыханье К смерти и к небесам. ></emphasis> Слышен шепот суфлера — Райских раковин шум. Палочка дирижера Поднимает самум, И колеблются ткани Театральных небес, Нарисованных зданий И бесплодных древес. И смычки, как пшеница, В душном климате зал. Нотный ветер страницы Шумно перелистал, Мы над пультом руками Месим воздух густой, Требуем с кулаками Музыки неземной, В черной зале вселенной, В полотняной стране Мир прекрасный, но бренный Рушится, как во сне. <Париж. 18–21 ноября> 1929

45. ГОРОДСКОЕ

В квадратах городской природы, В автомобильной суете Мечтательные пешеходы Глядят на небо в тесноте. На этой улице вокзальной При электрической луне Мы — в раковине музыкальной Под небом розовым, на дне. Как водоросли средь стихии, В кругах медузных фонарей Стоят деревья городские В бесплодной черноте ветвей. И в призрачном линейном гае, В стеклянном воздухе густом Ползут последние трамваи В свой черный и печальный дом. В кинематографе, в тумане, В мерцаньи пепельных небес Бандит и ангел — на экране, Но скучно нам в стране чудес. На лестнице чужого дома, Взлетевшей в небо, как спираль, Волнует голос незнакомый И ниже этажом — рояль. И в жарких дансингах нелепых, В трамвае и в дорожных снах, За карточным столом, в вертепах И в подозрительных домах Вас ищем мы в лесу хрустальном, Руками ловим мутный дым, В переполохе театральном Растерянно на мир глядим. Вы правы, страшный воздух тает. На подрисованных глазах Горошинами замерзают Потоки слез… Уже в садах И в скверах, как в огромных клетках, Среди муниципальных роз, Щебечут воробьи на ветках, Кричит в предместье паровоз. Что делать нам с любовным пеньем — Мы странный, мы смешной народ: Пусть с электрическим гуденьем Вас лифт на небо унесет, Чтоб снова мы могли в туманах Томиться на чужой земле, Захлебываться в океанах — В огромной голубой петле. Любовь предела не желает, В разлуке тлеет, как огонь, Щетиною не обрастает, Просвечивает, как ладонь. 1928

46. «Как нам распутать паутину…»

Как нам распутать паутину Тенетных козней, ловчих дел, Как нам воспеть клыки, щетину И лунную богиню стрел? Здесь делать нечего амуру, Слова теряют точный вес. Беги, мой зверь, спасая шкуру — Все ближе, ближе райский лес! Но, на поляне издыхая С зарядом меткого свинца, В кругу заливистого лая, Под ликование ловца Благословляет он разлуку С затравленным житьем своим, Охотницы прекрасной руку И зрения предсмертный дым. Приволокут к стряпухам тушу, Но и на кухонном полу Дианы ледяную душу Он славит, брошенный в углу. 1929

47. БАЛЕРИНЕ

В бутафорские грозы, На балетных носках, Улыбаясь сквозь слезы В розовых облаках… Леди в ложах шептались, Плакали чудаки, От волненья сморкались Милые толстяки. Но никто в черной зале И подумать не мог, Как жестоко в начале Жмет стальной башмачок, Как ты плачешь от боли Но тихонько — в углу, В этой горестной школе, На горбатом полу, В этом маленьком мире, В полотняной стране, В театральном зефире, При балетной луне. 1931

48. «О чем ты плакала, душа моя…»

О чем ты плакала, душа моя, Вздыхая за решеткой бытия, Куда рвалась, как пленница, в слезах, Искала выход голубой впотьмах, В какие небеса взлетала ты Из этой неприглядной темноты И музыке какой внимала там, Где ангелы и звезды по ночам, Зачем ты возвратилась к нам опять, Чтоб на земле томиться и вздыхать? И отвечает горестно она: — Еще я к райской жизни не годна, Еще я не сгорела на огне, Еще не выплакалась в тишине, Еще не научилась я любить, Еще мне надо у людей пожить. 1931

49. «О Дания, дальний предел…»

Т.А.Д.Т.

О Дания, дальний предел Всех наших мечтаний о том, Чего не бывает у нас Средь скучных и маленьких дел На бедной земле без прикрас. Но милые руки, как лед, Все горестнее тишина, Все тише и тише плывет Над башнями замка луна. О Дания, меркнет твой свет. Твой принц умирает… В конце Печальнейших странствий — ответ На этом прекрасном лице. И в лунном беспамятстве он, Средь черных и страшных теней, В бреду вспоминает сквозь сон О шпаге, о славе своей, О маленькой женской руке, О шорохе датских древес, О темной и сладкой строке, Слетевшей, как ангел, с небес… <Париж>. 1931

50. ЭЛЕГИЯ

Ты к призрачным горным Взываешь мирам, К прекрасным, но черным Глухим небесам. Кто голос твой слышит? Четыре стены, Три пальмы, и выше — Сиянье луны. Небесные арфы В ответ не поют, Румяные Марфы Хлопочут, пекут. Мария — в тенетах, И скучен наш пир, В ничтожных заботах Погряз этот мир, Поют эти пени, Как ветер в трубе. Три пальмы, как тени, Приснились тебе. 1931

51. «Еще мы смеемся сквозь слезы…»

А.И. Мамиконьян

Еще мы смеемся сквозь слезы, Еще умиляемся мы Над туфелькою балерины В сугробах балетной зимы. Еще балерина кружится И с розой бумажной в руке Летит в полотняные страны, В мороз ледяной налегке… Но никнут плакучие ивы Над славой, непрочной, как дым, Над сломанной детской игрушкой — Над сердцем твоим заводным. Сломалась пружинка стальная, Умолк заводной соловей, И некому больше стихами Механику сердца воспеть. <Париж>. 1931

52. «Так солнце стояло над Римом…»

Так солнце стояло над Римом — Холодный и розовый шар, Так варварским стужам и зимам Навстречу дыхания пар Из мраморных уст отделялся. Так римский корабль погибал. Так с гибнущим миром прощался Поэт, равнодушно зевал. Мы женщину с розой туманно Сравнили. Во время чумы На жаркой пирушке стеклянно Звенели бокалы зимы. В березовых рощах — сиянье И ангельская тишина, Но билась над гробом в рыданьях Наталья, земная жена. Жил Блок среди нас. На морозе Трещали костры на углах, И стыли хрустальные слезы На зимних прекрасных глазах. Жил Блок среди нас. И, вздыхая, Валился в сугроб человек, И падал, и падал из рая На русские домики снег. 1931