Мемуары Муми-папы

— Знаешь что, — сказал Муми-тролль, — я уже начал привыкать к завихрениям твоего повествования. Ведь та кастрюля-то — если подумать… ну и здоровенная же она должна была быть… А мы разбогатеем, когда ты закончишь книгу?

— Ужасно разбогатеем, — серьёзно ответил Муми-папа.

— А деньги поделим между собой, — сказал Снифф. — Ведь ты же использовал моего папу Зверка-Шнырка в качестве героя.

— Я-то всё время думал, что героем был Супротивка, — сказал Снусмумрик. — Подумать только! Лишь теперь узнать, какой замечательный папа у тебя был, и как приятно, что он похож на меня!

— Ваши тухлые папы — всего лишь почва, на которой вы выросли! — воскликнул Муми-тролль и пнул Сниффа ногой под столом. — Они радоваться должны, что вообще попали в мемуары!

— Ты пнул меня! — вскричал Снифф и встопорщил усы.

— Чем вы занимаетесь? — спросила Муми-мама, выглядывая из двери гостиной.

— Папа читает вслух о своей жизни, — отозвался Муми-тролль (с ударением на «своей»).

— Ну и как вам это нравится? — спросила мама.

— Жутко интересно! — ответил сын.

— Иначе и быть не может, — подтвердила мама. — Только не читай того, что может создать у малышей невыгодное впечатление о нас с тобой. Вместо этого говори: многоточие, многоточие, многоточие. Дать тебе трубку?

— Пусть он не курит! — крикнул Снифф. — Как я понял тётку той Хемульши, курение грозит мне трясучкой, желтизной под носом и лысым хвостом!

— Ничего, — сказала мама Муми-тролля. — Папа курил всю свою жизнь, и от этого у него ни лапы не трясутся, ни хвост не полысел, ни нос не пожелтел. Всё приятное полезно для желудка.

И она зажгла трубку Муми-папе и открыла окно вечернему бризу. А потом, насвистывая, пошла на кухню варить кофе.

— Как же вы могли забыть про Зверка-Шнырка при спуске судна? — укоризненно заметил Снифф. — Сумел он мало-мальски привести в порядок свою коллекцию пуговиц?

— Ещё как, — ответил Муми-папа. — Он всё время находил новые системы сортировки пуговиц. Располагал пуговицы по цвету, по величине, по форме, по материалу или просто в зависимости от того, какие ему больше нравятся.

— Фантастика какая-то, — мечтательно произнёс Снифф.

— Ну а меня огорчает то, что пижама моего папы набита студнем, сказал Снусмумрик. — В чём он теперь будет спать?

— В моей, — ответил Муми-папа, пуская в потолок большущие клубы дыма.

Снифф зевнул.

— Может, на летучих мышей поохотимся? — предложил он.

— Давайте, — подхватил Снусмумрик.

— До свидания, папа, — сказал Муми-тролль. Муми-папа остался один на веранде. Поразмыслив немного, он взял авторучку и продолжил повествование о своей молодости.

Наутро тётка той Хемульши встала в ужасающе прекрасном настроении. Она разбудила нас в шесть часов и бодро возвестила:

— Доброе утро! Доброе утро!! Доброе утро!!! А ну-ка пошевеливайтесь! Сперва небольшое состязаньице в штопке чулок: я, видите ли, перерыла все ваши ящики. Затем в вознаграждение — несколько воспитательных игр. Это так полезно. А что там у нас сегодня для укрепления здоровья?

— Кофе, — сказал Зверок-Шнырок.

— Каша, — сказала тётка. — Кофе пьют только старики, да ещё если страдают трясучкой.

— Один мой знакомый умер от каши, — пробормотал Супротивка. — Она застряла у него в горле, и он подавился.

— Интересно, что сказали бы ваши мамы и папы, если бы увидели, что вы пьёте кофе, — сказала тётка той Хемульши. — Они бы слезами залились. Что за воспитание вы получили? Воспитывали ли вас вообще? А может, вы так и родились трудновоспитуемыми?

— Я родился под совершенно особенными звёздами, — вставил я. — Меня нашли в раковине, выстланной бархатом!

— А я не хочу, чтобы меня воспитывали, — со всей категоричностью заявил Фредриксон. — Я изобретатель. Я творю, что хочу.

— Прошу прощенья! — воскликнул Зверок-Шнырок. — Мои папа и мама вообще не заплачут! Они пропали при генеральной уборке.

Супротивка с вызывающим видом набил трубку.

— Ха! — сказал он. — Терпеть не могу наставлений. Они напоминают мне о парковом стороже.

Тётка той Хемульши поглядела на нас долгим взглядом, затем медленно произнесла:

— Ну уж теперь-то я за вас возьмусь.

— Чур-чура! — в голос воскликнули мы.

Но она лишь покачала головой, произнесла ужасающие слова: «Это мой нехемульский Долг» — и скрылась на носу, вне сомнения, для того, чтобы измыслить для нас что-нибудь адски воспитательное.

Мы заползли под брезентовый тент на корме, жалея друг друга.

— Клянусь хвостом, я больше никого не буду спасать в темноте! — воскликнул я.

— Раньше надо было думать, — сказал Супротивка. — Эта тётка способна на всё. Придёт день, она выбросит мою трубку за борт и засадит меня за работу! И похоже, она может отмочить любую штуку, их у неё превеликое множество.

— Может, Морра вернётся, — с надеждой прошептал Зверок-Шнырок. — Или явится кто другой и будет столь любезен, что съест её? Прошу прощенья! Это дурно — так говорить?

— Да, — сказал Фредриксон и немного спустя серьёзно добавил: — Но в этом что-то есть.

Мы замкнулись в молчании, и нам было страшно жалко себя.

— Эх, быть бы большим! — воскликнул я наконец. — Большим и знаменитым! Тогда никакая тётка тебе нипочём!

— А как это — сделаться знаменитым? — спросил Зверок-Шнырок.

— О, это пара пустяков, — ответил я. — Надо сделать что-нибудь такое, до чего ещё никто не додумался… Или переиначить старое на новый лад…

— Что, например? — спросил Супротивка.

— Летающий корабль, — пробормотал Фредриксон, и в его глазах блеснул странный огонёк.

— Сомневаюсь, так ли уж это хорошо — быть знаменитым, — заявил Супротивка. — Разве что вначале, а под конец привыкаешь, и тебя подташнивает. Как на карусели.

— А что это такое — карусель? — спросил я.

— Машина, — с жаром ответил Фредриксон. — В разрезе это шестерни, и работают они вот так.

И он взял перо и бумагу.

Глубокая привязанность Фредриксона к машинам — феномен, которому я никогда не переставал удивляться. Они околдовывали его. Я же, напротив, нахожу в них нечто прямо-таки жуткое. Водяное колесо — интересная и понятная штука, но уже застёжка-молния близка миру машин, а машинам нельзя доверять. У одного знакомого Супротивки были брюки на молнии, и однажды замок заело и застёжка не расстегнулась. Какой ужас!

Только я хотел поделиться со всеми своими соображениями насчёт молнии, как послышался какой-то очень странный звук.

Это был глухой, неясный рёв, и доносился он как бы из далёкой жестяной трубы. В том, что он грозный, сомневаться не приходилось.

Фредриксон выглянул из-под тента и вымолвил одно-единственное роковое слово: «Скалотяпы!»

Вероятно, тут будет уместно сказать несколько слов относительно скалотяпов (во всяком случае, всё главное о них знает любая разумная персона). Так вот, мы снова спрятались под брезентовый тент, а «Марской аркестр» тихонько вошёл в дельту речки, населённую скалотяпами. Скалотяпы очень общительные существа и терпеть не могут одиночества. Под дном реки они прорывают клыками ходы и наведываются в гости друг к другу. Лапы у них с присосками и оставляют липкие следы, отчего иногда их совершенно неправильно называют кскаламлипами или липолапами.

В большинстве своем скалотяпы очень милы, но они просто не в состоянии не грызть и не кусать всё, что попадается им на глаза, в особенности то, что попадается им на глаза впервые. Помимо того, у них есть ещё одна неприятная особенность: случается, они откусывают нос, если сочтут его слишком большим. Вот почему мы были (и это легко понять) обеспокоены тем, как пройдёт наше знакомство с ними.

— Не вылезай из банки! — предостерёг Фредриксон своего племянника.

«Марской аркестр» как вкопанный стоял посреди толпища скалотяпов. Они пристально разглядывали нас своими круглыми голубыми глазами, угрожающе трясли бакенбардами и топтались в воде.

— Пораздвиньтесь, мои дорогие, — сказал Фредриксон. Но скалотяпы лишь теснее сгрудились вокруг нашего судна, а несколько уже начали взбираться на борт своими лапами с присосками. Их головы показались над планширом, и тут из-за штурманской рубки вышла тётка той Хемульши.

— Это ещё что такое?! — крикнула она. — Это ещё что за типы? Я категорически против, чтобы они мешали нашим воспитательным играм!

— Не пугайте их, не то они рассердятся, — предупредил Фредриксон.

— Это я рассержусь! — крикнула тётка той Хемульши. — Прочь! Прочь! Пошли вон!

И она принялась колотить зонтиком по голове ближайшего к ней скалотяпа.

Взоры скалотяпов тотчас обратились на неё, и, ясное дело, они присматривались к её носу. Насмотревшись вдоволь, они вновь издали свой приглушённый рёв, как бы из жестяной трубы. Далее всё случилось в мгновение ока.

Скалотяпы тысячными толпами перевалили через планшир. Мы только и видели, как тётка той Хемульши пошатнулась и, отчаянно размахивая зонтиком, упала на живой ковёр из скалотяпов. С криком опрокинулась она через планшир и в компании скалотяпов исчезла в неизвестном направлении.

Всё опять стало тихо-мирно, и «Марской аркестр», поплёскивая водой из-под колёс, поплыл дальше как ни в чём не бывало.

— Ну и ну, — сказал Супротивка. — И ты не станешь её спасать?

Моя рыцарственность толкала меня тотчас броситься на спасение тётки, но мои низменные естественные инстинкты внушали мне, что этого делать не следует. Я пробормотал что-то в том смысле, что спасать её слишком поздно. Кстати сказать, так оно и было на самом деле.

— Ну-ну, — с сомнением произнес Фредриксон.

— Ей кранты, — констатировал Супротивка.

— Печальная история, — сказал я.

— Прошу прощенья! Это всё по моей вине? — со всей откровенностью спросил Зверок-Шнырок. — Я-то надеялся, что найдётся кто-нибудь столь любезный, что съест её. Это очень дурно, что мы не тужим по этой старой мымре?

Никто ему не ответил.

Я спрашиваю вас, дорогие читатели, как бы вы поступили в таком щекотливом положении? Ведь один раз я уже спас тётку от Морры, а ведь Морра, бесспорно, куда хуже скалотяпа, который, в сущности, очень милое существо… Быть может, это происшествие внесёт какое-то разнообразие в её жизнь. Быть может, с маленьким обглоданным носом она станет симпатичнее? Вы не думаете?

Словом, солнце сияло, мы отдраивали палубу (которая стала совсем склизкой от скалотяповых лап с присосками), а потом поглотили невероятное количество превосходного чёрного кофе. Тем временем «Марской аркестр» сотни раз скользил мимо сотен маленьких островков.

— Им нет числа, — сказал я. — Куда мы в конце концов попадём?

— Куда-нибудь да попадём… а то и вообще никуда, — сказал Супротивка, набивая трубку. — Какое это имеет значение? Ведь нам и так хорошо!

Не стану отрицать: нам было хорошо, но я стремился вдаль! Я хотел, чтобы произошло что-нибудь новое. Что угодно, лишь бы произошло! (Разумеется, за исключением появления хемулей.)

Меня томило ужасное ощущение, будто великие приключения беспрестанно следуют одно за другим там, где меня нет, — грандиозные, колоритные приключения, которые никогда больше не повторяются. Я спешил, ужасно спешил! Стоя на носу лодки, я с нетерпением взывал к будущему и размышлял об опыте прошлого. Пока что его можно было суммировать в семи пунктах, а именно:

1. Позаботьтесь о том, чтобы ваши муми-дети родились в астрологически благоприятный момент и обеспечьте им романтическое вступление в большой мир! (Положительный пример: моя одарённость. Отрицательный: хозяйственная сумка.)

2. Никто не желает ничего слышать о хемулях, когда спешит. (Положительный пример: Фредриксон. Отрицательный пример: ежиха.)

3. Никогда нельзя знать наперёд, что может зацепиться за сеть! (Положительный пример: Фредриксонов нактоуз.)

4. Никогда не перекрашивайте вещи только потому, что у вас осталась лишняя краска. (Отрицательный пример: банка Зверка-Шнырка.)

5. Большие существа не обязательно опасные. (Положительный пример: друнт Эдвард.)

6. Можно быть маленьким и всё-таки очень мужественным. (Положительный пример: я.)

7. Остерегайтесь спасать кого-либо в темноте! (Отрицательный пример: тётка той Хемульши.)

Меж тем как я выводил про себя эти важные истины, наше судно миновало последний маленький островок, и сердце у меня подпрыгнуло к самому горлу, да так там и осталось. Я крикнул:

— Фредриксон! Море по носу!

Наконец-то что-то произошло. Прямо предо мной лежало искрящееся синее море, сулившее мне приключения.

— Слишком большое, — сказал Зверок-Шнырок и юркнул в свою банку. — Прошу прощенья, но мне небо с овчинку показалось, и я не знаю, что и подумать!

Зато Супротивка крикнул:

— Оно такое синее и мягкое! Давайте плыть вперёд и вперёд, и будем качаться, как на качелях, и спать, и никогда никуда не приплывать…

— Как хатифнатты, — сказал Фредриксон.

— Как кто? — спросил я.