Помоги проекту - поделись книгой:
Дальше этот жестокий тезис в газете «Советская Россия» разбавляется унылыми рассуждениями о пользе централизма, о реформах сверху, и тому подобное. Фундаменталистам льстят, чтобы они проглотили наживку: «сверхмощную республиканскую империю, объединяющую Сибирь и Западную Европу». И эта смертельная модель восторженно рекламируется. Ни возражений, ни дискуссии, ни редакционных комментариев — только апологетический анонс. Скажи такое Яковлев, и «Советская Россия» разорвала бы его на куски. Но то же самое говорит Тириар — и все в порядке! Вот это-то и доказывает, что у нас, русских, россиян, увы, нет субъективности, нет национально-государственного императива, а значит, можно играть со всеми во все, и все проигрывать.
Зададимся еще одним вопросом, откуда возьмутся деньги для соединения Европы с Сибирью? Даже при уничтожении 2/3 российского населения, такая затея стоит ничуть не меньше 500 млрд. долларов. У кого они есть? Может быть, Предполагаются те деньги, которые третий рейх вывез из России и разумно вложил во многие отрасли сверхприбыльного бизнеса, включая наркобизнес? И, оплачивая теперь ими соединение Западной Европы с Сибирью, неофашисты оказывают нам любезность в порядке реинвестиций?
Это ли — не победно завершенная четвертая мировая война?
На протяжении беседы с Тириаром Егор Лигачев несколько раз отпихивает льстивые пасы по части германо-русских союзов. Но Тириар упорен, его конек — новый военный блок, в котором Советский Союз и Германия выступают против англо-саксонского империализма. Но Тириар-то эту идею продолжения третьей мировой войны раскручивает постоянно. Вот уже, право, самое время нам сейчас ввязываться в термоядерную авантюру с оккультно-мистической подоплекой!
Лигачев запускает пробный шар: «подлинное объединение Европы возможно лишь после того, как мы восстановим Советский Союз. Пусть он будет иначе называться (Соединенные Штаты Европы и Азии — подходит? — С.К.), но это будет единый политический и экономический союз». Заметим, о России ни слова. Ее место не указано, ее субъективность не оговорена. Но в конце концов здесь хотя бы можно говорить о какой-то логике, ибо в союзном пространстве Россия — во многом сильнее других республик и Лигачев может надеяться на то, что она. возобладает. Тириар же жестоко парирует Лигачеву: «Я считаю, что воссоединение Советского Союза возможно лишь в процессе европейской интеграции. Мы должны создать единую европейскую империю — от Владивостока до Дублина».
Да, в цепкости, умении отстоять свою позицию и пропихнуть ее любой ценой Тириару не откажешь.
В «поминальном слове о Жане Тириаре» — «Сумерки героев (!)» — Дугин пишет: «Егор Лигачев и Геннадий Зюганов, Сергей Бабурин и Николай Павлов, Александр Проханов и Эдуард Володин, Гейдар Джемаль и Виктор Алкснис — каждый из них по-разному, но с одинаковым вниманием и интересом беседовал, слушал, спорил с Жаном Тириаром». Методология прозрачна. Пореспектабельней окружение, поплотнее когорта — и в «венке» громких русских патриотических имен торжествует антинациональная, антирусская идеология.
Атеизм Тириара весьма сомнителен. Если под атеизмом иметь в виду имперский фанатизм в духе Фридриха II Гогенштауфсна, о-чем пишет Дугин, то за этим фанатизмом стоит определенная оккультно-мистическая традиция, яростно антихристианская, но вовсе не атеистическая, а митраистская, согласно которой Европа в лице Римской Империи зря приняла христианство, а должна была принять древний, индо-арийский митраизм. Митраистские обряды входили в нацистские мистерии, и Дугин хорошо об этом знает. И, зная, что он делает, втягивает эту мистику в божницу русского традиционализма.
Впрочем, он и концепцию Тириара понимает достаточно хорошо, сознает ее антирусскость, антироссийскость и идет на все ради ее пропаганды. Вчитаемся в журнал «Элементы», № 1, стр.54:
«Остается добавить, что в рамках национал-социалистического режима существовал некий интеллектуальный оазис… мы имеем в виду организацию Ваффен-СС в ее интеллектуально-научном, а не военно-политическом аспекте (как будто одно можно оторвать от другого в столь цельной организации! — С.К.). Ваффен-СС, и особенно научный сектор этой организации „Аненербе“, „Наследие Предков“, разрабатывали консервативно-революционные проекты. В частности… СС стояла за единую Европу, разделенную на этнические регионы с неофеодальным центрами и при этом этническим немцам никакой особой роли не отводилось. (Тогда кому отводилась? — С.К.). Сама эта организация была международной… Единственным государством, которое смогло отчасти реализовать на практике определенные аспекты консервативной революции, было государство Израиль». Вот что пишет российский ученик авторитетного теоретика Третьего Пути, консервативной революции, той синтезирующей доктрины, которую насаждает у нас Дугин со товарищи. Доктрины, освященной участием в зарубежных журналах, где она давно разрабатывается, деятелями русской патриотической оппозиции, доктрины, соблазнительной в условиях краха коммунистической идеологии, столь свирепо добиваемой уже и Прохановым в дискуссии со мной («черный сатанизм» и тому подобное). Что на практике означает эта доктрина для России — я объяснил. Ведь это — единственно волнующий меня вопрос. Вопрос о России. Приезжай хоть не ученик Скорцени, а он сам, и — допустим такую фантастику — принеси он пользу государству российскому, — будем брать, учиться, анализировать, перенимать. Но тут-то речь идет о другом. О полном уничтожении нашего Отечества, о поглощении Германией России, загадочно «интегрирующейся» в «единый континент» под контролем все той же Европы. Ведь вся эта тириаровская концепция «Европы регионов» полностью тождественна концепции Сахарова, Яковлева и других. «Цивилизованный мир» спорит лишь о том, кто поработит Россию, но ей самой как государству в этих концепциях места нет. Теперь я сопоставляю все это с концепцией интеграции региональных элит Шамиля Султанова, со странной статьей о развале России, как оплота ельцинизма, подписанной И. Ш. (что за странная любовь к псевдонимам? — С.К.), со статьями самого Тириара в «Дне» и другой евразийской печати, с взвинченной реакцией на публикацию Ксении Мяло — и вижу удивительное совпадение ряда позиций патриотических газет, а также журналов «Элементы» и «Гиперборея» со статьями в «Московском комсомольце» и «Московских новостях» (Минкин, Денис Драгунский и другие). Я, как аналитик, просто не, могу не констатировать, что частотность и синхронность, этих акций не может быть случайной, и я хотел бы понять механизм этой неслучайности, я хотел бы знать, что кроется за нагнетанием определенных, связанных между собой тем в «демократических» и «патриотических» печатных органах. И не есть ли это на каком-то уровне просто «игра в две руки»? Причем игра сугубо против России. Это серьезный вопрос. Я вторично адресую его лидерам оппозиции. Они могут молчать — это их право, но наше право услышать это их очередное молчание и сделать окончательные выводы из него.
А. Проханов все время намекает на соотнесенность моей позиции с Израилем. Но это еще ведь как относиться к Израилю. Я, например, считаю, что создание еврейского государства было весьма и весьма неглупым деянием Иосифа Сталина. И то, что ему удалось «пропихнуть» эту идею, говорит о его незаурядности как политического деятеля и лидера сверхдержавы.
Еврейская тема требует, отдельного изложения, и я считаю, что концептуальное, холодное, аналитическое обсуждение всех ее аспектов — назрело, и уклоняться от этого я не только не буду, но и постараюсь быть одним из первых, кто начнет обсуждение этой темы всерьез, беспристрастно, шире и глубже логики «мирового заговора», без балагурских рассуждений на завалинке про «них» и про «их» ужасные помыслы.
Есть феномен самоотчуждения, при котором части русской нации иноэтнического типа — евреи, армяне и другие, будучи частью русской политэтнической национальной элиты и пользуясь соответствующими правами и привилегиями, отчуждают себе при этом от нации и чуть ли не называют самих себя же русскоязычными. Это отвратительное явление, категорически неприемлемое вообще, и вдвойне неприемлемое в сегодняшней критической ситуации. Это явление ищет себе оправдание в тупом антисемитизме и этнократизме, которые способствуют тому, что части нации позволяют себе такое двусмысленное, недостойное поведение. Если, вдобавок к тому, эти части нации управляются не самой национальной элитой и ее центрами, а с чужих пультов и подменяют свою задачу реализации национальных целей теми задачами, которые им с этих пультов диктуются, то речь идет о явлении категорически неприемлемом. Если это явление называется «сионизм» или «панисламизм», «фашизм» в модификации Ваффен-СС или «пантюркизм», или «геополитическая модель армянского управления» — это все в любом случае для государственника есть однозначное и стопроцентное зло. Ибо что-то действует помимо России на ее территории, что-то ставит себя над русской нацией и начинает ее использовать в качестве своего инструмента.
Если евреи хотят иметь свое государство, то Россия только заинтересована в этом, хотя бы потому, что это позволяет ставить вопрос о самоотчуждении ребром. Если вы евреи и ощущаете себя евреями, то у вас есть историческая родина, есть дом, есть государство, и мы не будем препятствовать вашему желанию строить его. В этом государстве тоже будут разные элиты, там начнется своя политическая борьба. Ну и ради Бога: боритесь, воюйте, живите. Мы будем протестовать, если вы станете действовать по-фашистски, но этот наш протест будет ровно таким же, как и при любых других выявлениях фашистских тенденций в мире. Совсем другое дело, если свои фашистские замашки начнут выявлять силы, «пробующие волчьи зубы» на русском населении. Вот тут столкнутся государственные интересы, и эти государственные интересы мы будем защищать иначе, равно как и интересы своей нации, своего народа. Вот что такое для меня государство Израиль. Это очень небезынтересный, мягко говоря, партнер для диалога в условиях, когда, повторяю, присутствуют и точно осознаются русские цели.
Проханов видит другой Израиль, «сочетающий религиозную антропологию и религиозную философию расы с ядерной технологией и новейшим военным строительством». Было бы о чем поспорить, было бы что сравнивать и обсуждать. Есть предмет для дискуссий, но как сочетать такое определение Израиля, как «исчадия ада», даваемое Прохановым, со статьей в журнале, в который он входит в качестве члена редколлегии, где Израиль объявляется идеалом, наиболее реальным воплощением идей Третьего Пути и консервативной революции. (Еще раз повторяю: тем, кто не верит в это — рекомендую внимательно прочесть первый абзац в правой колонке 54 страницы журнала «Элементы». Там это сказано черным по белому). И вот тут начинается уже политическая шизофрения, с которой спорить-то нельзя и которая рано или поздно приведет к трагическому или трагикомическому исходу. Еще раз повторяю, я хочу воспрепятствовать такому исходу и именно поэтому трачу время и силы на весь этот подробный анализ.
Израиль — идеал «Третьего Пути». Израиль — «исчадие ада». Третий Путь — путь спасения. Значит, спасение в аду?
Александр Проханов пишет: «Но неужели поверим, что дохристианские космогонии — мифы о нибелунгах, изумительная Старшая Эдда, пленительные эльвеинские таинства, крито-микенская мистика, египетские культы Озириса, — все это, помноженное на мощь танкового двигателя и ракетную технологию, — и есть фашизм?» Дальше идет пассаж по поводу Израиля, который и есть фашизм со знаком '-', что вдруг находит обратное отражение в «Элементах», где, как мы видим, это же есть фашизм со знаком '+'. Как говорит современная тусовка, «это круто». Но оставим эту «крутизну» в стороне.
Назвать элевсинские таинства «прелестными», «пленительными» можно, только обладая странным вкусом к кастрациям без наркоза, человеческим жертвоприношениям и так далее. Умиляться по поводу культа Озириса можно лишь, не до конца понимая, в какой близости ты при этом находишься к «кошмару ночей» патриотов, пресловутому «Труп — истлел», — «мах бенаш» и к фигуре Хирама, строителя масонского Храма. Но в отличие от патриотов, у меня нервы при этом не натягиваются, как струны, а при фразе о «крито-микенской мистике» появляется даже жадное любопытство о мере посвященности Александра Андреевича в эту непроницаемую для профессиональных исследователей сферу эзотерики.
Но вот когда оказывается, что «в христианской традиции зло и дьявол неизбежно и неразрывно соединены с добром и Богом» и что «душа обращается то к дьяволу, совершая грех, то к Богу, в покаянии преодолевая свой срам», то мне становится, право слово, не по себе. Ибо никакого отношения к православию это не имеет. Это определенный, тупиковый тип медитации, куда «просвещенный» желает завести «ученика», чтобы ученик запутался до предела, чтобы в его сознании все смешалось, «крыша поехала», «змея укусила себя за хвост» и образовалось то, что в подобных медитациях называют «бестолковая сила» или «псевдопричастность». Это искаженная система медитации, та, которая никогда не выведет из тупика. Это дело рук тех, кто знает, что братство и мастерство не для плебеев. Эти игры селекционеров, которые не хотят, чтобы с ними встали вровень, не хотят, чтобы ученики поднимались, и заведомо все запутывают. Потом, по своему желанию, они кого-то из отчаявшихся людей, может быть, отчасти и выведут на новый этап… Зла!
Иди и смотри, иди в свет и ты выйдешь на свет, иди в мрак и, если ты светел ив сердце твоем нет страха, то тоже выйдешь на свет. Но не мечись между адом и раем, не суетись, иначе запутаешься так, что никогда уже не выйдешь наружу.
Наблюдая эту путаницу сознания, я все яснее стал понимать, как именно будет побеждать в эклектике «черное». И на чем оно будет паразит тировать. Оно будет паразитировать на жажде таинства — в полной отключенности от действительной духовно-мистической традиции, от настоящих верований своего народа, от его духа и национального эгрегора.
Если, можно сказать, что «эсхатология христианства, чающая Страшного Суда, где будет сожжена сгнившая, исчерпавшая себя Вселенная, и молитвенная энергия избранных праведников унесет их в иную Вселенную, в новый Иерусалим», — это православие, это христианство, то значит «все смешалось в доме Облонских», и уже нет разницы между тайной пресуществления, преображения и сжиганием, превращением мира в неглессу — алхимическую первоматерию.
Алхимическая тинктура (ритуально сопровождаемая рецептура) черного мистического Берлина с православием сочетаться не может. Это грозит глубочайшим духовным кризисом. Эмпедокл сжег себя. И прохановская ссылка на него в связи с фразой о сжигании Вселенной кажется мне по меньшей мере странной. Цитирую: «Разве Эмпедокл в белоснежной тунике и с золотым венцом на челе, кинувшийся в огнедышащую Этну — фашист?» Нет, разумеется, он сжигал себя, как и русские старообрядцы, он не запаливал мир и не грозил хлопнуть при своем уходе дверью так, что начнет качаться Вселенная.
А вот когда Нерон поджигает Рим, а сам наблюдает за этим «театрально-роскошным» зрелищем, — это уже «из другой оперы», это уже ближе к консервативной революции, к Третьему Пути, к фашизму, ибо это есть явная апелляция к злу. Марксизм же, кстати, — что бы о нем ни говорили, — маоизм, маркузианство — хотя бы на словах аппелируют к свету. Право на насилие в этих учениях имеет, пусть и ложную (особенно в учете реально бывшей практики), но предполагающую отдаленный («в конце туннеля») свет и тем самым сколько-то оправдательную мотивировку… Что касается насилия, то допущение его в принципе не компрометирует ни ислам, ни христианство, ни, например, революционную массу угнетенных тружеников, поднимающихся за свои жизненные права. Зло, социальная несправедливость, тирания может и должно получать отпор, в том числе и силовой. Но — во имя защиты света, отстаивания его. Фашизм же заведомо, без оговорок, апеллирует к тьме — вот что существенно. И для него насилие — это не греховная необходимость, а высшая форма утверждения своей сути и сущности. Ставя знак равенства между насилием как трагической неизбежностью и насилием как тотальным правом, как апофеозом человеческого самопроявления, — можно нечаянно уравнять маркиза де Сада и Ивана Ильина с его книгой «О противлении злу силою» — одним из моих любимых философских произведений. Когда сорбоннские студенты зачитывались уже не Сартром (при всей изрядной спорности его философии), а де Садом, имеющим отношение к Третьему Пути, то шли они все же нисходящей лестницей, вниз, и тогда-то как раз и рождалась «бардер майн хоф», философский нигилизм, немотивированный террор, а в перспективе — красные и черные бригады и пресловутая ложа П-2, к которой, как мы уже знаем, Тириар имел определенное отношение.
Кстати спросить: как русское патриотическое движение, и в частности — «Движение „День“», относится к ложе П-2? Это — не Третий Путь? Да или нет? Отсутствие подобных ответов тревожит даже больше, чем самоопределение в векторе «Черного Ордена».
Вновь цитирую: «…а может быть дело решит дубина, русское национальное восстание, наподобие Сербского, когда. затрясется мироздание и закачается Эмпайр Стейтс Биллдинг? И тогда мы назовем полуголодных русских женщин, выцарапывающих ногтями глаза у омоновцев сквозь их стальные шлемы, проявлением фашистской патологии, или голодный бум толпы, в которой уравнены рабочий и академик, идущие с обрезками труб громить парфюмерные магазины крупнейшего мафиози Москвы? Это и есть фашизм?» Здесь затронута еще одна очень важная тема, тема отношения русских национально-патриотических сил к бунтам и погромам. Традиционно на этом поле всегда играли их оппоненты. Те, кто считали себя консерваторами, патриотами, государственниками, в эту игру не играли, от этого открещивались, чурались этого при всех обстоятельствах. В крайних случаях, с болью и надрывом фиксировались объективность происходящего, но при постоянном сознании греховности, трагизма, боли и ужаса. Вспомним Блока и его рассуждения о революции, или М. Цветаеву, или Федотова, — во всех случаях речь шла о трагическом серьезе в отношении к этой теме. Такой же трагический серьез был и у оппонентов. Русь звали к топору с надрывом и ужасались содеянному.
Провидческая фигура Федьки-каторжника как одного из начал революции была. предсказана Достоевским в «Бесах». Можно пересматривать этот опыт русской культуры, но для этого нужно быть хотя бы на уровне своих предшественников или же выводить тему на еще более высокий уровень..
Разговор же о бунтах и погромах в несколько комическом, сниженном регистре — это типичная черта нашей современной демократической революционности с ее «бархатными» революциями, «революциями с лицом Ростроповича» и тому подобное. Карнавальное начало берется оттуда. И серьезность обречена, коль скоро с ней начинают играть в том современном стиле, который молодежь именует «стебом». Но и не ответить нельзя, тем более что в вопрос еще включены и сербы, для которых народный бунт — это неподходящее определение, ибо вся элита Генштаба ЮНА, в отличие от нашего Генштаба, вся мощь ЮНА, в отличие от армии СССР, вся компартия Сербии, в отличие от компартии России, — были вовремя подготовлены к агрессии Запада и выступили на уровне национальном и государственном, а не на уровне бунта. «Сербский бунт» — это снижающая категория. Не пристало нам сегодня, в той ситуации, когда Сербия сражается, в том числе и с консервативными революционерами из Хорватии, говорить об их бунтарстве. Там сражается Армия. И если друзья Дугина из Германии войдут в Югославию, они получат отпор, как и в начале Второй мировой войны, они получат войну высокой интенсивности — на все сто процентов, а не на десять. Я знаю, что говорю, ибо сербскую и югославскую тему изучаю давно и не со слов консервативных революционеров.
Пример Сербии — это эталон, но это не бунт. Что же касается описанной картины русского бунта, то, поскольку описание карнавальное, гротесковое, то и отвечать я должен на этом же языке. Карнавал, так карнавал! Голодные женщины, рабочие и академики с трубами — это что-то из Кабакова. Александру Андреевичу изменяет здесь вкус. Но особенно неуместно то, что они идут громить парфюмерный (судя по всему, долларовый магазин). Это бессмысленная акция, которую я не способен себе вообразить. Голодные толпы громят булочные или колбасные магазины, мясные лавки, пирожковые, на худой конец рынки, потому что они рациональны, у них нет художественных фантазий Проханова и Кабакова, а есть живая человеческая страсть — накормить себя и детей, и я в этой страсти их более чем понимаю. Громить же парфюмерные лавки, имея рядом винные магазины, не будут даже бичи, люмпены, уголовники, потому что никто не будет глушить «Кристиан Диор» стаканами, если рядом можно будет взять виски, водку или коньяк, или даже портвейн. Представить себе академика, который, имея свирепую молодую жену, тоскующую без «Кристиан Диор», пойдет громить парфюмерную лавку, я еще могу, ибо знаю, что есть академики, которых страх перед женами может подвигнуть на самые неожиданные поступки.
Но что может подвигнуть на штурм парфюмерного магазина рабочего человека — я просто не могу себе представить. И волей-неволей, простите, но меня разбирает смех. Ибо идет соскальзывание в сторону комического, трагифарсового звучания. И все потому, что слишком много путаницы, слишком многое смешано в одну кучу. Православие и язычество, «Черный Орден» и крито-микенская мистика, преображение и сжигание, жизнь и смерть.
Проханов пишет: «Русская северная колыбельная, когда мать качая ребенка поет: „Бай-бай, хоть сейчас помирай“, — не фашизм. И Аника-воин, идущий на безнадежную брань, прыгающий через подставленную смертью косу, не надеющийся на победу, — не фашист. Это нечто иное, связанное с „белым“, с северным ощущением подвига, с высшим бескорыстием, наградой за которое не злато, не царский венец или жизнь, а лишь одно ощущение подвига, вызова, брошенного беспощадному бытию». Все это прекрасно и заслуживает восхищения. Но какое это имеет отношение к крику «Вива ля муэрте!» («Да здравствует смерть!»), которым испанские фалангисты приветствовали Мигеля де Унамуно, возразившего им и после этого помещенного под домашний арест на долгое время? — Никакого, потому что в этом северном мировоззрении таится безразличие к смерти, это шукшинский взгляд ей в глаза, это «дура», «тварь», — эпитеты, которыми награждает ее русский человек, это брезгливость, это постоянное нагнетание образа старухи, падали, — и причем тут влюбленность в смерть, ее превращение в высшее божество, воспевание Танатоса, декадентства, перерастающего в фашизм? Причем тут Аника-воин, опомнитесь! Речь идет совсем о другом. Там, где есть бесстрашие, там нет воли к смерти. Воля к смерти — это страх смерти, затем — всесилие смерти, затем — обожествление смерти, а затем — желание стать ею, чтобы спрятаться от нее, это некрофилия, тоже ведь достаточно известное явление в фашистских кругах.
Проханов пишет: «Мы и впредь будем посещать анатомический театр, где, замороженные, покоятся трупы идеологий XX века, станем их изучать и рассматривать»… Посещайте сколько угодно, но помните, что это не трупы! Повторяю — это не трупы, это другое и, кроме того, посещаете вы этот анатомический театр в виде кого? Врачей, которые учатся, любителей острых ощущений, актеров, вживающихся в роль мертвеца и так далее? Тут ведь много ролей и играть с этими ролями небезопасно. Помните это.
А теперь — о моем увлечении Богдановым, за что я был обвинен автором статьи «Если хотим победить» едва ли не в пристрастии к сатанизму. Это мое «увлечение» для меня новость. Если я когда-либо мельком упоминал о Богданове, то в связи с анализом попыток русских мыслителей оплодотворить коммунистическую идею, вывести ее из болота материализма и, тем самым, предотвратить те разрушительные последствия, которые эта идея неизбежно несла с собой, будучи возведенной в ранг русской государственной идеологии. Именно в таком контексте я анализировал борьбу с «богдановщиной», «клюевщиной», «ильенковщиной» и тому подобное.
Для продуктивного союза национальных сил в патриотическом и коммунистическом движениях крайне важно сегодня понять, что одно и то же губило все национальное, самобытное в пределах православия и коммунизма. Я призывал и призываю патриотов и коммунистов вдуматься в то общее, что угрожало и угрожает им под видом конфессиональной или партийной псевдоортодоксии. И предлагаю им осмыслить, например, феномен Саблера-Суслова. Это крайне важно для их объединения на базе русской идеи не формально, а по существу. И если бы не практическая важность этой задачи, я не стал бы тратить время и силы на опровержение голословных заявлений о моих мифических пристрастиях к «богдановщине».
Сетуя на эпоху «краткого курса истории ВКП(б)», Проханов пишет, что идеология — это коллективное дело, что каждый будет вносить в нее свой мазок, что я равный среди равных, что идеологи не рождаются в кабинетах. Как хотите, но это мне безумно напоминает «коллективный разум ЦК», «живое творчество масс» и тому подобное.
Не надо путать историю с идеологией. Историю творит народ. А идеологию предлагает тот, кто способен осмыслить народное дело, обладая для этого специальными профессиональными качествами, любит народ, ощущает ответственность перед ним и не спихивает свой профессиональный крест на стопятидесятимиллионное население, занятое никак не менее насущным делом.
Я уже говорил о сытной еде, хорошем питье, светлых офисах, машинах и прочее. И если вы действительно элита, а не жлобы — то должны понимать, что это ваше вполне, извините, комфортное бытие чем-то должно быть оплачено, профессиональным риском, который есть и в работе Проханова, и в моей работе, и в работе наших других товарищей. Готовностью потерять все в любой момент ради идеи, ради целей, ради народа, ради страны. Постоянными ударами врагов и зачастую взвинченных друзей, обвиняющих, оскорбляющих, терзающих, — это тоже наше профессиональное дело, наша работа. Но главная наша работа — та, из-за которой у меня не такие руки, как у женщины на полях, собирающей картошку, или сталевара, льющего металл, — это интеллектуальный труд. Он рождает свои профзаболевания: инфаркты, инсульты; он сопряжен со своим риском, он изнашивает, изматывает, сжигает не хуже любой тяжелой физической работы. Это наш крест, и наша любовь, и наш долг.
Проханов сделал сильную газету. Невзоров — сильную телевизионную передачу. Я — театр и идеологический центр. И мы вместе будем трудиться и побеждать. Не надо уповать на дубину. Надо верить в труд, в подвижнический труд, в профессионализм, приобретаемый по крупицам, в постепенное выкарабкивание из той ямы, в которую нас швырнули подонки, надо прокладывать дороги, которыми пойдут другие. Надо верить, любить и понимать. Понимать, что ты делаешь. И в том случае, когда ты очевидно «пошел не туда» — иметь мужество признать, переосмыслить, подняться над своими страстями и самолюбием и сделать выбор, переоценив содеянное. Время выбора наступило.
2.4. Оппозиционные персонажи в поисках автора
7 ноября 1991 г. вскоре после так называемой августовской победы так называемых «демократических сил» состоялась по тем временам грандиозная антиельцинская манифестация. Эта манифестация не организовывалась ни ЦК, ни горкомом, ни какими-то там мифическими партструктурами, якобы ушедшими в подполье. Она была в значительной степени стихийной и выявила некий потенциал неприятия… Неприятия чего? Демократии? Реформы?
Убежден, что дело было не в этом. Что в основе лежало неприятие лжи, неприятие некоей политической «инфернальщины». Квинтэссенцией этой «инфернальщины» были выступления двух президентов, двух недавних лидеров правящей партии, внезапно заявивших о своей (якобы давно лелеемой) ненависти к… коммунистической идеологии. В силу партийной ментальности два президента даже не заметили тогда всей политико-метафизической двусмысленности такого рода признаний со стороны столь высоких партийных «жрецов».
Манифестация 7 ноября 1991 г. была по сути духовной реакцией на подобный факт политического двойничества. Заявление газеты «День» о том, что она является органом «духовной оппозиции» пришлось тогда как нельзя кстати. Мы все приветствовали создание подобного органа, и лично я сыграл некую роль в том, что эта газета стала флагманом оппозиции. Но заявка на духовное лидерство требует постоянного подтверждения. Это не может, не должно быть игрой, здесь неприемлема маска, фальшь, театральщина.
Одной из первых моих статей в газете «День» была статья «Парад масок», в которой я еще задолго до августовских событий дал описание тому явлению, которое я называю «политической инфернальщиной». Сказать, что патент на это метафизическо-политическое свойство имеют только демократы — значило бы грешить против истины.
Начнем с того, что в основе подобного явления лежит игровой код, свойственный аппаратному истеблишменту, для которого нет народа и нет историк, а есть только игры, игры, игры без берегов. Начав перестройку, этот аппарат заигрался. После августовских событий он «ушел на дно», и в течение какого-то времени мы жили где-то рядом с историей. В те месяцы, когда лучшие качества русской культуры, русского типа духовности с его умением стоять и выстаивать вопреки гонениям и угрозам, были заявлены и проявлены, слово «духовная оппозиция» звучало искренне и свежо. Как искренни и свежи были тогда первые оппозиционные демонстрации.
Они были тогда — одновременно — и свидетельством того, что еще недавняя пассивность улицы, на которую сетовал коммунистический официоз, означала не исчерпание народной веры, а была следствием все той же «политической инфернальщины» этого официоза, следствием коллективного предательства, совершенного тем псевдо-правящим и псевдо-элитарным субъектом, который гордо именовался «аппаратом КПСС».
7 ноября 1991 г. убедительно показало, что слом этого аппарата в ходе августовской «революции» был не концом, а началом движения протеста против метафизической и политической лжи, взятой на вооружение августовскими «победителями».
Перед политическим силами, готовыми к оппозиционной деятельности в условиях отсутствия прежних крайне двусмысленных аппаратно-истеблишментных «ценных указаний» («Цэ-У»), встал вопрос о том, в какие формы должен быть отлит этот ресурс народного (в основном на тот этап, повторяю, не столько политического, сколько духовного) неприятия лжи. Вопрос этот не был сколь-ни-будь удовлетворительно решен ни в 1991, ни в 1992, ни в 1993 году.
Ввязавшись в бой с демократами, их противники стали заимствовать все приемы августовских «победителей». Они стали столь же грубы, развязны. Они стали столь же неразборчивы в средствах. Постепенно и чувство государственности, наиболее мощный фактор их деятельности, стало уходить на второй план, уступая место политической конъюнктуре. Конечно, на войне — как на войне, и чистоплюйство в борьбе с противником, использующим запрещенные приемы, вряд ли приемлемо. Но научившись у демократов их приемам, духовная оппозиция стала в каком-то смысле двойником своих ненавидимых оппонентов. Эффект двойничества вдруг зловещим образом повторился в факте политического противоборства власти и оппозиции. И если сегодня в ответ на заявление Ельцина о том, что он изгоняет всех, кто не поддерживает его курс, из структур исполнительной власти, мы вправе задать вопрос: «Скажите, в чем он, ваш курс?», — то этот же вопрос мы можем сегодня задать и оппозиционному двойнику Президента. Политические деятели, действующие на оппозиционной сцене, очень скоро стали напоминать персонажей пьесы Пиранделло, бродящих в растерянности, не находя автора. Театр масок, предъявленный властью, отразился в оппозиционном зеркале, и все мы провалились куда-то между зеркалом и Зазеркальем. С этим надо было кончать. И анализируя еще и еще раз справедливость и правомочность своих упреков представителям оппозиции, я жалею лишь о том, что слишком поздно стал говорить с ними в режиме повышенной резкости, что слишком долго длилась комплиментарная пауза.
Да, на протяжении двух лет и, в особенности, начиная с осени 1992 г. я неоднократно и поначалу в предельно корректных формах обращал внимание представителей оппозиции на некое несоответствие между искренностью и серьезностью народного движения — и театральностью, помпезной театрализованностью патриотического салона.
Мы имели и имеем как бы две оппозиции — народную и салонную. И этот разрыв становился с каждым месяцем все серьезнее. Народное движение перерастало своих лидеров, а лидеры, заигравшись, упорно не желали понять этого. Занимаясь не народом, а самими собой и своими, противниками, они потеряли нравственную опору и оказались в «королевстве кривых зеркал». То же самое произошло перед этим и с лидерами демократического движения. Они тоже не смогли, не сумели, не захотели «слушать музыку революции». И оказались политическими бродягами, комедиантами, потерявшими своего режиссера и своего автора. А впрочем, и нечто большее…
Страшно было подумать, что твоих друзей и соратников может ждать та же судьба. И еще страшнее было предположить, что и ты завтра, проснувшись и посмотрев на себя в зеркало, поймешь, что на тебя смотрит в зеркале твой двойник и что тебя самого уже больше нет, а есть лишь маска, натянутая на инфернальную пустоту.
Надо было начать разговор по существу и на высокой ноте. И вместе с тем с предельной деликатностью, бережливостью, корректностью по отношению к людям, взявшим на себя большой груз политической ответственности. Этим людям верили, и вдвойне страшно было оскорбить эту веру. На оппозицию надеялись, и эту надежду нельзя было втоптать в грязь. Оппозицию любили, а любовь нельзя осмеивать. Над любовью нельзя глумиться.
Но над любовью, надеждой и верой была и вечно пребудет. Правда. И нет оправдания тому, кто лжет или отмалчивается, даже если его правда посягает. на веру, любовь и надежду.
Начав критиковать оппозицию, я натолкнулся на превратное, мягко говоря, толкование моей критики. Такое превратное, толкование поначалу воспринималось мною просто как естественная негативная реакция, людей, занятых политической практикой, на чрезмерную усложненность моих интеллектуальных «конструкций». Что ж, реальная политика имеет свои законы, и люди, занятые практической деятельностью, имеют все основания для того, чтобы избегать «умствований».
Но тогда речь должна идти о каком-то решении этими практиками каких-то организационных задач, о налаживании пропагандистских и информационных сетей, о строительстве сильных организационных структур. Ничего подобного не происходило и не происходит. А ведь дело тут не только в организационной умелости. И не только в недостатке средств, как на то указал недавно А. Казинцев. И не в том дело, что оппозиция наткнулась на «чудовищные механизмы» «зловещей власти». А в том, что Дух покинул ее, и его место занял кто-то другой. В атмосфере двойничества, в атмосфере копирования удачливых победителей, в атмосфере принятия их правил игры могло быть лишь одно лекарство от постепенной обездуховленности. Этим лекарством мог стать только подвижнический, аскетический труд, труд организационный, интеллектуальный, духовный. Всякая леность в этих условиях приводила к постепенному перерождению и вырождению оппозиционной верхушки, работавшей в тех же технологиях, что и ее противники.
Монах знает, как бороться со Злом и что такое искушение Злом. Политик должен понимать, что у него своя аскеза, своя молитва, свой пост и свое пострижение. Политик действует в миру, но это вовсе не означает, что он может забыть о Боге.
Политическое «инферно» зрело в оппозиции достаточно долго, но оно явилось в таких черных и очевидных формах, что поначалу мне казалось, что это просто дурной сон. И только постепенно, со временем, я понял, что все это не случайно, что все это имеет свои корни в прошлом лидеров оппозиции, в их салонно-театральных навыках, обретенных в писательско-артистическо-аппаратной богеме.
Поначалу (задолго до того, как нам предложили «Ваффен-СС» в виде идеала для подражания) меня тревожили лишь различные «мелочи». Например, то обстоятельство, что крайне низкий уровень организационной активности удивительным образом сочетался у оппозиционных вождей с тягой к схоластическим умозрительным построениям.
Идея «Континента» и «Океана» показалась мне поначалу некоей эстетизированной идеологической блажью, не более. И меня удручало лишь то, что оппозиционные вожди так увлеклись «Континентом» и «Океаном», что упустили полностью все нити, ведущие, например, в регионы, для которых эти вожди постепенно превратились в политических гастролеров-эстрадников, а не в реальных руководителей реальных управляющих центров.
И было попросту как-то неловко, когда из одной «горячей точки» мне вдруг позвонили (подряд в один день) сразу несколько местных деятелей и, стараясь быть деликатными, стали упрашивать меня, чтобы я «помог» отъезду одного из патриотических «генералов». Я не понимал тогда еще всей опасности застоя в оппозиционном движении, постепенной его эстетизации и театрализации, постепенного ухода от трудовой организационной аскезы. Я не понимал, сколь тесно это сопряжено с угрозой перерождения. Я не понимал, в сколь высокой степени это все является предтечей политического инферно.
Начиная с середины 1992 года политические фиаско оппозиционных лидеров и возглавляемого ими движения следовали одно за другим. Вопреки прогнозам и рекомендациям люди действовали на-ощупь, не извлекая опыта из своих поражений. Возникло новое явление — политический аутистизм, уход в себя, сотворение кумиров, фактически погружение в иллюзорную действительность, наполненную культами и культиками.
Срабатывал эффект «кукушки и петуха». С. Куняев проводил аналогии между Невзоровым и Прохановым, с одной стороны, и… Александром Невским. Мол, у каждой эпохи — свои Александры. Новые Александры слушали и «бронзовели» не по дням, а по часам. Чем-то скверным стало отдавать от всего этого политического китча. Зрело что-то пагубное, зловещее. И вот — грянул фашистский бум в оппозиционной печати, действующей под лозунгом «духовной оппозиции». О каком «духе» после этого можно было говорить? Лишь о том, который является носителем всех и всяческих двойничеств — систем двойников.
Все это потребовало от меня очередного самоопределения — и даже размежевания. Это размежевание нашло свое отражение в ряде моих публикаций 1993 г., в том числе в статьях «Если хотим жить» (газета «День» 5 января 1993 г.) и «Капкан для России» («Наш современник» № 2, 1993 г.). И в той, и в другой статье фактически говорилось о необходимости (пока не поздно!) коренным образом пересмотреть оппозиционный курс, внеся серьезные идеологические, организационные, кадровые и духовные, повторяю, прежде всего духовные, коррективы.
Подводя итог и выделяя самое существенное из сказанного мной в тех публикациях, можно сформулировать следующие тезисы.
Я определял и определяю (тогда — со знаком вопроса, а теперь — в сугубо утвердительной форме) свою позицию как позицию категорического неприятия этих «странных» идеологических игр, проводимых «Днем» и его антинациональными фашистскими теоретиками.
Я обратился также к различным лидерам оппозиционных сил с предложением определиться в, может быть, ключевом на сегодня, крайне существенном для оппозиции вопросе о преодолении загнивания и перерождения оппозиционного движения в результате экспансии антинациональной фашистской идеологии. На внятное публичное определение своей позиции по отношению к, казалось бы, столь очевидному политическому инферно решились лишь немногие из патриотических идеологов и не решился фактически никто из оппозиционных политиков. Что ж, в подобном вопросе случайностей быть не может.
Признаюсь, что я действительно сделал за это время ряд «открытий» по части волевых, интеллектуальных и нравственных качеств множества представителей патриотического «салона». Зная историю этого патриотического «салона», уровень его верноподданности по отношению к М. С. Горбачеву как генсеку КПСС, предъявленный обществу в ряде встреч Горбачева с писателями и деятелями культуры форумов 1987–1990 гг., зная функциональную роль этого «салона» в эпоху Суслова и Андропова, я не питал особых иллюзий по части его способности к политическому самоопределению. Однако, статья А. Казинцева в № 3 журнала «Наш современник» перекрывает в этом отношении все рекорды публицистики эпохи застоя, отдаст откровенной политической смердяковщиной и, что самое главное, не оставляет никаких сомнений в том, что изрядная часть патриотического «салона» (а не только отдельные авторы «Дня»!) делает откровенную ставку на фашистскую идеологию в различных ее разновидностях.
Казинцев заявил об этом напрямую, да еще и со ссылкой на И. Ильина. Разумеется, каждый волен читать Ильина по-своему. Я, например, читаю и буду читать его сквозь призму сказанного самим И. Ильиным в его книге «О противлении злу силой». Руководствуясь сказанным в этой книге, я в случае пришествия фашизма буду не рассуждать о его сильных и слабых сторонах, а противляться. Да, именно противляться по отношению к этому злу.
Что будет делать Казинцев, это в конце концов его сугубо личное дело. Но заявить, что фашизм фашизму рознь и тем самым в критический для движения момент начать вилять в этом, политически острейшем и крайне важном вопросе, опускаясь до кухонных дрязг и бабьих шпилек, да еще, виляя, делать глумливые реверансы, в надежде угодить и «нашим», и «вашим»?..
Да, это уровень, достойный какого-нибудь Минкина и, кстати, доказывающий, что на почве смердяковщины двойники способны договориться. Но пусть подобное двойничество не пройдет незамеченным. Пусть знает Казинцев, что «слово — не воробей», и пусть теперь попробуют наши салонные патриоты жеманно верещать по поводу гнусных обвинений их в фашизме со стороны «извращенцев-яковлевцев». Салонные патриоты сказали все про себя сами. Кто-то в форме текстов, а кто-то в форме позорного молчаливого соучастия. И не только «День» (где хоть какая-то откровенность наличествует), но и (прежде всего!) его блюдущие внешнюю пристойность попутчики и «подначники» из числа так называемых «виляющих» патриотов — пусть знают все они, что политическое инферно не осталось незамеченным и неотмеченным.
В гуле народного. негодования, в шуме площадей и улиц псевдопатриотическим бонзам уже мерещатся фигуры новых фюреров, и они, эти потаскано-слащавые бонзы, уже торопятся застолбить себе место в фалангах и заявить о своей верноподданности по отношению к будущим фашистским диктаторам.
Говоря о том, что просвещенный патриотизм — это «уступка ельцинизму», «мэтры» патриотического движения закрывают глаза на постепенное перебегание в стан ельцинистов именно наиболее радикальных и двусмысленных в своей радикальности представителей патриотического лагеря. Пусть поинтересуется Проханов судьбой ряда опекаемых им любителей свастики с момента, когда структуры типа «Русского Собора» стали указывать им на дверь. Пусть поинтересуется и судьбой Д. Васильева, ставшего вдруг одним из желанных авторов газеты «Московский комсомолец». Пусть поинтересуется динамикой политического процесса внутри элиты российской компартии.
Психология политического «персонажа», занятого поиском «автора» и выискивающего очередных авторов где угодно, а зачастую, одновременно в разных местах, — это рефлекс салонной среды, судорожно искавшей покровителей и покровительства в коридорах ЦК КПСС эпохи застоя. Это — почти биологическая тяга «слабых» (грезящих о ницшеанстве!) к чужим источникам политической воли, к чужим источникам как материальных, так и нематериальных ресурсов в политике. И — одновременно непостижимое пренебрежение к главному Автору подлинно исторической драмы: к своему народу, чьим именем играют всуе, но чей потенциал никоим образом не стремятся задействовать, востребовать, раскрыть, реализовать.
Да, патриотическая «клиентелла» по привычке ищет патронов, ищет, «авторов», и ради этого заигрывает со всеми — с исламскими магнатами, экзальтированными немецкими интеллектуалами, с представителями «крутых» региональных криминальных элит, с игроками из спецслужб (которые сами давно уже потеряли ориентацию и заблудились в своих же «игровых» лабиринтах!). На худой конец сгодятся на роль патронов и боссы нынешнего правительства (вчера еще именовавшиеся «оккупантами»). Кто угодно и что угодно, лишь бы не свой народ.
Отсюда идеологическая недоброкачественность и всеядность. («Персонажу» нужен какой угодно «автор»!). Автор-эсэсовец («Континент») и Автор-завоеватель (Чингис-хан), Автор-предатель (Власов и власовцы), Автор-безумец (садист и маньяк фон Унгерн), Автор-сепаратист (дважды пошедший в услужение немцам Краснов). Воистину «утопающие» хватаются за все «соломинки», а «мертвяк мертвяка видит издалека».
И ведь что характерно, «тонут»-то при упорном избегании тех понятий, тех идеологических «плавстредств», которые только и способны поддержать тонущих.
Например, нет идеологемы страны — идеологемы, являющейся и «штурвалом», и «компасом» на любом, подчеркиваю, идеологическом «корабле», плывущем к ясно намеченной цели. Вместо нее мы имеем некий «континент». Но ведь совершенно ясно любому десятикласснику, что подмена идеологемы «страны» бесплодной химерой «континента» означает взращивание в нашем движении «клиентальных идеологем». Насыщение подобных идеологем политической энергетикой невозможно. Энергетический ресурс — не удерживается в силу высчитанной творцами подобной колониальной идеологии «дырявости» клиентальных идеологем.
Клиентальная логика и психология рождает… псевдо-чванливые, псевдо-надутые, горделиво-колониальные идеологемы. «Возьмите нас на прицеп, о великие силы великого Континента»! — Да, они возьмут, но по-чингисхановски — мертвой хваткой, по-гитлеровски — в Освенцим. И, простите, чем это лучше латиноамериканизации по Гайдару? Те же песни, но в другой оркестровке. Тот же договор с тем же Пуделем.
Народ брошен и предан. Улице предложено отчаянно скандировать «Советский Союз!» и называть нынешнее государство «ельцинией». Тем самым народ пытаются уводить в сторону от. решения самых больных его проблем, растворяя политические требования в ностальгийной психоделии.
Впечатляет и то, что, казалось бы окончательно исчерпавшая политический ресурс тема ГКЧП зачем-то «гальванизируется». Это придает оппозиционному движению реакционно-реставрационно… — пенсионный характер. ГКЧП — это акция слабых. ГКЧП — это еще не получившая адекватного описания страница нашей истории. Завтра может оказаться, что эта акция имела весьма двусмысленных «режиссеров». И что тогда?
И, наконец, гекачеписты временно на свободе. Бороться можно и должно за то, чтобы эта свобода стала постоянной. Что дальше?
Дальше — разные по возрасту, политической позиции, уровню политической мотивации, жизненным планам люди, обладающие свободной волей и правом так или иначе распорядиться своей дальнейшей судьбой, поступят по-разному. Кстати, они по-разному вели себя в ходе событий 19–21 августа. Тайна поездки в Форос ряда лидеров ГКЧП рано или поздно будет раскрыта. Будут внимательно изучены и их заявления после провала ГКЧП. Например, сказать, что, при всем моем почтении к А. И. Лукьянову, я могу признать его речь на последнем съезде, народных депутатов СССР документом политической борьбы… — Нет, увольте! Не поворачивается язык. А давать лживо патетические оценки считаю недостойным ни себя ни самого этого политического деятеля. И в общем-то для всех нас было бы наиболее целесообразным закрыть тему. Подвести черту. И думать о будущем.
Олег Шенин стал генеральным секретарем Союза коммунистических партий — КПСС. Давайте и будем оценивать его в этом качестве. Олег Бакланов, блестящий организатор производства и кристально чистый человек — сам определится в том, как будет выглядеть его дальнейшая деятельность. Анатолий Лукьянов всегда тяготел к умеренно социалистическим идеологемам. Если он захочет, он найдет себе место в этом ряду и в этом качестве будет продолжать свою политическую жизнь. А не захочет — будет писать мемуары (в которых, может быть, опровергнет свой статус «гроссмейстера Ордена Евразийцев», каким наделил его в газете «День» А. Дугин). То же самое касается всех остальных участников того события, которое вошло в историю под названием ГКЧП.
Борьба за полную реабилитацию участников этой акции в юридическом смысле, снятие идиотской 64-й статьи, преодоление ряда очевидно беззаконных действий «победителей», достижение максимума исторической и политической правды, — и все. На этом — точка.
Никакой патетики в этом вопросе быть не должно. Предоставим остальное историкам.
Вместо такой позиции мы наблюдаем слащавые поп-политические эффекты типа совместных съемок, напоминающих мне сусальную фотографию какого-нибудь эстрадного коллектива, например, ансамбля «На-на». В центре — Александр Проханов. Можно вешать на стену групповой портрет. И — забывать о политическом интерьере.
Чего добиваются? О чем думают? Какие цели ставят перед собой? А главное — перед движением? — Вот они, компоненты политического инферно.
Заигрывание с фашизмом, мифологизация ГКЧП (вместо четкости позиций и конструктивности политических требований в этом вопросе), пресловутое «евразийство», раскрывающее настежь южные и юго-восточные ворота российской крепости новым ханам, поверхностность, отсутствие воли к рациональным политическим действиям.
Поделиться книгой: