Помоги проекту - поделись книгой:
— Точно? Давай проверим.
Они проверили.
— Ну конечно, Варавва, — еще раз сказала Анна с оттенком обиды в голосе. — Почему ты мне не веришь?
— Не сердись, я верю, верю, не в этом дело. А в том, что Варавва — по-арамейски Бар-Раббá — буквально переводится как
— Звучит заманчиво, хотя и слегка натянуто… — Анна пожала плечами. — Однако какие последствия может иметь эта игра слов?
— Как ты не понимаешь? Вспомни, после суда Понтия Пилата толпа у дворца Ирода кричала: «Отпусти нам Варавву!» Но теперь выходит, что под этим именем можно было легко понимать и Иисуса, Сына Божьего, так что окончательное решение оставалось лично за Пилатом — свободу для кого из них требуют иудеи.
— Не слишком ли много, как для Пилата? И кого распять — ему решать, и кого на свободу отпустить — тоже. Я вообще сомневаюсь, что римский префект — кстати, знаешь ли ты, что он был
Они только вошли во вкус дискуссии, как зазвонил телефон.
— Знаешь, после того звонка, когда мне сказали, что тебя похитили, я все еще боюсь брать трубку, — после паузы произнес Сергей Михайлович.
— Нет проблем, — отозвалась Анна, — мы-то с тобой здесь, так что красть им больше некого, — и ответила на звонок. Это был Натан Ковальский. Он звонил, чтобы пригласить их на ужин.
Они встретились через несколько часов в ресторане «Да Винчи» на Владимирской. «Тут все очень дорого, — шепнул Трубецкой Анне, когда они присаживались за столик, — но пицца — лучшая в Киеве, да и кофе неплохой. Очень рекомендую». Однако, как оказалось, чувство голода вовсе не было той основной причиной, по которой Ковальский позвал их в «Да Винчи». Он просто опасался безлюдных мест, а «Да Винчи» безлюдным не бывает.
Он вообще выглядел неважно и совершенно не был похож на человека, воссоединившегося после долгих лет разлуки с Родиной, которая, в общем-то, ничего плохого ему не сделала. Натан все время оглядывался на посетителей, нервно ерзал на стуле и постоянно с жадностью пил воду.
— Натан, успокойся! — наконец сказал ему Трубецкой. — Что с тобой произошло? Мы только вчера расстались, а на тебе уже лица нет.
Ковальский вздрогнул при этих словах, еще глотнул воды, но оглядываться и ерзать перестал.
— Дело в том, что случилось нечто невероятное, немыслимое, — выдавил он из себя полушепотом. — Они, — он показал на этот раз пальцем вверх, — исчезли.
— Кто это — «они»? — спросила Анна. — А-а-а, эти ваши, я надеюсь, бывшие боссы из «мирового правительства»?
— Тише, тише, я прошу вас, — замахал руками Ковальский, — вы не знаете, с кем имеете дело, не поминайте их всуе.
— Ты про них говоришь, как про имя Божье, — вставил реплику Трубецкой. — Однако если они исчезли, так чего же ты боишься?
— Но этого не может быть. Они — все-мо-гу-щи! — по слогам произнес Натан. — На телефоны не отвечают, а в новостях говорят, что вскоре после нашего побега в Альпах случилось землетрясение. Кроме того, сообщают о банкротствах банков, падении бирж… Все это плюс их исчезновение — взаимосвязанные вещи, я уверен.
— Вы хотите сказать, что этого замка, где мы были, уже не существует и он исчез вместе с его обитателями? — Удивлению Анны не было предела. — Как это чудесно с их стороны — нагадить и сразу после себя убрать!
— Простите, Анна Николаевна, но ваш сарказм… — Натан, казалось, подыскивал подходящее слово, чтобы продолжить фразу, но не находил.
— Подожди, Натан. — Трубецкой был крайне серьезен. — Какие биржи и банки? Они, по-моему, все время то падают, то банкротятся, в чем же сейчас специфика ситуации?
— Банки, — почти торжественно произнес Ковальский, — просто так никогда не банкротятся. И биржи ни с того, ни с сего никуда не падают. Поверьте, мне известно об этих ребятах не так уж и мало, поэтому я могу утверждать, что все это плановая, даже рутинная работа по легальному перекачиванию больших, очень больших денег из одних карманов в другие. Вот, например, банк с активами в сотни миллионов долларов объявляет, что он банкрот, потому что у него якобы обязательств во много раз больше, чем активов, да и кредиты невозвратные накопились, то да се… Проходит некоторое время, и какой-нибудь другой банк, у которого большое, доброе сердце, берет и тихо забирает этого «банкрота» с потрохами, и все успокаиваются. В результате эти миллионы, или даже миллиарды, преспокойно перекочевывают из одного кармана в другой. А как иначе это можно было бы сделать — враз переместить такие суммы? Наличкой? Банковский трансферт? Исключено! А так все просто и красиво, никаких тебе налогов и минимум контроля. Но вот если надо какую-нибудь собственность трансфернуть, то тут им лучший помощник — фондовая биржа. Сначала играешь на понижение, затем скупаешь акции за бесценок, потом присылаешь в облюбованную тобой компанию пару хмурых ребят с документом от регистратора, что собственник-то уже другой. — Ковальского, как это с ним иногда бывало, понесло. — Но вершина мастерства — это какой-нибудь локальный или глобальный финансовый кризис. Тут, правда, без прессы не обойтись. Одно-два громких дела о нецелевом, как у вас тут говорят, использовании средств какими-нибудь инвестиционными фондами, к примеру пенсионными, — и ага, имеете панику, падение валют, все начинают скупать доллары и фунты, закрывать заводы… А никто почему-то не задумывается над простой истиной: ведь сумма общественных богатств никуда же не делась, просто произошла переоценка единиц измерения. То есть деньги в печку никто не бросал, дома в преисподнюю не попадали, заводы и фабрики как стояли, так и стоят, люди продолжают есть, покупать вещи, дома и машины, любить, рожать. Просто надо было кому-то расчистить рынки, кому-то похоронить конкурентов, где-то поменять правительство, кого-то подсадить на иглу внешних займов. Ну несколько перераспределятся финансовые потоки, ну станет немного меньше «воздушных» или, точнее сказать, виртуальных денег, подумаешь… Так что, кому кризис, а кому отец родной.
Сергей Михайлович слушал и все больше поражался сказанному. Пусть Ковальский и не был великим экономистом, но вещи, которые он говорил, выглядели вполне логично.
— Да кто они такие, в конце-то концов? — возмущенно спросил он. — У них есть имена, фамилии, семьи, дома? Они едят? Спят? Или это какие-то полубоги?
— Не волнуйся, все у них есть, только в отличие от многих плохо воспитанных выскочек, которые лишь недавно стали миллиардерами,
— Хорошо, — вмешалась Анна, — давайте вернемся к нашим проблемам, мы ведь не из тех, кому есть что терять, кроме как только друг друга. Хотелось бы услышать ваши разъяснения, Натан, что же все-таки от нас хотели эти «мировые правители»?
— Ладно, отбросим ложный стыд и скромность, — махнул рукой Натан. — Я, конечно, не имею права вам все это рассказывать, но теперь уж будь что будет. Дело в том, что одним из концептуальных вопросов, над которым работают сейчас десятки специалистов в разных странах по заданию этих ребят, — это разработка технологий активной манипуляции общественным сознанием. Для этого используются различные каналы массовой информации, культурные проекты и тому подобное. Но особый интерес в этом контексте представляют религиозные институты. Их «технологи» уже преуспели в католическом мире, несколько меньше — среди протестантов, очень успешно сработали в исламских государствах, все просто отлично налажено в ортодоксальных иудейских общинах по всему миру. А вот с православными вышла незадача. Понимаешь, у вас тут нет четкой и понятной организации. Пять, так сказать, главных патриархатов, еще то ли двенадцать, то ли тринадцать канонических, несколько непризнанных, каких-то автокефальных, — в общем, полный хаос или, как это любят у вас называть, демократия. Никто не понимает, как с этим бороться и как всем этим управлять. Особенно сложно разобраться, что к чему, и действовать здесь, в славянском мире, ведь главные патриархаты Восточной церкви — Константинопольский, Антиохийский, Александрийский и Иерусалимский — находятся в чуждых православию странах. Только Московский — здесь. Но патриархат-то в Москве, а духовная столица славянского мира, восточный Иерусалим, — это же Киев, что бы там Москва ни говорила. Все отсюда началось, поэтому и возникла идея привлечь к работе экспертов, желательно именно из Киева, а тут вы, Анна, подвернулись с этим манускриптом. Ну а Сергей Михайлович — известный ученый, практически классик, иметь такой штык любому отряду почетно. Там, в замке, были лишь несколько человек, которые занимаются именно духовной составляющей проекта рая будущего. В другом месте другие люди занимаются геополитикой, а где-то решают финансовые вопросы. Но как там дальше у них все устроено, я, честно говоря, не знаю — не допущен… Но теперь что уж говорить, — закончил он свою речь, пожав плечами, — наверное, вся эта деятельность надолго прекратится.
— Будем надеяться, — сказала Анна. — Что вы теперь намерены делать?
— Я вернусь в Лондон, — ответил Натан. — У меня там дом, семья, работа. Ведь есть «мировое правительство» или нет, а история жизни и служения Иисуса Христа по-прежнему полна загадок и интересует миллионы людей. Значит, нам есть еще над чем работать. Кстати, — спросил он как будто бы мимоходом, — а вы обработали материалы по тому коптскому манускрипту, который обнаружился в монастыре?
— Да, — беспечно ответила Анна, — я уже подготовила статью и планирую отослать все документы в редакцию институтского журнала прямо на днях.
Ковальский одобрительно кивнул. Он подозвал официанта и расплатился за ужин.
— Понимаю, понимаю. Ну что ж, желаю успеха, — сказал он, вставая из-за стола и уже собираясь уходить, как вдруг Трубецкой его остановил.
— Подожди секундочку, Натан. Ты прости меня за этот вопрос, но я все же хочу тебя спросить: в чем была основная причина того, что ты эмигрировал на Запад? Обида? Поиск лучшей доли? Деньги?
Упоминание о деньгах было не слишком вежливым жестом, но Натан, очевидно, пропустил его мимо ушей.
— Видишь ли, Сергей, однажды я понял простую истину
Сергей Михайлович и Анна Николаевна вышли из «Да Винчи», когда уже начало смеркаться. По дороге домой Трубецкой поинтересовался мнением Анны об услышанном.
— Мне почему-то кажется, что все это звучит как-то чересчур, — ответила она. — Ты не находишь? Послушать Натана, так нет объективных экономических законов, реальных ошибок людей и банков, настоящих банкротств и приобретений — все это тайный план и козни всесильного «мирового правительства», которое паутиной своих планов и проектов опутало весь мир. И с религией он это все сильно преувеличивает, все-таки сегодня XXI век на дворе, и не так уж просто манипулировать людьми с помощью церковных институтов. А ты что думаешь?
— Трудно сказать… Скорее всего, ты права. Складывается впечатление, что у него была цель сильно нас напугать, но при этом создать видимость, что все позади и никакого «мирового правительства» уже не существует. Тебе не кажется? Иначе зачем было обо всем этом говорить? Мы ведь не собирались распространяться о путешествии в Альпы, а даже если бы и собрались, кто бы нам поверил — сказали бы, что все это выдумки. Честно говоря, я думаю, что мы об этих горных ребятах еще услышим. Но знаешь, там, в ресторане, пока Натан излагал нам все эти свои теории, мне почему-то вдруг вспомнилось, как я сам пришел к Богу. Хочешь, расскажу? — неожиданно спросил Трубецкой, сменив тему. Анна кивнула. — Так вот, мне было тогда лет семь или восемь, и я никогда в жизни не слышал ничего ни об Иисусе Христе, ни вообще о существовании Бога — в моей семье это было не принято. Родители не верили ни в какие высшие силы, я был некрещеный, книг в доме на эту тему не водилось, а вокруг — коммунизм в самом расцвете. И вот однажды ночью я проснулся от боли в животе с правой стороны. Мне стало страшно, что это аппендицит (а про него я уже был в курсе), и надо было что-то предпринять. Нормальный ребенок что делает? Бежит к маме, и она его успокаивает. А я ни с того, ни с сего вдруг начал молиться. Я даже помню, что придумал какую-то свою особенную молитву и принялся неистово креститься, хотя до этого никто меня не учил, как это делается, — в общем, чистая мистика. И что ты думаешь? У меня все прошло! С тех пор боль в том же месте возникала много раз, я взрослел, но продолжал с ней бороться тем же способом, одной и той же придуманной мною молитвой — и всегда помогало. И только уже в зрелом возрасте я узнал, что эта боль была вызвана какой-то врожденной проблемой и ее легко было устранить с помощью диеты. Но тот случай так на меня повлиял, что на следующий день, когда я перестал быть комсомольцем, я надел крестик и с тех пор, как ты уже знаешь, никогда его не снимаю. Только попов не очень люблю — слишком редко мне встречались среди них действительно умные и просветленные люди.
— А у меня все было как раз наоборот. И дедушки с бабушками, и папа с мамой были верующими, в церковь по воскресеньям ходили, иконы в доме держали. С самого детства Дед Мороз был для меня непонятным персонажем, а вот прихода Святого Николая с его подарками я ждала с нетерпением. Я же ко всему еще и Николаевна! Только помню, что первые сомнения у меня в душе зародились, когда я случайно попала в дом к нашему местному священнику. Городок-то у нас был рабочий, не очень зажиточный, а настоятель местного храма жил, как падишах: в огромном доме, с хозяйством, садом, машиной… Я тогда вернулась домой в шоке. Как же так, думаю, мои родители честно работают день и ночь, но у нас максимум роскоши — это черно-белый телевизор, а у батюшки — дворец, полный добра, это почему? Я даже для себя решила — пойду в священники, хорошая это, наверное, работа. И когда в классе мы писали сочинение о том, кто кем хочет быть, я взяла и написала, что хочу стать священником. Вот скандал был! Маму в школу вызывали, грозили всякими карами, так она сначала хотела меня наказать, а потом на смех подняла — хохотала вместе с отцом до слез. Тогда-то я и узнала, что девочки священниками быть не могут. Это было огромное разочарование! Но с тех пор я для себя решила, что у меня с Всевышним будут свои отношения, без всяких посредников и толкователей! Так вот и живу.
Они миновали Андреевскую церковь и Замковую гору и уже через несколько минут были дома, где любовь снова накрыла их своим невесомым, но таким сладким покрывалом… Трудно сказать, осознавали ли они в тот момент, что
Прошло несколько дней, и жизнь покатилась своим чередом. Анна подготовила к публикации сенсационную статью об открытиях, сделанных ею в монастыре Святого Георгия, а Сергей Михайлович продолжил работу над проблемами перевода Библии. Однажды вечером он сидел в своем домашнем кабинете и смотрел по телевизору программу новостей. Вдруг, словно маленький ураган, в кабинет ворвалась Анна и возмущенно сообщила, что все материалы по статье о коптском манускрипте, отосланные ею в журнал, затерялись и их никак не могут найти. Сергей Михайлович утешил ее, как мог, и пообещал завтра же связаться с редактором и попросить его личного вмешательства. После этого он отправил Анну в кухню заваривать чай.
И тут Трубецкой увидел нечто, с трудом поддающееся осознанию. Передавали очередной сюжет из новостей. Как сообщил за кадром диктор, в Успенском соборе Киево-Печерской лавры по случаю какого-то религиозного праздника состоялась торжественная литургия, которую служил сам киевский митрополит при участии многих православных иерархов, приглашенных в качестве гостей. И вот в одном из высокопоставленных священнослужителей, которых показали во время торжественной службы крупным планом, Трубецкой без труда опознал своего бывшего друга и в прошлом профессора истории Санкт-Петербургского университета Артура Александровича Бестужева. В тот же день по каналу «Би-би-си» сообщили о банкротстве одного из старейших банков Англии и назначении нового президента Библейского общества Великобритании. Им стал, как подчеркнул комментатор, выходец из бывшего СССР Dr. Natan Kovalski. Журналисты, разумеется, не связывали эти два события между собой, а Сергей Михайлович Трубецкой, для которого они могли бы означать нечто большее, чем для всех остальных, этот выпуск новостей пропустил.
Глава 15
Не убий!
Когда брат Михаил вышел из монастырской библиотеки, уже стемнело. Он тщательно запер дверь, положил связку ключей в карман надетых под рясой брюк и на минутку остановился, чтобы полюбоваться необыкновенной красотой ночи, опустившейся на окружающие монастырь горы.
Стояла полная луна, и в ее холодном голубоватом свете редкие деревья, колючий кустарник и разбросанные повсюду огромные валуны отбрасывали продолговатые тени, напоминая не то театральные декорации, не то космический пейзаж. Было свежо, как это всегда бывает вечером в пустыне, когда солнце, безжалостно палящее целый день, скрывается наконец за горной грядой. Брат Михаил глубоко втянул ноздрями уже ставший для него родным воздух, напоенный едва ощутимым ароматом трав и накопленным за день теплом камней.
За все в жизни нужно платить, и за спокойные годы, прожитые в трудах духовных, — в том числе. Собственно, выбора-то у него и не было, как и паспорта, и поэтому покинуть монастырь по своей доброй воле и удариться в бега было для него делом практически невозможным. Те же люди, которые много лет тому назад помогли ему пересечь четыре границы, теперь предъявили счет. И все это — из-за той русской женщины, которую он допустил в хранилище. Не нужно ему было с ней связываться, ни к чему хорошему это не привело… Но кто же взялся бы тогда предположить, что среди какого-то хлама ей удастся раскопать настоящую сенсацию, которая, как выяснилось позднее, могла иметь плохо предсказуемые для верующих-христиан последствия? И все же, хотя в Бога брат Михаил верил искренне, глубоко чтил традиции и наставления Церкви и свято придерживался канонов Нового Завета, он не раскаивался, что так вышло, только сожалел о случившемся, ведь никакого злого умысла в его действиях не было. Знал бы — и сам бы не допустил, чтобы какие-то манускрипты, написанные неведомо кем и неизвестно когда, поставили под сомнение всю ту целостную и гармоничную картину мира, в котором он жил на протяжении стольких лет после побега из афганского плена.
Поэтому, когда к нему заявился этот Натан Ковальский и изложил суть того, что от него требовалось, брат Михаил сначала решительно и категорически отверг поступившее предложение. Когда-то давно покушение на жизнь других людей было для него, в прошлом боевого офицера, делом вполне привычным. Теперь же об этом и помыслить было совершенно невозможно. Но ему не предоставили выбора, и под угрозой сдачи властям брат Михаил был вынужден принять условия игры. Он еще раз вдохнул прохладный воздух пустыни, в котором явно чувствовалась горчинка припозднившихся к осени трав, и отправился в келью. Ему нужно было еще собраться, приготовить все необходимое и помолиться перед дальней дорогой.
— Ну что, Герхард, как я вижу, побег вам удался, — произнес человек, сидевший в огромном глубоком кресле, отделанном темно-зеленой кожей с золотой инкрустацией и от этого весьма смахивающем на трон. Честно говоря, он выглядел в нем весьма забавно, так как человек и кресло были по своим размерам совершенно несоизмеримы. Для любого стороннего наблюдателя при одном взгляде на кресло становилось вполне очевидным, что место для сидения было специально спроектировано так, чтобы подчеркнуть важность его хозяина. То есть это был именно тот случай, когда место красило человека, а не наоборот.
Герр Миссершмидт, которого хозяин кресла называл просто по имени — Герхард, вошел в комнату минутой ранее и ныне с подобострастным выражением на лице внимал каждому слову этого человека.
— Да, сэр, — отвечал герр Миссершмидт. — Все получилось как нельзя лучше, сэр.
Они вместе смотрели на экран большого монитора, где снова и снова прокручивалась видеозапись недавнего побега Шуваловой и Трубецкого из замка.
— Однако вы рано радуетесь. — Человек сдвинул брови и слегка подался вперед. — Вы сделали огромную глупость, привезя этих двоих сюда. В этом решительно не было никакой необходимости, и ваша самодеятельность в перспективе может дорого нам обойтись. Теперь они слишком много знают, и с них нельзя спускать глаз. — Он постучал своей холеной ручкой по столу, и Миссершмидта на мгновение ослепил отблеск перстня с огромным кроваво-красным рубином на безымянном пальце правой руки хозяина. — Натан должен сделать все, чтобы наконец изъять эти коптские документы, но вы в любом случае готовьте план ликвидации ненужных свидетелей. Какие предложения?
— На этот случай у нас продуманы два взаимодополняющих сценария развития событий. — Герр Миссершмидт горел желанием сгладить свою вину. — Для начала через контролируемые нами средства массовой информации уже сегодня пройдет дезинформация о землетрясении, которое якобы случилось в нашем районе Альп, а также о паре банкротств и падений индексов бирж в Азии. Мы также сменим номера, известные членам нашей сети, чтобы создать видимость катастрофических последствий мнимого стихийного бедствия. Даже Натан об этом плане пока ничего не знает, поскольку мы хотим, чтобы его реакция на эту новость была естественной, мы все объясним ему позже.
Далее, в одном из христианских монастырей в Израиле у нас есть законсервированный человек, который просто идеально подходит для выполнения задания по ликвидации ненужных свидетелей. Во-первых, он в прошлом — боевой офицер, то есть владеет всеми видами оружия. Во-вторых, он знает Анну Шувалову и Натана Ковальского в лицо, но при этом больше никого из сети не знает. В-третьих, он немой, что исключает утечку информации через телефон, да и вообще затрудняет его общение с окружающим миром. В-четвертых, он по происхождению русский, и поэтому для него поездка в Киев — все равно что на родину. Наконец, у него нет паспорта, а угроза тюрьмы для человека, который провел много лет в афганском плену, — хуже смертной казни. Так что мы его полностью контролируем. Прикажете активировать?
— Действуйте! А вы умеете быть расторопным, Герхард, когда захотите, — прозвучало из глубины золотисто-зеленого трона. — Мне нравится ваш план. Только уж в этот раз попрошу без излишней самодеятельности! А я, пока у нас тут будет землетрясение, пойду сыграю пару партий в бридж. Идите, вы свободны.
Герхард, не меняя преданного выражения лица, вышел. Оставшись один, человек в кресле сладко потянулся, зевнул, поднялся из глубин своего трона и, неслышно ступая по мягкому ковру, удалился в боковую дверь.
Тит Валерий Туллий вышел из дворца Юпитера и вздохнул с облегчением. Кажется, ему удалось и императора удовлетворить, и спасти своего боевого товарища Гая Понтия Пилата от немедленной и жестокой расправы, на которые был скор — и тем знаменит — император Тиберий. Поговаривали, что многие, очень многие представители римской знати были казнены по его приказу за значительно меньшие проступки. В Риме шептались, что вроде бы бывали случаи, когда император приглашал того или иного сановника на прогулку и, проходя с ним вдоль тропы над высоким обрывом, просто сталкивал бедолагу в море, что затем преподносилось публике как несчастный случай. Так что префект Иудеи еще хорошо отделался.
Он все еще сжимал в руке только что дарованный ему императором перстень с огромным кроваво-красным рубином, не решаясь его надеть. Настроение было превосходным, и Туллий решил немного прогуляться по парку, разбитому вокруг стоящего на скале над морем дворца. Выйдя из тени деревьев на освещенную солнцем дорожку, он с удовольствием позволил его лучам поиграть с драгоценным камнем. Подарок выглядел восхитительно. Тит Валерий так засмотрелся на камень, что не обратил внимания на стук копыт, который быстро к нему приближался. Когда он поднял голову и оглянулся, было уже поздно. Прямо на него неслась запряженная парой лошадей римская боевая колесница. Единственное, что он успел разглядеть перед тем, как лошади смели его с дороги, — это то, что управлял колесницей сам Невий Серторий Макрон — префект преторианской гвардии, сменивший несколько лет назад некогда могущественного Сеяна, обвиненного в заговоре и казненного по решению сената.
Сделав свое дело, Макрон остановил колесницу. Лошади еще храпели от быстрой скачки и нетерпеливо перебирали ногами. Префект преторианцев сошел с колесницы, погладил каждую из лошадей по морде, успокаивая их, и лишь после этого приблизился к распростертому на дороге телу Туллия. Тот лежал без движения, но еще дышал. В пыли возле тела Макрон вдруг увидел перстень с рубином, который больше был похож на сгусток живой крови, чем на бездушный камень. Он взял перстень в руки, очистил от пыли и надел на безымянный палец правой руки. Кроваво-красный рубин восхитительно сверкал на солнце. «Отличная плата за работу, — подумал он, — хотя, конечно, кое-что еще причитается и с Калигулы». Макрон снова обратил внимание на подающего признаки жизни Туллия. Дело еще не было сделано! Он вернулся к колеснице, подогнал ее поближе и не без труда взгромоздил на нее тело. Затем, уже никуда не спеша, проехал в самый конец парка к обрыву. Там он без всякого сожаления и угрызений совести буквально выкатил Туллия на дорогу, дотащил до края скалы и столкнул вниз… Он уже не раз проделывал эту процедуру. Будучи сыном раба, Макрон сам — своей силой, напором, не останавливаясь ни перед чем, — пробил себе дорогу в командование преторианской конницей. Теперь он хорошо знал себе цену: за ним стояла императорская гвардия, которая видела в нем не столько политика и царедворца, везде воздвигавшего свои статуи и требовавшего им поклоняться, но равного с ними солдата. Однако при этом Макрон не гнушался самой грязной работы — как было и в этот раз, — если она позволяла укрепить его положение. Гай Калигула — будущий властитель Рима — искал повод ускорить уход Тиберия, и одним из возможных способов было вызвать неудовольствие двора ничем не объяснимой жестокостью императора. Гибель одного из близких к нему людей, каковым был Тит Валерий Туллий, должна была спровоцировать очередную волну слухов и озлобленности. Это была его, Калигулы, идея — убрать Туллия, и Макрон лишь помогал молодому наследнику трона расчистить путь к вершине…
Тогда Макрон еще не знал, что жить ему осталось менее двух лет и что, видимо испытывая особую благодарность к префекту преторианцев, который помог ему прийти к власти, Гай Юлий Цезарь Германик, уже став императором Калигулой, не станет его убивать. Он просто принудит Макрона и его жену совершить самоубийство. А перстень с кроваво-красным рубином, ставший символом обмана и измены, тогда же перейдет к новому правителю Рима.
Чем дольше брат Михаил размышлял о том, какое испытание ему предстоит, тем более глубокие сомнения его охватывали. И он решил испросить совета у высших сил. Он взял лестницу и тихонько, чтобы его никто не видел, взобрался в расположенную прямо на отвесной скале рядом с монастырем келью пророка Илии, который, как верили монахи, провел в ней в свое время несколько лет. Там, в тесной и закопченной комнатушке, где было лишь несколько икон, подсвечники и импровизированное ложе, он упал на колени и начал неистово молиться.
«Илия сокрыт был вихрем — и Елисей исполнился духом его», — так описывает апокрифическая Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова, вознесение пророка Илии на небо. Согласно ей Илия оставил пророку Елисею свою верхнюю одежду, сбросив ее к тому же с огненной колесницы. Величайший из святых, само имя которого переводится с древнееврейского «Элияху» как «Бог мой Господь», не раз приходил на помощь пребывающим в заботе и печали послушникам монастыря. Но говаривали, что являет он мудрость и милость свою лишь изредка, когда воля самого Творца излиться желает. И проявляется это якобы в том, что лампадка перед его иконой чудесным образом загорается сама, да таким пламенем, которое не обжигает.
Брат Михаил молился долго и горячо. Он испрашивал совета у Того, Кто Знает Все, и просил укрепить его дух перед неожиданным испытанием. А когда открыл глаза, то увидел, что лампадка перед ликом святого пророка зажглась и горит крохотным золотым огоньком. Он поднес к ней ладонь правой руки. Огонь не обжигал. И в тот самый миг он вдруг чудесным образом понял, что ему нужно делать…
Следующим вечером брат Михаил, уже переодетый в гражданскую одежду, с аккуратно подстриженной бородкой и новеньким паспортом гражданина Греции в руках, без проблем прошел паспортный контроль и контроль безопасности перед полетом. Он расположился в кресле в зале ожидания аэропорта Бен Гурион, с немалым удивлением рассматривая окружающий, ныне чуждый ему, суетный мир. Рейс на Киев был через час, и у него было время собраться с духом и мысленно вознести еще одну молитву пророку Илии с благодарностью за поддержку и наставление. Однако ему не дали сосредоточиться. Все произошло, как в киношном детективе про шпионов. Какой-то тип в темных очках подсел к нему в соседнее кресло и тихо сказал:
— Здесь инструкции относительно того, что вам следует предпринять в Киеве. — Он показал на скомканную в руках газету. — Я оставлю газету на сиденье, а вы ее заберете. — После этих слов он встал и растворился в разноязыкой толпе пассажиров, снующих по переполненному аэропорту.
Из инструкции следовало, что по прилету в Борисполь Михаил должен получить багаж в виде небольшого чемодана нестандартного размера, предусмотрительно завернутого в целлофан. Там он найдет разборную снайперскую винтовку, которая будет ему нужна для выполнения задания. Указывалось место и приблизительное время, когда два объекта, Анна Шувалова и Сергей Трубецкой, будут вечером возвращаться по Андреевскому спуску из ресторана «Да Винчи» домой. Ему следовало занять позицию на Замковой горе и в подходящий момент убрать обоих. В конце инструкции содержалось предупреждение, что в случае невыполнения задания его вернут не в монастырь Святого Георгия, а в Афганистан, к его прежнему хозяину. У Михаила по спине пробежал холодок. Его пытались использовать как банального убийцу, да еще угрожали! Но как оружие может пройти через строгий и один из лучших в мире контроль безопасности в аэропорту Бен Гурион? Ответ на этот вопрос он получил уже в Киеве.
Самолет, направляющийся в столицу Украины, был набит битком, причем значительную часть пассажиров составляли весьма ортодоксального вида иудеи-хасиды, летящие на празднование еврейского нового года — праздника Рош-ха-Шона в Умань, где похоронен основатель движения брацлавских хасидов Цадик Нахман. В этом и была разгадка упрощенного таможенного контроля как перед рейсом, так и после прилета: хасиды — народ непростой, и даже израильская полиция не любит с ними связываться. Ну а в Киеве для гражданина Греции, который случайно оказался в одном самолете с паломниками, проблем с получением и выносом багажа и вовсе не возникло.
Брат Михаил примирился со своей судьбой. Он уже все решил и знал, как ему действовать, и в который раз вознес молитву Господу за наставление и поддержку. Он всегда верил, что в момент крайней нужды Всевышний услышит его молитву и поможет, как это было тогда, в страшном афганском плену. Так случилось и в этот раз.
Прилетев в Киев, он без труда заметил, что за ним следят. Это было удивительным чувством, но навыки, наработанные за годы службы в армии и особенно за время войны в Афганистане вдруг в один момент вернулись. Он все менее чувствовал себя монахом и все более — боевым офицером, причем находящимся во вражеском окружении. Михаил взял такси и попросил отвезти его на Андреевский спуск. В молодости он бывал в Киеве неоднократно, однако по прошествии стольких лет совершенно не помнил, как выглядит эта часть города. К счастью, она не сильно изменилась, и ему не составило труда найти Замковую гору, еще до вечера побродить там и подобрать подходящую позицию для реализации задуманного им плана.
Слежка была за ним все это время, но он лишь мысленно усмехался. Господь стремился укрепить его в мыслях и действиях — Михаил почувствовал это сразу, посетив Андреевскую церковь. Он не мог упустить случай вознести молитву своему Богу в одной из прекраснейших жемчужин православного Киева.
— А ты знаешь, что говорят, будто под этой церковью есть другая, подземная часовня, и там схоронены мощи Андрея Первозванного, — говорил своей подруге шепотом стоящий рядом с Михаилом молодой человек. — Я в одной очень интересной книге прочитал, что эти мощи княгиня Ольга привезла в Киев из Константинополя еще в Х веке, когда приняла крещение в храме Святой Софии. Представляешь, если это правда? — восторгался он.
«Правда, — мысленно поддержал его Михаил, — это истинная, сущая правда, я чувствую, я знаю это».
И вот наступил вечер. Чтобы не вызвать подозрения тех, кто за ним наблюдал, брат Михаил демонстративно направился к Замковой горе, взобрался на нее и занял позицию. Он даже успел разглядеть в снайперский прицел эту русскую красавицу Анну и симпатичного с виду, долговязого, с курчавой шевелюрой и приветливым, открытым лицом мужчину, который, очевидно, и был Сергеем Трубецким. Они беспечно шли по Андреевскому спуску, взявшись за руки, и о чем-то оживленно беседовали. Только брат Михаил не собирался никого убивать. Ибо явившийся ему тогда в келье пророк Илия сказал всего одну простую фразу, предопределившую все, что должно было теперь произойти: «Не убий!» Но и возвращение в афганский плен было выше его сил. Он еще раз мысленно вознес молитву Всевышнему, поблагодарил его за посланные ему в земной жизни испытания и блаженства, отложил винтовку в сторону, достал из кармана небольшой целлофановый пакет с коричневым, похожим на пластилин веществом, скатал его в шарик и положил в рот. Это была опиумная лепешка. Еще со времен Афганистана он научился обращаться с опиумом и гашишем и точно знал, как приготовить смертельную дозу наркотика. Перед отъездом в Киев он выменял у арабов необходимые компоненты и заранее все подготовил. Теперь, перевернувшись на спину и раскинув руки так, будто хотел обнять распростертое над Киевом роскошное звездное небо, брат Михаил медленно разжевал во рту упругий шарик…
Через минуту, когда опиум поступил в кровь, его уже не было на этой земле. Вокруг сиял яркий свет, уходящий прямо в черное небо, и оттуда, из бесконечной неведомой дали, к нему плавно спустились два прекрасных ангела. Они нежно подхватили освободившуюся от земных оков душу брата Михаила и стали кружиться с ней в божественном сиянии, медленно поднимаясь все выше и выше… В какое-то мгновение он еще осознал себя, смотрящего вниз, на свое распростертое тело, увидел улыбку на собственных устах и ощутил умиротворение: именно так, легко и с улыбкой, ему всегда хотелось покинуть этот мир. Но теперь — все; теперь — только туда, вверх, к сияющим вершинам света! Он столько лет ждал встречи со своим Богом и сейчас наконец был на пути к заветной цели. Он ушел, так и не узнав, что человека по имени Алекс, определившего много лет назад его судьбу, на самом деле звали Артур Александрович Бестужев. Случай свел их в земной жизни, но теперь уж точно им не суждено было увидеться там, на небесах, после смерти.
Глава 16
То, что предначертано, да свершится
Богатый и влиятельный член синедриона по имени Иосиф из города Аримафеи должен был бы в такую жару лежать где-нибудь в тени под опахалом и пить лимонную воду, а он не находил себе места и покоя. Он ведь мог спасти его и не сумел…
Ну почему он узнал обо всем — и о предательстве Иуды, и про тридцать монет, и про Гефсиманский сад — так поздно? Он должен был бы догадаться, к чему клонит Каифа, сразу же после того, как малый синедрион постановил арестовать Иешуа из Назарета без какого-либо рассмотрения этого дела по сути. Ведь происшедшее той ночью никак нельзя было назвать судебным заседанием. Всего чуть более двадцати старейшин собрались после захода солнца, что уже само по себе было против закона, и, посовещавшись, решили, что следует арестовать новоявленного смутьяна по имени Иешуа, о котором повсеместно ширились необыкновенные слухи. Никто о нем толком ничего не знал, но, когда Каифа в своей речи сказал об Иешуа, что тот мнит себя новоявленным пророком и что «многих увлечет он своей проповедью и овладеет местом нашим и народом», судьба смутьяна была предрешена. Тогда же стало ясно, что план первосвященника увенчался успехом и приказ начальнику храмовой стражи Баруху задержать возмутителя спокойствия уже отдан. В тот момент единственное, что успел сделать Иосиф, — это послать своего верного человека с оружием в Гефсиманский сад, чтобы спровоцировать стычку с солдатами, во время которой Иешуа мог бы скрыться. Неподалеку, в Кедронской долине, уже готовы были лошади, а на границе с Сирией их ждали проводники… Но Иешуа отказался следовать за ними. Он просто сказал, что не следует мешать тому, что должно было случиться, ибо на то есть воля Всевышнего, и весь план побега рухнул.
Вторую попытку Иосиф предпринял на следующий день, когда Иешуа уже был осужден судом синедриона на смерть и помещен в тюрьму. Узнав, что Пилат утвердил приговор, Иосиф воспользовался своей дружбой с римским префектом и положением знатного члена синедриона, был пропущен стражей к заключенному, виделся и говорил с ним.
— Чем я могу тебе помочь? Как мне спасти тебя, равви? — вопрошал Иосиф, с болью и состраданием взирая на избитого и окровавленного Учителя, единственного из множества встреченных им в жизни иудейских пророков, который смог всколыхнуть его душу своей проповедью, восхитительной мудростью и бесконечной любовью к людям.
— Пусть печаль покинет твое сердце, добрый человек, — отвечал тот без тени отчаяния. — Сын Человеческий пришел в этот мир не для того, чтобы ему служили, но ради того, чтобы послужить самому для спасения многих… Я приму на себя их грех и искуплю его, ибо не ведают они, что творят. Пусть же свершится все так, как уготовано Отцом Моим, ведь предначертанное Им верно и незыблемо, и воля людей бессильна перед Его волей…
Но Иосиф никак не мог смириться с неизбежностью его казни и потому решился на подлог. Когда он узнал, что рядом с Иешуа в подземелье содержится разбойник и убийца Варавван, который за свои преступления вполне заслуживал смерти, было решено подкупить стражников, и теперь они ждали сигнала. Ведь накануне Пасхи по традиции одного из заключенных префект имел право помиловать и отпустить. В последний момент подкупленные Иосифом люди из тюремной стражи поменяли Иешуа и Вараввана местами в надежде, что для римского караула оба заключенных были на одно лицо. Иосиф слишком хорошо знал первосвященника — Каифа не отступит, пока не получит желаемого. Ему нужна была жертва — Иешуа из Назарета, и эту жертву должна была дать римская власть. Но тут случилось непредвиденное, то, что невозможно было даже вообразить: Пилат решил сохранить жизнь Иешуа и утвердил приговор Вараввану! Так он, Иосиф Аримафейский, невольно способствовал исполнению того, что с таким рвением пытался предотвратить…
Воистину, благими намерениями выстлана дорога в ад.
Иешуа был распят.
Теперь Иосиф не мог простить себе его смерти.
Он стоял у креста и плакал. Рядом рыдала какая-то женщина, бился в истерике один из учеников Иешуа. Но все это теперь не имело никакого значения. Он, Иосиф, мог спасти его и не сумел…
А началось все в тот день, когда уважаемый Иосиф из Аримафеи получил приглашение без промедления прибыть в Ершалаим для участия в собрании синедриона. О причинах такой спешки не сообщалось. К вечеру следующего дня он уже был во дворце Каифы, где собрались прибывшие на призыв первосвященника старейшины. Как оказалось, Каифа призвал их для того, чтобы рассмотреть дело некоего Иешуа из Назарета Галилейского — как было сказано, бродяги и разбойника, смущавшего умы народа иудейского дерзкими речами о едином всемилостивом и равном для всех Боге и о грядущем пришествии на землю Царства Божьего. Кроме того, упомянутому Иешуа вменялось в вину провозглашение самого себя царем иудейским и мессией.
Дело было более чем странное. Еще тогда Иосиф, а с ним еще один член синедриона, фарисей по имени Никодим, усомнились в истинности выдвинутых обвинений и оспаривали правомерность его рассмотрения.
— Как можно судить человека, если мы даже не увидели, не выслушали его и не разобрали того, что он совершил, по закону нашему? — возмущался Никодим. — Если это дело о богохульстве, то судить его следует не здесь, а судом Великого синедриона, праведно, свободно и не ранее завтрашнего утра! Нельзя вершить суд под покровом ночи. Это против закона!
Но первосвященник настаивал, что Иешуа крайне опасен и задержать его нужно немедленно. «Лучше пусть один человек погибнет, чем весь народ», — сказал тогда Каифа. Приближенные к Каифе саддукеи — а именно они составляли в синедрионе большинство — уже тогда все решили и постановили арестовать смутьяна, осудить и добиться его казни.
Поделиться книгой: